Избегайте эвфемизмов

Эвфемизмы – это язык, с помощью которого люди прячутся от действительности. Например, они говорят, что кто-то “отходит”, имея в виду его кончину, называют секс “близкими отношениями”. Викторианская Англия обильно поставляла еще более абсурдные эвфемизмы: “нижняя одежда” – для обозначения трусов, “мужественность” означала пенис, “в природном виде” – то есть нагишом, “самое маленькое помещение в доме” скрывало уборную, а беременность становилась “интересным положением”. Даже в наше время люди придумывают слова и выражения для описания вещей, о которых им неловко говорить, будь то смерть, секс или их переживания.

Журналистам не следует прибегать к эвфемизмам – разве что иронически. Но это не значит, что нужно излагать открытым текстом все подробности событий, связанных с сексом, убийствами и прочим. Большинство газет ориентированы на широкую читательскую аудиторию, а она включает людей с разной степенью чувствительности. Не следует писать ни для самых чувствительных жеманных особ, ни для кровожадных садомазохистов.

Описывая насильственную смерть – в результате ли убийства, на войне или в катастрофе, – решайте сами, насколько вы можете быть выразительны, не вызывая у читателей тошноту. Точность вовсе не должна отдавать патологией. Точность должна быть аккуратной в изложении, и описывать события следует с надлежащим количеством уместных подробностей, не ударяясь в бесчувственность. Для того чтобы сообщить какую-то известную вам жестокую подробность, у вас должна быть причина.

Наилучший эффект достигается использованием сдержанной, взвешенной лексики. Вот пример: Роберт Фиск из лондонской “The Times”, описавший увиденное им во время расследования массовых убийств палестинцев в лагере для беженцев в Шатиле в сентябре 1982 года:

“Они были повсюду – в узких проулках, на задних дворах и в разрушенных комнатах, среди каменного крошева, на мусорных кучах. Убийцы – ополченцы-христиане, которые четырнадцать часов назад получили от Израиля разрешение “убрать территористов” из лагеря, только что ушли отсюда. В некоторых местах земля еще не просохла от крови. Насчитав сотню трупов, мы прекратили счет”.

Через восемь абзацев Фиск прямо описывает увиденные им ужасы:

“То, что мы обнаружили в самом лагере на следующее утро, не поддавалось описанию, хотя, возможно, в романе или в медицинском отчете легче было бы передать увиденное.

Но подробности запечатлеть просто необходимо, ибо – раз дело произошло в Ливане – в течение ближайших нескольких недель картина переменится, поскольку ополчение, армии и правительства будут обвинять друг друга в жестокостях, совершенных по отношению к мирным палестинцам.

...В конце проулка справа от нас, не более полусотни ярдов от входа, лежала груда трупов.

Их было там больше десятка – молодые люди, чьи руки и ноги сплелись в предсмертной агонии. Все они были убиты выстрелом в упор в левый или правый висок. Пули сорвали кожу до уха и вошли в мозг. У иных по левой стороне горла тянулись яркие алые шрамы. Один из них был кастрирован. Глаза у всех были открыты, мухи еще не успели облепить их тела. Самому юному из убитых было лет двенадцать–тринадцать.

С другой стороны главной аллеи, пробравшись по тропке среди камней, мы нашли тела пятерых женщин и нескольких детей. Все женщины – средних лет, их тела кинуты на груду камней. Одна их них лежала на спине, одежда была порвана, из-за ее тела виднелась голова маленькой девочки – кудрявой, темноволосой, коротко стриженой. Ее глаза глядели прямо на нас, лицо было нахмурено. Она была мертва”.

После этого в статье было еще одиннадцать абзацев. Ни в них, ни в первых тринадцати, нет ни единого оценочного, эмоционально окрашенного слова. Не сомневайтесь – причина не в том, что журналист ничего не почувствовал. Просто он знал: стоит позволить этим словам “заразить” текст, и эффект – а с ним и достоверность – статьи уменьшатся.

Дата добавления: 2015-05-29