Часть вторая 1 страница. Все то же самое. Только сейчас эшелон стоит у станции, на путях, среди других составов, и атмосфера иная: светло

ДЕНЬ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

СТАНЦИЯ

Все то же самое. Только сейчас эшелон стоит у станции, на путях, среди других составов, и атмосфера иная: светло, шумно, людно. Дело в том, что рядом с нашим эшелоном несколько часов простоял другой, воинский. Сколько было знакомств, разговоров, симпатии! Молодые офицеры, молодые солдаты, летчики, юные лейтенанты в новеньких портупеях! И вот теперь их провожают. Лица провожающих, глаза, взмахи рук обращены прямо в зал. Женщины и дети — кто на земле, кто выставился в дверь, кто в оконца, кто машет с тамбура. Тамбур, кстати, утыкан бумажными цветными вертушками, — эти вертушки, корзинки, игрушки делает Глухонемой: для детей и на про­дажу. Все высыпали, все провожают воинов. Что касается Лавры, то она только что выпрыгнула из воинского вагона, на голове ее пи­лотка, в руках и за пазухой подарки; папиросы, консервы, шоколад, фляжка на ремешке. Губы у нее были накрашены, теперь смазаны, на ногах туфли, на ней элегантное, но рваное платье. Она возбуждена больше всех, она смеется и плачет. Гудит гудок, и слышны мужские голоса: «До свиданья, бабоньки!.. Не забывайте!.. Счастливо до­ехать!.. Полевая почта девяносто шестнадцать!.. Детишек береги­те!.. Живы будем — не помрем!..» Под конец бодро играет баян.

Женщины гомонят, кричат разом.

Маша. Калошин! Калошин! Алексей Иваныч!

Саввишна. Сохрани вас господь, ребята, сохрани господь!..

Галина Дмитриевна. Илюша! Кончится война, приходите в гости!

Ирина. Илюша! С победой! Возвращайтесь с побе­дой!

Маша. Встренется — скажите: живые мы! Калошин! Здоровый такой!

Лена. Маслёнкин Павел! Маслёнкин!

Ива. Москве там привет передайте! Чистым прудам!..

Лавра. А ты, маленький, молчи, понял?.. Капитан! Боря! Целую!..

Тамара. Бейте их там, гадов!..

Нина. Голубчики вы наши, соколики! Ой, письмо бросьте, не забудьте!

Люся. Дядя Илюша! Дядя Илюша! До свидания!..

Старуха. Ай, какие умницы! Все ученые...

Лариса. Напишу! Честное комсомольское!

Молодой мужской голос. Катя! Катя, ну пожалуйста!..

Маша. Калошин! Алексей Иваныч!..

Лавра. Кать! Катька! Ну, просит человек, жалко тебе! На память! Сейчас, лейтенант, сейчас!.. Катьк!

Катя сдергивает с шеи косыночку, бросает ее, косынка не долетает. Ирина ее подхватывает и бежит с нею, как бы отдавая в двадцать протянутых рук.

Молодой мужской голос. Спасибо, Катя!.. Ждите! Ваш муж вернется!

Еще гудок, поезд уходит, все кричат, машут.

Юрка (Володе). Эх! Видал?! Люди на фронт! А мы сидим!..

Тень последнего вагона проходит по лицам, все повернулись, махая ему.

Маша. Эх, покатили!

Катя глядит вслед поезду:

—...Чудак что ж он так смотрел я уж такая страшная, стала неужели есть на что смотреть чу­дак вот так ты на меня смотрел когда-то знаешь когда когда Ника родился в то первое лето ты от­правил нас на дачу а сам редко приезжал и я ходи­ла каждый вечер к парому на переправу тебя встре­чать и вот ты приехал на закате помнишь стоял на пароме а я с Никой на руках на берегу и вот оттуда ты так смотрел на меня как этот лейтенант или кто он я так ничего и не понимаю в этих кубиках ромби­ках какие мы были тогда счастливые какие моло­дые помнишь и там что-то случилось с паромом он никак не мог пристать и тогда ты прыгнул и пошел почти по грудь в воде и вот так смотрел шел и смотрел...

