Гвадалахарское сражение

В то же время, когда шли бои на Хараме, фашистские войска, состоявшие почти исключительно из регулярных частей итальянской армии, предприняли наступление на Малагу и взяли ее.

Узнав о легкой победе итальянцев, Муссолини решил, что неудачи франкистов под Мадридом — результат невысоких боевых качеств испанских фашистских войск и некомпетентности генералов, командовавших ими. Ему было невдомек, что любую армию, какой бы хорошей она ни была, постигла та же участь, если бы она столкнулась с героизмом и самоотверженностью народа, защищавшего свою столицу. Со свойственным ему фанфаронством Муссолини принял следующее решение: итальянское командование в Испании обойдется без испанцев и возьмет дело захвата Мадрида в свои руки, чтобы раз и навсегда покончить с положением, которое наносит такой урон престижу фашизма.

На многочисленных судах итальянцы начали перевозить в Испанию под прикрытием мощной эскадры не только боеприпасы, танки, самолеты, но и множество военных специалистов, регулярные дивизии и фашистские легионы, полностью экипированные и вооруженные. Из них был сформирован Итальянский армейский корпус в составе четырех дивизий (под командованием генералов Коппи, Росси, Нуворали и Бергонцоли), смешанных бригад Синих и Черных стрел, танковых батальонов, роты огнеметов, дивизионной и корпусной артиллерии, авто- и мотопулеметных рот, противозенитных и противотанковых батарей и всевозможных служб.

Перед этим моторизованным, насчитывавшим примерно 50 тысяч человек, армейским корпусом, который прикрывали с воздуха 140 боевых самолетов, была поставлена следующая задача (оперативный план итальянцев попал в наши руки): прорвать Гвадалахарский фронт; в течение трех дней захватить город Гвадалахару; на четвертый день занять Алькала-де-Энарес и, таким образом, полностью перерезать все коммуникации Мадрида.

Итальянское командование было уверено, что блокированные республиканские войска, увидев итальянцев у ворот Мадрида, разбегутся, не оказав никакого сопротивления.

Вражеское наступление на Гвадалахару началось 8 марта 1937 года. Дивизия, получившая задание прорвать фронт, оттеснила республиканские силы. Ворота Мадрида оказались [384] открытыми. Итальянские моторизованные колонны, преодолевая сопротивление остатков республиканских частей, продолжали продвигаться вперед. Успешное начало не оставило у итальянского командования ни малейших сомнений, что захват города обеспечен.

Командующий Итальянским корпусом генерал Роатта (в Испании он носил имя Манчини) отдает войскам приказ сократить и без того короткий срок операции по захвату Мадрида. В своем приказе он писал: «Завтра в Гвадалахаре, послезавтра — в Алькала-де-Энарес, через два дня — в Мадриде!»

Муссолини, находившийся в то время на борту крейсера «Пола» на пути в Ливию, направил итальянским войскам послание, в котором поздравил с первыми успехами и заявил, что не сомневается в окончательной победе.

Создавшееся опасное положение вынудило республиканское командование спешно снять все части с Мадридского фронта и послать их на Гвадалахарский. Генерал Висенте Рохо, руководивший операцией, описывает этот критический момент следующим образом: «Никогда еще переброска войск не осуществлялась так быстро и в таком порядке. Наши войска сосредоточиваются, организуются, развертываются и начинают встречную атаку. У них не хватает средств связи, однако они действуют энергично, так как командиры имеют конкретные задачи и правильно их выполняют».

Известие о том, что нас атаковали итальянские фашистские дивизии, явилось великолепным мобилизующим фактором. Хотя большинство бойцов-республиканцев еще не оправилось после тяжелых боев на Хараме, все рвались в бой. Каждая часть оспаривала честь сражаться против иностранных интервентов. Это породило невиданный энтузиазм, позволивший дать достойный отпор врагу. Наши войска не только остановили наступление, но и перешли в контратаку. Во время этих боев мы убедились, что «фашистский боевой дух» не так страшен, как это пытались изобразить фашистские главари. В результате нескольких контратак враг вынужден был отступить.

