ЗЕМЛЯ КАИНА 10 страница

Выпущенные впоследствии двадцать три пули он израсходовал с толком, нисколько не опасаясь, что кто-нибудь определит, из какого именно окна произведены выстрелы. Когда свинец летит со всех сторон, такое практически невозможно. Пятью пулями Аш убил пятерых вражеских стрелков, которые вели огонь из забранных более редкими прутьями нижних окон справа и по неосторожности слишком далеко высовывались из них, чтобы получше прицелиться в сипаев, занимавших позиции на крыше казарм. Следующими четырнадцатью он убил или тяжело ранил людей в толпе, учинившей зверскую расправу над индусом-посыльным, а последними четырьмя уложил четырех мятежников, которые во время вылазки, возглавляемой джамадаром Дживанд Сингхом, попытались незаметно подползти к казармам под прикрытием низкой стены, отделявшей дом мунши от территории британской миссии.

Кода Дад-хан одобрил бы действия своего ученика, ибо стрелял он метко. Но поскольку дальнобойность револьвера мала, сектор обстрела у Аша был весьма ограничен, и он понимал, что перед лицом бесчисленной толпы, осаждающей резиденцию, любая его посильная помощь в лучшем случае смехотворна.

Территория миссии простиралась внизу подобно ярко освещенной сцене, какой она представляется взору из королевской ложи, и имей Аш возможность обменять револьвер на винтовку или хотя бы дробовик, он сумел бы ослабить огонь, который велся по казармам и резиденции со всех крыш в радиусе четырехсот ярдов. Но в его нынешнем положении он не мог сделать почти ничего. Охваченный мучительным страхом и отчаянием, он мог только смотреть, как враг прорубает бойницы в наружной глинобитной стене, получая возможность обстреливать гарнизон без всякого риска для себя, и как отдельные люди из толпы, оттесненной с территории миссии в ходе последней яростной атаки, начинают потихоньку пробираться обратно, сначала по двое, по трое, а потом, осмелев, группами по десять и двадцать человек – и в конечном счете несколько сотен афганцев укрываются в разоренных конюшнях, оставленных слугами лачугах и в лабиринтах полуразвалившихся оград между дворами.

Аш подумал, что это похоже на весенний прилив, медленно наступающий на побережье в безветренный день, неумолимо надвигающийся на низинные земли. Только прилив людского моря не бесшумен, а сопровождается выстрелами, воплями и криками, сливающимися в неумолчный громовый гул, который то набирает силу, то идет на убыль с размеренностью штормовых волн, набегающих на галечный берег. «Я-чарья! Я-чарья! Бей неверных! Смерть кафирам! Смерть! Маро! Маро!»

Однако со временем глотки охрипли от безостановочных криков, пересохли от пыли и удушливого дыма черного пороха, и воинственные кличи начали стихать. Голос толпы превратился в угрожающее глухое рычание, и резкий треск выстрелов зазвучал громче, как и неистовые вопли факира Бузург-шаха, который продолжал обращаться к своим последователям с неослабным пылом, призывая правоверных беспощадно убивать кафиров и напоминая, что всем, кто погибнет сегодня, уготован рай.

Аш многое отдал бы за возможность помочь факиру самому достичь сей цели, и он с надеждой ждал, когда этот человек окажется в пределах дальности огня. Но фанатичный подстрекатель черни, похоже, не спешил попасть в рай: он осмотрительно держался в середине толпы за конюшнями, вне поля зрения разведчиков, занимавших позиции на крыше казарм и в окнах резиденции, – и оставался далеко за пределами досягаемости для револьвера, хотя, к сожалению, в пределах слышимости. Пронзительный голос Бузург-шаха, поющий литанию ненависти, разносился далеко, как голос охотничьего рога, и часто повторяющиеся выкрики «Смерть неверным! Смерть! Смерть!» били по напряженным нервам Аша с такой силой, что он испытывал острое желание захлопнуть толстые деревянные ставни, только бы их не слышать.