Маша. Два часа рядом простояли, а как родные!

Лавра. Родные и есть!

Маша. А молоденькие-то!..

Старуха. Красавцы! Кровь с молоком! У каждого — мать...

Лена. Всех перебьют, всех!

Галина Дмитриевна (воодушевлена). Какие ребята!.. Господи, как же так?.. Ведь есть же порох в пороховницах! Нет, скоро, скоро! Скоро все переменится!

Маша. Когда ж остановят-то его! Сколько гонют войск!

Нина. А давеча-то? Казахи-то с лошадьми! Всю ночь, эшелон за эшелоном, эшелон за эшелоном!..

Галина Дмитриевна. Остановят! Такие-то ребя­та! Я еще год согласна в вагоне жить, на этих нарах спать, только б остановили!

Саввишна. Обратно Расея-матушка останется без мужиков. В ту войну сколько народу переколошматили, а теперь и вовсе!

Ива (возле Глухонемого). В природе, когда проис­ходит естественный отбор, погибают слабые, хилые, а у людей, когда война, — самые лучшие...

Маша. Что ты, отборные!.. Полные поезда гонют! Чего ж мы, бабы, потом делать-то будем?

Лена. Заместо мужиков! Что мужики делали, то и будем!

Маша (смеется). Может, и это?

Лена. Да гляди, еще и до такого доживем!

Лавра. Ладно вам каркать-то! Вернутся! На! (От­дает Оське пилотку, шоколад, Маше — консервы.) На всех подели, Оська! Эх! (Делает глоток из фляжки.) Чтоб вернулись!

Нина (как бывает среди женщин, она дружит то с одной, то с другой). Лавра-то у нас сегодня прям краса­вица! С красотой вот не пропадешь!

Лавра. Что ты, маленькая?..

Нина. Да нет, я говорю — больше всех тебя одарили! (Ластится.) Мужики-то! Все к тебе, будто медом нама­зана!..

Лавра. Йодом! На! (Отдает Нине кусок шоколада.)

Галина Дмитриевна. Нет, скоро! По всему чув­ствуется, там такой собирается кулак! И — по зубам, по зубам!..

Лена. Кулаку от зубов тоже больно.

Тамара. Вчера говорили: Тулу взяли...

Галина Дмитриевна. Какую Тулу! В газете было бы.

Маша. Ох, что ж они к нам все лезут да лезут?..

Саввишна. Вот уж правда — и что выпало русско­му народу, все биться да биться! На роду, что ль, напи­сано!..

Тамара. Мама!..

Саввишна (Тамаре). А чего? Кто бьется-то? Все русские! А покою что-то еще не видали.

Ирина. У нас, между прочим, шестнадцать респуб­лик.

Саввишна. Да это известно — республик, это наши... А вот те-то, другие, пролетарии-то всех стран? Они чего? Дожидаются, пока мы им дорожку протопчем?

Тамара. Мама! Ну чего вы!.. (Озирается.)

Саввишна. Весь век лезут! Богатство наше да зем­ля покою им не дает!

Тамара. Хватит вам! (Утаскивает Саввишну.)

Галина Дмитриевна. Нет, правда, просто на­строение другое, честное слово!..

Лена. Другое, как же! (Но тоже повеселела, хоть и ворчит.) Они едут, а мы обратно стой!

Маша. Дура! Потому v стоим, что их пропускаем!

Лавра. Эх, а я бы укатила с ними на фронт — то ли дело! Хоть брила бы их да стригла!..

Маша. Кабы не ребята да не работа — я б сама по­шла. Ух, немец! Уж и жгла б я тебя!

