Часть 7 10 страница

Тело на них, обмотанное белыми пеленами и обложенное гирляндами, казалось поразительно маленьким. Рана был тщедушного телосложения, но всегда щеголял в роскошных нарядах, сверкал драгоценностями и неизменно являлся центром внимания раболепного двора, а потому производил впечатление гораздо более рослого человека, чем был на самом деле. Но худой, запеленатый в белую ткань труп на носилках казался не крупнее тельца хилого десятилетнего ребенка. Незначительный объект – и очень одинокий, ибо сейчас внимание толпы было сосредоточено не на нем. Собравшихся здесь людей интересовал не мертвый мужчина, а еще живая женщина. И вот наконец она появилась, идущая следом за похоронными носилками, и при виде ее толпа взревела столь оглушительно, что стены чаттри, казалось, сотряслись до самого основания от удара звуковой волны.

Аш не сразу увидел Шушилу. Взор его был прикован к усохшему мертвому существу, некогда бывшему его врагом. Но, заметив боковым зрением какое-то движение, он повернул голову и увидел, что Анджули подошла, встала рядом с ним и остекленелыми от ужаса глазами смотрит сквозь чик, словно загипнотизированная зрелищем, словно она не в силах смотреть, но не может не смотреть. Проследив за этим исполненным невыразимой муки взглядом, Аш увидел Шушилу. Не такую Шушилу, какую он ожидал увидеть – сгорбленную, рыдающую, обезумевшую от страха, – но истинную королеву… рани Бхитхора.

Когда бы Аша спросили, он бы с уверенностью сказал, что Шушу будет не в состоянии дойти до площадки для сожжения без посторонней помощи и если она вообще пойдет на своих двоих, а не поедет в паланкине, то лишь потому, что ее оглушат наркотиками, а потом потащат туда чуть ли не волоком. Но маленькая сверкающая фигурка за похоронными носилками раны шла не просто одна – она шла твердой поступью, с расправленными плечами, и каждая линия хрупкого стройного тела дышала гордостью и достоинством.

Она высоко держала голову, и изящные босые ножки, никогда прежде не знавшие поверхности грубее персидского ковра и прохладного мраморного пола, ступали медленно и твердо, оставляя на раскаленной пыли аккуратные маленькие следы, которые восторженная толпа, теснящаяся позади нее, стирала благоговейными поцелуями.

Шушила была в наряде, в каком Аш видел ее на брачной церемонии, – в свадебном алом платье с золотым шитьем – и украшена теми же драгоценностями, какие надевала в тот день. Кроваво-красные рубины горели у нее на шее и запястьях, сверкали на лбу и пальцах, покачивались в ушах. Рубины пылали в золотых ножных браслетах, позвякивающих при каждом шаге, и солнце ослепительно блестело на золотом шитье традиционного раджпутанского платья с широкой юбкой и усыпанным драгоценными камнями корсажем. Но сей раз она не прикрывала голову шалью, и ее длинные волосы были распущены, словно перед первой брачной ночью. Они ниспадали подобием шелкового черного занавеса, красотой своей превосходившего любую рукотворную шаль, и Аш не мог оторвать от Шушилы взгляда, хотя невольно весь сжался при виде столь трагического зрелища.

Казалось, девушка не замечала напирающих отовсюду людей, которые приветствовали ее громкими криками, просили у нее благословения, пытались прикоснуться к краю ее юбки и жадно пожирали глазами ее незакрытое лицо. Аш видел, как она шевелит губами, произнося заклинание, сопровождающее мертвых в последний путь: «Рам, рам… Рам, рам… Рам, рам…»

Он проговорил громко и недоверчиво:

– Ты ошибалась. Она не боится.

Шум толпы почти заглушил слова, но Анджули их расслышала и, решив, что он обращается к ней, а не к себе самому, сказала:

– Пока нет. Для нее это всего лишь игра. Нет, не игра – я неправильно выразилась. Но нечто, происходящее только у нее в воображении. Роль, которую она играет.

