Архив Психологической службы газеты «Российские вести». 1993

См.: Путеводитель избирателя // Вечерний Котлас. 1999. 17 дек.

невская рать «подручных партии» со всеми своими газетами и Крошюрами, студиями и каналами ничего не могут поделать с диссидентским самиздатом, и официальная идеология рушится, jjax карточный домик. Этот великий закон массовой коммуника­ции в переломные эпохи обнаруживает себя с неожиданностью землетрясения. Но действует он всегда и везде. Проявления его не обязательно возвышенны, однако требуют самого серьезного к Vce6e отношения. Вот, к примеру, заметки на обороте анкеты, вы­теснявшей читательские предпочтения подписчиков, которую рас­пространяла газета «Российские вести» в 1993 г.: *' f, «Симпатии и антипатии газеты явно прослеживаются. Хоте-ч';лрсь бы просто информации, а не мнений конкретных авторов о ^свершившихся событиях. У меня есть свое мнение, я способен УсЦМ делать выводы. Тон материалов первой полосы бестактен. Вы.мобите Правительство, оно вас кормит — любите его. Вас раздра­жает Верховный Совет, это ваше дело. Я считаю, что и тех, ^других следует во главе с Президентом и Председателем отпра­вить как можно дальше — пусть "грызутся". Пусть будет сувере­нитет личных мнений, а газета дает информацию к размышле-ttuo. Мы не дураки и в состоянии отличить плохое от хоро­шего»¹⁴.

Нелицеприятность подписчика, который в графе «Род заня­тий» подчеркнул помету «Предприниматель», сама по себе очень ^конструктивна. Характерно, что далее он предлагал газете ввести Шарику «Исполнительная власть и закон», словно предвидел раз-|рушительную вакханалию приватизационных метаний министров 'Щ: советников Ельцина. Острота реакции читателя, если вдумать-|$я, тем и накалена, что из-за политической перебранки журнали­стов достойная перспектива не прорисовывалась и его предпри­нимательская деятельность утрачивала сколько-нибудь высокий 4$мысл. Человек вообще включается в массовую коммуникацию ради момента трансцензуса, даже когда он этого не осознает, даже когда он намеревается только забыться или «оторваться». Иначе смысл событий приходилось бы искать мучительным ме­тодом разрозненных проб и ошибок. И если в острой коммуни­кативной ситуации журналистика на уровень трансцензуса так и $е выходит, она многих и многих подталкивает к психическому Ярыву. Самоактуализирующиеся личности и в таких условиях рпособны осмыслить явление и выразить ценностное отношение. Благодаря им и аудитория в состоянии собственными силами йреодолеть внутреннее смятение. Но какова роль журналистики,

когда аудитория работает как бы вместо mass-media и вопреки им? Об этом даже классные журналисты вспоминают подчас слишком поздно.

Программа «Времена» (ОРТ) собрала в студии журналистов, освещавших трагические события, связанные с гибелью подвод­ной лодки «Курск», а также председателя правительственной ко­миссии и командующего Северным флотом для обсуждения взаи­модействия прессы и армии. В заключение полуторачасовой дис­куссии, в ходе которой становилось просто неловко за бессмыс­ленный информационный напор на фоне национальной траге­дии, ведущий В. Познер вдруг стал зачитывать отрывки из старой американской газеты о катастрофе подводной лодки США «Трешер»:

«Невозможно, говоря о "Трешере", не вспомнить в ту же се­кунду всю финальность и все одиночество конца, когда судно умирает на дне морском. Невозможно не восхищаться теми, со­вершенно особенными, людьми, которые готовы принять на себя такой риск. Страна может гордиться и быть благодарной, что сто­лько ее молодых, здравых и устремленных вперед мужчин так по­нимают свое место в жизни и так оценивают благополучие своей страны, что они, объединив свое мастерство, готовы бросить кол­лективный вызов могуществу моря»...