Он и вправду уже хотел сделать это (готовый остаться в темноте и лишиться возможности видеть территорию миссии), когда его остановил другой звук, поначалу казавшийся лишь далеким приглушенным рокотом, но потом постепенно набравший силу и превратившийся в торжествующий рев. Толпа бурно приветствовала кого-то или что-то, волна громогласного ликования неуклонно нарастала, подкатывала все ближе и наконец заглушила и истерические вопли факира, и треск выстрелов. У Аша екнуло сердце: в голове у него промелькнула мысль, что эмир все-таки прислал казилбашийские полки на помощь осажденной британской миссии.

Но надежда мигом угасла, когда факир и толпящиеся вокруг него оборванцы запрыгали, заорали и в неистовом восторге вскинули над головой оружие. Аш понял, что они приветствуют отнюдь не полки, пришедшие на выручку гарнизону, а какое-то вражеское подкрепление – вероятно, новый контингент мятежных войск из лагерей.

Он не видел десятков мужчин, тащивших пушки по узким улочкам у арсенала, пока они не удалились за значительное расстояние от окружающих домов и практически не поравнялись с конюшнями. Но разведчики на крыше казарм заметили орудия, когда их протаскивали на территорию миссии через пролом в глинобитной стене. Один из сипаев побежал доложить Гамильтону-сахибу о новой опасности, а остальные открыли огонь по афганцам, тянувшим и толкавшим две пушки к казармам.

Принесенная сипаем новость распространилась по резиденции с быстротой молнии. Одно из преимуществ военной жизни заключается в том, что в критической ситуации любые вопросы решаются однозначно и солдат зачастую оказывается перед простым выбором: сражаться или умереть. Никто не собирался ждать приказов, и когда Уолли и его люди, находившиеся на верхнем этаже дома посланника, выбежали до двор, Уильям и все до единого дееспособные сипаи и совары в резиденции уже собрались там.

Уолли велел джавану, принесшему новость, предупредить своих товарищей, чтобы они сосредоточили огонь на противнике по периметру территории, и послал двух человек открыть двери в сводчатом проходе в дальнем конце казарменного двора. Но когда они перебегали через узкую улочку, обе пушки выстрелили почти одновременно. Земля сотряслась от оглушительного грохота, и мужчины покачнулись, но побежали дальше, кашляя и задыхаясь, сквозь кромешный ад, сотканный из дыма, сыплющихся дождем осколков и вони селитры.

Многократное эхо громового залпа раскатилось по окрестным улицам и ударило в дальнюю стену Бала-Хиссара, вспугнув стаи ворон, которые с истошным карканьем закружили над крышами дворца. Толпа испустила торжествующий вопль, увидев, как снаряды попадают в угол казарменного блока и взрываются. Но в отличие от хлипких дощатых стен двух зданий резиденции наружные стены казарм, сложенные из саманных кирпичей, имели толщину свыше шести футов, а два угла с западной стороны были дополнительно укреплены каменными лестницами, ведущими на крышу.

Поэтому снаряды причинили мало вреда людям на крыше. На несколько мгновений лишенные возможности видеть что-либо из-за дыма и оглушенные грохотом выстрелов, они после короткой заминки возобновили прицельный огонь по противнику, в то время как Уолли и Уильям с двадцатью одним разведчиком выбежали из сводчатого прохода и устремились к пушкам.

Схватка продолжалась недолго. Мятежники, притащившие орудия и выстрелившие из них, совсем выбились из сил, а городской сброд не имел желания вступать в рукопашную с хорошо обученными солдатами и, завидев их, обратился в бегство. После десятиминутного ожесточенного сражения бунтовщики последовали примеру товарищей, бросив пушки и оставив на поле боя свыше двадцати убитых и раненых.