– Ты хочешь сказать, что она одурманена? Нет, я не верю.

– Не наркотиками, а эмоциями… а еще отчаянием и ужасом. И… и возможно… своим триумфом…

«Триумфом!» – подумал Аш. Да. Все происходящее больше напоминало триумфальное шествие, нежели похороны. Шествие в честь некой богини, соизволившей явиться взорам смертных один-единственный раз, дабы принять дань поклонения от кричащих, ликующих, обожающих почитателей. Он вспомнил, что мать Шушилы – до того, как она пленила своей красотой сердце раджи, – входила в труппу артистов, зарабатывавших на жизнь умением завладевать вниманием зрителей и вызывать всеобщее восхищение, как сейчас делала ее дочь. Шушила, богиня Бхитхора, прекрасная, как заря, и сверкающая золотом и драгоценностями. Да, это был триумф. И даже если она просто играла роль, она играла ее превосходно.

– Отличная работа! – прошептал Аш, всем сердцем присоединяясь ко всем, кто приветствовал блистательную рани теми же словами. – Ах, отличная работа!..

Рядом с ним Анджули тоже бормотала себе под нос, повторяя вслед за Шушилой: «Рам, рам… Рам, рам…» В таком шуме слова звучали еле слышно, но все равно отвлекали внимание Аша, и он резко велел ей замолчать, хотя знал, что она молится не за мертвого мужчину, а за свою сестру.

Он снова пребывал в смятении и терзался сомнениями. При виде изящной ало-золотой фигуры, уверенно шагающей за похоронными носилками, Ашу показалось, что он не вправе выступать в роли провидения. Это было бы простительно, если бы Шушилу притащили сюда рыдающую, охваченную ужасом или оглушенную наркотиками. Но не теперь, когда она не выказывала ни тени страха.

К настоящему моменту она уже наверняка сознавала, что ее ждет, а коли так, значит, дошедшие до Гобинда слухи были правдивыми и Шушила действительно полюбила своего мужа настолько сильно, что предпочитала умереть, держа в объятиях его тело, чем жить без него, либо же она исполнилась решимости умереть на костре и упивалась перспективой стать святой и объектом поклонения. И в том и в другом случае какое он имеет право вмешиваться? Помимо всего прочего, она будет мучиться недолго. Наблюдая за сооружением погребального костра, Аш видел, как жрецы укладывают между бревен груды хлопка и обильно поливают очищенным маслом, и даже подумал тогда: как только костер зажгут, бедная маленькая Шушила задохнется от дыма, прежде чем языки пламени подберутся к ней.

«Я не могу сделать этого, – решил Аш. – А даже если сделаю, она умрет ненамного быстрее, чем на костре. Джули следует понимать это… О господи, ну почему они не поторопятся? Почему не покончат с делом побыстрее, а затягивают все таким образом?»

Внезапно он почувствовал жгучую ненависть ко всем собравшимся там: к руководящим церемонией жрецам, к возбужденным зрителям, к участникам похоронной процессии и даже к мертвому мужчине и Шушиле. В первую очередь к Шушиле, потому что…

Нет, это несправедливо, подумал Аш. Она просто не могла быть другой. Такой уж она уродилась и не могла не сидеть на шее у Джули, как Джули не могла не позволить садиться себе на шею. Люди такие, какие есть, и они не меняются. Однако, несмотря на весь свой эгоизм, под конец Шушила все-таки подумала о сестре и не стала требовать, чтобы та ушла из жизни вместе с ней, но избавила Джули от смерти. А чего ей это стоило, никто никогда не узнает. Он не должен забывать об этом…

Красный туман ярости, на мгновение застивший глаза, рассеялся, и Аш увидел, что Шушила успела пройти дальше, а там, где прежде находилась она, появилась другая маленькая одинокая фигурка. Маленький ребенок, мальчик пяти или шести лет, шел немного позади нее. «Наследник, вероятно, – подумал Аш, радуясь возможности отвлечься на какие-нибудь другие мысли. – Нет, не наследник – новый рана. Бедняжка. Вид у него убитый».