Галина Дмитриевна. А когда-то говорили: дело мужчин — война и охота, а дело женщин — домашний очаг. (Усмешка.) Впрочем, я какую книгу ни возьму те­перь — о чем люди писали! Смешно!..

Появляется оживленный Федор Карлыч, что-то жует, видит Ларису.

Федор Карлыч (шепчет). Лариса!.. А, впрочем!..

Лавра. О! Вот они, эрзацы наши!.. (Федору Карлычу.) Эх, великое противостояние! (Трясет фляжкой.) А?..

Федор Карлыч. Да, да, великое... Какая сила войск! Вы видели? Замечательно!.. А?

Галина Дмитриевна. Федор Карлыч! Совсем пропали!

Ива (О Глухонемом). Обещали вот перевязку...

Федор Карлыч. Да, да, руки не доходят или, ско­рее, ноги! (Смеется.) Один на весь поезд, лекарств нет... (Маше.) Консервы? Подумайте, консервы!..

Лариса (укоризненно). Дедушка!

Федор Карлыч. Да, да, что? Я бегу к восьмому, там ребенок. Я приду, приду непременно... (Глухонемо­му.) И вас, вас тоже... (Маше.) Никогда не любил в то­мате...

Лариса. Дедушка! Ну!

Лавра. Глоточек, доктор?..

Федор Карлыч. Нет, нет, благодарствуйте, не пью... Не пью, не ем... вот! Все время жую какую-то капусту. Хе-хе-хе! Как зайчик! Извините!.. (Убегает.)

Маша (глядя на банку). Надо бы отдать ему...

Лавра. Ладно, отдавала!.. Эх, Боря, Боря, капи­тан!..

Маша. Тебе, видать, жалко, мало простояли? Да но­чью бы!

Лавра (усмехается). Не говори!..

Нина. Кать! Вы менять хотели идти?

Катя кивает, перебирает вещи.

Саня, сходя с ними, может, вкусненького чего?..

Саня. Обожди, ма.

Лавра. Маш! На-ка вот! Не бойся, разведенный! (Сама делает еще глоток.) Брр!.. На!.. Чтоб вернулись!..

Маша (берет фляжку). Эх! Была не была! За бой­цов за наших! Чтоб живы были! (Пьет.) Ух ты! Злое-то!

Лавра. Молодец, подруга!.. Еще кто? Ну?.. Кать, хочешь? Ну чего ты? Ничего-то ты не хочешь! Пропадешь, Катька!

Лена протягивает руку.

Ты что? Тебе нельзя!

Лена. Да ладно! (Делает глоток.) Ой, я эту белую сроду не люблю!..

Нина (хихикает). Уж и мне, что ль, отведать?..

Саня. Да обожди ты, ма! Чего менять-то?

Нина. Да что ж у нас менять? Не знаю, доченька, нечего.

Лавра (об Ирине). О! И эта, смотри! И эту пробра­ло! Головку-то повесила! Иди, маленькая, глотни за лет­чиков-то!

Ирина. Может, вы не будете ничего говорить?..

Лавра. Ух! Воображаешь все!.. Все мы одним ми­ром мазаны!

Галина Дмитриевна (Лавре). Ты еще Люсе дай!..

Люся (тут же выглядывает из-под рогожи, уже в пи­лотке). Чего — Люсе, чего?

Лавра. Да ладно, все равно!.. (Ире.) Ну? Будешь?

Ирина. Я никогда ничего не пью.

Лавра. Ну, шут с тобой! Еще запьешь! Маш! Эх, Маш! (Поет.) «Ты говорила, что не забудешь ласковых радостных встреч...»

Лена вдруг тоже запела, играя с ребенком.

Юрка (тянется к фляжке). Оставь сорок, Лаврочка!

Нина. Юрик! Сынок! Да ты что?

Лавра. Молчи, маленькая! Пусть привыкает! Вот они, вот какие наши мужики теперь остаются!..

Маша. Ну-ну, ладно дурака-то валять!..

