Зима 1536 3 страница

– Ничего особенного.

– Что она сказала?

– Ничего. Почему ты не спишь?

– Никогда не поверю. – Голос ровный, словно она не со мной говорит, словно она на допросе. – Вы не заставите меня поверить. Я же не темная крестьянка, чтобы рыдать над реликвией, которая на самом деле щепка, вымазанная свиной кровью. Меня не заставишь свернуть с пути дурацкими страхами. Я умею думать и действовать, я изменю мир по своему желанию.

– Анна, что ты говоришь?

– Меня не запугаешь! – уверенно повторила она.

– Анна!

Она отвернулась к стене.

Когда она уснула, я приоткрыла дверь и позвала Мадж Шелтон – она тоже Говард, пусть посидит с Анной. Служанки унесли окровавленные простыни, постелили на пол свежие циновки. Снаружи, в приемной двор все еще дожидался новостей, полусонные дамы склонили головы на руки, кое‑кто играл в карты, чтобы скоротать время. Георг, подпирая стену, вполголоса беседовал с сэром Франциском, головы близко, как у любовников.

Уильям шагнул ко мне, взял за руку. Я помедлила, набираясь сил от его прикосновения.

– Все очень плохо. Нет времени рассказывать, надо найти дядю. Пойдем со мной.

Подскочил Георг:

– Ну как она?

– Ребенок умер.

Он побледнел как девушка, перекрестился.

– Где дядя? – Я оглянулась вокруг.

– Ждет новостей у себя в комнате, как все, кто не толпится здесь.

– Как королева? – спросил кто‑то из придворных. – Она потеряла ребенка?

Георг шагнул вперед.

– Королева уснула. Она отдыхает и приказала всем вам отправляться по постелям. Новости о ее состоянии услышите утром.

– Она потеряла ребенка? – спрашивали Георга, а смотрели на меня.

– Откуда мне знать?

Послышался недовольный, недоверчивый шепот.

– Наверно, он умер, – сказал кто‑то. – Что с ней неладно, почему она не может родить королю сына?

– Пора отсюда выбираться, – предложил Уильям Георгу. – Чем больше ты скажешь, тем хуже.

Муж с одной стороны, брат с другой, мы протолкались через толпу придворных, спустились по лестнице в покои дяди Говарда. Слуга в темной ливрее молча впустил нас. Дядя сидит за массивным столом, заваленным бумагами, свеча бросает на стены желтые блики.

При виде нас он велел слуге помешать огонь в камине, зажечь еще свечей.

– Что скажете?

– Анна родила мертвого ребенка.

Кивнул, на мрачном лице не отразилось ничего.

– Но есть кое‑что и похуже.

– Что?

– Младенец родился без кожи на спине и с непомерно большой головой. – Горло сжалось от отвращения, я крепче ухватилась за руку мужа. – Настоящее чудовище.

Снова кивнул, будто услышал самые обычные, совершенно его не касающиеся новости.

Со сдавленным воплем Георг ухватился за спинку стула. Дядя сделал вид, что ничего не замечает.

– Я пыталась остановить повитуху.

– Да?

– Она сказала, что ее нанял король.

– А!

– Я просила ее спрятать ребенка, предложила денег, но она возразила, что ее долг перед Девой Марией…

– Что?

– Охота на ведьм, – прошептала я.

Странное ощущение – пол начал уплывать у меня из‑под ног, звуки в комнате отдалились. Уильям усадил меня в кресло, поднес к губам стакан вина. Георг продолжал цепляться за спинку стула, его лицо еще белее моего.

Дядя даже не шевельнулся.

– Король нанял ее следить за Анной?

Глотнула еще вина, кивнула.

– Анна в большой опасности.

Долгое молчание.

– В опасности? – Георг смог наконец выпрямиться.

Дядя кивнул.

– Подозрительный муж – это всегда опасно, подозрительный король – еще опаснее.

– Она ни в чем не виновата! – твердо заявил Георг.