Ребенок спотыкался от усталости и был явно сбит с толку незнакомой обстановкой и своим внезапным повышением в звании, о котором ясно свидетельствовал тот факт, что он шел сразу следом за вдовой рани и на несколько шагов впереди колонны примерно из сотни мужчин – вельмож, советников и старейшин Бхитхора, замыкавших шествие. Среди них выделялся визирь – он нес в руке факел, зажженный от священного огня в городском храме.

Рев толпы усилился: люди, находившиеся ближе всех к рани, дрались за возможность прикоснуться к ней и попросить у нее благословения, а другие подхватывали крики «Хари-бол» и «Кхаман кхер» или вопили от боли, когда стражники осыпали их градом ударов, оттесняя назад.

– По крайней мере, выстрела не услышат, – заметил Сарджи. – Это радует. Сколько еще ты намерен ждать?

Аш не ответил, и вскоре Сарджи негромко пробормотал, что сейчас самое время уходить, если у них осталась хоть капля здравого смысла. Он не предназначал свои слова ни для чьих ушей, но конец фразы прозвучал на удивление отчетливо, ибо толпа снаружи вдруг умолкла и внезапно стало слышно тяжелое дыхание связанных пленников и воркотня голубей где-то под карнизом купола.

Процессия достигла погребального костра, и носилки водрузили на него. Шушила начала снимать с себя украшения одно за другим, отдавая мальчику, который в свою очередь передавал их визирю. Она снимала драгоценности быстро, почти с радостью, словно они были всего лишь увядшими цветами или дешевыми безделушками, от которых она устала и спешила поскорее избавиться. Воцарилась такая тишина, что в ней явственно слышался звон браслетов и ожерелий, которые новый рана принимал от Шушилы, а премьер-министр покойного раны укладывал в украшенную вышивкой сумку.

Даже Аш в огороженном занавесами помещении слышал звон украшений и задавался вопросом, захочет ли визирь расстаться с ними. Вероятно, нет, хотя они привезены из Каридкота и, будучи частью приданого Шушилы, должны быть возвращены обратно. Но Аш сильно сомневался, что родственники Шу-шу или новый рана увидят драгоценности после того, как визирь прибрал их к рукам.

Сняв с себя все до единого украшения, кроме ожерелья из священных семян тулси, Шушила протянула изящные руки к жрецу, пролившему на них воду из Ганга. Вода сверкнула в лучах низкого солнца, когда она стряхнула блестящие капли с пальцев, и собравшиеся жрецы хором затянули погребальный гимн…

Под заунывное пение Шушила трижды обошла погребальный костер – так в день своего бракосочетания, одетая в то же самое платье, она обходила священный огонь, привязанная шалью к усохшему существу, что ждало ее сейчас на брачном ложе из деодаровых бревен и душистых трав.

Гимн закончился, и в роще снова наступила тишина, которую нарушало лишь голубиное воркование – мягкий монотонный звук, который вместе с гудением гонгов и скрипом колодезного ворота является голосом самой Индии. Безмолвная толпа стояла неподвижно, и никто не пошевелился, когда сати взошла на костер и села в позу лотоса. Она расправила складки широкой алой юбки, чтобы показать свой наряд в самом выгодном свете, а потом нежно приподняла голову мертвого мужчины и положила к себе на колени так осторожно, так бережно, словно он спал и она не хотела разбудить его.

– Сейчас, – выдохнула Анджули сдавленным от рыданий шепотом. – Сделай это сейчас… быстро, пока… пока она не успела испугаться.

