Часть 1 9 страница

– Твоим, к сожалению, долго думать не получается, – сказал Честер. – Он приказывает мне перестать ребячиться и думать нормальным голосом.

Кейт даже не улыбнулась.

– Почему ты сегодня не сказал им того, что сказал мне вчера? О своих сомнениях. Тебе это не кажется лицемерием?

Честер не ответил. Кейт продолжала мыть уже кристально чистую посуду, которая издавала жалобный скрип, чтобы ее оставили в покое.

– Впрочем, у лицемерия есть плюсы, – говорила Кейт. – Нам придется много врать в глаза родным, скрывая свою работу в «Наследии». Хорошо, что у вас девушек нет. Джей рассказал мне ужасную историю – как ты со своей порвал два года назад. Лесбиянка – это просто невероятно. Как это, должно быть, унизительно для джентльмена. Как об этом, должно быть, пренеприятно рассказывать.

Она расставляла бокалы и качала головой.

– Тебе не идет притворство, – сказал Честер.

– А вранье никому не идет! Зачем ты это придумал?

– Да я штук тридцать таких версий придумал. Хорошее упражнение, если не повторяться. Я и не скрываю, что выдумал. Просто даю понять, что это непростая история. Со стороны может быть неправильно истолкована. Это же куда лучше, чем выставлять бывшую, не знаю, последним человеком. Так делают большинство брошенных. Почему ты вдруг...

– В таких вещах нужно или правду говорить, или уж молчать, как ты умеешь. И предоставить собеседнику самому выбрать, осудить тебя или нет.

Кейт подошла ближе, присела на стол и скрестила руки. Честер с минуту молчал, как умел, но уходить она никуда не собиралась. И спасти его было некому.

– Ну? Рассказывай, – сказала Кейт. – Не торопись, чтобы с моей стороны не возникло вдруг неверного толкования. И только попробуй соврать.

Вулкан всегда застает врасплох, хотя это предопределенное природой явление. Честер наконец включил голову и стал прокручивать сценарии последующего разговора. Ни один из них не заканчивался благополучно.

– Хорошо, – сказал он и спрыгнул с подоконника. – Так уж хочешь исповеди – я расскажу, но ты не услышишь ничего оригинального.

Элис – обычная разумная девушка. Она считала, что мое окружение влияет на меня негативно. Я всегда это о ней знал. Ей не нравились наши вечные тематические тусовки в окружении праздной публики. Не нравилась наша возня с детьми, не нравилось, что я так много времени провожу с друзьями. Она считала, что я должен бы уже пройти данный, так сказать, жизненный этап.

Все случилось летом. Она предложила переехать в Кембридж. Я знал эту ее тайную страсть: обрубить как можно больше концов и состряпать на пару новое счастье, новую сказку. Но не знал, что она готовит мне ультиматум. Слово за слово, и она допыталась до причины моего отказа. Как я могу оставить дом, который связывает мою судьбу с судьбой стольких людей? Ты легко угадаешь ее ответ: а ради меня ты бы это оставил? Наговорил я тогда, чего не следовало, и, конечно, мы поругались. Точнее, ругалась она. Кричала: борись за меня! И я отвечал, что в любви борьбы быть не может.

Я не думаю, что мы бы расстались. Но после всех моих доводов и компромиссных предложений она сказала: я так чувствую, поэтому ты должен оставить свое упрямство и уступить, если я тебе дорога. И расплакалась.

Здесь надо кое-что пояснить. Еще несколько лет назад при знакомстве мы заключили некий пакт: она никогда не использует «женскую карту», а я – «мужскую». Это означает, что я никогда не поставлю свое мнение выше ее, а она – никогда не сыграет на женской слабости, вынуждающей мужчину уступить. Начиналось все как детская забава, но переросло в фундамент наших отношений. И вот в тот день я понял, что Элис от своей карты не отказалась, а лишь берегла ее на черный день. Просто очередная женщина, не готовая бороться со своей слабостью ради близкого человека.

Как ты понимаешь, тогда для меня все и кончилось. Элис хороша меня знала и поспешила порвать первой. Странная привычка сохранять свое достоинство именно в своих глазах... Вообще, немного странно об этом вспоминается – как чужая жизнь. Тем не менее я ее герой и вердикт сам себе вынести не могу.

Легкость его слов произвела обратный эффект тому, чего бы он хотел. Кейт разозлилась еще больше. Она тяжело выдохнула и сделала пару глотков из стакана с коктейлем.

