Мадрид в опасности. Мое вступление в коммунистическую партию. «Невмешательство» и искренняя помощь. Оборона Мадрида

Ценой больших усилий нам удалось сохранить в авиации воинский порядок и дисциплину, создав на аэродромах атмосферу подлинного энтузиазма. Это было нелегким делом. Неразбериха первых месяцев войны явилась приманкой для любителей ловить рыбу в мутной воде, для тех, кто всеми силами разжигал анархию, очень опасную для республики, но выгодную для ее врагов.

Национальная конфедерация труда, контролируемая ФАИ, воспользовавшись этими трудностями, пыталась всеми способами проникнуть в авиацию. Она предпринимала многочисленные попытки дезорганизовать воздушные силы и деморализовать их личный состав, критиковала преданных республике командиров и офицеров, честно выполнявших свой долг, — одним словом, делала все, чтобы подорвать воинскую дисциплину, которую мы так старались укрепить.

Критикуя предательское поведение главарей ФАИ, я ни на минуту не забываю, что десятки тысяч честных тружеников — членов этого профсоюза храбро и самоотверженно боролись против фашизма. [352]

Существование в наших рядах своего рода «пятой колонны» приводило меня в отчаяние. Часто по ночам после напряженного дня, начатого с рассвета, мне приходилось принимать участие в борьбе против попыток анархистов установить «бесконтрольность». Они развернули свою деятельность не только на мадридских, но и на других аэродромах, на что постоянно жаловались командующие воздушными силами. К счастью, ФАИ удалось привлечь на свою сторону лишь немногочисленную группу личного состава авиации.

Во время войны ФАИ причинила нам много вреда, особенно в Каталонии. Ларго Кабальеро, председатель совета министров и военный министр, не хотел выступать против анархистов, а Прието, министр авиации и морского флота, не желал ссориться с Ларго Кабальеро, в результате ни первый, ни второй ничего не предпринимали и не давали что-либо предпринять другим, чтобы пресечь вредную деятельность анархистов.

Анархисты попытались подчинить себе и летчиков, с большим трудом посланных нами в северную зону, в Сантандер. Им пришлось дать настоящий бой комитету ФАИ, который установил там режим так называемого «либертарного (свободного) коммунизма» — аннулировал деньги и ввел всеобщую уравниловку. Анархисты хотели, чтобы смертельно уставшие после боевых вылетов летчики наравне со всеми стояли в очередях у общественных столовых.

Уважение к рабочим профсоюзам удерживало меня от принятия более быстрых и энергичных мер к тем, кто осложнял нашу борьбу. Я не допускал тогда мысли, что среди членов НКТ есть предатели, которые проникли в ряды этой организации для маскировки своей подрывной деятельности, и пытался оправдать их.

Отдельные действия анархистов я приписывал их недопониманию ситуации, другие — недоверию, которое они питали к профессиональным военным. Трудно было представить, что все делалось сознательно.

О попытках ФАИ установить свои порядки в авиации я несколько раз говорил со своими друзьями — республиканцами и социалистами и, естественно, обращался к ним за советом и помощью. Но к моему удивлению, известные мне политические деятели всегда вежливо старались избегать обсуждения этой проблемы: республиканцы — под предлогом отсутствия у них сил противодействовать ФАИ, социалисты — из-за излишней осторожности или боязни столкновения с анархистами. [353]

А Прието, министр авиации, ответственный за все, что происходило в воздушных силах, когда заходила речь об этом щепетильном деле, ссылался на нежелание вступать в конфликт с Ларго Кабальеро.

Их поведение меня дезориентировало. Я не понимал, почему республиканская и социалистическая партии, где у меня имелось много друзей, знавших мою искреннюю преданность республике, никогда не помогали в решении этой серьезной политической проблемы. Зато Объединенный союз социалистической молодежи и коммунистическая партия, с которыми я не был непосредственно связан, всегда, без моей просьбы, оказывали мне действенную помощь, не колеблясь, выступали против тех, кто пытался подорвать дисциплину и осложнить обстановку на аэродромах.

Все это убеждало меня в том, что политическая изоляция ограничивала мои возможности действовать. Передо мной со всей серьезностью стал вопрос о вступлении в какую-либо политическую организацию. Я был убежден, что тогда и как командующий авиацией смогу принести больше пользы.

Республика переживала тяжелые времена. Фашистская армия, состоявшая в основном из марокканских частей (беспрерывно пополняемых новыми призывами, проводившимися на севере Африки не без помощи французских властей) и Иностранного легиона, набранного из всякого рода подонков, находившихся в конфликте с правосудием своих стран, снабженная оружием, присланным из Италии и Германии, и поддерживаемая мощной германо-итальянской авиацией, нагло именовалась франкистами «национальной». Эта «национальная» армия быстро продвигалась к столице Испании, не встречая серьезного сопротивления со стороны плохо вооруженных, необученных, беспрестанно подвергавшихся бомбардировкам и обстрелам фашистской авиации отрядов народных ополченцев.

Положение нашей авиации с каждым днем становилось все более трагическим. Постоянно участвуя в боях против численно превосходящего нас противника, мы несли большие потери в людях и технике. Оставшиеся в живых летчики были сильно переутомлены. Настал день, когда я отдал приказ: «Поднять в воздух истребитель» — мы располагали лишь одним самолетом! С фронта беспрерывно поступали требования выслать помощь (при этом употреблялись вполне объяснимые в той ситуации далеко не светские выражения). [354]

Нас спрашивали: почему, в то время как противник безнаказанно бомбит республиканские войска, мы не вылетаем на вызовы? Но я же не мог сказать им правду!

