Мир вне времени 12 страница

А когда он завладел винтовкой, ему оставалось лишь крадучись покинуть палатку, двинуться вслед за Ашем и затаиться в кустах в полной уверенности, что жертва вернется именно этим путем.

В очередной раз Аш задался вопросом, сколько же всего людей видели, как Джули приходит к нему в палатку, и при одной этой мысли он похолодел от страха, гнева и разом нахлынувшей тошнотворной тревоги. Если его пытались убить из-за Джули, тогда он совершил серьезную ошибку, даже просто рассказав о покушении, а тем более подробно обсудив произошедшее с Махду, Гул Базом и Мулраджем и попытавшись вместе с ними установить возможные причины нападения. Ему следовало держать рот на замке и придумать какую-нибудь правдоподобную историю о падении в темноте, объясняющую синяк под глазом и прочие памятные подарки той ночи.

Но с другой стороны, он находился совершенно не в том состоянии, чтобы измышлять небылицы, когда ближе к вечеру пробудился от многочасового глубокого сна и увидел, что Мулрадж стоит над ним с хмурым и озабоченным видом, а у него из-за спины выглядывают встревоженные Махду и Гул Баз. Тогда Аш просто изложил обстоятельства, а при виде своего отражения в зеркале сказал, что им надо всего лишь найти человека с такими же отметинами на лице – мужчину среднего роста, склонного к полноте, который слывет метким стрелком и…

Тут Аш повернулся к кровати, чтобы достать из-под нее винтовку, но его отвлекло высказанное Гул Базом предположение, что, наверное, имеет смысл порасспрашивать дхоби, один из которых может помнить сильно порванную и испачканную одежду, которую брал в стирку. Аш согласился, но при слове «стирка» вспомнил, что сам остро нуждается в омовении и что дело уже к вечеру, а он ничего не ел со вчерашнего дня и неплохо бы поесть.

Двое слуг поспешили прочь из палатки, дабы отдать нужные распоряжения, и, как нарочно, водонос начал наполнять водой лохань именно в тот момент, когда Аш полез под кровать за винтовкой, вследствие чего он вручил оружие Мулраджу, даже не взглянув на него, и продолжил разговор из-за парусиновой перегородки, плескаясь в лохани и бреясь.

Мулрадж согласился, что в лагере таких винтовок наверняка раз, два и обчелся, а значит, установить владельца не составит труда.

– Она такого же образца, как ваша, с которой вы охотитесь на антилоп, – сказал Мулрадж и засунул винтовку обратно под кровать.

Гораздо больше его заинтересовал латхи, обследовав который он заявил, что сахиб явно родился под счастливой звездой, ибо пуля ударила в одно из узких металлических колец, укрепляющих бамбуковую трость, причем с такой силой, что оно расплющилось и древесина внутри его превратилась в волокнистую массу.

– Боги точно были на вашей стороне нынче ночью, – заметил Мулрадж, после чего покинул палатку, пообещав немедленно начать тайное расследование.

Таким образом, только часом позже, переодевшись и отдав должное сытному обеду, Аш при внимательном рассмотрении винтовки опознал в ней свою собственность, а к тому времени было уже слишком поздно менять что-либо.

Он не мог сказать Мулраджу или даже Махду, что передумал и ему больше не нужна их помощь в поисках человека, покушавшегося на него, так как они пожелали бы знать почему. А правда не помогла бы делу, поскольку он боялся, как бы они не выяснили, что мотив убийства не имеет никакого отношения к Джхоти или к зависти (или даже к тому факту, что он, Пелам-сахиб, некогда был мальчиком по имени Ашок) и связан единственно с раджкумари Анджули-Баи и честью княжеских домов Каридкота и Бхитхора…

Аш вздохнул с облегчением, когда Махду и Мулрадж, каждый в отдельности, обнаружили, что пытаться найти человека с царапинами и синяками на лице в многотысячном лагере все равно что искать один конкретный паданец во фруктовом саду после бури. Расследование Гул База не увенчалось успехом по той же причине (по словам дхоби, во время похода рвалось и пачкалось столько одежды, что всю не упомнишь).