– Невообразимо! – сказала она. – Ты думаешь, это развлечение? Пережить расставание, а потом в уютной компании с улыбкой на лице сказать: вынесите-ка мне вердикт, господа! Соревнуясь в гребаном остроумии, цинично потрошить свое прошлое – это, наверное, ваша общая с Сидни игра. Я знаю, что нам сделать! Давай с тобой сыграем! Вынесешь мне вердикт!

Кейт допила коктейль и с грохотом поставила стакан, в котором оставался только лед. Ледяные крупинки поскакали по столу. На щеках ее выступил румянец, а грудь вздымалась от учащенного дыхания.

– Оставим возвышенное «придумать свою сказку». Давай пониже возьмем. Ты же из этих, кто думает, что у женщины есть какая-то... черт возьми, обязательная программа по обустройству жизни – чтоб все в одночасье стало просто, понятно и не надо ни о чем беспокоиться... Ну конечно, если судить... в смысле, если взять первую попавшуюся, то часто попадешь в точку! Мало ли их – охотниц за сердцами и кошельками? Пускай в душе, но они себя продают и понимают это. Легальная проституция, только контракт долгосрочный... да и неважно, какие злоключения к такой жизни вынуждают – выбираешь-то ее сама! Сама идешь на... ярмарку!

Она словно наткнулась на решающую мысль. Лава чувств вырвалась наружу.

– Да, именно ярмарка это называется! Каждое слово, каждое движение лишь так и воспринимают: чем торгуешь, крошка? Можно ли существовать без... вне этой системы? Свобод у женщины выше крыши, а толку, если вот так все... джентльмены ходят по ярмарке... ходят и прицениваются. И не спрашивают тебя, торгуешь ты или нет...

Она жестикулировала все более страстно, язык у нее то и дело заплетался. В глаза Честеру она не смотрела и ответа от него пока не ждала. Но лава неумолимо подступала к ногам.

– Может, ты думаешь, что я, пьяная... пьяная скотина, напридумывала тут... того, чего нет? Ни черта подобного! Все сказки о прекрасных принцах – они же... не про богатство, статус, внезапную удачу или... Они о том, как любовь приходит сама, чистая и вечная. Если женщина... если она не потерянная, то мечтает торга избежать, понял? Мечтает, что не придется бороться с правилами и тем более с самой собой! Посмотри, до чего ты свою Элис довел! Конечно, она кричит «борись за меня»! Потому что это отчаяние! Она себя предала, вас обоих предала, высказывая тебе это в лицо. По-другому отчаялась объяснить! Для нее, может, проявить слабость – был последний шанс почувствовать, что она для тебя стоит всего мира без всяких условий. А ты мне описываешь эту историю как... как забавный случай из жизни, который... можно в пабе рассказать, пока пиво не принесли!

Кейт перевела дух, но вовсе не успокоилась.

– Про себя я всегда думала: никогда этого не будет! Хоть смерть – а только не на ярмарке продаться! А ведь Сидни считает, что уже заполучил меня, и не ври! Я в первую же ночь, когда еще не заснула, слышала этих... Эвана и Джея: «Что Сидни будет с ней делать?» Черта с два! Я не спорткар, чтоб купить меня и выставлять напоказ; я не проект и не бизнес-идея... и не хренов эверест. Я человек, если это еще что-то значит... как Маугли, чтоб меня...

Мать говорит, я вечно озлобленная, ядовитая, с ужасным самомнением – никто, говорит, такую замуж не возьмет! Оглянуться не успеешь – уже тридцатник и ни малейшего намека на детей. А я отвечаю что-нибудь вроде: мам, пока не научишься быть счастлива в одиночку, чего будет стоить твое совместное счастье? Но знаешь, что я со временем начинаю думать о совместном счастье, видя... видя перед глазами его бесконечные несчастные примеры? Разлагает людей эта ярмарка... хренов рынок, о котором вчера твердила корпорация.

Честеру показалось, что за пять минут он ни разу не вздохнул. Поначалу он хотел остановить ее. Сказать о том, что рождает ее слова: тяжесть событий этой недели, боязнь перед корпорацией, алкоголь, в конце концов. Но поток эмоций Кейт совершенно не нуждался в его разумных речах. А он не хотел его останавливать. Не хотел прерывать эту близость, какой бы она ни была.