В то трагическое для республики время, когда у нас уже не осталось самолетов и фашисты стояли у ворот Мадрида, я решил вступить в политическую партию. Очевидно, в обычных условиях, поскольку у меня не было ясных представлений ни об одной из них, я пошел бы поделиться своими намерениями и попросить совета у дона Прието. Но тогда у меня была только одна забота — помочь выиграть войну. Все остальное не имело значения.

О людях я судил по их поведению в эти тяжелые для республики дни. Так же я судил и о политических партиях. Их уставы и программы были для меня чем-то второстепенным. Единственное, что интересовало меня, — их вклад в борьбу с фашистами.

В результате размышлений я пришел к выводу, что наибольший вклад в борьбу вносят две партии — Объединенный союз социалистической молодежи и коммунистическая партия. Однако для Союза молодежи я не подходил, поскольку был уже не так молод. Следовательно, я должен вступить в коммунистическую партию.

Но я очень мало знал об этой партии. Мои представления о ней, сложившиеся под влиянием Прието и моих друзей — социалистов и республиканцев, были нелепы и далеки от действительности.

Я вновь все серьезно обдумал. Однако известные мне факты говорили в пользу коммунистов. Я вспомнил их отношение ко мне на аэродроме в Севилье, где против меня устроили заговор фашист-командир и его офицеры, затем вспомнил замечательное поведение коммунистов в первые дни войны и их самоотверженный героизм при обороне Мадрида. Никогда не забуду, какой поддержкой явилась для меня тактичная помощь группы механиков и солдат на аэродроме в Хетафе.

Все эти люди, как я позже узнал, были коммунистами. В любых самых трудных ситуациях они умели принять наиболее правильное и эффективное решение. Позднее, когда враг приблизился к Мадриду, а наша авиация была почти полностью уничтожена, некоторые республиканцы стали падать духом. Тогда коммунисты провели работу среди личного состава и подняли настроение у людей. Кроме того, часть коммунистов отправилась на передовую, проходившую совсем [355] близко от города, чтобы объяснить товарищам, командовавшим частями, почему авиация не может оказать помощи, защитив таким образом престиж наших воздушных сил.

На протяжении всех этих трудных месяцев я наблюдал на аэродромах и на фронте, как мужественно вели себя коммунисты. Я убедился, что они действительно хотят выиграть войну, защитить республику и народ и делают все возможное, чтобы добиться этого. Их организованность и дисциплина могли служить примером для других партий и организаций. Они смело выступали против хаоса и беспорядка, наносивших вред нашему делу. Одним словом, это были истинные патриоты. А так как себя я тоже считал патриотом и тоже хотел выиграть войну, решив все отдать для победы над врагом, к крицу 1936 года, после откровенной исповеди перед своей совестью, я обратился с просьбой о принятии меня в Коммунистическую партию Испании.

Теперь хочу рассказать, как проходило мое вступление в партию, хотя мой рассказ, видимо, разочарует кое-кого из тех, кто находится под влиянием некоторой пропаганды.

Коммунистов обвиняли в прозелитизме, то есть в том, что они старались привлечь в свои ряды людей, занимавших важные государственные посты. Что касается меня, должен сказать, что ни один из них даже не намекал мне о вступлении в их партию.

Поэтому, когда я решил стать коммунистом, я не знал, как это сделать и к кому обратиться. Единственными коммунистами, с которыми я дружил и мог бы посоветоваться, были капитан Гонсалес Хил, Луис Бургете и Эрнандес Франк, но первые два погибли в начале войны, а Франк находился в Северной зоне.

Конечно, я мог бы обратиться в Дом коммунистической партии в Альбасете, но считал неудобным появиться с подобным вопросом в центральном здании КПИ, где я никого не знал.

Наконец я вспомнил о механике Соль Апарисио, раненном при штурме артиллерийской казармы в Хетафе. Он служил в Альбасете, и мне были известны его связи с коммунистами. Вызвав его к себе в кабинет, я без предисловий спросил, состоит ли он в коммунистической партии. По лицу Апарисио было видно, что мой вопрос удивил его. Чтобы успокоить Апарисио, я сказал, что хочу вступить в коммунистическую партию, но не знаю, как это сделать.

Мое заявление удивило его еще больше. Слишком уж необычной была ситуация: командующий авиацией обращался [356] с подобным вопросом к механику. Однако, придя в себя, Апарисио объяснил, что для этого требуется. В тот же вечер он принес мне анкету, а спустя два дня сообщил, что я принят в Коммунистическую партию Испании.

Должен признаться, что ни восторга, ни энтузиазма, которые, как говорят, вызывает этот момент, я не испытывал. Вступая в коммунистическую партию, я был убежден в правильности своего решения и считал этот шаг положительным вкладом в борьбу, победа в которой являлась в то время моим единственным стремлением. Я отдавал себе отчет в том, что беру на себя известные обязательства, но не представлял, в чем они заключаются. Тогда я не думал ни о социализме, ни тем более о конечной цели, к которой стремилась партия, то есть о коммунизме. В то время понятия «социализм» и «коммунизм» были для меня столь неопределенными, что я совершенно не задумывался над ними.

Одним словом, я стал коммунистом, убедившись, что они вносят наибольший вклад в борьбу против врагов и в этом отношении заслуживают полного доверия. Я решил честно сотрудничать с партией и выполнять новые обязанности.

Мне было ясно: чтобы стать полноценным членом коммунистической партии, я должен резко изменить свой курс, но, что для этого надо сделать, я не знал. Однако данный вопрос меня весьма беспокоил, и, прежде чем отпустить Соль Апарисио, я откровенно спросил его об этом. Не очень уверенно он сказал, что этой ночью состоится собрание ячейки и если я сочту удобным, то могу присутствовать на нем. Я согласился, и мы условились, что он зайдет за мной.