Любые расспросы, даже самые хитрые и тонкие, неизбежно возбудили бы любопытство, и теперь Аш радовался, что не додумался отдать Гул Базу улику, которую один из дхоби мог бы опознать. Он и сам далеко не сразу сообразил, что полоса серой ткани, использованная им в качестве бинта, является частью одежды напавшего на него мужчины – левой передней частью тонкого хлопчатобумажного кафтана, которая оторвалась в драке, позволив противнику скрыться бегством.

По-видимому, он машинально перевязал этим лоскутом голову, а по возвращении в палатку небрежно отбросил снятую повязку в сторону и не обращал на нее внимания, пока не установил принадлежность винтовки. Теперь он мог только порадоваться, что никто не выказал к ней интереса, так как цвет и качество ткани (она была изготовлена на ручном станке из бумажных и шелковых нитей двух оттенков серого, создающих эффект отлива) служили бесценной уликой, а значит, чем меньше людей знает о ней и чем скорее она будет уничтожена, тем лучше.

Отныне он будет помалкивать обо всех новых уликах, и, если повезет, расследование, столь необдуманно им затеянное, не даст никаких результатов и все скоро забудут эту историю – все, кроме него, ибо он твердо решил установить личность человека, покушавшегося на него. Но он сделает это без посторонней помощи: подобным делом он должен заниматься один или вообще не заниматься, и, если нападение не достигло никакой другой цели, оно, по крайней мере, заставило его принять решение насчет Джули. Наверное, он должен благодарить за это своего врага.

Нелепые, неопределенные надежды, которые долго таились в глубине его души и только вчера с ошеломительной внезапностью выкристаллизовались в проблему, требующую неотложного решения, все сомнения и безумные планы, с которыми он хотел разобраться в течение одной долгой ночи на равнине, но так и не преуспел в этом, – все отступило перед пулей, выпущенной из его собственной винтовки. Этот выстрел заставил Аша окончательно поверить, что у него действительно есть основания бояться за Джули.

Аш прекрасно понимал опасность своего собственного положения в лагере. В отличие от многих своих соотечественников (и подавляющего большинства соотечественниц), уже забывших уроки Восстания, он знал, что Индия в целом не испытывает особой любви к британскому правлению. Индия, всегда уважавшая силу, признает необходимость подчиняться ему и готова мириться, пусть без особого удовольствия, с ситуацией, положить конец которой в настоящее время не представляется возможным и которая в целом вполне ее устраивает. Но эта страна подобна бамбуковой чаще, что раскачивается при каждом легком дуновении ветра и грациозно клонится под натиском бури, однако никогда не ломается, а в глубине своей скрывает спящего тигра, который в любой момент может проснуться и убить.

Будучи единственным представителем британских властей и единственным европейцем в лагере, Аш ясно сознавал, насколько рискованно его положение, и принимал некоторые меры предосторожности, чтобы обезопасить себя. Это касалось выбора места для палатки и ее расположения относительно слуг и лошадей; заведенного обычая спать с револьвером под подушкой и афганским ножом на прикроватном столике; обязательного дежурства одного из слуг возле палатки, когда он сам в ней не находился. Однако, несмотря на все это, кто-то проник в его палатку и похитил винтовку, а за ним самим кто-то вел пристальное наблюдение, кто-то пошел за ним по пятам и напал на него из засады с такой легкостью, словно он малое дитя или глупая овца. В будущем Аш собирался быть осторожнее, но он понимал, что преимущество всегда будет на стороне врага, который может спокойно выжидать удобного момента для нанесения удара, тогда как намеченная им жертва, пусть и получившая предостережение, не может постоянно оставаться начеку и подозревать всех и каждого. Рано или поздно настанет время, когда Аш, не знающий, с какой стороны грозит опасность, потеряет бдительность, и тогда…