– Не будь дурой! – Резкий ответ прозвучал в тихой комнате, как щелчок кнута. – В такой тишине выстрел прогрохочет громче пушечного залпа, и все набросятся на нас, точно разъяренный осиный рой. Кроме того…

Он хотел сказать «я не собираюсь стрелять», но сдержался. Не имело смысла усугублять муки Джули, и без того невыносимые. Но при виде Шу-шу, с бесконечной нежностью положившей эту ужасную голову к себе на колени, он принял окончательное решение не стрелять. Джули брала на себя слишком много: она забыла, что ее сводная сестра уже не хилый младенец и не болезненная, крайне нервная девочка, которую надо защищать, оберегать и баловать, и что сама она больше не несет за нее ответственности. Шу-шу – взрослая женщина, отдающая себе отчет в своих поступках. Она также жена и королева и доказывает, что может вести себя, как подобает таковой. На сей раз она вправе самостоятельно сделать выбор.

Толпа по-прежнему безмолвствовала, но вот жрец начал раскачивать тяжелый храмовый колокол, привезенный из города, и его резкий голос разнесся над рощей и отразился эхом от стен и куполов многочисленных чаттри. Один из браминов обрызгивал мертвого мужчину и вдову водой из священной реки Ганг – «Матери Ганга», – а остальные поливали гхи и душистыми маслами деодаровые и сандаловые колоды, а также ноги покойного раны.

Но Шушила не шевелилась. Она сидела спокойная и невозмутимая, опустив взгляд на серое, похожее на череп лицо мертвого раны. Ало-золотое изваяние, отчужденное, бесстрастное и странно нереальное. Визирь снова взял факел и вложил его в дрожащие руки мальчика-раны, который готов был расплакаться. Факел, слишком тяжелый для слабых детских рук, закачался, опасно накренился, и один из браминов помог ребенку удержать его.

Яркость пламени служила живым напоминанием о близости вечера. Совсем недавно оно было почти неразличимым в ослепительном солнечном свете, но сейчас солнце пылало не так неистово, и пляшущий сноп огня не померк в золотом сиянии. Тени начали удлиняться, и день, еще недавно казавшийся бесконечным, скоро закончится – а с ним и короткая жизнь Шушилы.

Она потеряла отца, мать и брата, который, преследуя собственные интересы, отдал ее в жены человеку, живущему так далеко, что ей потребовались даже не недели, а месяцы, чтобы добраться до своего нового дома. Она была женой и королевой, не доносила двух детей и родила третьего, прожившего всего несколько дней. А теперь она овдовела и должна умереть… «Ведь ей всего шестнадцать… – подумал Аш. – Это несправедливо. Несправедливо!»

Он слышал участившееся дыхание Сарджи и глухой стук собственного сердца, и, хотя Анджули не прикасалась к нему, он знал, непонятно откуда, что она дрожит всем телом, словно от холода или в лихорадке. Внезапно Аша осенило: если он выстрелит, она не узнает, попала пуля в цель или нет, и надо просто целиться поверх голов зрителей. Если Джули утешит мысль, что сестра избежала мучительной смерти от огня, тогда он должен всего-навсего спустить курок…

Но деревья на противоположной стороне были полны мужчин и мальчишек, цеплявшихся за ветки, точно обезьяны, а на террасах всех чаттри в пределах досягаемости выстрела толпились люди, и даже пуля на излете или отскочившая рикошетом могла стать причиной смерти. Целиться надо в сам погребальный костер: это единственная безопасная цель. Аш поднял револьвер, положил ствол на согнутую левую руку и сказал, не оборачиваясь:

– Мы уйдем, как только я спущу курок. Вы готовы идти?

– Мы, мужчины, готовы, – очень тихо промолвил Гобинд. – И если рани-сахиба…

Он замялся, и Аш закончил фразу за него:

– …прикроет лицо, это сэкономит нам время. Кроме того, она уже видела более чем достаточно, и ей нет необходимости смотреть дальше.