Победа досталась разведчикам ценой двух убитых и четырех раненых, однако по сравнению с противником осажденный гарнизон, чья численность сокращалась с пугающей скоростью, понес тяжелейшие потери. И хотя они захватили пушки, а с ними снаряды, принесенные из арсенала и брошенные ударившимися в бегство артиллеристами-любителями, это тоже оказалось бесплодной победой. Орудия были слишком тяжелые, расстояние до казарм слишком большое, а многие десятки вражеских винтовок и мушкетов снова начали стрелять…

Несмотря на град пуль, разведчики предприняли отчаянную попытку доволочь свои трофеи до казарм, встав в веревочные упряжи и напрягая все силы, чтобы протащить громоздкие пушки по пыльной каменистой земле. Но скоро стало ясно, что задача им не по плечу: на нее потребуется слишком много времени, а если они будут упорствовать, дело закончится лишь тем, что весь отряд перебьют.

Они забрали с собой снаряды, но это мало утешало: было ясно, что в самом скором времени из арсенала принесут новые боеприпасы. Они даже не сумели вывести орудия из строя, ибо в горячке и суматохе сегодняшнего дня от внимания Уолли ускользнуло одно мелкое, но чрезвычайно важное обстоятельство: хотя он единственный из разведчиков был в форменной одежде, когда мятежники вторглись на территорию миссии, портупеи на нем не было, а потом он не догадался ее надеть да и не имел такой возможности. Но на портупее есть две маленькие детали, служащие не для украшения, а для сугубо практической цели, – так называемые «шпильки», которые, среди прочих предметов, используются для заклепывания орудий.

«Это моя вина, – горько подумал Уолли. – Я должен был подумать об этом. Будь у нас хотя бы гвоздь или что-нибудь вроде… У меня начисто вылетело из головы, что мы одеты не по форме. Ладно, нам остается только сосредоточить огонь на чертовых пушках, чтобы никто не смог перезарядить их».

Двери в арочном проходе снова закрыли и заложили засовами, и вернувшиеся из боя люди утоляли жажду холодной водой, принесенной в чатти из хаммама, – мусульмане наравне с неверными, поскольку полковой мулви объявил, что сейчас ведется война, а в военное время солдатам, участвующим в боевых действиях, разрешается нарушать пост Рамадана.

Напившись, они вернулись в резиденцию, которую покинули всего пятнадцать минут назад, и обнаружили, что там все заволокло густым дымом. Пока они отсутствовали, враг не бездействовал. Мятежники перекинули еще несколько лестниц с крыш соседних домов, и афганцы, перебравшиеся по этим опасным мостам, примкнули к товарищам, уцелевшим после схватки в здании офицерского собрания, а люди на улице прорубали тонкие стены у фундамента и бросали в дыры горящий уголь и пропитанные маслом тряпки.

Резиденция и вся территория миссии, осажденные с трех сторон, теперь подвергались еще и нападению сверху и снизу. Противник, захвативший конюшни и крыши всех домов в пределах видимости, занял позиции на крыше офицерского собрания и прорвался в здание через проломы, проделанные в стенах внизу.

Двор и комнаты на первом этаже были полны мертвых и умирающих, и из семидесяти семи разведчиков, видевших восход солнца сегодня утром, в живых осталось только тридцать. Тридцать… и «полчища мидян, с воем рыщущих вокруг», которые насчитывают – сколько тысяч? Четыре?., шесть?., восемь тысяч человек?

Впервые за весь день у Уолли упало сердце. Посмотрев в лицо фактам и трезво оценив перспективы, он осознанно отказался от всякой надежды. Но Уильям как представитель политического департамента и сторонник мира, достигнутого через переговоры и компромиссы, все еще не был готов сделать то же самое.

Возвратившись из последней бесплодной атаки, Уильям сменил непривычную саблю и боевой револьвер на свой дробовик, торопливо набил карманы патронами и бросился на крышу дома посланника, чтобы вести огонь по афганцам, которые собирались на крыше более высокого здания на противоположной стороне двора. Только тогда он увидел густой дым, валивший из окон первого этажа офицерского собрания, и понял: если там начался пожар, они пропали.