Не свое собственное тело он представлял распростертым и истекающим кровью в пыли, а тело Джули. И он знал, что не допустит, чтобы она погибла. Он не должен чинить никаких препятствий к ее браку с раной, и, возможно, впоследствии она обретет счастье – в материнстве, если не в чем-то другом, хотя эта мысль по-прежнему причиняла столь же острую боль, как вонзенный в сердце кинжал. Но представлять истекающую кровью Джули было еще больнее. По крайней мере, в Бхитхоре она будет с Шушилой и как рани, пусть даже младшая, будет пользоваться значительным влиянием и престижем и жить в окружении придворных дам и служанок. Возможно, ее жизнь окажется вполне терпимой, и, хотя поначалу она будет тосковать по горам, воспоминания о них постепенно померкнут и со временем она забудет Павлинью башню и Королевский балкон. И Ашока.

Джули смирится со своей долей и вынесет все без жалоб. И даже в самом худшем случае это лучше смерти, ибо, пока человек жив, у него всегда остается надежда (пусть даже требующая колоссальных усилий для своего осуществления) изменить судьбу в своих интересах, найти выход из безвыходной ситуации, – надежда, что жизнь вдруг примет неожиданный поворот и поражение обернется победой. Умереть и лечь в землю или сгореть на погребальном костре – это для стариков, но не для молодой, сильной и красивой женщины, как Джули. Однако, если она убежит с ним сейчас, смерть настигнет их очень скоро.

Им следовало убежать раньше, когда они находились на территории Британской Индии… Но сейчас уже слишком поздно думать об этом. И даже если бы побег удался, он лишь ненадолго отсрочил бы неизбежное. Аш не забыл, как приспешники нотч когда-то гонялись за ним по всему мирному Пенджабу, где в десятке военных городков стояли британские войска и в каждой деревне имелся полицейский участок, и он понимал, что рано или поздно его непременно поймали бы, если бы разведчики и полковник Андерсон не превратили его в сахиба и не вывезли из страны.

Найти Джули будет гораздо легче, чем маленького базарного мальчишку, – и разве удастся ей благополучно покинуть страну, коли сам он будет находиться под арестом? Начнутся бесконечные проволочки, а пока чиновники спорят и тянут время, Нанду будет действовать – в этом сомневаться не приходилось, поскольку все истории, услышанные Ашем о новом правителе Каридкота, заставляли с уверенностью предположить, что он не потерпит бесчестья, навлеченного на него сводной сестрой, и немедленно примет меры к тому, чтобы смыть позор.

Британская Индия или не Британская Индия, они станут преследовать Джули со свирепой беспощадностью волчьей стаи, несущейся по следу оленя, и задолго до того, как Ашу удастся уладить вопросы с выездом из страны, они настигнут беглянку и убьют.

Смерть или бхитхорский рана? Он так никогда и не узнает, какой выбор сделала бы Джули. И любит ли она его достаточно сильно, чтобы предпочесть первое, или же по-прежнему видит в нем только милого сердцу брата. Но какой бы выбор Джули ни сделала, он все равно потеряет ее.

Аш уронил голову на руки и долго сидел неподвижно, с тоской глядя в будущее – унылое, пустое и лишенное всякого смысла. Тем вечером он не поехал на конную прогулку, отговорившись занятостью.

Он не поехал и в следующий раз, и с конными прогулками было покончено, хотя он не знал об этом. Шушила несколько раз через посыльных приглашала Аша в дурбарную палатку, но он ссылался на головную боль и не приходил. Он понимал, что не может полностью порвать с этим кругом людей, но предпочитал притворяться больным и загруженным работой или даже рисковать нанести оскорбление видимой грубостью, нежели видеться с Джули слишком часто.