Взглянула на него краешком глаза – он пел ту же песню, что и Анна. И она клялась в своей невиновности, когда увидела чудовищного младенца, порожденного ее телом.

– Может, и так. – Дядя не стал спорить. – Но король думает иначе, значит, ей конец.

– Как нам ее защитить?

– Знаешь, Георг, – медленно произнес дядя, – в последний раз, когда мы с ней беседовали с глазу на глаз, она заявила – я могу убираться на все четыре стороны. Будь я проклят, если она не сказала, что достигла всего собственными усилиями и ничем мне не обязана, она даже грозила мне тюрьмой.

– Она Говард! – Я отодвинула вино.

Он склонил голову:

– Была Говард.

– Это же Анна! – воскликнула я. – Мы жизнь положили, чтобы посадить ее на трон.

– А где благодарность? Насколько я помню, тебя отправили в изгнание, ты и вернулась только потому, что ей понадобились твои услуги. Она слова за меня не замолвила перед королем, даже наоборот. Тебе сестра благоволит, Георг, но стал ли ты хоть на шиллинг богаче, с тех пор как она на троне? Она больше не просто любовница, а что от этого изменилось?

– При чем тут деньги, сейчас речь идет о жизни и смерти, – горячо возразил Георг.

– Роди она сына, ее положение было бы неуязвимым.

– Это он не может зачать сына! – заорал Георг. – Не мог с Екатериной, не может и с ней. Он почти бессилен! Вот почему она с ума сходила от страха…

Мертвая тишина.

– Бог тебя простит, Георг, зачем ты подвергаешь нас всех опасности? – холодно произнес дядя. – Такие речи – государственная измена. Я ничего не слышал, ты ничего не говорил. Теперь уходите.

Уильям помог мне встать, мы втроем медленно вышли из комнаты. На пороге Георг обернулся, хотел возразить, но дверь бесшумно закрылась у него перед носом, прежде чем он успел сказать хоть слово.

Анна проспала до полудня, у нее началась лихорадка. Я отправилась на поиски короля. Двор уже готовился к переезду в Гринвичский дворец, Генриху хотелось отдохнуть от суеты и суматохи, он играл в шары в парке. Вокруг фавориты, на первом месте, конечно, Сеймуры. Одно только радовало – Георг тоже там, прямо рядом с королем, чему‑то довольно улыбается, а дядюшка сидит на скамье для зрителей. Отец предложил королю пари, на весьма выгодных условиях, Генрих поспешил его принять. Я подождала, пока игроки покатили последние шары, а отец протянул королю пригоршню золотых монет – никак не меньше двадцати. Только тогда подошла поближе, опустилась в реверансе.

При виде меня король поморщился – ясно, ни одна из сестричек Болейн теперь не в почете.

– Леди Мария, – так и разит холодом.

– Ваше величество, я здесь по просьбе моей сестры, королевы.

Кивнул.

– Она просит задержаться на неделю с переездом в Гринвич, дать ей время оправиться.

– Слишком поздно, скажи ей, пусть приезжает, когда выздоровеет.

– Но укладывать вещи еще и не начали.

– Слишком поздно – для нее, – поправился он. Вокруг тут же поднялся шепот. – Слишком поздно для нее просить у меня милостей. Мне известно то, что мне известно.

Я помедлила. Как же мне хотелось взять его за шиворот, вытряхнуть из него этого толстого себялюбца. Моя сестра больна после этих кошмарных родов, а тут ее муж, играет в свое удовольствие в шары на солнышке, открыто предупреждает двор – больше эта женщина у меня не в почете.

– Тогда вы должны знать – ни она, ни я, никто из Говардов ни на миг не перестаем любить и почитать ваше величество.

Дядюшку даже передернуло, когда он услышал упоминание нашего семейства.

– Остается только надеяться – ваша верность не подвергнется испытанию. – До чего же неприятный у короля тон. Отвернулся от меня, поманил Джейн Сеймур. Глазки долу, вид скромненький, засеменила к нему.