Однако даже тогда он не оставил надежды. Распластавшись на кровле среди пятерых джаванов, которые тоже пытались остудить пыл противника, занявшего позиции на крыше офицерского собрания, он нацарапал очередную отчаянную записку эмиру на странице, вырванной из маленького блокнота, лежавшего у него в кармане. Им долго не продержаться, писал Уильям, и, если его высочество не придет к ним на помощь, их судьба – и его собственная – решена. Они не в силах поверить, что его высочество намерен остаться в стороне и бездействовать, когда его гостей убивают…

– Отнеси это Гамильтону-сахибу, – распорядился Уильям, вырывая страницу и отдавая одному из джаванов. – Пусть он найдет какого-нибудь слугу, который доставит записку эмиру.

– Никто не пойдет, сахиб, – сказал мужчина, качая головой. – Все знают, что из четверых мусульман, уходивших с письмами, ни один не вернулся и что индуса-посыльного разрубили на куски у всех на глазах. И все же…

Засунув записку за ремень, он по-пластунски дополз до лестницы и спустился вниз в поисках своего командира, которого нашел на первом этаже офицерского собрания, где тот вел из окна огонь по группе мятежников, пытающихся перезарядить орудия. Уолли взял клочок бумаги, коротким кивком отпустил джавана и прочитал записку, с отстраненным любопытством спрашивая себя, почему Уильям считает нужным отсылать эмиру очередную просьбу о помощи, когда единственным осязаемым результатом всех предыдущих обращений явился уклончивый ответ, свидетельствующий о беспримерной слабости и лицемерии. В любом случае ни один из посыльных не вернулся, а следовательно, не исключалась вероятность, что их всех постигла та же участь, что и злополучного индуса, и Уолли не видел смысла отправлять еще одного человека на верную смерть. Но хотя вся ответственность за оборону резиденции теперь легла на его плечи, молодой мистер Дженкинс, будучи секретарем и политическим советником посланника, по-прежнему оставался представителем гражданской власти, а следовательно, коли такова воля Уильяма, записку надо отправить.

– Таймус, – позвал Уолли.

– Сахиб?

Совар, стрелявший из другого окна, опустил карабин и повернулся к командиру.

– Дженкинс-сахиб написал эмиру еще одну записку с просьбой о помощи, – сказал Уолли. – Как тебе кажется, ты сумеешь добраться до дворца?

– Могу попробовать, – ответил Таймус.

Положив карабин на пол, он подошел, взял листок бумаги, свернул в несколько раз и спрятал в складках одежды. Уолли улыбнулся и негромко проговорил:

– Шукрия, шахзада (принц). Кхуда хафиз!

Таймус ухмыльнулся, отдал честь и вышел. Он быстро пересек узкую улочку и поднялся на крышу казарм, чтобы изучить обстановку, но уже через полминуты убедился, что с той стороны выбраться с территории миссии невозможно: повсюду теснились толпы мятежников, и там даже ящерица не проскочила бы. Ему оставалось только вернуться в резиденцию и попытаться найти какой-нибудь другой путь наружу. Дверь в задней стене давно забаррикадировали, а поскольку открыть ее означало бы впустить во двор поток вооруженных афганцев, Таймус в отчаянии поднялся на крышу дома посланника, где один из джаванов, по-прежнему занимавших там позиции, помог ему взобраться на стенку, загораживавшую крышу от домов, расположенных за резиденцией.

Он встал там во весь рост, хорошо видный противнику на крыше офицерского собрания и на улице, и, поглядев на тесную толпу орущих людей с искаженными ненавистью лицами, внезапно исполнился такого же презрения к этому сброду, какое раньше днем чувствовал Каваньяри. Ибо совар Таймус, служивший в корпусе разведчиков, был принцем королевской династии – шахзадой – и афганцем. Он презрительно скривил губы, скользя взглядом по этим перекошенным лицам, а потом глубоко вздохнул и прыгнул вниз, в самую гущу толпы, прямо на головы и плечи, ослабившие падение.