Он говорил с нарочитой резкостью в надежде, что Джули примется обматывать свободный конец тюрбана вокруг головы и таким образом пропустит последний акт трагедии. Однако она даже не сделала попытки прикрыть лицо или отвернуться и продолжала стоять как вкопанная: с широко раскрытыми глазами, дрожа всем телом, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой и явно не понимая смысла произнесенных слов.

«Добрых сорок шагов», – сказал Сарджи. Расстояние казалось меньше, ибо теперь, когда в громадной толпе не происходило никакого движения, пыль улеглась, а поскольку солнце больше не слепило глаза, Аш видел лица главных действующих лиц трагедии так отчетливо, словно они находились всего в двадцати футах от него, а не в тридцати пяти – сорока шагах.

Маленький рана плакал. Слезы катились по бледному детскому личику, искаженному от страха, недоумения и чисто физической усталости, и если бы стоящий рядом с ним брамин не сжимал крепко ладошки, обхватывающие факел, мальчик выронил бы его. Брамин явно увещевал малыша, тогда как визирь хранил презрительный вид, а знатные вельможи обменивались взглядами, выражение которых варьировалось в зависимости от их характера и степени их разочарования в выборе следующего правителя. А потом Шушила подняла глаза… и внезапно переменилась в лице.

Вероятно, яркость факела или тихое гудение пламени в недвижном воздухе пробудили девушку ото сна наяву. Она резко вскинула голову, и Аш увидел, как глаза ее медленно расширились и стали огромными на маленьком бледном лице. Она осмотрелась по сторонам, не спокойно, но полным ужаса взглядом загнанного животного, и он ясно понял, в какой именно момент действительность вторглась в мир иллюзий и Шушила в полной мере осознала, что означает горящий факел…

Руки мальчика, направляемые руками брамина, опустили факел к погребальному костру, к самым ногам мертвеца. На дровах мгновенно расцвели яркие огненные цветы, оранжевые, зеленые и фиолетовые, – новый рана выполнил свой долг перед прежним раной, своим приемным отцом. Жрец забрал у него факел, быстро прошел к другому концу погребального костра и поджег бревна за спиной сати. Ослепительный язык пламени взмыл ввысь, и одновременно толпа обрела голос и вновь оглушительно взревела, выражая почтение и одобрение. Но их богиня столкнула голову покойного со своих колен, совершенно неожиданно вскочила на ноги, в диком ужасе уставилась на языки пламени и принялась визжать… визжать…

Этот истошный визг прорезался сквозь оглушительный шум, как пронзительный голос скрипки прорезается сквозь грохот барабанов и рев духовых инструментов. Анджули сдавленно вскрикнула, и Аш прицелился и выстрелил.

Визг разом оборвался, и ало-золотая фигурка вытянула вперед руку, словно нашаривая опору, а потом рухнула на колени и упала поперек трупа, лежащего перед ней. В следующий миг брамин швырнул факел на погребальный костер, языки пламени стремительно взмыли над пропитанными маслом дровами, и мерцающее марево жара и дыма задрожало между зрителями и распростертой ниц девушкой, одетой в свадебное платье из огня.

Выстрел прозвучал до жути громко в маленьком замкнутом пространстве, и Аш сунул револьвер за пазуху, круто развернулся и проговорил яростным голосом:

– Ну, чего вы ждете? Пошевеливайтесь!.. Давай, Сарджи, ты первый.

Анджули все еще находилась в оцепенении, и он грубо натянул свободный конец ее тюрбана до самых глаз, закрепил попрочнее и, таким же образом прикрыв собственное лицо, схватил ее за плечи и сказал:

– Слушай меня, Джули, и прекрати смотреть таким взглядом. Ты сделала для Шушилы все, что могла. Она умерла. Она спаслась, и, если мы надеемся спастись, нам надо перестать думать о ней и подумать о себе. Сейчас главное – это мы. Все мы. Ты понимаешь?

Анджули молча кивнула.