– Прогуляетесь со мной? – Теперь голос такой сладенький.

Она присела в реверансе – я, мол, с удовольствием. Положила руку на расшитый драгоценными камнями рукав, и вот они уже идут по тропинке, остальные придворные, тоже парочками, за ними – на почтительном расстоянии.

Двор лихорадит от слухов, ни у меня, ни у Георга уже нет сил все отрицать. Раньше – скажи слово против Анны и можешь быть уверен – тебя скоро вздернут на веревке. Теперь песенки и шуточки, как она заигрывает со всеми мужчинами при дворе, а ребенка выносить не может.

– Почему Генрих их не остановит? – спрашиваю мужа. – У него на это власти хватило бы.

– Он теперь всякому позволяет о ней болтать, – качает головой Уильям. – Утверждают, она на все способна, только что дьяволу душу еще не продала.

– Идиоты! – кричу я.

Он берет меня за руки, нежно разжимает сжатые кулачки.

– Сама понимаешь, Мария, откуда тогда взяться младенцу‑чудовищу, если не от чудовищного союза. Она, должно быть, погрязла в грехах.

– Какого чудовищного союза? Ты что, тоже думаешь – она продала душу дьяволу?

– А как ты считаешь? Ни на минуту бы не задумалась, если бы получила за это сына.

Крыть нечем. Я взглянула прямо в карие глаза мужа. Боже, какой ужас!

– Ш‑ш‑ш. – Даже слово сказать страшно. – Думать об этом не хочу.

– А если она занялась колдовством – вот и родился урод?

– И что тогда?

– Тогда от нее можно избавиться.

Я натужно рассмеялась:

– Грустная шутка в грустные времена, Уильям.

– Это не шутка, женушка.

– Мне больше не вынести. – Я вдруг почувствовала – сыта по горло, до чего же все плохо вокруг. – Что с нами тогда станет?

Забыв о том, что мы в парке и весь двор может нас видеть, он обнял меня, крепко прижал, словно мы дома, в конюшенном дворе его маленькой фермы.

– Любовь моя, дорогая, – сказал нежно. – Она, верно, что‑то ужасное сделала, такого урода родить. И ты не знаешь что. Она тебе ничего не поручала? За повитухой сходить? Принести какое‑нибудь зелье?

– Ты сам… – начала я.

Он кивнул:

– Да, я похоронил мертвого младенца. Бога молю, чтобы все улеглось, тогда, может, никто не станет ни о чем спрашивать.

Только один раз королеву покинули в пустом дворце – королеву Екатерину, а Анна с королем весело носились по полям. И вот Генрих снова поступает так же. Анна, никем не замеченная, наблюдает из окна спальни, пристроившись на коленях в кресле – стоять еще нет сил, как король, а рядом с ним Джейн Сеймур, возглавляют королевский поезд, отправляясь в Гринвич, любимый дворец Генриха.

Веселые придворные следом за смеющимся королем и новой хорошенькой фавориткой, а среди них моя семья – отец, матушка, дядя, брат, показывающий ради удовольствия монарха фортели верховой езды. Мы с Уильямом чуть позади, скачем с детьми. Моя дочка тиха и задумчива, оглядывается на дворец, снова поднимает глаза на меня.

– Что с тобой? – спрашиваю я Екатерину.

– Нехорошо вот так, мы уезжаем, а королева остается.

– Она приедет попозже, когда поправится, – стараюсь я утешить девочку.

– Ты знаешь, у Джейн Сеймур во дворце в Гринвиче будут свои комнаты.

– Наверно, будет спать с другой девчонкой из их семейки, – возражаю я.

– Нет. – Ответ дочери краток. – Она сказала, король пообещал ей покои для нее одной, и фрейлин тоже пообещал. Чтобы никто не мешал ей музицировать.

