Джейн Болейн. Дворец Уайтхолл, 11 января 1540 года

АННА

Дворец Уайтхолл, 11 января 1540 года

Сегодня замечательный день, я поистине ощущаю себя королевой. Сижу в королевской ложе, недавно возведенной в Уайтхолле, а внизу, на ристалище, — чуть ли не половина благородных английских рыцарей, да еще джентльмены из Франции и Испании прибыли показать себя и снискать мою благосклонность.

Да-да, мое расположение! В душе я по-прежнему не очень уважаемая, не самая хорошенькая и милая из девушек Клеве, но я — королева Англии. Просто удивительно, какой величественной и прекрасной я кажусь с короной на голове.

Новое платье тоже прибавляет уверенности. В английском стиле, с низким вырезом, никаких муслиновых шарфов до подбородка. Хоть я и слишком обнажена, зато не выделяюсь среди других дам, даже не скажешь, что я при дворе недавно. Французский чепец пришлось немного надвинуть на лоб — спрятать волосы. Он такой легкий, я с трудом удерживаюсь от желания вскинуть голову, засмеяться, меня переполняет ощущение свободы. Все-таки не стоит слишком меняться, слишком вольно себя вести. Мать в ужас бы пришла от моего вида. Я не хочу подводить ни ее, ни мою страну.

Юноши скачут верхом вокруг арены, улыбаются мне с особой теплотой. Но я тщательно блюду свой долг. Призов дождутся только те, кого уже отметил король. Леди Рочфорд — надежный советчик в таких делах, она предупредит, если я ненароком обижу кого-нибудь, поможет избежать и куда большей опасности. Необходимо помнить: королева Англии выше слухов и сплетен. На таком же турнире двое придворных носили шарфы королевы, дело дошло до ареста за супружескую измену, и королева кончила жизнь на плахе.

Двор об этом и не вспоминает. Те, кто давал показания и объявлял приговор, сегодня здесь, на турнире, сияют от счастья, распоряжаются на арене, а те, кто сумел спастись, Томас Уайетт например, улыбаются новой королеве, как будто не видели на моем месте трех предшественниц.

Турнирная арена огорожена разрисованными щитами, размечена полосатыми шестами, зеленый с белым — цвета Тюдоров, на каждом флагштоке вьется знамя. Тысячи нарядно одетых людей ждут праздника. Разносчики предлагают товар, цветочницы выкрикивают цены, повсюду держат пари, и монеты со звоном переходят из рук в руки. Горожане вопят «ура!», стоит только поглядеть в их сторону, их жены и дочери машут косынками, орут: «Добрая королева Анна!» — когда я поднимаю руку, благодаря за внимание. Мужчины бросают шапки в воздух, выкрикивают мое имя. Не иссякает поток лордов и простых дворян, идущих к королевской ложе; они склоняются к моей руке, представляют жен, приехавших в Лондон только ради турнира.

На арене свежий, чистый, влажный песок, благоухают тысячи букетов. Вот лошади переходят в галоп, замирают на месте, встают на дыбы, роют копытами золотой песок. Великолепны рыцари в доспехах — полированные латы украшены тонкой резьбой, инкрустированы драгоценными металлами, сияют серебром. Знаменосцы несут флаги из блестящего шелка с вышитыми девизами. Многие участники турнира явились инкогнито, с опущенным забралом. Они бросают вызов под неизвестными, вымышленными именами, некоторых сопровождают барды, готовые поведать в стихах печальную историю рыцаря или пропеть балладу, пока турнир еще не начался. Я побаивалась — целый день будут сражаться, я ничего не пойму, но оказалось, турнир прекраснее любого представления. На арене изумительные кони, всадники во всем великолепии, тысячи горожан выкрикивают приветствия.

Рыцари медленно проезжают по арене. В их честь перед началом турнира разыгрывается целое действо. В центре — сам король, он одет рыцарем из Иерусалима. Лошади, задрапированные голубым шелком, вытягивают на арену повозку, в ней мои придворные дамы в маскарадных костюмах. Наверно, имеется в виду море. Но при чем тут дамы? Это выше моего разумения. Впереди лучезарно улыбается, прикрывая глаза ладонью, малютка Китти Говард. Можно предположить, она русалка или, может быть, сирена. Конечно, она закутана в белый муслин, что должно изображать морскую пену, ткань случайно сползла, открыв прелестное плечико, будто девушка выходит из моря нагая.

Когда у меня будет получше с языком, я поговорю с ней — девушке следует думать о своей репутации, о скромности. Она еще ребенком осталась без матери, а отец, беспечный мот, живет далеко, в Кале. Ее воспитала мачеха отца, Джейн рассказала мне. Вот почему ее некому предостеречь, а ведь король всегда начеку, заметит любое нарушение приличий. Ее наряд вполне позволителен как часть представления, но то, что обнажилась худенькая белая спина, совершенно недопустимо.