В девять часов вечера мы вошли в маленькую комнату в Доме партии в Альбасете, где нас ожидали шесть членов ячейки. Это были: мой шофер и его помощник, ординарец штаба, писарь-машинист и два механика. Оказывается, я был окружен коммунистами, совершенно не догадываясь об этом. Смешно, сколько усилий я затратил, чтобы найти хотя бы одного из них, когда для этого стоило лишь протянуть руку.

Все чувствовали себя несколько стесненно: не знали, как обращаться ко мне и что говорить. Мне тоже стоило немало усилий казаться естественным, поскольку я ни разу не присутствовал на партийном собрании и не знал, как вести себя. Наконец довольно смущенный секретарь ячейки поздравил меня и сказал, что все они очень рады моему вступлению в партию. На этом собрание закончилось. Мой рассказ может показаться странным, однако это собрание вошло в мою [357] жизнь таким человечным и искренним, что я никогда не забуду его.

На следующий день через Альбасете проезжал один из членов ЦК КПИ — Антонио Михе. Узнав о моем вступлении в партию, он зашел ко мне. Михе рассказал, что все руководители партии находятся на передовой и не имеют ни минуты свободного времени. После короткого разговора о положении дел мы сердечно расстались.

* * *

Нашей авиации срочно требовались самолеты. Мы разослали во многие страны людей с приказом купить, не считаясь с ценой, любые типы самолетов. Но все наши усилия оказались напрасны. Правительства «демократических» стран отказались продавать нам оружие, с удовлетворением наблюдая, как фашисты уничтожают свободу в Испании.

Они пустили в ход так называемую политику «невмешательства», запрещавшую продавать оружие обеим воюющим сторонам — и законному правительству суверенного государства, и группе генералов, поднявших мятеж против этого правительства.

Кроме того, что соглашение о «невмешательстве» являлось чудовищным нарушением международного права, оно было бесстыдным фарсом. В то время как фашистские государства (Германия, Италия и Португалия) с первых же дней мятежа, пренебрегая соглашением, непрерывным потоком отправляли Франко оружие и войска, Англия и Франция, ссылаясь на политику «невмешательства», фактически предали республику, создав вокруг нее непроходимое кольцо блокады.

Проводимая США политика «нейтрализма» тоже содействовала удушению Испанской республики, развязав руки Гитлеру и Муссолини.

Строго соблюдая эмбарго в отношении республиканцев, американское правительство в неограниченном количестве снабжало Франко нефтепродуктами, столь необходимыми для ведения войны.

Вот другой факт, свидетельствующий об истинной позиции США.

С огромным трудом нам удалось купить в Соединенных Штатах на золото 20 или 25 гражданских самолетов. Часть из них удалось отгрузить и отправить морем в Испанию. Когда правительство янки узнало об этом, оно немедленно отдало [358] приказ своим военным судам задержать пароход и вернуть в порт отправления.

Остальные машины по воздуху прибыли в Мексику. Оттуда мы предполагали отправить их в Европу. Однако друзья Франко в Мексике сообщили о них американскому правительству, и оно потребовало от мексиканских властей не выпускать их из страны. Так мы потеряли столь необходимые и дорого обошедшиеся нам самолеты.

Тогдашний посол США в Испании господин Бауэрс, характеризуя политику невмешательства и «нейтралитета», писал: «Комитет по невмешательству и наше эмбарго внесли огромный вклад в победу стран оси над испанской демократией».

За первые четыре месяца войны нам удалось приобрести только 12 истребителей «Девуатин» и 6 бомбардировщиков «Потез». Это были очень старые модели, присланные из Франции.

Но мы были рады даже им. Однако, как только об этом узнал глава французского правительства, наш «друг» Леон Блюм, он тут же поднял крик, и французским властям на границе был отдан строжайший приказ не пропускать вооружение к этим самолетам, отправленное в Испанию наземным путем. Несмотря на все усилия, нам так и не удалось получить столь жизненно важные для нас в тот момент боевые средства. Господин Блюм остался непреклонным.

Вместе с самолетами прибыли 12 или 14 французских летчиков во главе с писателем Андре Мальро.

Я не могу сказать, что Мальро в то время не был прогрессивным человеком. Он приехал в Испанию с искренним желанием помочь республиканцам, и как писатель он мог бы принести нам пользу. Но Мальро претендовал на роль командира эскадрильи, хотя раньше никогда не видел вблизи самолета. Не играй Мальро в летчика и тем более в войну, возможно, группа французских пилотов произвела бы у нас лучшее впечатление.

Знакомство с французскими летчиками вызвало у меня глубокое разочарование. Они не были теми романтическими героями и приверженцами свободы, которых видели в них французы и чья деятельность в пользу испанских республиканцев могла бы отчасти компенсировать гнусности, совершаемые в отношении нашей страны французскими государственными деятелями.

Исключение составляли три или четыре истинных антифашиста, приехавшие в Испанию из идейных побуждений и [359] геройски проявившие себя. Остальные летчики Мальро были авантюристами, не заинтересованными в нашей борьбе, настоящими наемниками, привлеченными фантастическим вознаграждением (50 тысяч франков в месяц по тогдашнему денежному курсу). За время пребывания в нашей стране они не только не помогли нам, а, наоборот, доставили много неприятностей.

Поскольку Мальро ничего не понимал в авиации, он находился в их руках. Нетрудно представить, какие подлости могли творить эти проходимцы, не имея командира, способного сдерживать их. Несколько раз я пытался отправить их домой, но правительство возражало, ссылаясь на плохое впечатление, которое это произведет во Франции, когда там узнают, что мы выгнали превозносимых пропагандой «героических защитников свободы» за мошенничество.

Мы не считали Мальро и его летчиков посланцами французского народа.

Его истинными представителями были французы из интернациональных бригад, добровольно и бескорыстно прибывшие в Испанию защищать республику и свободу.