Чем меньше они будут видеться, тем лучше для них обоих, особенно для Джули, если на него покушались из-за нее. Но теперь, когда он больше не ждал с нетерпением вечерних прогулок, дни стали казаться мучительно долгими, а служебные обязанности – невыносимо тяжелыми, и Ашу становилось все труднее сохранять самообладание и спокойно выслушивать бесконечные жалобы, с которыми люди обращались к нему каждый день в расчете, что он разберется со всеми проблемами. Хотя правосудие в лагере отправляли Мулрадж со своими офицерами и такие почтенные государственные мужи, как Кака-джи Рао, Аш считался судом высшей инстанции и ему на рассмотрение представлялось очень много дел.

Люди ссорились и дрались, воровали, лгали и мошенничали, брали в долг и не отдавали, обвиняли друг друга в разных преступлениях, начиная от убийства и кончая недовесом при продаже продуктов. И Аш сидел по нескольку часов кряду, принимая внимательный вид, в то время как обвинитель и обвиняемый предъявляли каждый своих свидетелей и говорили, говорили без умолку. Очень часто он вдруг осознавал, что не слышал ни единого слова и понятия не имеет о предмете спора. Тогда приходилось начинать слушание по новому разу, а чаще он просто откладывал дело «для дальнейшего рассмотрения» и переходил к следующему – и нередко опять не слышал ни слова.

Отчаянные старания не думать о собственных проблемах, похоже, вообще отнимали у него способность думать, хотя, возможно, такое состояние отчасти объяснялось физическим утомлением. Аш плохо спал и постоянно чувствовал усталость, да и погода не помогала делу. С каждым днем становилось все жарче, и уже начал дуть лаух – знойный ветер, который с воем носится над Раджпутаной по окончании холодного сезона, вытягивая влагу из прудов, растений и человеческих тел. А позже, когда реки обмелеют и земля растрескается от зноя, начнутся пыльные бури – над равнинами поднимутся плотные, бурые, удушливые облака, способные застить солнце и обратить день в ночь. Правда, до наступления сезона таких бурь было еще далеко, но мысль о нем дала Ашу дополнительный повод для требования прибавить шагу. Впрочем, при существующих обстоятельствах любые призывы поторопиться были пустой тратой слов, поскольку теперь они двигались только в ранние утренние часы.

Каждый вечер разведывательный отряд выезжал вперед, чтобы обследовать местность и выбрать наилучшее место для завтрашней стоянки, а утром палатки сворачивались еще затемно, и длинная процессия ползла вперед в относительной прохладе предрассветных часов и останавливалась, когда солнце поднималось над горизонтом достаточно высоко и палящие лучи становились невыносимыми. Очень часто расстояние между предыдущим и последующим привалами не превышало пяти миль, а иногда оказывалось даже меньше, так как скорость движения колонны определялась потребностью в воде и тени – хотя без последней еще можно было обойтись, и они нередко обходились. Но парусина, крытые повозки и солома плохо защищали от яростного солнца, и только животные, стоящие на привязи посреди голой равнины, имели основания радоваться знойному ветру, который, по крайней мере, отгонял от них насекомых. Чем медленнее шла процессия, тем раздраженнее и нетерпимее становились люди и тем чаще происходили вспышки слепого гнева. Однако, как бы медленно они ни двигались, с каждым следующим переходом они неотвратимо приближались к границе Бхитхора и скоро должны были достичь места назначения.

Тем не менее время, оставшееся до прибытия в Бхитхор, казалось слишком долгим Ашу, который еще совсем недавно хотел, чтобы путешествие продолжалось вечно, а теперь стремился закончить его побыстрее. Одних физических неудобств походной жизни вполне хватило бы, чтобы вывести из себя любого, а в сочетании с тяжелой депрессией и неуклонно возрастающим грузом лагерных проблем они начали казаться ему почти невыносимыми. В довершение ко всему Аша неотступно преследовало чувство близкой опасности, ибо всего через три дня после покушения на него кто-то посторонний снова проник в его палатку – тогда они в первый раз выступили в путь затемно, чтобы не идти по жаре, и остановились, когда солнце поднялось высоко.