Лавра. Молчи, все равно война!..

Юрка. Да мы скоро тоже!.. Мы!.. (Пьет, бравируя, и поперхнулся.)

Лавра. Ничё! Привыкнет! (Видит Глухонемого.) О! А ты что? Герасим и Муму! А ты как? (Трясет флягой.) Ивка! Что стоишь зря! Чего-нибудь поухаживала бы за мужиком!..

Ива. Да я сама думаю: может, умыть его? Руки какие!

Лавра. Да чего руки! Неси воды да мой человека! Знаешь, мужик, он теперь на дороге не валяется!.. Чего смеешься, Герасим? Погоди, мы тебя в дело определим! Маш!..

Маша (смеется). Ой, да ну тя к бесу!..

Лавра (обняв Машу). «Порой ночной...»

Поют. Лена подошла к Нине, смеется.

Нина. Ты что?

Лена смеется и отходит.

Чего это с ней?..

Катя держит в руках платье, приготовленное на обмен.

—...А это тоже я знаешь где в нем была пом­нишь прошлое лето зеленый театр джаз Утесова выступал и вдруг дождь а публика все равно реши­ла не уходить все смеялись... И еще я была в нем на дне рождения у Майки помнишь когда мы оста­лись там ночевать в Болшеве...

Галина Дмитриевна. Кать! Захвати вот коф­точку. Ире она мала, а на Люсю велика еще, может, чего дадут? И если книжки увидишь — бери. Я прямо стра­даю без книжек... У Ивы одни технические...

Катя кивает.

—...Ты еще дергал всегда за этот бантик гово­рил ах ты мой бантик!..

Галина Дмитриевна (бодро). А лейтенант-то, Кать! Прямо глаз с тебя не сводил!.. (Сникает под ее взглядом.) Ну-ну, я так... Эх, что мне с тобой делать!.. Молодая, умная, неужели ты не понимаешь? Ну, Саввишне простительно, Лене, но ты, ты еще хуже делаешь, поверь мне! И себе, и всем! Нельзя так... Муж у тебя такой способный, такой... Подожди, вот приедем, начнет завод работать на новом месте, — его могут еще отозвать с фронта — да, да! Или в отпуск приедет — и встрети­тесь! Как же в это не верить? Кать?.. (Тихо.) Я вот все надеюсь: приедем, а Николай Николаевич мой уже там на новом месте встречает нас!.. Может, их самолетом перебросили... Я ведь второй раз замужем... Первый-то у меня был Марат, спортсмен, гонщик. Даже странно. Да? А Николай такой солидный, шестой десяток, диабет, сердце... А тот был как дьявол, как огонь... Он в Крыму погиб во время землетрясения... Я тогда думала, не вы­живу, руки на себя наложу... Ирина-то его дочка... Два года никого видеть не могла... Только книги читала... А теперь...

—...Коля тебе же надо есть по часам ты же сам лекарство не примешь... как я не хотела без тебя ехать а ты пришел и говоришь Галя было бюро мы постановили эвакуировать все семьи без исключе­ния... нда... (Кате.) Так все меняется в жизни... (Задумывается.)

Пауза.

Катя. Я все понимаю. Но — не могу.

Галина Дмитриевна. Ох, ты же и себе хуже де­лаешь и ему. Он — там, на фронте, — уверен должен быть, спокоен, а ты... ты деморализованная какая-то. Разве нам можно быть деморализованными? Гитлер небось спит и видит, чтобы мы духом упали... Ты б еще напи­сала ему на фронт: приезжай, а то умру без тебя! Война идет, Катя, война! Когда человеку хорошо, он радуется, а когда плохо — борется. А ты руки опустила... Но мы тебе не дадим их опустить! Учти!..

Лена становится рядом и смеется.

Возвращается Ива с ведром, поднимается на тамбур, завешивает тамбур одеялом.