Очень коротко расскажу о двух основных фазах битвы под Гвадалахарой и некоторых эпизодах, которые дадут представление об этом сражении.

На первом этапе сражения под Гвадалахарой, как я уже говорил, итальянцы, разбив республиканские войска, прорвали фронт. Через три дня мы перебросили туда воинские части из Мадрида. Начав встречную атаку, нам удалось остановить врага и нанести ему первые удары. [385]

На втором этапе операции республиканцы организовали общую контратаку, в результате которой враг был разгромлен и в панике отступил. Через четырнадцать дней после начала операции Итальянский экспедиционный корпус был побежден. Республиканские войска, полностью истощив свои силы, прекратили преследование.

* * *

Когда дивизии дуче прорвали республиканский фронт, в наших войсках царил такой беспорядок, что в первые три-четыре дня было невозможно разобраться, где расположены наши части. А летчикам для оказания эффективной помощи войскам необходимо было знать хотя бы их приблизительное местонахождение. Для получения информации пришлось послать на разведку нескольких летчиков, но не по воздуху, а по земле.

Я выехал на фронт в сопровождении советского авиационного атташе полковника Бориса Свешникова. Мне было известно, что первыми частями, которые республиканское командование направило в Гвадалахару, чтобы остановить продвижение итальянцев, командовал Энрике Листер. Полагая, что на его командном пункте мы сможем получить наиболее полную и правдивую информацию, решили направиться прямо к нему. После многочисленных перипетий добрались наконец до окруженного руинами небольшого дворца, где Листер обосновался со своим штабом.

Прежде всего, хочу внести ясность — Энрике Листер не иностранец, как его пытаются представить фашисты. Он родился и вырос в Галисии. Это стопроцентный кельт, говорящий с заметным галисийским акцентом и питающий явное пристрастие ко всему галисийскому.

Я думал, что увижу бывшего командующего Пятым полком удрученным, в плохом настроении, ибо его части получили новое трудное задание, не успев прийти в себя после боев на Хараме. Но по-видимому, он уже привык к тому, что республиканское командование всегда посылало его на самые опасные участки. Мы нашли его веселым, энергичным и, что особенно восхитило нас, преисполненным оптимизма. Политическим комиссаром у него был Сантьяго Альварес — тоже галисиец, страстно влюбленный в свою родину. Мы прибыли, когда они обсуждали с командиром батальона «Гарибальди» намечавшуюся на следующий день операцию. После ухода комбата Листер и его комиссар высоко оценили действия гарибальдийцев в бою с передовыми частями итальянского [386] экспедиционного корпуса. Несмотря на адский огонь вражеской артиллерии, они геройски отразили четыре сильнейшие атаки итальянских танкеток, пытавшихся вытеснить их с занимаемой позиции.

В тот же вечер гарибальдийцы захватили первых пленных-итальянцев: разведывательный отряд в составе 31 солдата, двух лейтенантов и одного старшего офицера.

Итальянские добровольцы из интернациональных бригад, несмотря на усталость после боев за Мадрид, несмотря на то, что их было мало и они были значительно хуже вооружены, нежели части Итальянского корпуса, сражались замечательно. Весть о пленении первых фашистов-итальянцев распространилась по фронту быстрее молнии, вызвав всеобщую радость.

Кажется, впервые в истории подданные одного государства сражались друг против друга на чужой земле. С одной стороны, гарибальдийцы — истинные добровольцы, люди разных политических убеждений, но движимые одним желанием — отстоять демократию и мир. С другой — до зубов вооруженные воинские формирования, посланные фашистскими правителями против народа, защищающего свою свободу. Командовавшие этими войсками генералы и офицеры прибыли в нашу страну с надеждой получить обещанные повышения и вознаграждения. Подчиненные же им солдаты не имели ни малейшего повода ненавидеть испанский народ и не получали никакой выгоды от участия в этой авантюре.

Этим и объясняется, что добровольцы сражались с беззаветной отвагой и побеждали, а фашистские войска бросали оружие и отступали, не оказывая сопротивления.