Дамы танцуют посреди арены, делают реверансы, потом сопровождают короля к моей ложе. Улыбаясь, протягиваю ему руку для поцелуя, словно мы тоже часть представления. Толпа вопит от восторга. Теперь моя очередь сделать реверанс, усадить короля на широкое крепкое сиденье, возвышающееся над моим местом. Леди Джейн позаботится, чтоб ему подали бокал вина и сласти. Она кивает — пора и мне садиться.

Придворные дамы отступают перед рыцарями в темных доспехах, они выезжают на арену, над ними развевается знамя цвета морской волны, можно вообразить прилив или отлив, в общем, что-то из царства Нептуна. Я, конечно, невежда, раз не все понимаю, но вряд ли это сейчас имеет значение — всадники скачут вокруг арены, а герольды выкрикивают их титулы, и толпа одобрительно ревет, приветствуя начало турнира.

Зрители едва поместились на сиденьях, расположенных ярусами, самые бедные втиснулись между рядами. Каждый раз, когда очередной рыцарь проезжает мимо меня, чтобы продемонстрировать свое вооружение, толпа разражается воплями одобрения. «Анна! Анна Киевская!» — снова и снова. Я встаю, улыбаюсь, машу в ответ. Не знаю, чем я заслужила, но как чудесно видеть — народ Англии принял меня столь же естественно и свободно, как я его. Король тоже встает, берет мою руку на виду у всех.

— Умница, — роняет он, выходя из ложи.

Я оборачиваюсь к леди Джейн Болейн: надо ли мне идти за ним? Она качает головой.

— Король пошел поговорить с рыцарями, ну и с девушками, конечно, тоже. Оставайтесь на месте.

Вижу, король появился в своей ложе как раз напротив моей. Он машет рукой, я машу в ответ. Он садится, и я сажусь вслед за ним.

— Вы всем поправились, — тихонько шепчет мне лорд Лиль.

Я схватываю смысл даже по-английски.

— За что?

— За то, что вы молоды. — Он ждет, пока я кивну в знак понимания. — За то, что вы родите сына. Вы хорошо выглядите, улыбаетесь, машете в ответ на приветствия. А им нужна хорошенькая, счастливая королева, и им нужен наследник.

Я слегка пожимаю плечами — до чего простые желания у этих непостижимых людей. От меня требуется только быть счастливой? Это нетрудно, никогда в жизни я не была так счастлива. Неодобрение матери, гнев брата — все отодвинулось далеко-далеко. Тут у меня есть права, есть собственное место, свои друзья. Я — королева великой страны. Король — владыка непредсказуемый, даже я понимаю: двор нервничает, но можно постараться это изменить. Необходимо обеспечить стабильность, я бы посоветовала королю быть поспокойнее. Ясно вижу мою жизнь здесь. Я — королева, и я знаю, у меня все получится. Улыбаюсь лорду Лилю. Что-то он последнее время редко показывается, и где его обычное добродушие?

— Спасибо, я постараюсь.

Он кивает.

— Вы здоровы? — спрашиваю я неловко. — Счастливы?

Он, кажется, смущен моим вопросом.

— Гм, да. Да, ваша светлость.

Ищу слово.

— Неприятности?

Ясно вижу — по лицу пробегает тень, ему хочется мне довериться. Но нет.

— Никаких неприятностей, ваша светлость.

Он смотрит на противоположную сторону арены. В королевской ложе лорд Томас Кромвель что-то нашептывает на ухо королю. При дворе всегда интриги, одни фавориты сменяют других. Наверно, лорд Лиль чем-то задел короля.

— Знаю, вы добрый друг.

— Да хранит Бог вашу светлость, что бы ни ждало нас впереди.

Король встает, подходит к краю ложи. Опирается на пажа — из-за хромой ноги. Поднимает над головой латную рукавицу. Толпа замирает, все смотрят на величайшего короля, самого себя провозгласившего королем, императором и главой церкви. Ловко выбрав момент, когда все взгляды обращены на него, Генрих кланяется мне, указывает рукавицей на меня. Толпа воет от восторга. Открывать турнир буду я.

Встаю со своего кресла с золоченым балдахином. Ложа со всех сторон затянута бело-зеленой тканью — это цвета Тюдоров, везде мои инициалы, везде мой герб. Инициалы прежних королев остались только с изнанки, их не стоит показывать. Двор, народ, сам король сговорились забыть о моих предшественницах, и не мне напоминать о прошлом. Этот турнир — в честь меня, словно я первая жена Генриха.