– Хорошо. Теперь поворачивайся и иди с Гобиндом. И не оглядывайся. Я пойду следом за тобой. Ступай!..

Аш развернул ее кругом, подтолкнул к тяжелому занавесу, который Манилал раздвинул перед ними, и она вышла из комнаты вслед за Сарджи и стала спускаться по мраморной лестнице, ведущей на запруженную народом террасу.

Он скакал во весь опор по каменистой равнине, ограниченной низкими скалистыми горами, и на крупе позади него сидела девушка, которая крепко прижималась к нему и умоляла скакать быстрее… еще быстрее. Девушка, чьи распущенные волосы развевались на ветру, точно черный шелковый флаг, и потому, оглядываясь назад, он не видел преследователей, но слышал неуклонно приближающийся громовой топот копыт…

Аш проснулся, обливаясь холодным потом от ужаса, и понял, что слышал не топот несущихся галопом лошадей, а тяжелый частый стук собственного сердца.

Кошмарный сон был знакомым. Чего нельзя было сказать об обстоятельствах пробуждения: на сей раз он проснулся не в собственной постели, а на твердой земле, в густой тени от валуна. Каменистая осыпь под ним круто уходила вниз к лощине, залитой ярким лунным светом, а по обеим сторонам от него вздымались голые горные склоны, подпиравшие небо, точно листы полированной стали.

Аш не сразу вспомнил, как он оказался здесь и почему. Потом воспоминания нахлынули обжигающе горячей волной, и он резко сел и напряженно всмотрелся в тень. Да, она по-прежнему была там: свернувшаяся калачиком неясная фигура, лежащая в углублении, которое Букта выкопал для нее между двумя валунами и застелил своей попоной. По крайней мере, они благополучно доставили ее хотя бы досюда, и когда Букта вернется… если он вернется…

Мысль Аша резко остановила свой бег, встала как вкопанная, словно лошадь, внезапно осознавшая опасность препятствия и отказывающаяся прыгать через него. По положению луны он понял, что уже далеко за полночь и Букта, собственно говоря, должен был вернуться еще два часа назад.

Он осторожно поднялся на ноги, изо всех сил стараясь не производить шума, способного потревожить сон Анджули, и выглянул из-за валуна, но на голом горном склоне не наблюдалось никакого движения, и он не слышал никаких звуков, кроме шепота ночного ветра в сухой траве и между беспорядочных нагромождений камней. Вряд ли он спал настолько крепко, что не услышал возвращающихся шагов, а даже если и так, здесь были бы лошади…

Но он не видел лошадей на пустом пространстве горного склона, как не видел нигде Букты и вообще никого, хотя вдали красное пульсирующее зарево в небе над долиной свидетельствовало о бивачных кострах, а следовательно, о присутствии многочисленного отряда, остановившегося там на ночь и только ждущего рассвета, чтобы продолжить преследование.

Аш положил руки на валун и, глядя поверх облитых лунным светом серых складчатых гор на далекое зарево, хладнокровно оценил их с Джули шансы выжить в практически безводной местности, где нет узнаваемых троп и ориентиров, во всяком случае таких, какие сам он смог бы узнать, даром что добирался до Бхитхора этим путем всего лишь неделю назад. Однако, если Букта не вернется, ему придется найти обратную дорогу через бескрайний однообразный лабиринт горных хребтов (причем пролегающую по местам, где в этом засушливом диком краю находятся родники), а потом через многие мили покрытых непроходимыми джунглями предгорий на подступах к северной границе Гуджарата.