Выбранное в тот день место стоянки находилось близ мелкого, заросшего тиной пруда – очевидно, искусственного водоема, вырытого много веков назад для нужд какого-то давно забытого города, следы которого сохранились в виде низких курганов, крошащихся кирпичей из песчаника и остатков разрушенных стен, что едва ли превосходили высотой шуршащую рыжевато-желтую траву и все растрескались, пронизанные корнями деревьев.

Как обычно, палатку Аша разбили под деревом на окраине лагеря, а палатки его слуг поставили полукругом за ней. Высокую, по пояс, траву в радиусе двадцати ярдов выкосили или притоптали, чтобы никто не смог приблизиться незаметно. Однако в какой-то момент в середине дня кто-то все же сделал это.

На сей раз двое из людей Аша несли дозор, сидя на корточках в тени мелии на краю расчищенного участка, откуда могли держать под наблюдением палатку Аша. Но ни один из них не заметил ничего подозрительного, что и неудивительно: они были на ногах с четырех часов утра и, сытно поев в полдень, клевали носом, разморенные жарой и убаюканные пением знойного ветра. Оба время от времени погружались в дрему, уверенные, что одного их присутствия достаточно, чтобы отпугнуть любого злоумышленника, и не слышали ни звука, помимо сухого шороха листьев и травы на ветру.

Аш отсутствовал, занятый делами, а по возвращении обнаружил свои вещи в крайнем беспорядке: замки сундуков взломаны, содержимое разбросано по полу и даже постельные принадлежности скинуты с кровати. Вся палатка носила следы обыска, производившегося в великой спешке, однако с пугающей тщательностью. Неизвестный сдвинул с места все предметы обстановки и скатал циновку, чтобы посмотреть, не закопано ли что в земле под ней; распорол ножом матрас и снял наволочки с обеих подушек. Но его поиски не увенчались успехом, так как в палатке не было ни денег (кроме горстки мелких монет, в основном медяков), ни огнестрельного оружия, поскольку Аш с недавних пор всегда носил револьвер с собой, а две шкатулки с деньгами, винтовку, дробовик и запасные патроны отдал Махду, и старик спрятал все в потрепанный парусиновый спальный мешок, который добавил к своему собственному багажу.

Судя по тщательности поисков, вор искал деньги, а значит, это был не тот человек, который прежде похитил винтовку. Аш попытался утешиться этой мыслью: конечно, очень неприятно обнаружить, что кто-то сумел незаметно проникнуть в палатку, перевернуть все в ней вверх дном и незаметно скрыться среди бела дня и под носом у двух слуг, но это всяко лучше, чем гадать, не собирался ли похититель оружия использовать его против самого Аша, и если да, то зачем. Чтобы представить убийство самоубийством? Или же потому, что, если он будет застрелен из своей собственной винтовки, подозрение естественным образом падет на одного из его слуг?

Последнее объяснение казалось наиболее вероятным: все в лагере знали, что палатка сахиба стоит на отшибе и незаметно приблизиться к ней нелегко, а следовательно, кто еще, кроме одного из его слуг, имеет возможность спокойно войти туда и взять оружие? Звучит разумно, и большинство с этим согласятся, поскольку другое предположение (что в лагере, где полно огнестрельного оружия – мушкетов, заряжающихся с дула ружей и джезайлов, большинство которых нетрудно украсть, – замысливший убийство человек стал бы так сильно рисковать, чтобы похитить винтовку сахиба) покажется нелепым и притянутым за уши. А значит, останется только выяснить, кто из слуг сахиба является убийцей.