Эти люди своим героическим поведением поддержали честь своей родины и всегда высоко держали гордо развевавшееся над их позициями трехцветное французское знамя.

* * *

Не будучи опытным литератором, но много работая над книгой и стремясь как можно лучше описать различные события, я глубоко переживал, чувствуя, что в моем изложении они многое теряют.

И сейчас, когда я хочу рассказать об испанских летчиках, к которым испытываю огромное уважение и которыми восхищаюсь, боюсь, что не сумею дать хотя бы частичного представления о том, с какой удивительной храбростью сражались они с численно превосходящим и значительно лучше вооруженным врагом. За их самоотверженное мужество народ стал называть нашу авиацию «Ла глориоса» («Славная»).

Поскольку невозможно поведать о всех бесчисленных подвигах республиканских летчиков, ограничусь рассказом о необычайном боевом пути только одного — сержанта Уртуби. Родился Уртуби в 1906 году в Витории, городе, который когда-нибудь воздаст должное его заслугам.

Когда начался мятеж, Уртуби служил в Марокко. Франкисты не доверяли летчикам не офицерам, однако вынуждены [360] были использовать их. На боевые задания Уртуби всегда сопровождал капитан-фалангист, который наблюдал за его действиями, сидя с пистолетом в руке на заднем сиденье «Бреге-19».

Наконец Уртуби удалось раздобыть оружие. На следующий день он, как обычно, вместе со своим охранником поднялся в воздух для выполнения задания. Пролетая над Гибралтарским проливом, сержант, воспользовавшись рассеянностью капитана, оставил управление и, повернувшись назад, выпустил в своего опекающего всю обойму пистолета. Он едва успел взять управление в руки — самолет почти касался воды. Затем Уртуби лег курсом на Мадрид и благополучно прибыл к нам с трупом капитана на борту. Я предложил ему небольшой отпуск, но он отказался и на следующий же день приступил к боевым полетам на старом истребителе «Ньюпор».

Невозможно перечислить все совершенные Уртуби героические подвиги. Многие из них остались неизвестны потому, что он никогда не рассказывал о себе, ибо был человеком необычайной скромности.

Однажды звено Уртуби встретилось над территорией противника с эскадрильей фашистских самолетов. Начался бой, во время которого его самолет подбили, и он загорелся.

Мы все скорбели о гибели Уртуби, но спустя неделю мне позвонил командир одного из участков на линии фронта и сообщил, что со стороны противника к ним пришел крестьянин с ослом, который выдает себя за республиканского летчика. Он показался им подозрительным, и они обратились к нам, чтобы установить его личность.

Это был Уртуби. Он выбросился с парашютом из горящего самолета и приземлился в безлюдной местности. Уже темнело. Ему удалось добраться незамеченным до ближайших гор и укрыться там. Днем он прятался, а ночью шел. В одной деревне раздобыл брюки и еще какую-то одежду, вывешенную для просушки. В этом костюме, ведя за собой нагруженного соломой найденного им осла, Уртуби прошагал через вражескую территорию и вышел к нашим линиям, где его едва не расстреляли как шпиона.

И на этот раз он отказался от отдыха, сразу же приступив к своим обязанностям. Вскоре Уртуби был снова сбит, к счастью над нашей территорией. Он выбросился с парашютом и благополучно приземлился. [361]

В тревожные дни наступления фашистов на Мадрид Уртуби, совершая разведывательный полет на «Ньюпоре», был атакован эскадрильей «Фиатов». Они набросились на одинокий «Ньюпор», как хищные птицы. В этом бою Уртуби сбил один фашистский самолет, был ранен, но продолжал сражаться. Когда иссякли патроны, он догнал ближайший «Фиат» и бросил на него свой самолет. При столкновении самолет Уртуби тоже получил повреждение и упал. На этот раз Уртуби уже не вернулся.

Об этом бое рассказал нам спасшийся на парашюте итальянский летчик со сбитого Уртуби самолета.

Он не находил слов, чтобы выразить свое восхищение храбростью, с какой сражался в неравном бою сбивший его летчик.

Так погиб Уртуби — первый в мире летчик, осуществивший в бою таран{137}. Спустя несколько лет советские летчики с необычайным героизмом использовали этот же прием.

* * *

В связи с угрозой наступления фашистов на Мадрид и трудностями его снабжения правительство решило эвакуировать детей в район Леванта. С первых же дней войны Кони, Конча Прието и жены Гонсалеса Хила, Луиса Бургете, Эрнандеса Франка и некоторые другие взяли на себя обязанность опекать детей-сирот, брошенных монашками. Они отправили их в Аликанте, где ценой огромных усилий оборудовали довольно комфортабельный детский дом.

Я долго не видел Кони, так как не мог выбрать ни одной свободной минуты, чтобы слетать туда. Наконец, воспользовавшись поездкой в Лос-Алькасерес, я на обратном пути несколько уклонился от маршрута и совершил посадку в Аликанте.

Мы были рады увидеться после столь продолжительной разлуки. Нам о многом хотелось поговорить, но мы не знали, с чего начать. Несмотря на трудности, Кони, с присущей ей энергией, развернула в Аликанте бурную деятельность. Естественно, она забросала меня вопросами о том, как идут дела на фронте. Я старался успокоить ее. [362]

За несколько дней до нашей встречи у меня состоялся разговор с министром о необходимости организовать дом отдыха для выходящих из госпиталя летчиков, где они могли бы немного окрепнуть перед возвращением в эскадрильи. Увидев, что в районе Аликанте довольно спокойно, я подумал, что Сан-Хуан — идеальное место для реализации нашего замысла, и предложил Кони оставить детей на попечение других женщин, а самой взяться за устройство дома отдыха для раненых. Кони тотчас согласилась и с такой энергией взялась за работу, что спустя три недели мы имели в Сан-Хуане-де-Аликанте великолепный санаторий со всем необходимым персоналом, включая врача и медицинских сестер.