Итальянские интербригадцы героическим поведением под Гвадалахарой защитили честь своего народа. В этом сражении потерпели поражение не Италия и не ее народ, а фашистский режим, тиранивший эту замечательную страну.

* * *

Несколько слов о действиях нашей авиации. К началу Гвадалахарского сражения соотношение боевых самолетов было 3:1 в пользу фашистов. Но мы имели два преимущества: лучшие самолеты (немецкие «Мессершмитты» еще не прибыли) и прекрасное расположение аэродромов. Кроме того, нам повезло: из-за дождей аэродромы противника в первые три-четыре дня с начала военных действий были выведены из строя, и он лишился возможности использовать против нас авиацию. Республиканские же воздушные силы, хотя и с [387] некоторыми трудностями, участвовали во всех боевых операциях.

Другой благоприятный фактор — Французское шоссе, по которому двигались огромные моторизованные колонны врага, представляло идеальную цель для наших летчиков. Одна за другой эскадрильи республиканской авиации вылетали на задание. Уже во время первых бомбежек нам удалось поджечь значительное количество автомашин. Большой урон врагу был нанесен и пулеметным огнем с бреющего полета.

Воспользовавшись благоприятной ситуацией, мы отправляли на боевые задания все типы самолетов, даже учебные, если они могли держаться в воздухе, нести бомбу или пулемет.

Единственный раз за всю войну я летал над полем боя на маленькой авиетке, обычно используемой только для полетов над нашей территорией.

В результате нам удалось оказать эффективную помощь наземным войскам. Вражеские сводки и фашистские газеты сообщали, что в операциях участвовало более 750 красных самолетов. Эта цифра намного преувеличена: даже с учетом старых машин, которые нам удалось приспособить для боев под Гвадалахарой, количество республиканских самолетов не достигало и сотни.

Однажды, возвращаясь на авиетке на аэродром в Алькала, я заметил справа от себя итальянский истребитель «Фиат» с фашистской свастикой, и тотчас же слева появился другой такой же самолет. Сначала я, естественно, испугался, а затем разозлился: мне было досадно, что я так глупо попался. Прибегнув к единственно возможному в данной ситуации маневру, я резко спикировал и пошел на бреющем полете. Однако «Фиаты», имевшие, разумеется, большую скорость, чем моя авиетка, подлетели совсем близко ко мне, но почему-то не стреляли. Я решил, что они хотят заставить меня последовать за собой, как вдруг увидел широко улыбающееся лицо одного из летчиков, рукой приветствовавшего меня. Тогда мне стало все ясно: несколько дней назад на наш аэродром по ошибке приземлились пять итальянских «Фиатов». Двум удалось ускользнуть, но три попали к нам в руки. Я сам посоветовал летчикам-истребителям полетать на этих машинах, чтобы освоить их. Однако, обремененный массой забот, совершенно забыл об этом, а механики упустили из виду, что с машин надо смыть фашистские знаки. Летчики, опробовавшие «Фиаты», увидели мою авиетку и решили сопровождать меня, не подумав о том, как я могу воспринять подобный эскорт. [388]

Таковы в общих чертах мои воспоминания о Гвадалахарском сражении, в котором республиканские войска захватили сотни пленных, большое количество военных материалов и различного вооружения.

Известие о выдающейся победе народных сил породило взрыв энтузиазма в Испании. Огромное впечатление произвел успех под Гвадалахарой и за границей. Он вызвал радость и удовлетворение всех врагов фашизма. С другой стороны, в лагере реакции царили растерянность и страшная паника. Их планы навязать тоталитарный режим всей Европе оказались под угрозой.

Поражение под Гвадалахарой вынудило Муссолини прервать поездку в Ливию и срочно возвратиться в Италию. Крупнейшие информационные агентства Парижа, Лондона и Нью-Йорка получили указание скрывать факт разгрома Итальянского корпуса. Они лицемерно продолжали ставить под сомнение наличие в Испании частей итальянской армии, хотя многочисленные иностранные журналисты, находившиеся в нашей зоне, своими глазами видели сотни пленных и имели возможность ознакомиться с грудами документов, захваченных республиканцами.