Дорога и прежде была не из легких, но сейчас… Течение его мыслей снова резко прервалось, и Аш уронил голову на руки и закрыл глаза, отгораживаясь от лунного света. Но он не мог отгородиться от воспоминаний о последних событиях, и картины недавнего прошлого снова встали перед мысленным взором, словно отпечатанные на обратной стороне опущенных век…

Они вышли из огороженной занавесами комнаты следом за Сарджи и спустились на террасу, где тесно толпящиеся люди – зрители и стражники – вытягивали шеи, чтобы увидеть последние минуты сати, и под наплывом эмоций молились, кричали или плакали, когда языки пламени взметнулись ввысь и погребальный костер превратился в ослепительную, яростно пылающую огненную пирамиду. Никто даже мельком не взглянул на группу из четырех дворцовых слуг, возглавляемую стражником из личной охраны правителя. Никем не замеченные, они беспрепятственно покинули чаттри и через несколько минут добрались до более древних и разрушенных строений.

Дагобаз стоял с настороженно поднятыми ушами; похоже, несмотря на рев пламени и крики толпы, он услышал и узнал шаги Аша, потому что приветственно заржал до того, как увидел своего хозяина. У дерева поблизости стояли на привязи еще четыре лошади: Моти Радж Сарджевана; рабочая лошадь, одолженная Манилалу для обратного путешествия в Бхитхор, и две лошади Гобинда, одну из которых он купил в паре с другой несколько недель назад в надежде, что представится возможность спасти обеих рани.

– Я купил каждой рани по лошади, – объяснил Гобинд Ашу, потуже затягивая ремни подпруги, – но это лучшая из двух, а потому вторую я оставил в городе – невелика потеря. Мы не можем обременять себя лишней лошадью. Не соблаговолит ли рани-сахиба сесть в седло?..

Они выехали из рощи и поскакали по пыльной равнине обратно к обнесенному стеной городу, что стоял подобием громадной глыбы песчаника перед самым входом в долину. Солнце еще не скрылось за горами и, поскольку здесь их путь лежал на запад, висело над горизонтом прямо перед ними. Яркий солнечный свет слепил глаза всадникам и лошадям, на них накатывали волны жара, поднимавшиеся от каменистой земли, и Аш совсем забыл о безымянном торговце из Бхитхора, который много путешествовал по свету и узнал в чужеземных странах секретный прием, позволяющий людям переговариваться друг с другом на огромном расстоянии с помощью полированных серебряных щитов.

Впрочем, даже если бы он и помнил, это не особо помогло бы, разве что тогда он был бы заранее предупрежден об опасности. Так или иначе, наполовину ослепленный сиянием предзакатного солнца, бившего прямо в глаза, Аш не заметил короткой вспышки на одной из высоких крыш в городе и ответной вспышки на стене расположенного справа форта, которую можно было бы перевести как «вас поняли». А Сарджи, увидевший их, решил, что это всего лишь блеснуло солнце на оконном стекле или на полированном пушечном стволе.

Никто из них не узнал, почему о побеге стало известно так скоро, хотя объяснение было самым простым и подтверждало разумность совета Манилала, предлагавшего убить пленников. Кляп, сколь угодно надежный, не препятствует мужчине или женщине издавать определенные звуки, а когда шестеро человек стонут хором, они производят немалый шум. Пленники не могли двигаться, но могли стонать, чем они и занимались с таким успехом, что в скором времени один из стражников, поднимавшийся с террасы на верхний этаж чаттри в надежде получше рассмотреть оттуда погребальный костер, остановился у занавешенного входа, привлеченный звуками, и, решив, что их издает вторая рани, не устоял против искушения чуть отодвинуть занавес и заглянуть в щелку одним глазом.

Через несколько минут все шестеро были освобождены от пут и взахлеб рассказывали дикую историю об убийстве, нападении и похищении. А еще через несколько минут два десятка солдат пустились в погоню, угадав верное направление по длинному шлейфу поднятой беглецами пыли, тянувшемуся через равнину белой полосой. Шансы нагнать их были невелики: они получили слишком большое преимущество во времени и успели удалиться на значительное расстояние. Но к несчастью, одному из стражников сегодня выдали сигнальный щит и велели поддерживать связь с городом и крепостями, дабы сообщить о благополучном прибытии похоронного кортежа. Воспользовавшись им, он чередой вспышек послал в город и крепости предупреждение, гласящее: «Враг. Пятеро. Верхом. Задержать».