Толпа, оправившись от потрясения, с яростным воем набросилась на него, но он принялся с боем пробивать себе дорогу, крича, что он принц и афганец и что несет письмо эмиру. Впрочем, это не спасло бы Таймуса, если бы там случайно не оказался один хороший знакомый, который кинулся к нему на помощь и умудрился, раздавая удары налево и направо, изрыгая проклятия и упрашивая, вырвать его из когтей толпы – избитого, окровавленного, но живого – и помог добраться до дворца. Но там Таймус преуспел не лучше всех прочих посыльных.

Рыдающий эмир укрывался за запертыми дверьми со своими женщинами. В конце концов он согласился увидеться с шахзадой Таймусом и прочитать доставленное послание, но при этом только сетовал на судьбу да повторял, что его кисмет несчастлива, что он ни в чем не виноват и не может сделать ничего, ровным счетом ничего.

Он приказал задержать шахзаду, и приказ выполнили. Но хотя эмирова кисмет, несомненно, была несчастлива, кисмет Тайму – са оказалась совсем иной. В комнате, куда его затолкали дворцовые стражники, лежал афганец, раненный в спину во время первой атаки территории британской миссии. Раненого предоставили самому себе, и он жестоко страдал от боли, но из-за царящей во дворце паники все о нем забыли. Таймус, за время службы в корпусе разведчиков научившийся оказывать первую медицинскую помощь, извлек пулю ножом, промыл рану, сумел остановить кровотечение и наложил повязку, воспользовавшись для сей цели кушаком страдальца.

Благодарный пациент, оказавшийся человеком довольно влиятельным, отплатил за услугу, тайно выведя своего спасителя из дворца и организовав его побег из Кабула. В тот день судьба улыбнулась Тайму су дважды, ибо всего через пять минут после его прыжка с крыши дома посланника, когда он еще отчаянно пробивался через разъяренную толпу, гарнизон в резиденции, так же отчаянно сражавшийся с пожаром, занимавшимся у фундамента здания офицерского собрания, бежал от пламени, мощно полыхнувшего в густых клубах дыма, – и через несколько секунд весь нижний этаж был охвачен огнем.

О спасении раненых нечего было и думать: пожар распространился слишком неожиданно и стремительно. Те, кто мог передвигаться самостоятельно, выскочили из огня и, покрытые ожогами, полузадохшиеся, полуослепшие, проковыляли через окутанный дымом двор, чтобы укрыться в доме посланника.

Афганцы на крыше горящего здания сразу поняли, что огонь в считаные минуты уничтожит ветхое строение из досок и штукатурки. Они спешно удрали оттуда по своим лестницам и мгновенно перевели внимание на противоположный дом. Перекинув другие лестницы на высокую парапетную стенку, с которой спрыгнул Таймус, они проползли по ним и соскочили на крышу, где полдюжины джаванов все еще держали оборону. Первые из мятежников погибли от пуль, падая вниз на улицу или на крышу, следующие за ними упорно продвигались вперед, а когда Уильям и джаваны стали перезаряжать оружие, они ринулись в атаку…

Надежды удержать крышу не было, даже если бы Уолли и все до единого оставшиеся в резиденции разведчики бросились наверх, чтобы попытаться остановить натиск врагов, которые прыгали с парапета, точно стая голодных мартышек на бахчу. Огромная численность противника делала подобную задачу невыполнимой и предрешала исход боя.

Гарнизон, сомкнув ряды и орудуя бесполезными винтовками и карабинами, как дубинками, отступил к лестнице и стал спускаться по ней, ступенька за ступенькой, пока наконец последний человек не захлопнул дверь на лестничной площадке и не задвинул засовы. Но эта дверь, как и все прочие в старом ветхом здании, не могла выстоять против решительного натиска, а времени да и предметов, чтобы ее забаррикадировать, не было.