После такой патетики стерто и дежурно, как привычная по­луправда, прозвучали дальнейшие фразы опытного телеведущего, что «у нас-то не очень нашлись» подобные слова для моряков «Курска», что журналисты «порой больше думали о себе, о том, как мы выглядели, как мы сказали» и т.п. На самом деле все куда хуже. Ведь высокие слова были сказаны. Английские журналисты писали, что «восхищаются мужеством русских моряков», кото­рые, погибая, стали прежде всего заглушать атомные реакторы, чтобы не допустить экологической катастрофы. Но патетическая оценка не получила резонанса в отечественной прессе. Наши журналисты искали только, кого бы обругать или оплакать. Даже там, где надо бы понять и поддержать. Они провоцировали нер­возные реакции министров и адмиралов, тиражировали сцены от­чаяния, крупным планом подавали клинические проявления ис­терии, сами доходили до состояний, требующих психологической реабилитации... Но никто и не попытался объяснить или хотя бы понять, почему гибель атомной подводной лодки в Ледовитом океане повергла в безысходное отчаяние население огромной страны? И каким образом это смятение и эту боль преодолевать в обществе, социальные ценности которого приведены в состояние хаоса? Об этом пришлось думать самой аудитории. И каждый

К сделал свой выбор. Одна из родственниц погибшего на «Курске» * моряка снялась в зарубежном фильме, где все повторяла, как жа­леет она, что не удалось ей прорваться к командующему флотом и «сорвать с него адмиральские погоны». Другая, узнав, что из фонда пожертвований в помощь родственникам выделена сумма на закупку книг журналистских публикаций о катастрофе «Курска», заявила, что они оскорбительны для погибших, и по­требовала ввести общественный контроль за расходованием со­бранных средств. Одни стали говорить, что высокие денежные компенсации семьям погибших были назначены только потому, что пресса «набросилась на президента». Другие стали подавать заявления в военно-морские училища, где резко вырос конкурс j на «подводные факультеты». Одни в той или иной степени следо-:•';' вали в русле mass-media, другие — шли наперекор. Ответ находи-ч! ли те, кто искал его в себе.

...Президент Путин во время интервью ОРТ, РТР и «Незави­симой газете» как-то мимоходом высказался в том смысле, что в дни трагедии с «Курском» в России каждый чувствовал беспо­мощность и отчаяние, словно сам оказался на аварийной лодке, которой уже нечем помочь. Этот образ можно считать примером трансцензуса. И прежде всего потому, что в нем фиксируется I объективное психоисторическое состояние общества (каждый чувствовал беспомощность и отчаяние) и одновременно личное ■' переживание, требующее экзистенциального выбора от каждого в меру его ответственности перед всеми и перед самим собой. Ка­кой выбор воспоследовал, можно судить по тому, что на горест-| ной встрече с родственниками погибших, где психологическую ^s помощь пришлось оказывать даже некоторым журналистам-ин-t тервьюерам, было обещано любой ценой поднять «Курск» со дна f моря. (А в прессе сразу заговорили, что это только для успокое-ii ния взвинченной аудитории, а потом будет спущено на тормо- 'р зах.) И еще по тому, что водолазные работы пошли своим чере-| дом при всех рисках и затратах. (А в прессе муссировалось: это, мол, чтобы спасти военные секреты; это, мол, неразумно, и доро-*' го, и противоречит чувствам некоторых родственников...)

...Принимая в Махачкале посмертную награду погибшего на | «Курске» мужа, вдова инженера М. Гаджиева бесхитростно рас­крыла свой путь самотрансценденции. «Говорят, надежда умирает ^ последней, — сказала она, — но любовь и память не умирают ни­когда. Ты всегда с нами, Мамед!» (Поразительно, но этот эпичес­ки выраженный трансцензус в телерепортаже РТР был просто вырезан, чтобы осталось время переспросить вручавшего орден

адмирала Куроедова, не переменил ли он свое мнение о столкно­вении «Курска» с чужой субмариной.)