Я сначала не поверила Екатерине, но дочка оказалась права. Прошел слух, сам секретарь Кромвель отказался от своих покоев, чтобы их могла занять Джейн – пусть дергает струны лютни, никого не беспокоя. Сказать по правде, покои секретаря соединялись небольшим коридорчиком с комнатами короля: Джейн удобно обосновалась в Гринвиче, как когда‑то до нее Анна–покои не хуже комнат королевы, свой собственный двор.

Когда двор устроился, представители семейства Сеймур стали собираться по вечерам – танцы и прочие развлечения – в новых, роскошных комнатах Джейн, придворные дамы королевы, пользуясь ее отсутствием, тоже не забывали посетить приемную новой фаворитки. Король был там все время, беседовал, читал, слушал музыку или стихи. Он нередко обедал с Джейн в ее комнатах, а бесчисленные Сеймуры смеялись его шуточкам и развлекали за карточным столом. Во время обедов в парадной зале он сажал ее рядом, и только пустой трон королевы напоминал – она где‑то там, одна в почти необитаемом дворце. Иногда я видела – Джейн наклоняется к королю, между ними – место Анны, и кажется – ее нет в природе и ничто не может остановить Джейн, она вот‑вот займет пустующее кресло.

Она все время оставалась нежной и ласковой – чистый сахар. Наверное, в детстве, там, в Уилтшире, сахарной свеклой перекормили. Хорошее настроение не изменяло ей ни на минуту, она с обожанием глядела на Генриха, капризничает ли он от того, что болит нога, или радуется как мальчишка, всеми признанный герой, уложивший на охоте оленя. Спокойная, набожная – он нередко заставал ее на молитвенной скамеечке, пальчики перебирают четки, глаза к небу – и всегда‑всегда сама скромность.

Ни за что не наденет французских чепцов в форме полумесяца, введенных в моду Анной после того, как она вернулась из Франции. Нет, на Джейн закрытые плоеные чепцы домиком, какие носила, бывало, королева Екатерина, – еще год назад любая дама, обрядившаяся в такой чепец, была бы признана всеми лишенной элегантности ханжой. Генрих нередко клялся и божился, что ненавидит испанский стиль, но этот суровый аскетизм только оттенял холодноватую красоту Джейн. Она носила чепец как монашеский убор – символ того, что земные соблазны ее не волнуют. И цвета подобраны умело – бледно‑голубой, нежно‑зеленый, желтовато‑кремовый, чистые, светлые, неброские тона.

Я поняла, что Джейн скоро займет место моей сестры, когда Мадж Шелтон, малышка Мадж, любительница пококетничать, и не только, не брезгующая грубым словцом, явилась к обеду в бледно‑голубом плоеном чепце домиком и в наглухо закрытом платье в тон, рукава французского покроя переделаны на английский манер. Двух дней не прошло, а придворные дамы уже облачились в чепцы домиком, все как одна скромницы – глазки опущены долу.

Анна приехала в феврале, прискакала с величайшей помпой – впереди королевский штандарт, позади штандарт с гербом семейства Болейн, в середине – вереница слуг в ливреях, всадники на конях. Мы с Георгом поджидали ее на ступенях, парадная дверь широко открыта, и каждому видно – Генриха здесь нет.

– Рассказать ей про комнаты Джейн? – спросил брат.

– Давай ты, я не смогу.

– Франциск посоветовал сказать ей, когда вокруг много народа, на людях она не взорвется.

– Ты обсуждаешь ее дела с Франциском?

– Ты же говоришь с Уильямом.

– Он мой муж.

Георг кивнул, глядя на приближающийся поезд королевы.

– Доверяешь Уильяму?

– Конечно.

– А я доверяю Франциску.

– Это не одно и то же.

– Ты просто не понимаешь, что для меня значит его любовь.

– Одно знаю – любовь мужчины к женщине совсем другое дело.

– Нет, я его люблю как мужчина мужчину.

– Это противно Божьему закону.

Он взял меня за руку, улыбнулся неотразимой болейновской улыбочкой.