В самом доме грозил вот-вот вспыхнуть пожар. Если афганцы, пробивающие стены внизу, еще не успели поджечь здание, снопы искр и языки пламени, вырывающиеся из всех окон и дверей офицерского собрания, сделают работу за них. И даже если этого не случится, удержать резиденцию все равно не удастся, ибо противник, воспользовавшись схваткой на крыше, под прикрытием дыма пробил очередную дыру в задней стене двора и, беспрепятственно расширив пролом, валил в него сплошным потоком.

Сквозь клубы едкого дыма Уолли мельком увидел кошмарную картину: афганцы расстреливали и рубили тулварами охваченных паникой слуг, спасшихся из горящего здания офицерского собрания и укрывшихся за кучей багажа, наваленного у задней двери во двор. Среди них он заметил носильщика сэра Луи и своего собственного носильщика, толстого Пир Бакша, который отчаянно защищался, держа в одной руке нож, а в другой сапожную колодку. Но Уолли ничем не мог помочь несчастным; он отвернулся, чувствуя дурноту, стремительно подошел к ближайшему из двух окон, выходивших на казарменный блок, рывком распахнул ставни и вскочил на подоконник.

– За мной! – проорал Уолли, взмахом руки призывая своих товарищей, и в следующий миг с силой оттолкнулся от подоконника ногами и, перелетев через узкую улочку в прыжке вперед и вниз, приземлился на крышу казарм.

Они не стали ждать дальнейших приглашений и без колебаний последовали за ним, один за другим перепрыгнув на крышу напротив: Дженкинс, Келли, джаваны, уцелевшие после схватки наверху, и полдюжины штатских, которые помогали бороться с огнем и прибежали с первого этажа.

Когда последний человек прыгнул и приземлился, крыша офицерского собрания обрушилась с грохотом, подобным грохоту пушечного залпа. Ослепительный фонтан искр, яркий даже при свете солнца, высоко взметнулся над погребальным костром, в котором горело тело сэра Луи, а вместе с ним множество солдат и слуг, сопровождавших посланника в Кабул.

«Точно вождь викингов, отправляющийся в Валгаллу со своими воинами и прислугой», – подумал Уолли.

Он отвернулся и приказал своему маленькому отряду спуститься с крыши вниз. Сейчас, когда резиденция сдана и дом посланника захвачен, афганцы смогут вести прицельный огонь из окон, откуда минуту назад выпрыгнули он и остальные уцелевшие, причем под таким углом, что возможность укрыться за невысокой парапетной стенкой исключается. Но внизу старые двери казарменные блока так же прочны, как наружные стены, а парусиновый навес над центральным двором хотя и не защищает от пуль, зато не позволяет врагу видеть, что там происходит.

– По идее, мы сможем продержаться здесь довольно долго, – задыхаясь, проговорил Уолли, окидывая взглядом массивные каменные опоры и кирпичные арки, за которыми находились прохладные комнатушки без окон. – Гореть здесь особо нечему. Если не считать дверей, разумеется. Не понимаю, почему мы раньше не перешли сюда.

– Потому что здесь мы не можем ни видеть противника, ни стрелять по нему, и вообще ни черта не можем, кроме как пытаться помешать этим дьяволам выломать двери, – раздраженно проговорил Рози.

Недавно он работал как одержимый, перетаскивая раненых во двор резиденции, но в результате оставил всех там, бросившись на защиту дома посланника, и теперь испытывал такое чувство, будто бросил беспомощных людей погибать от рук афганцев или гореть заживо в здании офицерского собрания.

– Да. Пожалуй, ты прав. Об этом я не подумал. Но по крайней мере, мы в состоянии помешать врагу прорваться сюда, и если они не подожгут двери…

– Или не пробьют снарядом дыру в стене, – сказал Рози, – или не…

Он пошатнулся, когда снова грохнули пушки и каменные столбы сотряслись от мощного удара и взрыва снарядов, которые попали в переднюю стену казарм, в стороне от сводчатого прохода, и погребли восточную лестницу под завалом битого кирпича.