Когда высшее итальянское командование, действовавшее в Испании как в оккупированной стране, решило обойтись без франкистов и самостоятельно захватить Мадрид, оно не предполагало, что спустя три недели будет умолять о помощи.

Оскорбленные франкисты не спешили. Впавший в панику генерал Роатта пустил в ход все средства, чтобы добиться от Франко срочной присылки испанских войск.

Итальянский посол при Франко Роберто Канталупо по требованию генерала Роатта срочно отправил своему министру телеграмму: «Враг продолжает атаки. По мнению генерала Роатта, итальянские части не способны оказать сопротивление. Франко до сих пор отказывается заменить наши войска испанскими. Военная миссия и итальянское посольство просят дуче немедленно телеграфировать Франко, дабы добиться вышеуказанной замены. Со дня на день положение становится все серьезнее». Послав эту тревожную телеграмму, итальянское командование, опасаясь, что слишком долго придется ждать желаемого результата, вновь обратилось к послу, требуя от него непосредственно связаться с Франко.

В результате Итальянский экспедиционный корпус был заменен франкистскими войсками. [389]

Восстание в Каталонии. Приобретение оружия. Золото республики

После моего рассказа об успехах и замечательных боевых качествах республиканцев читатель, естественно, может спросить: почему же, если на нашей стороне было подавляющее большинство испанского народа, к тому же так героически сражавшегося, мы проиграли войну?

Эта книга — мемуары, а не политический труд. Я пишу лишь о том, что видел, и о тех событиях, в которых участвовал. Однако дальше я попытаюсь ответить на этот вопрос.

Кроме благоприятных для нас факторов, о которых я рассказал, хочу подчеркнуть другое обстоятельство: победе фашизма в Испании способствовали не только отдельные лица и организации внутри республики, но и многие зарубежные государства.

В мае 1937 года, то есть в один из самых критических для нас моментов войны, в Каталонии подняли восстание «особые группы» ФАИ и поумисты{147}.

Важную роль в подготовке этого путча сыграли агенты Франко. После второй мировой войны был обнаружен и опубликован доклад германского посла в «национальной» {148} зоне, в котором он, ссылаясь на самого Франко, сообщал Гитлеру, что беспорядки и перестрелку на улицах Барселоны начали франкистские агенты.

Анархо-троцкистские заговорщики сняли своих людей с Арагонского фронта и двинули их на Барселону. Тем самым предатели открыли фашистам ворота в Каталонию.

Подполковник Рейес, командовавший немногочисленными воздушными силами Арагонского фронта, вылетев с эскадрильей на подавление мятежа, обнаружил покинувшие свои позиции батальоны (два анархистских и один поумовский) и заставил их вернуться на фронт. Только нескольким небольшим группам удалось дезертировать.

На совещании, где обсуждался вопрос об этом восстании, я последний раз встретился с Ларго Кабальеро. Прието вызвал меня тогда к себе и, смакуя плохие новости — он любил это делать, — сообщил о положении, создавшемся [390] в Каталонии. Прието очень беспокоился об участи президента, господина Асаньи, который, по-видимому, был окружен анархистами в здании военного губернаторства в Барселоне. После долгого обсуждения было решено, что я с группой солдат на двух самолетах «Дуглас» отправлюсь в Реус.

Я приземлился в Реусе примерно с 50 солдатами и несколькими офицерами. Присоединившись к группе майора авиации Барбэта в 20 или 30 человек, они составили колонну. Ей было придано небольшое артиллерийское орудие, установленное на грузовике (до сих пор не знаю, откуда он взялся). Прибыв с отрядом в Таррагону, Барбэта направился к центральному дому ФАИ, где засели анархические руководители, и предъявил им ультиматум. Анархисты ответили залпом. Барбэта, по специальности артиллерист, влез на грузовик и с первого же выстрела из своей пушчонки разбил дверь здания. Еще два выстрела по окнам — и предатели капитулировали.