Совершенно несущественно, что на самом деле думали жур­налисты, какие ставили перед собой цели и в какой степени их достигали. Они оказались не на высоте требований момента, за­просов аудитории и собственных внутриличностных потенций. Великий закон массовой коммуникации действителен не только для личности читателя, но и для личности журналиста. Чтобы со­ответствовать самотрансцендеции реципиента, коммуникатор должен стать самоактуализирующейся личностью. И хотя это условие не каждому под силу, его надо понимать и помнить. Классные журналисты всегда высмеивали цинизм как признак творческого бесплодия. А Генри Менкен, с чьим именем связана целая эпоха в журналистике, дал этому явлению точный и острый диагноз: «Циник — это тот, кто, почувствовав запах цветов, начи­нает озираться в поисках гроба» (1935). Суть в том, что по изна­чальному бессознательному посылу творчество-в-процессе-ком-муницирования устремлено к самотранценденции как к некоему духовному пределу. Поэтому, как сформулировано у безупречно­го стилиста М.А. Булгакова: «Правду говорить легко и приятно» (1966). Это знает каждый выступавший в прямом эфире. А кос­ноязычие начинается там, где возникает страх быть «неверно по­нятым», или неспособным «провести линию», или чего другого, о чем, собственно, и говорил И. Клямкин в знаменитом очерке «Почему трудно говорить правду?» Получается, что трансцензус смысловыявляющего текста обратным светом проникает в глуби­ну личных проблем и перспектив самого журналиста, открывая читателю уровень доверительности контакта, а автору — пути и способы самоактуализации. Это кардинальный момент, которому следует уделить дополнительное внимание.

Понятие массовая коммуникация не чисто количественное. Коммуникация становится массовой, если обеспечивает частоту обращения в социуме, глубину переживания людьми и этичность использования в групповом поведении мифем, идеологем, конст­руктов, инстигатов и других рече-мыслительных образований коллективной психики. Какие бы исторические и технологиче­ские формы ни принимали mass-media и какие бы артефакты ма-нипулятивного воздействия ни потрясали общество, великий за­кон массовой коммуникации оставался в силе. Так же как в силе сохранялся главный принцип социального взаимодействия, во всех цивилизациях осмыслявшийся практически одинаково:

«Не делай другим того, что нежеланно тебе самому» (Упани-шады, Индия, VII в. до н.э.).

«Нужно одинаково любить себя и других людей» (Мо-цзы, Китай, V в. до н.э.).

«Следует вести себя с другими так, как хотелось бы, чтобы они вели себя с нами» (Сократ, Греция, IV в. до н.э.).

Различия тут настолько тонкие, что любое сравнение пока­жется предвзятым. Но в XX в. выдающийся психолог Эрик Эрик-сон переформулировал древнюю максиму: «Поступай по отноше­нию к другим так, чтобы это придавало новые силы не только им, но и тебе самому!» (1958). Трансцензус как раз такая ре-че-мыслительная единица, благодаря которой журналист не толь­ко читателя, но и себя самого ставит перед высшими ценностями бытия. Тем самым не только читатель возвышается до порога са-мотрансценденции, но и укрепляется идентичность личности са­мого журналиста. Смысловыявляющий текст, таким образом, не только дает возможность читателю сделать самостоятельный, прямой и ответственный выбор, но и позволяет журналисту вый­ти на такой профессиональный уровень, где никто не рискнет подвергнуть сомнению ни его адекватность, ни его порядочность. Журналисты, для которых этот тип текста становится основным, добиваются непреходящего успеха, неувядающего творческого долголетия, завидной крепости духа. Их взгляды и позиции, разу­меется, тоже не лишены субъективизма, но они всего ближе пси­хоисторическому состоянию общества. И потому лучшие из них становятся «властителями дум», «совестью нации», «патриархами прессы», накладывают отпечаток своей личности на публицисти­ку и задают ритм мышления и поведения огромного числа людей, как, например, Илья Эренбург (1891—1967) или Уолтер Липпманн (1889-1974).