Не требовалось быть профессиональным артиллеристом, чтобы понять, что второй залп произведен с гораздо более близкого расстояния, чем первый. Всем людям в казармах стало ясно, что после прекращения снайперского огня, который сипаи безостановочно вели из-за парапета на крыше, мятежники не теряли времени даром, быстро перезарядили и передвинули вперед орудия. А также что в следующий раз пушки выстрелят по входной арке практически в упор и снаряды разнесут в щепы обе двери, открывая врагу доступ в казармы.

Снова с небес посыпались осколки, и изнуренный доктор, который судорожно схватился за каменный столб, а потом бессильно сел и привалился к нему, увидел, как Уолтер Гамильтон и дафадар Хира Сингх бегут к внутренней двери сводчатого прохода и открывают створы. Он ошеломленно подумал, что оглушительный грохот взрыва, видимо, привел обоих к помрачению рассудка и они собираются выбежать наружу и атаковать толпу, пока пушки не перезаряжены. Но нет, они не притронулись к новой наружной двери, испещренной пулевыми отверстиями до состояния дуршлага. Они вернулись, коротко переговорили с хавилдаром Хасаном и ланс-наиком Джанки, потом Уолли резко кивнул и, вернувшись к Уильяму и Рози, отрывисто сказал:

– Так, нам необходимо добраться до орудий. Необходимо! Я не собираюсь их заклепывать. Я собираюсь захватить их. Если нам удастся притащить пушки сюда, мы сможем взорвать арсенал к чертовой матери – и вместе с ним уничтожить большую часть толпы, а заодно половину Бала-Хиссара. Нужно только послать один снаряд точно в цель – и хранящиеся там боеприпасы и порох взорвутся с такой страшной силой, что разрушатся все строения в радиусе нескольких сотен ярдов.

– Включая наши казармы, – с иронией заметил Уильям.

– Какое это имеет значение, черт возьми? – раздраженно осведомился Уолли. – К тому же нам это не грозит: казармы расположены гораздо ниже и стены здесь слишком толстые. Да, я понимаю, идея кажется безумной, но попытаться стоит – сейчас любая попытка имеет смысл. Если мы сумеем захватить орудия, у нас появится шанс, иначе нам остается только молиться.

Уильям заморгал, и его молодое лицо под маской запекшейся крови и пыли побледнело. Он устало сказал:

– У нас ничего не получится, Уолли. Мы уже пытались – и безрезультатно.

– В прошлый раз у нас было недостаточно веревок. Кроме того, тогда пушки находились слишком далеко от казарм. Но сейчас расстояние сократилось, и я готов поспорить с тобой на что угодно: сию минуту орудия подтаскивают еще ближе. Эти ублюдки уверены, что взяли над нами верх и мы больше не в силах ничего сделать. Мой хавилдар говорит, что факир, подстрекавший толпу весь день, вопит, чтобы они выбили пушечным выстрелом дверь, получив таким образом возможность посылать снаряды прямо через казарменный двор, и пробили заднюю стену, дабы их друзья в резиденции смогли напасть на нас с тыла. Вот почему я открыл внутреннюю дверь: если они вышибут наружную, у нас еще останется хоть какое-то прикрытие.

– Ты сумасшедший, – коротко сказал Рози. – Даже если мы захватим пушки, чем мы станем стрелять из них? Пулями?

– Снарядами, которые мы забрали с собой в прошлый раз, разумеется. Мы оставили их в одной из комнат – двенадцать штук. То есть по шесть на каждое орудие. Ты только представь, что можно сделать, располагая такими средствами!

Но Уильям остался при своем мнении.

– Я ничего не имею против того, чтобы пойти в атаку и снова захватить чертовы пушки, – сказал он. – Но если они окажутся у нас в руках, ради бога, давай просто заклепаем их и на том покончим с делом, не пытаясь притащить их сюда.