Лавра (Маше). Ну чего ты, подруга! На еще!

Маша. Эх, Калошин! Алексей Иваныч! Где его там найдешь, Алексей Иваныча! (Делает глоток.) Фу! Сроду не любила! Да война, видно, всему научит!..

Лавра. Научит, подлая! Война — подлость! Са-амая большая! А когда есть одна большая подлость, то ос­тальные... Поняла? Ма-аленькие! По сравнению-то!..

Маша. Подлость — она всегда подлость. Но вообще натворит она — век потом будем расхлебывать! Ты даве­ча правильно про детей: чего наши дети видют сейчас? А мы что видели? Я? Ты знаешь? Страх!.. У меня в по­запрошлом году Леночка, младшенькая самая, — двой­няшкам-то моим уже по девять скоро, в Саратове они, у свекрови, — а Леночке-то пятый пошел... Дифтеритом она у меня померла. Зимой. Четырнадцатого января. Ско­ро вот два года будет... Так веришь, как подумаю про нее, погляжу вокруг и думаю, прям грех на душу беру, а сама иной раз думаю: может, и лучше, хоть чистым дитем померла...

Лавра. Во-от! «Чистым»!.. А наши? Сколько страху да сколько всего увидели! Старички ведь маленькие! Да еще сиротами, не дай бог, останутся!..

Маша. И не говори! Одна жалость!.. Да... А уж какое горе-то у нас было с Леночкой! Мой-то, Алексей Иваныч! Почернел тогда весь! Поник! А он у меня кто? Богатырь! Трактор!.. Ты знаешь моего Алексей Иваныча-то?.. Э, да ты что, мать! Да его всякий знает... Хотя ты ж не заводская — маникюр, завивка, чего вы там, в своих па­рикмахерских, знаете!..

Лавра. Глупая! В парикмахерских знают все! Мне одна клиентка в пятницу сказала: «На днях, говорит, вой­на начнется». (Лене, которая подошла и смеется.) Ты что?.. Чего она?..

Маша. Ладно! Ты слушай! Он мало что мастер да знаменитый человек, — у него голубятня на всю Москву! Ты спроси! Я сама в литейке одиннадцать лет, а уж про Калошина...

Лавра. Мы всё знаем! Калошина? Слышали тоже!

Маша. Еще не слышать! Во, медведь-то! Я-то здоро­вая, а он меня одной рукой — раз, и вскинет как пушин­ку!.. Ой, уж это его хлебом не корми: играть, смеяться, возилки какие затеять!.. Товарищам все отдаст! Где ж, говорю, набраться-то на тебя, компанейщик, что я их, деньги-то, с елки, что ли, беру?.. А уж с голубями! Не стыдно тебе, говорю, знаменитый ты человек, мастер, на тебе пахать, а ты голубей? И что ты всегда полон дом мальчишек этих наведешь, голубятников, после них три дня полов не отмоешь!.. Ну что ты, говорю, улыбками-то мне своими распрекрасными улыбаешься?.. Нате, вы­лез с утра поране в трусах в одних да в красной майке и давай — фить! фить! Твою майку-то уж до самого Пе­рова видать!..

Лавра (смеется). Фить!.. Фить!.. А где-то мой Сеня?.. Ему бронь давали, а он сам... Реветь хочется, Ма­ша!..

Маша. Ну-ну! Это что, реветь!.. Ой, опоила ты чтой-то меня, подруга, такая я пьяная сделалася!.. (Смеется.) «Реветь»! Я ничего в жизни не боюсь, все видала! Я как наковальня вся!.. И слез моих им не дождаться, пара­зитам! Скорей сами кровью заплачут! И Алексей Иваныча моего им не взять. Нет!..

Лавра. Точно! Он живой придет, я чувствую!

Маша. А то! Пусть-ка не придет! Только вздумает! Таких мужиков-то не убивать, а на выставках ставить! Видала, какие ребята-то едут! А мы, бывало, в Измай­лове выйдем гулять — народ по сторонам остановится и глядит — вот ведь! А уж ласковый-то какой, даром что медведь! Слышь? Как затеется...