– Довольно уже, Мария. Времена настали такие страшные, что одно лишь утешает – его любовь. Позволь мне это утешение. Бог свидетель, немного у меня других радостей, а опасности нам грозят немалые.

Следом за всадниками приблизилась и Анна. Сияет улыбкой, темно‑красное платье для верховой езды, темно‑красная шляпа с огромным пером, приколотым громадной рубиновой брошью.

– Vivat Anna! – кричит брат, заметил, как она одета. Она не смотрит на нас, глаза вглядываются в полутьму парадной залы – надеется, король выйдет встречать. Но его нет. Лицо даже не дрогнуло, продолжает улыбаться.

– Здорова? – спрашиваю я.

– Конечно, – отвечает весело. – А почему бы и нет?

Я киваю, говорю осторожно:

– И то правда.

Понятно, и об этом ребенке лучше не упоминать, не говоря уже о других умерших младенцах.

– Где король?

– На охоте.

Анна величественной походкой входит во дворец, слуги несутся открыть перед ней двери.

– Он знал, что я приезжаю? – бросает через плечо.

– Да, – отвечает Георг.

Кивает, идет в свои комнаты, захлопывает дверь.

– А где мои дамы?

– Одни охотятся с королем, – начинаю я. – А другие… – Не зная, как закончить фразу, добавляю уныло: – А другие не охотятся.

Она не глядит на меня, обращается только к брату:

– Объясни, будь любезен, что имеет в виду моя сестрица? Я знаю, ее французский и латынь оставляют желать лучшего, но теперь оказывается – она и английского не знает.

– Твои придворные дамы кудахчут вокруг Джейн Сеймур. – Брату ничего не остается, как только говорить правду. – Король дал ей бывшие покои секретаря Кромвеля, обедает с ней каждый день. У нее теперь свой маленький двор.

Анна переводит взгляд с брата на меня:

– Это правда?

– Да.

– Дал ей покои секретаря Кромвеля? Может пойти в ее комнату, никого об этом не оповещая?

– Да.

– Они любовники?

Я гляжу на Георга.

– Неизвестно, но спорю, что нет.

– Нет?

– Она, похоже, отказывается от предложений женатого мужчины. Гордится своей добродетельностью.

Анна подходит к окну, идет медленно, будто старается разгадать эту загадку – как такая новость отразится на ней.

– На что она надеется? Приманивает и отталкивает одновременно?

Мы не отвечаем, уж мы‑то знаем, как это делается. Анна поворачивается, глаза словно у дикой кошки.

– Думает избавиться от меня? Совсем с ума сошла?

Мы молчим.

– Кромвеля выгнали из его комнат ради этой сеймуровской девчонки?

Я качаю головой:

– Он сам предложил ей занять его покои.

Она медленно кивает:

– Значит, и Кромвель теперь открыто против меня.

Ища поддержки и утешения, глядит на Георга, странный взгляд, словно и в нем не уверена. Но брат ее никогда не предавал. Он неуверенно шагнул вперед, положил руку на плечо братским, защищающим жестом. Она не повернулась к нему, не обняла, нет, когда он оказался у нее за спиной, оперлась на него, прильнула плечом к груди. Он вздохнул, обнял ее. Покачивает в объятиях, так и стоят, глядя в окно на Темзу, которая сияет в лучах яркого зимнего солнца.

– Я думала, ты побоишься даже дотронуться до меня, – шепнула она.

– Анна, Анна, – покачал он головой. – Согласно законам церкви и государства меня можно десять раз предать анафеме еще до завтрака.

Меня пробрала дрожь, но она только хихикнула, как девчонка:

– Все, что нами сделано, совершено ради любви.

Повернулась лицом к нему, взглянула, внимательно изучая, в глаза. По‑моему, она ни на кого в жизни так не смотрела. Казалось, ее действительно заботят его чувства. Он теперь не просто ступенька на лестнице честолюбия Анны. Он ее любимый.

– Даже когда результаты получаются чудовищные?