Поднимаю руку. Арена замирает. Роняю перчатку. Почуяв шпоры, кони бросаются вперед с противоположных концов ристалища. Двое всадников, гремя латами, несутся навстречу друг другу. Тот, что слева, лорд Ричман, опускает копье, нацеливается. С ужасающим звуком, словно топор входит в дерево, копье попадает противнику прямо в середину нагрудника и вышибает его из седла. Лорд Ричман доезжает до противоположного конца арены, оруженосец ловит коня, а его светлость поднимает темное забрало и смотрит на поверженного противника.

Одна из придворных дам, леди Лиль, вскрикивает, вскакивает с места.

Молодой человек неуверенно поднимается, ноги у него заплетаются.

— Он ранен? — спрашиваю я шепотом у леди Рочфорд.

Она жадно всматривается.

— Кажется, ранен. — Она ликует. — Это жестокий спорт. Он знал, что рискует.

— А есть здесь… — Я не знаю, как по-английски «доктор».

— Он идет сам. Нет, он не ранен.

С него сняли шлем. Бедный юноша, он бледен как полотно. Кудрявые волосы потемнели от пота, прилипли ко лбу.

— Это Томас Калпепер, — объясняет леди Рочфорд. — Мой дальний родственник. — Она лукаво улыбается. — Очень красивый мальчик. Леди Лиль дала ему залог, он известный дамский угодник.

Рыцарь делает несколько нетвердых шагов в нашу сторону, отвешивает низкий поклон. Оруженосец поддерживает его за локоть, помогает выпрямиться.

— Бедный мальчик, — говорю я. — Бедный мальчик.

— Для меня честь даже упасть ради вас.

Он говорит неразборчиво — губы разбиты. Потрясающе красивый юноша. Меня воспитывала суровейшая из матерей, но, несмотря на это, меня пронзает внезапное желание увести его с турнира и хорошенько вымыть.

— С вашего позволения, я снова буду сражаться в вашу честь. Может быть, завтра, если смогу сесть в седло.

— Только будьте осторожны.

Милая, жалобная улыбка — и он, прихрамывая, отходит.

Первый победитель турнира пускает лошадь легким галопом вокруг арены, держит копье стоймя. Его приветствуют благодарные возгласы выигравших зрителей. Смотрю на своих дам. Леди Лиль пожирает влюбленными глазами уходящего юношу. Екатерина Говард в плаще поверх маскарадного костюма тоже глядит ему вслед из глубины ложи.

— Прекратите! — Необходимо научиться приказывать придворным дамам. Они должны вести себя так, чтоб даже моей матери не к чему было придраться. Королева Англии и ее дамы — выше подозрений. Нечего нам таращиться вслед этому юному красавчику. — Китти, немедленно оденься! Леди Лиль, где его светлость ваш муж?

Обе кивают, Екатерина исчезает. Снова усаживаюсь на трон, а на арену тем временем выезжают победитель и бросивший ему вызов соперник.

Очередная история в стихах оказалась очень длинной, к тому же на латыни, и моя рука сама потянулась к карману, где лежит письмо от Елизаветы, шестилетней принцессы. Я без конца читала и перечитывала письмо, все поняла, почти выучила наизусть. Она дает обещание оказывать мне почтение как королеве и покорнейше подчиняться как матери. Я чуть не плачу — бедная девочка, сочиняла эти длинные торжественные фразы, снова и снова переписывала, пока почерк не стал аккуратным, как у королевского писца. Конечно, она надеется жить при дворе, и я думаю, ей можно позволить приехать. Некоторые мои фрейлины не многим ее старше. И до чего же приятно будет иметь ее при себе! Кроме того, она живет почти одна в собственном доме, только с няньками и гувернантками. Неужели король не захочет? Как было бы хорошо, если бы она росла под моим присмотром!

Гремят фанфары, всадники салютуют королю, а он ковыляет через поле к моей ложе. Пажи бросаются открывать дверцы, он забирается по ступеням, двое юношей подпирают его с двух сторон. Я уже знаю достаточно — его злит, что все это происходит на глазах у стольких людей. Он смущен, унижен, значит, первым делом постарается унизить кого-нибудь другого. Я приветствую его реверансом. Никогда не знаю, надо ли протянуть руку для поцелуя. Сегодня, перед восторженной толпой, он притянул меня к себе, расцеловал в обе щеки, потом поцеловал в губы. Такие вещи он понимает — народ надо порадовать.

Он садится, я остаюсь стоять.

— Калпепер получил недурной удар, — говорит король.