Хочу рассказать еще о двух моментах, связанных с этой поездкой и оставивших у меня сильное впечатление. Первый — огромное скопление народа в порту Аликанте (думаю, там собралось все население города), бурно, с неописуемым энтузиазмом приветствовавшего экипаж советского парохода «Нева», доставившего продовольствие для Испанской республики. Эта радость объяснялась не только тем, что мы получили продовольствие, в котором так нуждались. Приход этого судна показал: мы не одни, с нами великий советский народ, который хоть и находится далеко, но помнит и поддерживает нас.

Жители Аликанте принесли цветы, и каждый старался лично передать их матросам и капитану. Именно тогда я впервые услыхал приветствия в честь России и увидел на стенах домов Аликанте написанные мелом лозунги: «Да здравствует Советский Союз!», «Да здравствуют русские!»

Другое событие, уже личного характера, удивило и обрадовало меня. Поездка в Аликанте принесла мне столько волнений и впечатлений, что я забыл рассказать Кони о вступлении в коммунистическую партию. Когда я уже собрался на аэродром, она сказала, что хочет кое-что сообщить, но не знает, как я отнесусь к этому. Затем Кони начала серьезно убеждать меня в том, что коммунисты вносят огромный вклад в общую борьбу, они ее лучшие помощники, и, приведя еще массу доводов, приготовилась сообщить о своем вступлении в коммунистическую партию.

Словом, она высказала те мысли, к которым пришел и я.

Остановив поток «агитации и пропаганды», я сказал, что тоже стал коммунистом. На ее лице отразилась смесь удивления [363] и радости. Мы обнялись, взволнованные этим замечательным совпадением.

На обратном пути в Алькала, думая о разговоре с Кони, я пришел к выводу, что наше вступление в коммунистическую партию, решение о котором каждый из нас принял самостоятельно, не являлось случайным, как это может показаться на первый взгляд. Это непременно должно было случиться с людьми, которые хотели выиграть войну и видели, как боролись за победу коммунисты.

* * *

Хочу сказать (без какого-либо намерения заниматься пропагандой) несколько слов о позиции Советского Союза в отношении законного правительства Испании в то время, когда другие страны, даже так называемые демократические, предали республику.

Монархическая Испания никогда не признавала Советский Союз. После провозглашения республики ее руководители продолжали политику игнорирования СССР. Поэтому, когда начался мятеж, Испанская республика не имела с ним дипломатических отношений. Однако, как только республиканское правительство поставило этот вопрос, Советский Союз тотчас пошел ему навстречу. С этого момента он защищал республиканскую Испанию на всех международных конференциях, требуя от представителей капиталистических стран соблюдения принятых по отношению к ней обязательств.

Советский Союз сорвал маску лицемерия с тех, кто проводил политику «невмешательства». Когда стало очевидно, что она играет на руку франкизму, СССР решительно заявил, что выходит из Комитета по невмешательству{138} и будет оказывать республике всестороннюю помощь. Она не заставила себя ждать. Испанский народ чувствовал ее и в тылу, и на фронте. [364]

В самые напряженные дни конца октября 1936 года в порт Картахену прибыли первые советские летчики и самолеты.

Трудно передать волнение и радость, которые мы испытали: технические достоинства самолетов, присланных русскими, во многом превосходили самые оптимистические расчеты.

Разгрузка производилась чрезвычайно секретно. Советские товарищи позаботились о том, чтобы она прошла как можно быстрее на случай, если корабль подвергнется в порту бомбардировке. Например, танки, прибывшие на этом же пароходе, переносились на берег с находившимися внутри них экипажами и работающими двигателями. Таким образом, едва коснувшись земли, они шли дальше собственным ходом.

Испанские рабочие, помогавшие разгружать столь необходимое нам вооружение, работали без отдыха, с полной отдачей сил.

Сборка самолетов производилась в Лос-Алькасересе. Наши механики и рабочие с помощью нескольких советских товарищей буквально творили чудеса. Тридцать первых самолетов были собраны в рекордный срок.

Советское правительство предоставило республике не только самолеты высшего класса, но и все, что нам было необходимо: летчиков, наземный технический персонал, вооружение, патроны, бомбы и т. д.

Моя первая встреча с советскими товарищами состоялась в день их приезда. Мой хороший друг, авиационный атташе полковник Борис{139}, с которым мы отлично сотрудничали, представил меня как командующего республиканской авиацией, подчеркнув, что с этого момента советский авиационный персонал, направленный в Испанию, поступает в мое подчинение. На протяжении всей войны со стороны советских летчиков не было ни малейшего нарушения дисциплины, ни выражения какого-либо неудовольствия.

* * *

Главной целью Франко с самого начала войны и до Гвадалахарского сражения в марте 1937 года был захват Мадрида.

Гитлер и Муссолини поощряли это стремление Франко, все увеличивая посылку различных видов оружия и войск и обещая признать его правительство, как только он войдет в Мадрид. [365]

Многочисленная франкистская армия, снабженная самым современным оружием, быстро продвигалась к столице и вскоре подошла к ее окраинам. В эти критические дни авиация противника как на фронте, так и над Мадридом «действовала в свое удовольствие», ибо республиканская была практически уничтожена. Фашистские самолеты полностью господствовали в воздухе и безнаказанно производили бомбардировки и обстрелы.

Взять столицу было поручено четырем хорошо вооруженным вражеским колоннам, поддерживаемым мощной артиллерией и многочисленной авиацией. Именно тогда генерал Мола сделал одному из иностранных корреспондентов известное заявление о том, что Мадрид будет завоеван «пятой колонной» «национальной» армии, которая атакует красных в их наиболее уязвимое место. С тех пор термин «пятая колонна» во всем мире употребляется для обозначения внутреннего врага.