Он пожал плечами:

– Я не знаток богословия. Но когда у моей кобылы родился жеребенок с тремя ногами вместо четырех, я не обвинил ее в ведовстве. В природе всякое случается, нет тут ничего такого особого. Просто тебе не повезло, вот и все.

– Меня так легко не запугаешь, – твердо сказала она. – Я видала кровь святых, сделанную из крови свиней, святую воду, набранную в ручье. Церковное учение наполовину увлекает тебя красивым обманом, наполовину запугивает до смерти – знай свое место. Меня не подкупишь и не запугаешь. Ничем. Я приняла решение – у меня свой путь, и я по нему иду.

Вслушайся Георг, заметил бы, наверно, резкие, звенящие нотки в голосе, но он только неотрывно смотрит ей в лицо.

– Все выше и выше, Анна‑царица?

Она засияла улыбкой:

– Все выше и выше. Следующий будет мальчик. Повернулась, положила руки брату на плечи, взглянула на него, будто он возлюбленный, которому можно доверить все.

– Что мне теперь делать?

– Заполучить его обратно, – сказал он со всей серьезностью. – Не ругаться с ним, не показывать ему своего страха. Заполучить его обратно – любой женской уловкой. Снова его очаровать.

Она помолчала, улыбнулась и решительно произнесла – горькую правду, которую не скроешь:

– Георг, я на десять лет старше, чем тогда, когда его очаровывала. Мне почти тридцать. Он прижил со мной только одного здорового ребенка, а теперь он знает – у меня родился урод. Я ему буду отвратительна.

Георг еще сильнее обнял сестру.

– Ты не будешь ему отвратительна. А иначе нам всем не уцелеть. Ты его снова завоюешь.

– Но я, именно я, научила его следовать только своим желаниям. Хуже того, я забила его дурацкую башку новыми веяниями. Теперь он думает, его желания – проявления воли Божьей. Ему достаточно чего‑либо захотеть, чтобы решить – такова Божья воля. Ему не надо советоваться со священниками, епископами, даже с Папой. Каждая его прихоть – святая истина. Как может такой человек вернуться к своей жене?

Георг взглянул на меня – может, я чем помогу. Я подошла поближе.

– Он любит, чтобы вокруг него носились. Оглаживали его, обхаживали, говорили, какой он замечательный да расчудесный, доброта и ласка – вот что ему нужно.

Она на меня так посмотрела, будто я по‑древнееврейски говорю:

– Я его возлюбленная, а не мамочка.

– Но ему теперь нужна мамочка. У него нога болит, ему кажется – он изношен и стареет. Он страшно боится старости, боится смерти. Язва на ноге воняет. Он в ужасе от того, что умрет, не оставив наследника. Все, что королю надо, немножечко ласки, пока нога не заживет. Джейн Сеймур – сама доброта и нежность, сладкая как сахар. Тебе надо ее перещеголять в доброте.

Анна молчала. Мы все знали: никто не сможет сравниться в сладости с Джейн, когда у той перед глазами маячит корона. Никому, даже Анне – всем известной мастерице в науке обольщения, – в этом Джейн не перещеголять. Краски сбежали с лица сестры, и на мгновенье сквозь бледность проступили жесткие черты нашей матушки.

– Боже, пусть она подавится своим сахарным сиропом, – мстительно прошипела Анна. – Если протянет руку к моей короне, а задницу к моему трону, ей не жить. Боже, как я мечтаю, чтобы она умерла молодой. Боже, пусть умрет родами, в тот самый момент, когда собирается подарить ему наследничка. И мальчишка пусть тоже помрет.

Георг напрягся, увидел в окно – охотники возвращаются в замок.

– Беги вниз, Мария, сообщи королю о моем прибытии. – Анна высвободилась из объятий брата.

Я сбежала по ступеням как раз в тот момент, когда король слезал с лошади. Заметила – лицо перекосилось от боли, когда ему пришлось опереться на мгновенье на больную ногу. Джейн прискакала следом, за ними целая толпа Сеймуров. Я оглянулась в поисках отца, матушки, дяди. Тащатся где‑то позади, Сеймуры их совсем затмили.