Таким образом город Таррагону мы вернули без особого труда. В Тортосе анархисты перекрыли дорогу, но оказалось достаточно телефонного звонка — мы пригрозили им бомбардировкой, — чтобы они открыли движение.

Наша небольшая вначале колонна постепенно увеличивалась. К нам присоединялись добровольцы, которых мы вооружали захваченным у врага оружием.

После разгрома комитетов ПОУМ и ФАИ восстание в этом районе было ликвидировано.

Перед тем как отправиться на помощь Барселоне, мне удалось переговорить по телефону с Асанья, который все еще находился в осаде в здании военного губернаторства. До сих пор не могу понять, почему не была прервана телефонная связь. Асанья очень нервничал. Он спросил меня, что предпринимает правительство для его освобождения. (В конце концов президента в танке доставили в порт и на пароходе отправили в Валенсию.) Удалось мне поговорить и с полковником Сандино, командующим авиацией в Каталонии. Сандино с группой летчиков был блокирован в авиационном штабе. Они находились в довольно тяжелом положении, испытывая нехватку оружия.

В тот момент, когда наша колонна собиралась выехать на грузовиках в Барселону, я получил по радио срочный приказ Прието вернуться в Валенсию. Ссылаясь на председателя совета министров, он потребовал приостановить дальнейшие действия нашей группы. Этот приказ удивил меня, однако я выполнил его. [391]

Прибыв в Валенсию, я отправился к Прието. Увидев меня, он испуганно спросил, что я делал все эти дни. Ларго Кабальеро возмущен мною и хочет отдать меня под суд. Оказывается, руководители НКТ направили Ларго Кабальеро телеграмму, в которой сообщали о якобы творимых нашим отрядом зверствах и о многочисленных расстрелах анархических руководителей. В качестве первого условия для начала переговоров они требовали моего немедленного отстранения.

Глубоко возмущенный столь наглой ложью, я доложил Прието о действиях колонны и выразил свое отрицательное мнение о приказе, запрещавшем нам двигаться в Барселону. Он согласился со мной, однако, как всегда, не пожелал идти против Ларго Кабальеро. Тогда я решил сам все объяснить Кабальеро, но Прието воспрепятствовал моему свиданию под предлогом, что премьер-министр очень возбужден. Я все же отправился к Кабальеро на следующий день, но он отказался принять меня. Так закончилось это происшествие.

Штурмовые отряды, посланные на пароходе из Валенсии, быстро ликвидировали восстание в Каталонии.

Однако попытка путча вызвала правительственный кризис. Главой правительства стал дон Хуан Негрин. В новом кабинете Прието занял пост министра национальной обороны, получив в свое подчинение военное, морское и авиационное ведомства.

* * *

После Гвадалахарского сражения я занялся перемещением главного штаба военно-воздушных сил в Валенсию. Там я увиделся с Кони. Она была в прекрасном настроении и очень довольна новой работой, предоставленной ей в отделе печати министерства иностранных дел заместителем министра Мануэлем Санчесом Аркасом — выдающимся архитектором и одним из самых культурных, скромных и честных людей, которых я знаю. Учитывая энергию Кони, работоспособность и прекрасное знание четырех европейских языков, новая должность, связанная с работой в области пропаганды, очень подходила для нее.

В тех условиях пропаганда имела важное значение. Человек, общавшийся с иностранцами, приезжавшими знакомиться с республиканской Испанией, должен был обладать тактом и рядом других не менее важных качеств, иначе он рисковал принести своей работой только вред. Судя по тому, что говорили о Кони наши сотрудники и иностранцы, ее деятельность в этом отделе была весьма полезной для республики. [392]

Однажды, придя на прием к Прието, я заметил, что он чем-то озабочен. Этот человек с исключительной работоспособностью занимался самыми различными делами, зачастую не входившими в круг его обязанностей. В тот день он был крайне раздражен постановкой дела с приобретением за границей всего необходимого для нужд войны.

Этот вопрос имел настолько важное значение для хода войны, что я считаю необходимым хотя бы бегло остановиться на нем.