Они шепчутся и начинают хохотать. В стороне смеется Лена. Постепенно возвращается Юрка, дети, Ирина.

Старуха. Что случилось? Что у вас такого смеш­ного? Покажите мне!

Саввишна. Ишь, кобылицы! Засвербело от мужи­ков-то!

Нина. Да пусть! Захмелели немножко, да и все!

Лавра и Маша продолжают смеяться. А из-под вагона вдруг выле­зает Цыганка. Это старая, осанистая цыганка. Устала и дышит тяжело.

Лавра. Ой, подруга, стой! Глянь-ка! Это кто?..

Маша. Цыганка!.. Цыганы-молдаваны, береги кар­маны!..

Цыганка. Не молдаванка, золотая моя, а сербиян­ка, цыганка-сербиянка, смотрю на тебя, все вижу, все знаю, одну правду говорю, в глаза мне смотри, веселая моя, в глаза. Глаза не вижу — не гадаю. Тебе погадаю...

Лавра. Мне погадай, мне!..

Цыганка. И тебе погадаю, отчаянная, тебе всю правду скажу, вот ты где у Чоры, на ладони ты у Чоры! Ну-ка! (Садится. Задрав подол, показывает ноги во взду­тых венах.) Болят ноженьки у Чоры, стрептоцида нет у вас, а? Аспирина нет? (Не пускает от себя Машу.) Стой, белая моя, стой, золотая, все скажу, не бойся.

Маша. Я и не боюся! Пусти! Не хочу я!

Лавра. Гадай, Маш, чего ты!..

Другие женщины тоже заинтересовались.

Маша. А ты сколько берешь-то?..

Цыганка. Ай, сиди! (Не переставая изучать Машу.) Чора правду скажет. Бабка моя, мать, прабабка, все га­далки были, дочки гадалки, младшая, Шурка, ой стала хорошо понимать!.. Тебя Маша зовут, золотая моя, сын у тебя есть, муж есть...

Лавра (поражена, хотя только что сама называла Машу Машей). Ой! Маша! Все как есть говорит!..

Нина. Ой, а мне? Мне? Так хочется!..

Цыганка. Правду говорю, золотая, правду, что знаю — скажу, чего не знаю — врать Чора не будет!.. Много ты людям добра сделала, ой много!.. Дай один волос! (Выдергивает волос у Маши.) Дунь! Плюнь!.. Фу! Волос, волос, дай твой голос! Не бойся, золотая, ру­ку дай... Платочек дай! Дунь, золотая!.. (Завязывает во­лосок в узел платка, кладет зеркало на ладонь и т. п.) Чора, ой, может худо сделать, плохо сделать, тебе не сде­лает... Глянь! (Показывает на зеркальце.) Кого увидеть хочешь? Врага своего? Любимого своего?..

Маша (сбитая с толку, как и все). Любимого давай...

Нина. Потом я, потом я! Насчет Вани...

Лена (весело). Брехня! Все брехня!..

Цыганка (Лене). Тихо! Любимого увидишь, детей увидишь, внуков увидишь... Внуки твои, Мария, ой! (Остановилась и закрыла глаза.) Счастливые будут внуки твои! Вижу! Вижу! Не бойся ничего!.. Иди! (Отталкивает Машу и сажает на ее место Лавру.)

Саввишна. Ой, сербиянки, они умеют! Они пони­мающие! Матери моей еще, помню, одна гадала — у!..

Лена (смеется). Брешут, брешут!..

Тамара. Мам, я тоже хочу!..

Нина. Сейчас я, я!..

Галина Дмитриевна (заволновалась тоже). А может, ее сюда?.. В вагон, а?..

Нина. Да вы разве верите? Вы ж партийная!..