– Ваше величество, – присела в реверансе. – Моя сестра, королева, прибыла в замок и надеется засвидетельствовать вашему величеству свое почтение.

Генрих взглянул на меня, физиономия мрачная, лоб сморщился – наверно, от боли, рот скривился.

– Передайте ей, я устал после охоты, увижу ее за обедом.

Он прошел мимо, ступая тяжело, прихрамывая, чтобы поменьше беспокоить больную ногу. Сэр Джон Сеймур помог дочери спешиться. Я заметила новый наряд для верховой езды, новую лошадь, бриллиант, посверкивающий на затянутой в перчатку ручке. Как же хочется сказать ей какую‑нибудь гадость, пришлось даже язык прикусить, чтобы сладко улыбнуться мерзавке и отступить, пока папаша и братец ведут ее во дворец, в роскошные комнаты – покои королевской фаворитки.

Мои родители следуют за Сеймурами, теперь их место позади. Я жду, что они спросят, как Анна, но они проходят мимо, едва мне кивают.

– Она совсем поправилась, – говорю я матери, когда та рядом со мной.

– Отлично. – В голосе лед.

– Вы к ней не зайдете?

Лицо такое, будто я не о ее дочери говорю, словно и я и Анна не от нее родились.

– Я к ней зайду, когда ее посетит король.

Все понятно, у нас – Анны, Георга и меня – больше нет защитников.

Придворные дамы возвращаются в покои королевы подобно стае стервятников – не уверены, где пожива лучше. Я с горьким удовлетворением замечаю, что с возвращением Анны, такой уверенной в себе, произошел раскол в области моды на чепцы. Кое‑кто из дам снова надел французские чепцы в форме полумесяца – их носит Анна. Другие остались в чепцах, которые предпочитает Джейн. Как же им всем хочется понять – где теперь быть, в парадных апартаментах королевы или там, где Сеймуры? Куда король придет? Что предпочтет? Мадж Шелтон продолжает носить плоеный чепец домиком. Пытается стать своей в кругу Сеймуров. Девчонка решила, что Анне уже не подняться.

Я вошла в комнату, три женщины сразу же замолчали.

– Какие новости? – бросила я.

Никто не ответил. Первой не выдержала Джейн Паркер – всегда впереди всех со сплетнями и слухами.

– Король послал Джейн Сеймур подарок – целый кошелек золота. А она отказалась принять.

Я ждала продолжения.

Глаза Джейн Паркер блестят от возбуждения.

– Сказала, что незамужняя девушка не должна принимать таких подарков, это может отразиться на ее репутации.

Я помолчала, пытаясь понять тайный смысл подобного утверждения.

– Отразиться на ее репутации?

Джейн кивнула.

– Мне надо идти, – сказала я и, больше не обращая внимания на дам, прошла в спальню Анны.

Там Георг, а с ним Франциск Уэстон.

– Мне надо поговорить с вами наедине.

– Можешь говорить в присутствии сэра Франциска, – отрезала Анна.

Я только вздохнула.

– Слышали уже, что король послал этой девчонке Сеймур подарок, а она отказалась его принять?

Они покачали головами.

– Говорят, заявила, не может принимать таких подарков, пока не замужем, боится запачкать свою репутацию.

– Ого, – присвистнул сэр Франциск.

– Наверно, просто выставляет напоказ свою праведность, но во дворце только об этом и болтают.

– Намекает королю, что может выйти замуж за другого, – заметил Георг.

– Тоже мне, добродетель ходячая, – добавила Анна.

– Полно выставляться, – кивнул сэр Франциск. – Театр да и только. Она же лошадь обратно не отослала? А кольцо с бриллиантом? Подвеску с его портретом в медальоне? Но теперь ей удастся убедить и двор, и самого короля – есть на свете молодые особы, совершенно не интересующиеся ни деньгами, ни богатством. Отличный выпад! Туше! Пьеса в одной картине.