– У каждого свой багаж за спиной, – продолжала Кейт. – Я не сумею... не сумею словами передать потерянность приезжего подростка. Столько перемен, и... я ждала котлована наций, а не этих иммигрантских районов... Разочарования и жестокость одноклассников воспитывают жалость к себе, она переходит в ненависть, и... можно так себя довести, что дальше невозможно! И тогда... все внутренние оковы и преграды исчезают. Я соблазняла преподов на спор, и с учениками я... А потом депрессии, хоть вены режь! – она схватила со стола нож, но тут же положила обратно. – Ничего, со многими подростками бывает... Но до чего же мерзкая тяга, я не знаю, погрузиться в эту... в эту грязь, чтобы утянуть за собой другого! Я всегда... я живу в уверенности, что убила в себе эту тягу. Что никогда не стану пользоваться... а потом что-то происходит. Почему нет? Кто запрещает? Снова в голове какая-то чернота зреет... и еще мерзостней оттого, что чернотой она не кажется!

Знаешь, что останавливает? Я вспоминаю, как плакали мои одноклассники, когда я уезжала. «Катя, кто нас будет обнимать?» – подружка на груди у меня рыдала. Это же у меня как? это привычка была еще с детского сада. Кто-то расстроится, рассердится или еще чего – а я вот так глупо ручки протяну и обниму. Кого угодно! А тут? Я в первый месяц учебы хотела так одну девочку из класса успокоить. Успокоила – меня на смех подняли... она смеялась тоже. Катя оказалась никому не нужна!

Время проходит. Смотришь на все спокойнее. Видишь, что вокруг много хороших людей. Но и что с того-то теперь?! Что с того? Я теперь даже рук так поднять не могу и протянуть их – меня всю перетряхивает. Понимаешь ты? Пойти на работу корпорации и пахать как проклятая – могу! Чему угодно научусь, «наизнанку вывернусь»! Могу! А забыться и руки протянуть не могу! Вдруг опять на смех поднимут?

Кейт села на стул и, подперев голову рукой, смотрела мимо Честера.

– Ну и довольно, пожалуй. Хватит. Выносите вердикт, мистер Брэди.

Честеру пришлось заговорить:

– Я понимаю, о чем ты. Узнав темную сторону людей, уже трудно кому-либо довериться просто так. Нужно ждать... проверять намерения человека. И тогда искренность становится тем же... товаром на «ярмарке», которую ты презираешь. От ярмарки никуда не денешься.

Кейт не отвечала минуту, тянувшуюся бесконечно долго.

– Что ж ты за человек такой? – сказала она наконец. – Спокойным голосом... и с улыбкой... Стоишь тут и разбираешь жизнь на... безжизненные детали. Ответь мне, Честер, на какие ты чувства-то можешь быть способен?

Честер убрал волосы со лба. Пальцы его тряслись. Он испытывал какую-то постыдную радость от потери самообладания.

– На сожаление способен... на страх, например, – сказал Честер. – Сожалею, что пытался исправить всех вокруг, когда надо было исправить себя одного. Сожалею, что не научился понимать людей раньше, чем... потерял важную часть себя, наверное. Больше сожалею, что Элис потерял... О встрече с тобой не сожалею, но, признаться, боюсь тебя.

Кейт встала и вгляделась в его глаза.

– Что? Ты о чем?

– Как сказал Уилл, первое впечатление важно сохранить, – сказал Честер, глядя в пол. – В первые пять минут в том ресторане я подумал: в тебе есть... есть эта живая воля, что ли. В университете... мне кажется, с годами вокруг меньше живых людей. Каждый живой человек, и притом сознающий себя – как глоток свежего воздуха.

Что бы ни говорили в Кембридже, что бы ни говорили... они, – Честер махнул рукой в сторону окна, намекая на друзей. – Как бы ты сама себя ни выставляла – нет в тебе умысла... падшего человека. Если ты разрушаешь, то... как дитя, которое не может свою невинную силу рассчитать. Я знал, что не ошибаюсь! – Честер сам не понимал, почему и дальше откровенничает, но это казалось правильным. – Не знаю, почему так запомнил и голос твой, и лицо, и... Как-то так случилось, что ты мне – родная незнакомка, мисс Кейт. Конечно, я боюсь тебя. Как мне не бояться? Ты же сделать можешь со мной все что угодно.

Честер думал, что речь его вышла неуклюжей, но хотя бы веселой. Он поднял глаза. Кейт дышала коротко и часто сквозь приоткрытый рот, щеки ее снова горели. В контрасте с этим взгляд был трезвый.

– Посмотрим, – Кейт медленно подошла и прижалась к нему всем телом. – О... ты дрожишь? А я думала, такой неколебимый! Как вечное изваяние, мимо которого проходят люди и время... Может, если я тебя-то такого могу заставить что-то чувствовать, то и сама почувствую...