Мировая реакция уже не сомневалась, что Мадрид потерян для республиканцев. Фашисты были уверены, что он падет в указанный Франко день{140}.

В этот день несколько корреспондентов газет из Сарагосы, нисколько не сомневаясь, что войска Франко уже дефилируют по улицам столицы, подъехали на автомобиле к нашим линиям. Когда журналистов взяли в плен, они подумали, что фашистские солдаты ради шутки решили попугать их, переодевшись в форму красных ополченцев.

Вот другой факт, свидетельствовавший о том, что путь к площади Пуэрта дель Соль{141} представлялся фашистам военной прогулкой. Мне рассказал о нем попавший к нам в плен летчик-франкист, присутствовавший при подготовке Франко к въезду в столицу.

Из Севильи франкисты привезли знаменитую статую девы Марии, намереваясь нести ее впереди марокканских частей и Иностранного легиона, которые должны были первыми войти в город. Статую сопровождали представители высшей церковной иерархии, священники и благочестивые граждане и гражданки в парадных одеяниях.

С юмором, но не без некоторой горечи летчик рассказал, что, по мере того как вступление в столицу откладывалось, [366] блеск роскошной процессии понемногу тускнел, а физиономии сопровождавших деву Марию и терпеливо ожидавших начала триумфального марша все больше вытягивались и мрачнели.

Через некоторое время началось отступление, вначале стыдливое и скрытое, а затем и явное, которое закончилось тем, что деву Марию бросили ночью в обыкновенный грузовик и отправили туда, откуда она была взята. За ней последовали и гражданские власти, которым поручалось заняться административными делами в Мадриде.

Расчеты Франко и его сподвижников провалились. Газеты западных стран стали писать о «мадридском чуде».

Под Мадридом франкистская армия впервые встретила столь упорное сопротивление. По всей линии фронта на подступах к городу шли ожесточеннейшие бои. Фашисты предпринимали безнадежные усилия выбить республиканцев с их позиций. Они бросили в бой огромное количество артиллерии, танков, однако республиканцы не только не отступали, но сами переходили в атаку. Противник нес тяжелые потери.

Что же произошло в лагере республиканцев, в чем причина «чуда»?

Попытаюсь ответить на этот вопрос, рассказав о некоторых впечатлениях тех дней, не претендуя, однако, на всеобъемлющее описание исторической обороны Мадрида.

* * *

Прежде всего, хочу отметить, что сражение за Мадрид явилось боевым крещением республиканской армии.

Самое большое впечатление произвели на меня коммунисты, которые с самого начала мятежа проявляли исключительную самоотверженность. Они упорно убеждали правительство и остальные политические партии в необходимости создания регулярной армии. Я необычайно удивлялся и возмущался тому, что о таком совершенно очевидном деле приходилось спорить. Для меня было абсолютно ясно, что если мы не создадим армию, то проиграем войну.

Я не мог понять, почему правительство и руководители других партий Народного фронта не поддерживали это предложение. Не было никаких сомнений, что отряды народной милиции, преисполненные мужества и энтузиазма, но неорганизованные и необученные, не смогут сдержать натиска дисциплинированной и хорошо вооруженной армии интервентов и мятежников. [367]

Отсюда мое огромное восхищение коммунистами, которые не только доказывали необходимость создания новой армии, но на практике приступили к ее формированию, организовав так называемый Пятый полк{142}. Он явился первой воинской единицей, продемонстрировавшей возможность создания дисциплинированной Народной армии, ибо только такая армия могла эффективно защищать республику.

Хотя Пятый полк был сформирован по инициативе коммунистов, в него входили и представители других партий. Он быстро приобрел известность своей организованностью, дисциплинированностью, но особенно действиями на фронтах и поведением в тылу. Пятый полк стал основой Народной армии. Когда в октябре 1936 года правительство объявило о ее создании, шесть первых бригад были организованы из подразделений, входивших в Пятый полк, а его командир Энрике Листер стал командовать первой бригадой. Принципы военной организации Пятого полка, перенесенные в Народную армию, превратили ополченцев в дисциплинированных храбрых бойцов, показавших в битве за Мадрид пример мужества и стойкости.

* * *

Хочу остановиться, отступая от хода повествования, на одной из основных ошибок, допускаемых обычно при анализе нашей войны. Я прочел множество книг о событиях в Испании в 1936—1939 годах, написанных нашими друзьями или людьми, считающими себя нашими друзьями. Все они, за редким исключением, пытаясь дать оценку действиям республиканской Испании, и особенно обороне Мадрида, забывали о народе и о том, что такое Мадрид. Именно народ на протяжении трех лет с беспримерным героизмом противостоял грубой фашистской агрессии. Именно народ, который часто игнорируют, и его Народная армия явились силой, остановившей марш фашистов на Мадрид и защищавшей столицу Испании до тех пор, пока предатели не сдали ее Франко.

В дни обороны Мадрида, которую я наблюдал в городе и на фронте, на земле и с воздуха, меня больше всего поражало героическое поведение народа, того самого народа, о котором так мало говорят хроникеры. [368]

Однажды в середине октября 1936 года Прието вызвал меня в министерство. Это было почти сразу после полудня. По дороге я сказал сопровождавшему меня капитану Эрнандесу Франку, что нас, видимо, ждут плохие вести, ибо почти всегда Прието вызывал меня для того, чтобы сообщить о каких-либо неприятностях. Действительно, он сказал, что положение Мадрида критическое и необходимо эвакуировать учреждения и их персонал. Для оправдания столь крайней меры он сослался на решение о срочном переезде президента республики и правительства в Валенсию.