По мнению Прието, положение с закупками военных материалов за границей было катастрофическим, что грозило истощением наших ресурсов в короткий срок.

По-видимому, среди людей, посланных нами в разные страны мира для закупок оружия, было много неспособных и нечестных. Воспользовавшись особыми условиями, в которых им приходилось действовать, они посылали нам негодные материалы и безнаказанно воровали.

Поскольку правительства почти всех стран договорились не продавать Испании никаких военных материалов, мы вынуждены были приобретать все необходимое окольными путями. Один из них состоял в том, чтобы найти страну-посредника, которая согласилась бы покупать для нас нужные товары. Первую сделку подобного рода мы заключили с двумя латиноамериканскими республиками и маленькой европейской страной. Результаты оказались плачевными. Посредники требовали баснословных комиссионных вознаграждений, и при этом мы не имели возможности контролировать качество товаров. В Испанию направлялись груды непригодного, но очень дорогого хлама, который нельзя было использовать. Последней попыткой этого рода, предпринятой Прието, была договоренность с китайцами, которой ему удалось достигнуть через двух американцев, поддерживавших коммерческие связи с этой страной. Но когда начались расчеты, китайские купцы от имени правительства Чан Кай-ши потребовали комиссионного вознаграждения в размере стопроцентной стоимости закупленного.

Возмущению Прието не было предела. Я был свидетелем его встречи с американцами, принимавшими участие в переговорах. В конце концов их послали к черту и прервали отношения.

В тот же день, преодолев неприязнь, дон Инда пошел повидать Ларго Кабальеро — в то время председателя совета министров, чтобы сообща найти выход из создавшегося положения. [393] Я не знаю подробностей их беседы. Мне известно только, что было принято решение просить Советский Союз купить для нас требуемые материалы.

Зная отношение этих людей к Советскому Союзу, нетрудно представить, сколько усилий им стоило это решение. Если был бы другой выход, они, безусловно, с радостью обошлись бы без помощи СССР.

Я уверен также, что Советский Союз был той страной, куда они меньше всего хотели бы отправить золото республики. Сделать это их вынудили обстоятельства. Отношение так называемых «демократических» стран к ценностям и деньгам республики не позволяло доверять им. Под различными предлогами они конфисковывали наши вклады за границей. Несколько десятков миллионов долларов, принадлежавших республике, были переданы правительствами западных стран франкистскому режиму.

Французские власти, заморозив вклады «Банко де Эспанья», лишили нас 41850 тысяч золотых франков. Несмотря на протесты правительства Испанской республики, официально признанного Францией, мы так и не смогли получить это золото, как и открыть под него кредиты для закупки продовольствия, в котором очень нуждались.

Республика испытывала крайний недостаток в самолетах. Чтобы приобрести их, мы соглашались на самые кабальные условия. Как правило, нас заставляли платить по меньшей мере половину стоимости заказа вперед. И несмотря на это, заводы ни разу не сдали нам самолеты, ссылаясь на запрет своих правительств. Внесенные деньги конфисковывались или замораживались, а после окончания войны попали в руки Франко.

Я неоднократно слышал жалобы Прието на подобные действия «демократических» стран, усиливавших тем самым, по его словам, зависимость правительства республики от Советского Союза.

На протяжении всей войны Советский Союз вел себя по отношению к республике деликатно и щедро, что представляло разительный контраст с действиями руководителей «демократических» стран. По предложению Советского Союза в Москву вместе с золотым запасом была направлена испанская делегация для контроля над всеми финансовыми операциями. В ее составе не было ни одного коммуниста, только друзья Прието и Негрина. Комиссия находилась в СССР до конца войны. [394]

Во время моей последней поездки в Москву, за несколько месяцев до падения Каталонии, я по приказу правительства лично принимал участие в переговорах, связанных с испанским золотом. Позже я расскажу, как выполнил поручение Негрина. Излагая эти факты, я надеюсь, что они помогут составить более ясное представление об отношении СССР к Испанской республике.

Дата добавления: 2015-05-26