Саввишна. Что не верить? Они точно говорят, сер­биянки-то! Сейчас мы сюда ее, сейчас!..

Галина Дмитриевна (смущена). Ну, не то что верю, но... Саввишна! Сюда ведите!

Ирина. Мама! Ты что, тоже будешь?

Галина Дмитриевна. Ира, успокойся!

Ирина. Ну, я тогда вообще не понимаю!

Галина Дмитриевна. Не понимаешь — иди по­гуляй!

Лена смеется в лицо Ирине, Ирина уходит.

Цыганка (Лавре). Любит он тебя, помнит, ревнует, ой, ревнует! Но какая-то вьется там вкруг него, вьется! Но он о тебе, о тебе думает...

Лавра. Я ей повьюсь!..

Цыганка. Ничего, красивая, ничего, о ревности ду­май, о смерти не будешь думать! Сахаринчику нет у вас, золотки?

Саввишна. В вагон, в вагон просим, там тоже хо­тят...

Маша (задумывается, достает из лифчика деньги). Внуки какие-то, не поймешь ничего...

Лавра. Нет, ты скажи, кто это вьется?

Цыганка. Все, все, хорошая, живи, не бойся... (Саввишне.) Иду, мать, иду. Чора все скажет... Стрептоцид, аспирин есть?.. Ай, спасибо, белая моя! (Маше.) Стой! (Достала карты, вынула на Машу — одну-другую, пово­рожила.) Давай, все хорошо тебе сказала! Будет тебе ра­дость в жизни!..

Саввишна ведет Цыганку, подсаживает в вагон. Ива моет Глухоне­мого. Дети прикованно следуют за Цыганкой.

Нина. Лавруш! Лавруша! Ну, хорошо тебе сказала-то?..

Лавра. Что, маленькая?.. Хорошо!.. Лучше неку­да!.. Машк! Давай!..

Маша. Да ну, хватит, у меня аж хмель весь выско­чил... Наговорила чего-то! Внуки!

Лавра. Да ну, чего ты, Маш! Что ж, внуков у тебя не будет? Подумаешь! Ты вечная, Маш! Точно!.. О! Наш чего-то торопится! Командующий!.. Маш!..

Быстро идет озабоченный Есенюк.

Есенюк (назад). Да побыстрей, побыстрей делайте! Некогда!

Лавра (бросается и виснет на нем). Пашенька! Го­лубчик ты наш! Глянь, что у меня есть!..

Есенюк. Да ты что! Пусти!.. О, напровожались уже!.. Пусти! Тут, понимаешь, неизвестно чего, а они...

Лавра. Да ладно, Паш! На-ко, лучше! За ребят, за летчиков!

Тамара (прикрывая вместе с Саввишной Цыганку). Паш! Где ж ты все ходишь-то?..

Есенюк. Я, Томочка, хожу где надо! Погоди, Лав­ра!.. Значит, так! Тихо! Слушать мою команду!.. Да че­го у вас там?

Саввишна. Ничего, ничего, ты командуй!

Есенюк. Так, значит! Через полчаса прицепляют па­ровоз, будут перегонять через станцию. А там народу — толпы-ы! Смерть! Все ехать хотят! На южном направле­нии прорыв опять сделан! Поняли? Они эшелон разнесут, народ-то! Сутками сидят! А нам куда? У самих под за­вязку!.. Так что всем по местам находиться! Окна, двери закрыть, молчком сидеть, никого не пускать! Ясно? Народ валом кинется, а мы запечатанные — груз, и все!.. (Лене, которая остановилась перед ним и смеется.) Ты что? Черт, ненормальные все!..

Маша. Мы продуктов хотели пойти поменять...