Ашу хотелось обсудить последнее неприятное происшествие с Мулраджем, и, будь он уверен, что вор искал деньги, он бы так и поступил, к изрядному своему облегчению. Но он не был уверен, а потому ничего не сказал. Он велел Махду и Гул Базу помалкивать о случившемся, и Гул Баз убрался в палатке без посторонней помощи, а позже доверительно сообщил Махду, что чем скорее они закончат историю с бракосочетанием и двинутся обратно в Равалпинди, тем сильнее он возрадуется.

– Я уже сыт по горло Раджпутаной, – сказал Гул Баз. – И этим чертовым табором. Здесь творится что-то непонятное: какая-то опасность угрожает сахибу, и, возможно, другим тоже. Будем же молиться о том, чтобы поскорее отделаться от каридкотцев и обратить наши лица к северу, покуда с нами не приключилась беда.

Примерно те же мысли посещали Аша, но с одной лишь разницей: он не питал никаких иллюзий на свой счет и знал, что ему надо молиться прежде всего о выдержке и самообладании.

Он обнаружил, что в состоянии более-менее сносно проводить дни при условии ежеминутной занятости какими-нибудь делами, отвлекающими от мыслей о Джули. Но вот по ночам приходилось трудно: едва он укладывался спать, ее лицо возникало перед его мысленным взором и он не мог прогнать это видение никакими усилиями. Он беспокойно ворочался в постели и таращился в темноту либо снова вставал, зажигал лампу и строчил ненужные отчеты или сверял столбцы цифр, готовый заниматься чем угодно, только бы не думать о Джули, – и Гул Баз, затемно приходивший будить своего сахиба с кружкой чая, часто находил его спящим за столом, головой на кипе бумаг.

Когда перед самым рассветом мир окрашивался в жемчужно-серые тона и люди и животные неохотно просыпались в преддверии нового дня, Аш устало садился в седло и ехал отдавать необходимые распоряжения, пока слуги сворачивали его палатку и грузили вместе с прочими его вещами на запряженную волами телегу, где среди кастрюль и горшков обычно уже восседал Махду, удобно устроившись на груде багажа, включающей и потрепанный парусиновый спальный мешок. Воздух еще дышал ночной прохладой, и царило безветрие, ибо лаух не дул в предрассветный час. Но никто не замечал безмятежного покоя природы: шум, гвалт и суета, предварявшие выступление в дорогу, искусственный свет факелов, керосиновых ламп и костров превращали раннее утро в подобие преисподней.

По прямой до Бхитхора было уже совсем близко. Но теперь свадебная процессия двигалась не по плоской равнине, а по пересеченной местности, где было много низких голых холмов с каменистыми вершинами и скользкими склонами, покрытыми сланцеватой глиной и сухой травой. Пеший путник перевалил бы через них без особого труда, сократив путь на многие мили, но повозка этого не могла. Громадному табору приходилось огибать холмы, петляя по вьющимся между ними широким неглубоким долинам и часто возвращаясь к собственным своим следам, словно в затейливом лабиринте. Путешествовать таким образом было особенно утомительно, и, когда они наконец вышли на относительно ровную местность, никто не удивился, когда младшая невеста решительно потребовала остановиться по меньшей мере на три дня и заявила, что не сделает больше ни шагу, коли ее требование не будет удовлетворено. Она прекрасно знает, сказала Шушила, что до границы Бхитхора осталось всего несколько переходов, но она не собирается прибывать в незнакомую страну в состоянии крайнего изнеможения и, если ей не дадут хорошо выспаться в течение нескольких ночей, она непременно свалится от болезни.