Честер всегда находил слова, чтобы избежать действий. Сейчас все слова, все ловкие речевые обороты разом потеряли всякую силу – он в них не верил. Все вокруг превратилось в неуместные декорации. Ни этой кухни, ни корпорации, ни Лондона – ничего не существовало. Все растворилось в ее глазах. Он ощутил ее дыхание, биение ее сердца. Одно прикосновение ее губ было более волнительным, чем все три года с Элис...

Короткая вспышка разума – и Честер отстранил Кейт. Еле заметно покачал головой. Кейт отшатнулась. Сначала она была совершенно потерянной, словно тоже забыла, где находится. Пятясь, она искала руками опору за спиной и не знала, куда деть взгляд. Когда начали подступать слезы, она развернулась и выбежала из кухни.

Честер пошарил по карманам, но вспомнил, что не курил уже больше месяца. Он опустился на то место, где должен был находиться стул, и он там, к счастью, оказался.

Затем в холле послышались шаги. Честер схватил нож, полоснул по ладони и сорвался с места так быстро, что успел удариться и о стол, и о косяк двери.

Кейт стояла перед зеркалом и наспех приводила себя в порядок. Она была обута, сумочка лежала под зеркалом.

– Куда ты? – спросил Честер.

– Я ухожу, – ответила Кейт, не отвлекаясь.

– Не уходи. Я же не смогу так.

– Переживешь.

Честер встал на колени и обхватил ее за талию.

– Вы никуда не пойдете, мисс Кейт. Куда же бедолага Чес без вас? Вы никуда не пойдете.

– Ты что? – Кейт зло посмотрела на него сверху вниз. – Думаешь, как всегда в шутку свернешь, и дело с концом? Я рассмеюсь, и все будет хорошо? Ты манипулятор, Честер. Ты отвратителен. А я уж подумала...

– Не смею перечить, мисс Кейт. Манипулятор. Отвратен. Только у меня рука поранена, и теперь у вас вся юбка в крови. Куда ж вы пойдете? Когда вы в крови, люди начинают задавать вопросы.

– Черт-те что! Ты и на такое способен?! Нарочно себя порезал, чтобы меня не пускать?

Кейт, пытаясь оторвать дрожащие руки Честера, сама перемазалась в крови.

– Хорошо, – сказал Честер, размыкая объятья. – Буду здесь сидеть и истекать.

– Да истекай, сколько вздумается.

– Сидни и Эван, наверное, остановились у Коллинза на лавке посидеть да покурить, – рассуждал Честер, опускаясь на пол. – Найдут они меня живым или мертвым? Долго ли будут курить? По одной или по две – вот в чем вопрос!

Честер попытался смеяться, но перестал. Актерские силы иссякли. Он закрыл лицо руками и замолчал.

Кейт тоже стояла как в тумане. Она поняла, что забыла телефон, и медленным шагом вернулась в спальню. Уже часа три о нем не вспоминала – виданное ли дело? Кейт нашла телефон на тумбочке рядом с кроватью. На нем был открыт файл со стихами из архива клуба.

Она начала машинально листать страницы. Не хотела, не понимала, зачем – а листала. Наконец она выронила телефон, упала на колени и тихо разрыдалась.

– Невинная... невинная... – уговаривала она саму себя шепотом.

Она сняла туфли, поднялась и вышла в холл, осторожно ступая и стараясь не всхлипывать. Честер сидел там же, у стены. Кровью уже не истекал. Он посмотрел на Кейт, и она увидела его лицо. Уставший, очень уставший и даже будто постаревший, но вовсе не сломленный невинной, по его разумению, силой.

Кейт села рядом с ним на колени. Честер протянул руки и сказал:

– Видишь, как это просто?

Кейт упала на его плечо и снова заплакала. Несколько минут они сидели неподвижно.

– Надо вставать? – сказала наконец Кейт. – Сейчас Сидни вер... вернется, Эван. Или Пи проснется. Рас... расспрашивать начнут. Надо, наверное, пол вымыть, замыть юбку, рубашку. Надо, наверное, вставать?

– Да ладно тебе, – сказал Честер. – Встанем, когда захочешь.

Он гладил мягкие волосы Кейт и совсем не думал: кто увидит, что подумает, что может произойти. Одно из последних правил джентльмена в его дневнике гласило: «Когда леди в расстроенных чувствах, думать о чем-то ином джентльмену не пристало».

***

Забыв себя во времени другом, я трачу время;

Молю о ветре перемен, а сам – снимаю парус.

Я проклинаю век свой, но в душе притом надеюсь,

Что в бурю дней без паруса нетронутым останусь.

Дата добавления: 2015-05-26