– До чего же она несносна! – процедила сквозь зубы сестра.

– Ну Джейн ты сейчас никак не отплатишь, – успокоил ее брат. – Даже думать о ней забудь. Голову выше, улыбку пошире и вперед – очаровывать короля.

– За обедом могут упомянуть союз с Испанией, – предупредил Франциск, когда она встала. – Не стоит против этого возражать.

– Если предстоит превратиться в Джейн Сеймур, – бросила Анна через плечо, – лучше сразу отойти в сторону. Что во мне есть хорошего – мозги, характер, страсть к переменам в церкви, и если это никому не нужно – значит, надо самой уйти. Коли королю понадобилась покорная, послушная жена, зачем мне вообще сдался трон. Если я – не я, незачем и стараться.

Георг подошел, взял ее руку, поцеловал.

– Право, мы тебя обожаем. Все это только прихоть короля, скоро пройдет. Теперь ему подавай Джейн, до того – Мадж, а еще раньше – леди Маргариту. Он придет в себя, вернется к тебе. Вспомни, сколько времени его удерживала королева. Он уходил и возвращался десятки раз. Ты его жена, мать принцессы, как она. Ты сможешь его удержать.

Она усмехнулась, расправила плечи, кивнула мне – открой дверь. Вышла, роскошное платье зеленого бархата, в ушах изумрудные серьги, на зеленом чепце посверкивают бриллианты, шею охватывает знакомая подвеска в форме буквы „Б“ на жемчужном ожерелье. Я услышала шум голосов в приемной.

К концу февраля похолодало, Темза у дворца замерзла. С пристани можно спуститься по лесенке к белому покрову, ступить прямо на гладкое стекло льда. Река превратилась в дорогу, иди куда хочешь. Где лед потоньше, видна зеленая, опасная глубина, там под прозрачной поверхностью движется вода.

Сады, тропинки, стены и аллеи вокруг дворца побелели от снега, за ночь намерзает ледяная корка, снова идет снег. Кусты в парке покрыты изморозью. По утрам, когда появляется солнце, таинственным, наброшенным на тоненькие ветки кружевом сверкают замерзшие кристаллы паутины. Каждая былинка, каждый прутик очерчены белым, будто все веточки и стволы выкрасил художник.

По ночам ужасно холодно, ветер с востока – русский ветер. Днем ярко светит солнце, в парке приятно гулять или играть на замерзшей лужайке в шары. Малиновки на деревьях ждут хлебных крошек, над головой проносятся стаи гусей – эти создания любят холод. Большие птицы кричат, вытягивают длинные шеи, ищут незамерзшую воду.

Король объявил – пора зимних развлечений, рыцарские турниры на коньках, танцы на льду, зимние маскарады с катанием на санях, пожирателями огня, акробатами из Московии. Пора дразнить медведей, на льду это куда смешнее, бедный зверь скользит и падает, бросаясь на преследующих его собак. Один из псов кидается на зверюгу, надеясь куснуть и отпрыгнуть, но лапам на льду не за что уцепиться, медведь переламывает псине хребет одним могучим ударом. Король просто ревет от смеха.

Со Смитфилда, лондонского рынка, привозят огромных быков – вместо дороги теперь замерзшая река. Жарят их на кострах у самой воды, парни носятся с кухни к реке со свежеиспеченным хлебом, кухонные псы заливаются лаем, путаются у всех под ногами, надеясь на подачку.

Джейн – зимняя принцесса, в белом и голубом, на шее, на оторочке капюшона – белоснежный мех. На коньках держится весьма неуверенно, ее все время с обеих сторон поддерживают брат и отец. Подталкивают ее, красивую куколку, поближе к трону, а я думаю – несладко быть сеймуровской девчонкой, явно не лучше, чем болейновской. Папаша и братец пихают тебя к королю, а у тебя нет ни сил, ни ума убежать подальше.

Дата добавления: 2015-05-29