Шушила удачно выбрала время для своего ультиматума. В тот день они закончили переход на густо поросшем деревьями берегу реки, и никто, кроме Аша, не возражал против длительной стоянки. Там было превосходное место для привала, и, хотя из-за жары река обмелела, превратившись в узкий ручей, вьющийся между сверкающими на солнце песчаными берегами, она все же предоставляла неисчерпаемый запас воды, и вдобавок перейти поток вброд не составляло труда. Что еще лучше, на другом берегу располагалось несколько окруженных возделанными полями деревушек, обитатели которых горели желанием продать продукты – зерно, овощи, молоко, яйца и сахарный тростник; к тому же здесь с избытком хватало подножного корма для животных, и на равнине водились черные антилопы и чинкара, а в реке – рыба. Лучшего места стоянки нельзя было и желать, и настойчивое предложение Аша продолжить путь не нашло поддержки.

– Несколько дней ничего не меняют, – промолвил Кака-джи, обмахиваясь веером. – В спешке нет особой необходимости, и короткий отдых пойдет на пользу всем нам. Да и вам тоже, сахиб! Боюсь, вам нездоровится в последнее время. Вы сильно похудели, утратили бодрость духа и больше не смеетесь, не беседуете и не ездите на конные прогулки с нами, как прежде. Нет-нет… – Он вскинул ладонь, пресекая извинения Аша. – Это все жара. Жара и знойный ветер. Все мы страдаем от нее: молодые и полные сил, как вы и Мулрадж, старые и немощные, как я, и совсем юный Джхоти, который притворяется, будто его рвет от жары, а не от непомерного количества съеденных сластей. И Шушила тоже, она всегда была болезненной девочкой. Впрочем, мне кажется, отчасти ее нынешнее состояние вызвано страхом. Шу-шу боится будущего, и теперь, когда Бхитхор совсем близко, она старается отсрочить свое прибытие туда хотя бы на день-другой.

– Здесь вы сами виноваты, сахиб, – пожав плечами, сказал Мулрадж. В его голосе слышались непривычные суровые, даже неприязненные нотки. – Вы знаете, как обстоят дела с Шушилой-Баи: если бы для нее находились занятия и развлечения, возможно, она бы меньше думала о будущем и легче переносила бы жару. Но когда сначала вы, а потом Джхоти прекратили выезжать с нами на вечерние прогулки или присоединяться к нашим посиделкам в дурбарной палатке, она потеряла удовольствие от этих мероприятий и стала раздражительной и капризной.

– Я был слишком занят, – неловко начал Аш. – Столько всяких дел… – Он резко осекся и нахмурился. – А что с Джхоти? Почему он перестал присоединяться к вам?

– Поначалу, наверное, потому, что вы перестали. А когда заболел, то просто не смог.

– Заболел? Когда? Почему мне не сообщили?

Мулрадж вскинул брови и изумленно уставился на Аша, а потом прищурил глаза и медленно проговорил:

– Теперь ясно: вы меня вообще не слышали. Я должен был понять это, когда вы даже не справились о нем и не попытались его навестить.

От прежних недружелюбных ноток в его голосе не осталось и следа.

– Я самолично доложил вам о болезни Джхоти четыре дня назад и повторил на следующее утро. Вы ничего не сказали, лишь кивнули головой, и я решил, что вы больше не желаете, чтобы вас беспокоили такими проблемами. Мне следовало догадаться. В чем дело, сахиб? Вы ходите сам не свой в последнее время – с того дня, как на вас было совершено покушение. Конечно, неприятно сознавать, что кто-то следит за тобой и только и ждет случая пустить пулю тебе в голову или вонзить нож в спину, – я сам отлично это знаю. Дело в этом, сахиб? Или вас еще что-то беспокоит? Если я могу помочь, вам стоит лишь попросить.

Аш покраснел и торопливо проговорил:

– Я знаю. Но нет, меня ничто не беспокоит, кроме жары, а здесь вы не в силах что-либо изменить. Расскажите-ка мне про Джхоти. Кака-джи Рао упомянул, что жара плохо на него подействовала.

– Не жара, – сухо сказал Мулрадж. – А датура. Вот что я думаю. Хотя с уверенностью утверждать не берусь.