Хотя пессимизм Прието был мне известен, эта новость и похоронный тон, каким он сказал о ней, потрясли меня. У нас не хватало самолетов, и я ждал, что министр сообщит мне что-либо ободряющее. Но он занудно твердил: советское вооружение, формируемые интернациональные бригады из иностранцев-добровольцев прибудут поздно и ничем уже не смогут помочь. И все в таком духе. Я вышел из кабинета Прието совершенно подавленный и решил не возвращаться ни в штаб, ни на аэродром, чтобы не видеть своих летчиков. Они знали, что меня вызвал министр, и забросали бы вопросами, на которые я не смог бы ответить. Кроме того, я боялся, что по выражению моего лица они узнают о плохом положении дел, и не хотел огорчать их.

Эрнандес Франк ожидал меня в приемной. Мы вышли на улицу.

Не знаю, было ли виной тому состояние моего духа, но Мадрид показался мне печальным, а люди озабоченными и хмурыми.

На Пасео дель Прадо, вблизи руин разрушенного бомбардировкой отеля «Савой», мы увидели столпившихся около грузовиков людей. Это родители провожали последнюю партию детей, эвакуируемых из Мадрида.

Мое настроение еще больше упало. Родители не скрывали слез. Дети, глядя на них, плакали навзрыд, а некоторые отчаянно кричали и не хотели садиться в машины. Наконец колонна тронулась в путь. Часть родителей ушла, но большинство осталось, делясь друг с другом естественными в таких случаях переживаниями. Вдруг мы увидели, как трое молодых парней подошли к скамейке на бульваре, один из них вскочил на эту импровизированную трибуну и попросил выслушать его. С уверенностью, приведшей меня в изумление, он стал убеждать, что не стоит расстраиваться, ибо для детей в Леванте созданы хорошие условия и там они будут в большей [369] безопасности, чем в Мадриде, который окружен врагами. Единственный способ спасти столицу — всем, и мужчинам и женщинам, стать на ее защиту. Уже начато строительство окопов, но не хватает людей. Теперь, когда дети уехали и они стали свободнее, он призывает их немедленно отправиться возводить укрепления.

Таков приблизительно был смысл его речи, которую большая часть публики выслушала с вниманием.

Эрнандес Франк, знавший одного из парней, познакомил меня с ними. Они оказались членами Союза объединенной социалистической молодежи. Эта организация мобилизовала большое количество своих членов для проведения подобных летучих митингов, названных ими «митинг-молния». Результаты не замедлили сказаться. Число добровольцев, желавших оказать посильную помощь в обороне столицы, увеличивалось с каждым днем.

Вскоре парни распрощались с нами, так как должны идти на следующий митинг. Меня необычайно обрадовал их энтузиазм и вера в возможность защитить Мадрид.

Так началось строительство баррикад, которое способствовало не только усилению нашей обороны с военной точки зрения, но и укреплению веры и поднятию боевого духа населения города.

Митинги, подобные этому, постоянно проходили во всех кварталах столицы. В кино, на фабриках и во дворах домов сотни и сотни агитаторов неутомимо призывали бороться против пораженцев, убеждали, что Мадрид выстоит, ибо нас не оставят одних, и скоро все в этом смогут убедиться. Последнее обстоятельство мобилизовывало людей и укрепляло их решимость бороться до победы.

Так народ поднимался на защиту столицы.

Поскольку до сих пор у меня почти не было связи с партией, я, естественно, не мог считать себя настоящим коммунистом. Однако всей душой был с компартией. Именно в драматические дни обороны Мадрида, в которой коммунисты сыграли решающую роль, я впервые почувствовал настоящее удовлетворение от того, что являюсь членом коммунистической партии.

* * *

6 ноября 1936 года правительство переехало в Валенсию. В Мадриде была образована Хунта обороны во главе с генералом Миаха, в которой два наиболее ответственных поста — [370] военного советника и советника общественного порядка — заняли коммунисты: член Политбюро Антонио Михе и генеральный секретарь Союза объединенной социалистической молодежи Сантьяго Карильо.

Хотя ожесточенные бои за Мадрид продолжались в течение всего ноября, а на отдельных участках они длились еще дольше, судьбу Мадрида решили первые десять дней. До конца войны Мадрид оставался в руках республиканцев.

Наша авиация сыграла весьма важную роль в тех исторических боях.

5 ноября, если не ошибаюсь, первые эскадрильи истребителей, присланные нам СССР, совершили перелет из Альбасете в Алькала-де-Энарес. Они прибыли вечером и тотчас начали подготовку к боевым вылетам на следующий день.

6 ноября утром появились немецкие бомбардировщики «Юнкерс» в сопровождении итальянских истребителей «Фиат». Они, как обычно, рассредоточились, приготовившись безнаказанно бомбить и обстреливать боевые позиции и город. В тот момент, когда сирены еще продолжали оповещать население о воздушной тревоге, самолеты с красными эмблемами республиканской авиации появились в небе Мадрида и бросились в атаку на фашистских воздушных разбойников.

Должен признаться, мне до сих пор трудно передать впечатление о том незабываемом моменте. От сильного волнения мое сердце готово было разорваться.

Зрелище, увиденное в то утро мадридцами, было грандиозным и незабываемым. В небе слышался беспрерывный рев моторов. Лётчики почти в вертикальном пике бросались на «Юнкерсы» и не давали им сбросить смертоносный груз. Мадридцы поняли: произошло что-то новое и необычное.

Люди бросились из бомбоубежищ на улицы, не думая об опасности. Народ, в течение многих дней страдавший от страшных бомбардировок противника, от которых у него не было возможности защититься, с невыразимым волнением наблюдал за первым воздушным боем над осажденным городом.

Мадридцы видели, как республиканские летчики сбили один за другим девять самолетов противника, остальные обратились в паническое бегство, преследуемые нашими истребителями.