– Нет! – горячо возразил Уолли. – Если мы так поступим, нам всем конец, ведь у них есть другие орудия. К тому же у них полно боеприпасов, а у нас они иссякают. Как только у нас кончатся все патроны и афганцы поймут, что мы прекратили стрельбу, они бросятся в наступление всеми силами и захватят казармы за пять минут. Нет, нам остается одно: лишить противника источника боеприпасов, а сделать это можно, лишь взорвав арсенал – и убив по ходу дела как можно больше врагов. Говорю вам, нам позарез нужно захватить пушки! Хотя бы одну. Вторую мы заклепаем – я прикажу Такур Сингху сделать это, пока все остальные тащат другую к казармам. У нас должно получиться. Да, я понимаю, план кажется безумным, но это всяко лучше, чем укрываться здесь, пока они не поймут, что у нас иссякли боеприпасы и надо только притащить несколько приставных лестниц, взобраться на крышу и атаковать нас сверху, как они сделали в резиденции. Ты так хочешь умереть?

Майор медицинской службы Келли испустил хриплый смешок и с трудом поднялся на ноги.

– Успокойся, мальчик, – сказал он. – Мы с тобой. Затея безумная, спору нет. Но кто знает, что из нее выйдет. А если мы не предпримем попытку, нам в любом случае конец. Ну так давай, говори, что нам делать – и когда.

Уолли не ошибался насчет орудий. Пока они разговаривали, мятежники подтаскивали пушки все ближе и ближе, и теперь обе они, заряженные и нацеленные в стену слева от арочного прохода, находились на расстоянии менее семидесяти ярдов от казарм.

И снова за грохотом двойного выстрела последовал дикий торжествующий вопль. А когда раскатистое эхо утихло и толпа с иссушенными жаждой глотками умолкла, сквозь громкое стаккато мушкетных выстрелов, глухой рев пламени, треск горящего дерева и хриплый вороний грай Аш услышал пронзительный голос факира, воодушевляющего мятежников, которые тащили орудия к арке в стене казарменного блока.

Он не видел, как казарменная дверь распахнулась. Но внезапно в поле его зрения появился Уолли – вместе с Уильямом, Рози и дюжиной разведчиков он бежал к пушкам под градом пуль.

Во второй раз за день они обратили орудийные расчеты в бегство, а потом восемь мужчин развернули одно орудие кругом, направив на толпу, и шестеро из них впряглись в веревки, двое навалились плечом на колеса и начали тащить, толкать его к баракам, тогда как остальные отгоняли противника саблями и револьверами, а один джаван бросился к другой пушке, чтобы ее заклепать. Но задача снова оказалась им не по силам.

Град пуль убил двух мужчин, стоявших в упряжи, и совара, который пытался заклепать второе орудие, но, умирая, выронил «шпильку» в залитую кровью пыль под колесами. Еще четверо получили ранения, и Уолли крикнул остальным спасаться бегством, а сам вложил саблю в ножны и торопливо перезарядил револьвер. Уильям и Рози последовали его примеру, и, пока другие сбрасывали веревки и бежали к казармам, забрав с собой раненых, три англичанина прикрывали их отход, пятясь к зданию и безостановочно стреляя, причем столь метко, что афганцы дрогнули и остановились, позволив маленькому отряду благополучно добраться до сводчатого прохода и укрыться там.

В последний момент Уолли обернулся и, устремив взгляд на окно Аша, вскинул руку в римском воинском приветствии. Но прощальный жест остался без ответа. Аша там уже не было. Охваченный отчаянием при виде пушек, он, наверное, в сотый раз за день напряг ум, пытаясь найти способ выбраться из ловушки, и внезапно вспомнил одну вещь. Одну вещь, обдумать которую не догадался прежде: план нижнего этажа…

Дата добавления: 2015-05-26