Датура – дикое растение, произрастающее во многих районах Индии, но главным образом на юге. Белые, похожие на лилии цветы датуры очень красивы и душисты, но круглые зеленые семена, известные под названием «яблоки смерти», крайне ядовиты. Будучи легкодоступными, они на протяжении многих веков использовались как подручное средство избавления от нелюбимых мужей, жен и престарелых родственников. Это один из самых распространенных ядов: растертые в порошок семена добавляются практически к любой пище (чаще всего к хлебу) и вызывают смерть – скорую или медленную, в зависимости от количества съеденной отравы. По словам Мулраджа, Джхоти съел довольно много, но почти все изверг из желудка с рвотой и таким образом спасся. Мальчика перенесли в палатку к сестрам, где он быстро идет на поправку под заботливой опекой дай Гиты.

– Но где он мог наесться отравы? – спросил Аш. – В чем содержался яд? Вы расспрашивали кхансамаха и остальных слуг? Ведь все его люди едят ту же пищу. Не может же быть, чтобы он единственный отравился!

Но похоже, дело обстояло именно так. Яд, сказал Мулрадж, скорее всего содержался в джелаби – сластях, которые Джхоти особенно любил и которые нашел в своей палатке. По счастью, он съел слишком много – более чем достаточно, чтобы любого ребенка вырвало и без всякого яда. И по счастью же, один из слуг, встревоженный сильным приступом рвоты, сразу побежал за Гобиндом, в отличие от остальных не потеряв голову от волнения.

– А Гобинд подтвердил, что это датура? – спросил Аш.

Мулрадж отрицательно покачал головой.

– Нет. Но он не исключает такой возможности. Мальчик, как я сказал, умял все джелаби подчистую, даже слизал мед с листьев, на которых они лежали. Его собственные слуги посчитали, что причиной рвоты стало чрезмерное количество и жирность съеденных сластей.

Очевидно, Гобинд был не так уверен в этом, хотя тогда ни словом не обмолвился о своих подозрениях. Он подверг мальчика процедурам, обычным при отравлении ядом, и подробно расспросил слуг о происхождении сластей. Но впоследствии он сказал Мулраджу, что, даже если в джелаби не содержалось никакой отравы и лакомство принес в палатку некий доброжелатель, всего лишь хотевший сделать Джхоти маленький сюрприз, он, безусловно, не признается в этом после того, как мальчику стало от них плохо. Поэтому Гобинд нисколько не удивился, когда все до единого слуги заявили, что ведать не ведают, откуда в палатке взялись сласти.

– Но кто-то же наверняка видел, как мальчик их ел. Насчет этого Гобинд спрашивал?

– Разумеется. Но все видевшие подумали, – по крайней мере, так они сказали, – что раджкумар сам принес джелаби в палатку. По мнению Гобинда, ребенок был отравлен, скорее всего датурой, и, если бы не его обжорство, он бы умер. Но жир обволок стенки желудка и не дал яду быстро всосаться, а от избытка жира и сахара мальчику стало плохо, и он изверг из себя все, прежде чем стало слишком поздно. Таково мнение Гобинда, хотя он говорит, что доказать это трудно. После разговора с ним я передал Джхоти на попечение сестер. Старшая – женщина здравомыслящая, а у Шушилы-Баи благодаря этому появилось занятие, способное отвлечь ее от мыслей о жаре и собственных невзгодах.

– Но ведь у палатки мальчика дежурит охрана. Как же кто-то смог… – начал Аш и осекся, вспомнив, что у его палатки тоже дежурила охрана, однако в нее дважды незаметно проникали. Он взъерошил пятерней волосы и сердито сказал: – Я ведь говорил вам: нужно было во всеуслышание сообщить о первом покушении на мальчика, тогда бы злоумышленник побоялся предпринять очередную попытку. Но вы не согласились со мной – и вот вам пожалуйста. Покушение повторилось. На сей раз вы должны были всем рассказать об этом.

Дата добавления: 2015-05-26