Сигнал увидели и поняли, и, хотя расположенные на холмах форты мало что могли сделать, город немедленно принял меры. Сейчас там находилась лишь горстка солдат – почти всех отправили расчищать путь перед похоронной процессией или сдерживать толпы на площадке для сожжения. Но тех немногих, кто остался охранять дворец, спешно собрали и в срочном порядке послали к воротам Хатхи-Пол с приказом перехватить группу из пяти всадников, предположительно направляющуюся к границе.

Если бы не ретивый канонир в форту справа, так бы все и получилось, ибо к этому времени беглецы ехали по проходу между горным склоном и северной стеной города и едва успели поравняться с воротами Мори. Не заметив сигналов и не подозревая, что о побеге уже стало известно, они не слишком гнали лошадей: хлебные поля и стерни, вдоль и поперек пересеченные арыками, не самое безопасное место для бешеной скачки. Вдобавок впереди простиралась долина с высушенной солнцем твердой почвой, и там они рассчитывали прибавить ходу.

Внезапное появление группы вопящих всадников, которые, выехав через ворота Хатхи-Пол, не только находились далеко впереди, но еще и скакали наперерез, намереваясь преградить путь в долину, стало для них страшным ударом, как и частый треск выстрелов, раздавшийся где-то справа. Однако даже тогда они в первый миг решили, что ошиблись: не может быть, чтобы кричащим людям было до них дело или чтобы стреляли именно в них, ведь прошло еще слишком мало времени… Но в следующий миг они внезапно поняли без всякой тени сомнения – как понимает лиса, заслышав лай охотничьих псов, – что охота началась и ведется она на них.

Поворачивать назад было слишком поздно да и не имело смысла: по пятам за ними наверняка гнались другие преследователи. Оставалось только скакать вперед, и все пятеро как один пришпорили лошадей и понеслись во весь опор к ведущему в долину ущелью, которое стремились перекрыть люди из города.

Едва ли беглецы успели бы достичь долины первыми. Но за них вступилась судьба в лице канонира из форта.

Гарнизон форта увидел солнечные сигналы, и все солдаты высыпали на стены и стали возбужденно следить за приближением пятерых беглецов и ходом погони. Позиция на вершине холма давала наблюдателям преимущество: отсюда они видели не только преследуемых, но и преследователей, галопом скакавших по следу далеко позади, а также группу вооруженных всадников, которые внезапно вылетели из ворот Хатхи-Пол и помчались во весь опор к входу в долину.

Последние находились в поле зрения солдат гарнизона с того самого момента, как покинули город. Форт обеспечивал отличный обзор в сторону, где разыгрывалась драма, зато древние фитильные ружья и джезайлы, из которых гарнизон открыл огонь по беглецам, были практически бесполезны на таком расстоянии, а пыль и мерцающее знойное марево не благоприятствовали меткой стрельбе. Выстрелы не достигли цели, и с высоты солдатам показалось, что беглецы вот-вот выиграют скачку и достигнут долины первыми.

Огромные бронзовые пушки уже стреляли один раз в тот день, но, поскольку традиция предписывала приветствовать залпом нового рану, возвращающегося в свой город, все они были заправлены порохом. Нетерпеливый канонир поспешно зарядил одну из них и принялся зажигать фитиль, а орудийный расчет, вдохновленный примером командира, навел бронзового монстра, целясь чуть впереди скачущей галопом мишени. Запал поднесли к запальному отверстию, и вспышка дульного пламени и грохот выстрела были по обыкновению впечатляющими. Но в своем возбуждении пушкари неверно оценили скорость всадников, и ядро пролетело мимо беглецов и упало прямо перед приближающимися солдатами из города.

Дата добавления: 2015-05-26