Есенюк. Никуда! Вы уж скоро самих себя сменяете! В Суходольской отоваримся как надо, потерпите!.. Все поняли? А тут чего? (Хочет сорвать одеяло, из-за него появляется Ива.) Так! Еще надумали!.. А ну, кончать эту баню! Тамбур освободить! Совсем уж, что ли?.. На! (Бросает Иве документы Глухонемого.) И чтоб духу его не было!.. Тамбур в проволоку возьмем, а то сюда насядут!.. Баню придумали!.. Юрка! Ты где?.. Юрк! К пер­вому вагону беги, проволоку неси, понял?

Ива. Я прошу его не трогать. Человек болен.

Есенюк. Чего? Не хватало!..

Маша. Правда, пускай, Паш, мы уж привыкли.

Лавра. Да это ж Герасим и Муму! На вот лучше!..

Саввишна (тоже вступилась). Он безвредный, Паш! Убогий! За убогого бог простит!..

Есенюк. Да вы что все? Белены объелись? «Убо­гий»! «Бог»!... Он чей, убогий-то? Ничей? За него кто отвечает? Никто? Выходит, опять Есенюку отвечать? А Есенюку хватает, родненькие мои! Есенюку вот так! Вдох-выдох сделать! (Лавре.) Муму еще какую-то! Не до питья тут! (Берет у Лавры флягу, нюхает.) Муму! Тут голова, понимаешь, распухла! (Быстро делает глоток и вытаращивает глаза.) Ух! Авиация!.. Хо-хо-хо!..

Ива. Одну минуту. Вы сказали: ничей...

Есенюк. Что?.. Я сказал: духу чтоб его не было!..

Ива. Минутку, не кричите. Вы сказали: ничей, вам отвечать?.. Так пусть будет мой. Вам отвечать не надо.

Есенюк. Та-ак! Это что же? Слыхали?.. Ну, вы ме­ня доведете! (Иве.) Может, еще свадьбу сыграем?..

Ива. Я не люблю, когда мне говорят «эй»... Может, и сыграем, я незамужняя.

Лавра. Вот это Ивушка! Я понимаю! Маш!..

Есенюк. Одурели совсем!.. Освободить тамбур! Не­медленно! И все!

Лавра. Паш! Не расстраивайся! (Оттесняет Есенюка.)

Есенюк. Да как не расстраиваться!.. (Снова, уже чуть не силой, берет фляжку, делает глоток.) Ух, авиация! По местам, сказал! Окна, двери!.. (Заглядывает в вагон и видит Цыганку.) А эт-то что такое?.. Да вы что мне делаете из эшелона-то? Табор?.. А ну, давай отсюда! У меня ценный груз, а они выдумали! Скоро всех убогих соберут! Как на паперти!.. Гаданья! Я вам сам погадаю! Разнесут вон к черту, если порядка не соблюдаете. Вот и все гаданье!

Цыганка. Ухожу, золотой, ухожу, не кричи! Не со­бака ты, человек, зачем как собака?.. Ноги болят у Чоры. Аспирина нет?

Есенюк. Я тебе дам собака! Я те дам аспирин! А вы по местам все!.. (Уходит за Цыганкой.)

Саввишна. Раскомандовался, командир!

Нина. А я-то не успела! Сань! Догони ты ее!

Саня. Да обожди ты, ма! Куда теперь!

Тамара. И мне не сказала! Долго еще мучиться?

Саввишна. Да про это, доченька, я сама тебе уга­даю!..

Между тем Ива помогает отмытому, посвежевшему Глухонемому спуститься на землю.

Лавра. Ну Ива! Ну тихоня!.. Молодец! Глянь, а он ничего! Герасим-то! Куда мы глядели, Маш?

Ива. В нашей технической библиотеке меня все зо­вут старой девой. А я просто с четырнадцати лет живу одна... Вот так, вот так... Я все делаю сама и только для себя самой. Завариваю чай — для себя одной, поку­паю билет в кино — один, для себя одной, стираю — толь­ко для себя одной. Делаю зарядку, берегу здоровье, а зачем мне мое здоровье? Не знаю...

Дата добавления: 2015-05-29