Обезумевшие от радости мадридцы, со слезами на глазах, приветствовали республиканскую авиацию и Советский Союз, хотя прибытие советских самолетов держалось в глубочайшей тайне. [371]

С этого дня соотношение сил в воздухе на какое-то время изменилось. Фашисты уже не могли безнаказанно совершать свои разбойничьи налеты. В дальнейшем они летали под сильным прикрытием истребителей и приняли ряд других мер предосторожности.

Народ Мадрида стал называть советские истребители («И-15») «чато» — «курносые».

Через несколько дней произошло событие, о котором мало кто знает (в то время мы не могли говорить открыто об участии советских летчиков в нашей борьбе против фашистов). Мне, как испанцу, стыдно о нем рассказывать, но я считаю себя обязанным сделать это, чтобы еще раз напомнить о том, что такое фашизм.

Как-то вечером фашистский самолет сбросил над Мадридом на парашюте ящик, в котором оказался труп советского летчика, разрубленный на части. Летчик по ошибке произвел посадку на территории противника, вблизи города Сеговия. В ящике лежала записка следующего содержания: «Это подарок командующему воздушными силами красных, пусть знает, что ждет его самого и его большевиков!»

Позже я узнал, что фашисты таскали советского летчика по улицам Сеговии, а затем убили его.

Мне стыдно, что в Испании могли родиться чудовища, способные на подобные поступки.

* * *

Вернемся к «чуду Мадрида». Хочу еще раз подчеркнуть, что совершил это «чудо» народ — мужчины и женщины Мадрида и 30 тысяч бойцов Пятого полка, сражавшихся на наиболее опасных участках, а также тысячи добровольцев со всей Испании. Народ знал, что, защищая Мадрид, он защищает Испанию. Проявив необычайный героизм, он не только остановил фашистов у ворот Мадрида, но и нанес им первое серьезное поражение с начала войны.

В исторической битве за Мадрид значительную помощь народу оказала первая интернациональная бригада, организованная в Альбасете из 1500 или 2000 человек. Дисциплинированность и организованность интернационалистов служили великолепным примером для отрядов народной милиции. Их присутствие являлось и большой моральной поддержкой, ибо мы чувствовали, что не одиноки. Но этих 2000 человек, сражавшихся [372] с беззаветным мужеством и храбростью, было далеко не достаточно, чтобы спасти Мадрид.

Героическая интернациональная бригада, вооружение и авиация, предоставленные нам СССР, советские люди, прибывшие принять участие в борьбе против агрессоров, — все это было великолепной и своевременной помощью. Их моральная и материальная поддержка подняла дух народа, позволила задержать и разбить врага.

Чтобы закончить с мадридской эпопеей, хочу сослаться на мнение одного свидетеля, наблюдавшего сражение за Мадрид с франкистской стороны. Я имею в виду известного американского журналиста Джона Т. Уэйтекера, находившегося в качестве военного корреспондента на стороне мятежников.

В своих воспоминаниях, опубликованных в американском журнале «Форин афферс» в октябре 1942 года, он писал следующее:

«Когда государственный переворот потерпел поражение, франкистов могла спасти только помощь германских и итальянских самолетов, а также марокканские войска. Однако вскоре они вновь оказались на грани проигрыша войны из-за своей напрасной и дорогостоящей атаки на Мадрид. На этот раз их спасли немцы.

В пригородах Мадрида я встречался с марокканцами и видел, как Франко чуть не загубил самого себя и свое дело глупой фронтальной атакой столицы. Упираясь спинами в дома Мадрида, республиканцы не нуждались ни в офицерах, ни в тактических знаниях. Когда Франко первый раз атаковал столицу, он мог бы ее взять, но по совету своих немецких и итальянских советников отложил операцию. Послушав генерала фон Фаупеля, Франко два дня ждал прибытия танков и пушек. В это время в Мадрид прибыли 1900 добровольцев интернациональных бригад, а спустя несколько дней — еще 1550. Все они защищали Мадрид. Как они это делали, я видел собственными глазами.

Я спустился к Французскому мосту с надеждой быть первым корреспондентом, который пересечет реку Мансанарес и войдет в город. Сильнейший огонь вызвал у меня беспокойство; через реку я наблюдал, как марокканцы очищали от противника шестиэтажный дом. Часть марокканцев окружила здание и быстро проникла в него. Вытеснив защитников с первого этажа, они с помощью пулеметов и ручных гранат стали очищать и второй... [373]

Один за другим этажи были освобождены, но когда операция была закончена, в живых не осталось ни одного марокканца.

Эта упорная борьба республиканцев окончательно сломила дух франкистов. Впервые за все время их длинного победного марша от Бадахоса через Талаверу-де-ла-Рейна до Мадрида противник оказал успешное сопротивление.

Только однажды республиканцы получили пушки и выпустили в воздух 127 самолетов. Марокканцы Франко отступили. Полковник Кастехон с простреленным бедром сказал мне, что, по сведениям главного штаба Франко, по меньшей мере 40000 марокканцев из имевшихся 60000 выбыли из строя; «восстав, мы теперь разбиты...»

Фалангисты оказались неспособными для службы в армии, а карлисты были разбиты. Генерал Варела и полковник Ягуэ сказали мне: «Мы подавлены и не сможем удержаться ни в одной части страны, если красные атакуют нас». Испанцы в тылу у Франко знали об этом, и в Касаресе и в Андалузии произошли восстания. В тот момент, когда республиканцы пытались объединить свои силы и подготовить возможное наступление, Муссолини отправил Франко армию в 100000 человек».

Германские и итальянские деньги позволили навербовать 60 тысяч африканцев, из них 40 тысяч в Марокко. Второй раз иностранцы помогли кучке мятежников подчинить испанскую нацию. Для защиты своего дела Франко никогда не смог бы набрать армию из испанцев.

Дата добавления: 2015-05-26