Перечисленные выше восемь условий формирования смыс­ловыявляющего текста могут показаться перечислением идеаль­ных принципов идеальной журналистики. На самом деле так оно и есть. Но в устремленности к идеалу есть и благо, и опасность. Самотрансценденция дает человеку ощущение внутренней силы и свободы. А это может превратиться в самодовлеющее пережи­вание, приятное само по себе, как эйфория. Тогда, вполне сохра­няя свои высокие духовные качества, человек нереалистично оце­нивает возможности духовного взаимодействия, возлагая на лю­дей слишком большие ожидания. И это может привести и к жи­тейским неудачам, и к подлинным трагедиям, когда доходит до пограничных ситуаций. Тому можно найти массу примеров во все времена, потому что самотрансценденция присуща человеку изначально. Но может быть самый показательный — история ан­тичного стоика Сенеки (ок. 4 г. до н.э. — 65 г. н.э.). Он учил, что

к добродетели следует стремиться только через самое же доброде­тель и в целях только ее же самой, что человек может отрешиться от страстей и презреть смерть. Так он и жил. Но его ученик и воспитанник, будущий император Нерон, вырос беспутным зло­деем. А его хладнокровное самоубийство по приказу императора, облыжно обвинившего своего учителя в государственной измене, было истолковано как слепое послушание. Возможно, в том и состоит парадокс свободы воли, что от человека, отвергающего самотрансценденцию, следует ждать чего угодно. Это в полной мере относится и к самому журналисту, и к журналистике как со­циальному явлению. Поэтому важно продумать, как данный па­радокс проявляется в массовой коммуникации и как влияет на само творчество-в-процессе-коммуницирования.

А.С. Пушкин в трагедии «Борис Годунов» создал, можно ска­зать, идеальный образ коммуникатора, который ведет свою хро­нику, «добру и злу внимая равнодушно». Но гениальность Пуш­кина проявилась еще и в том, что в его произведении именно под влиянием бесстрастной летописи Пимена Гришка Отрепьев объявляет себя спасшимся от гибели сыном Ивана Грозного и ввергает Россию в первое в ее истории Смутное время... Устра­шающая модель «действенности и эффективности»! Но в том-то и дело, что в XX в. она стала универсальным паттерном инфор­мационного поведения. Современный человек (при некотором сосредоточении внимания) способен выделять в сообщениях то, что значимо для него лично, а затем принимать решения в собст­венных интересах. И все большее число людей и все чаще посту­пает именно так. Увеличивает ли это число самозванцев и само­выдвиженцев, убедительной статистики нет. Но вот что сущест­венно. С. Московичи разделяет два типа массового реципиента: Homo simplex (от лат. — простой, цельный, внутренне непроти­воречивый) и Homo duplex (от лат. — внутренне противоречивый, двойственный, даже двуличный). Согласно Московичи, Homo simplex — доверчив, податлив на манипуляцию и даже «обречен на тоталитаризм», a Homo duplex — скептичен, как говорится, себе на уме, способен противостоять манипуляции и даже «отвер­гнуть тоталитаризм»¹⁶. Пока Homo simplex в подавляющем боль­шинстве, тексты массовой коммуникации действенны и эффек­тивны (в привычном значении термина) еще и потому, что резо­нируют либо в коллективном бессознательном, либо в идеологии, либо в общественном мнении, либо в шоу-бизнесе... Но если

¹⁵ См., в часта.: Краснов П.Н. Луций Анней Сенека, его жизнь и философская деятельность. СПб, 1895.

¹⁶ См.: Московичи С. Век толп. М., 1998.

Дата добавления: 2015-05-26