Я не вполне поняла, поэтому не ответила. Повисло неловкое молчание, моя очередь что-нибудь сказать. Судорожно вспоминаю английские слова. Наконец выдавливаю:

— Вы любите сражаться?

Как он рассердился! Брови нахмурены, маленькие глазки горят яростью. Я сказала что-то ужасно неправильное, глубоко его обидела. Что я такого могла сказать?

— Извините, простите… — лепечу я.

— Люблю ли я сражаться? Любил бы, если б не был калекой. Меня мучит незаживающая рана, она и сведет меня в могилу. Может, я и двух месяцев не протяну. Мне больно стоять, больно ходить, больно ездить верхом, только дурак может этого не заметить.

Вмешалась леди Лиль:

— Ваша светлость, сир, королева только хотела спросить, любите ли вы сражения, то есть смотреть на сражения. Она вовсе не хотела вас обидеть. Она делает заметные успехи в английском, но, что поделаешь, маленькие ошибки неизбежны.

— Что поделаешь, если она глупа как пень? — орет он в ответ.

Он брызжет слюной, но она даже не вздрогнула. Спокойно присела в реверансе, не спешит подниматься. Король молча оглядел ее да так и оставил в неудобной позе.

— Я люблю смотреть на сражения, это единственное, что мне осталось, — говорит король с горечью. — Откуда тебе знать — я был величайшим бойцом, брал верх над всеми, и не один раз, а на каждом турнире. Сражался под маской, мне никто не поддавался, противники бились в полную силу, и все равно я брал верх. Я был первым рыцарем Англии. Никто не мог меня победить. Не вылезал из седла целый день, сломал десятки копий. Можешь ты это понять, тупица?

В ужасе киваю. Он говорит так быстро, так сердито, я почти ничего не разбираю. Пытаюсь улыбнуться, но губы дрожат.

— Никто не мог со мной сравниться. Ни один рыцарь. Я был величайшим бойцом в Англии, а может, и во всем мире. Непобежденным. Я мог сражаться весь день, танцевать всю ночь, а на следующее утро поехать на охоту. Ты ничего не знаешь! Ровно ничего! Люблю ли я сражаться? О господи! Я — цвет рыцарства, любимец народа, герой каждого турнира. Никто не мог со мной сравниться!

Я — величайший король со времен Круглого стола! Я — легенда!

— Это нельзя забыть! — Леди Лиль решилась поднять голову. — Вы величайший рыцарь всех времен. Даже сейчас нет никого, кто мог бы сравниться с вами. Вам нет равного. Никто из нынешних с вами не сравнится.

— Гм, — бурчит король, и воцаряется молчание.

Король сидит, уставившись взглядом в пол. Неловкая пауза затягивается. На арене некому нас отвлечь. Все ждут — я скажу наконец мужу что-нибудь приятное.

— Встаньте же, — сварливо говорит король леди Лиль. — А то ваши старые колени совсем затекут.

— Я получила письмо, — пробую сменить тему, обсудить не такой спорный вопрос.

Король пытается улыбнуться. Но видно — он сердит на меня, его раздражает мое произношение, неуверенная речь.

— Вы получили письмо. — Генрих грубо имитирует немецкий акцент.

— От принцессы Елизаветы.

— Леди, — поправляет он. — От леди Елизаветы.

Медлю в нерешительности, потом покорно повторяю:

— От леди Елизаветы.

Достаю свое драгоценное письмо, протягиваю ему:

— Можно ей жить со мной?

Он выдергивает письмо у меня из рук, я чуть не выхватываю его обратно, так хочу его сохранить. Первое письмо от моей маленькой падчерицы! Он щурит глаза, щелкает пальцами, паж подает очки. Отворачивается — народу незачем знать, что король Англии теряет зрение. Проглядывает письмо, сует его вместе с очками пажу.

— Это мое письмо.

— Я сам отвечу.

— Она может приехать?

— Нет.

— Ваша милость, умоляю.

— Нет.

Сомнения одолевают, но что-то подстегивает меня. Тяжелый кулак братца, такого же злого, избалованного мальчишки, как этот король, вбил в меня упрямство.

— Почему — нет? Она мне написала, попросила. Я хочу ее видеть. Так почему — нет?

Король встает, опираясь на спинку стула, наклоняется ко мне:

— Ее мать была на вас совершенно не похожа. Девочке не следует бывать в вашем обществе. Если бы она помнила свою мать, сама не стала бы просить. Так я ей и напишу.

Он топает вниз по ступеням, потом через арену в свою ложу.

Дворец Уайтхолл, февраль 1540 года

Я все ждала, пока длились турниры, что меня позовут к милорду герцогу обсудить наше дельце, но приглашения так и не последовало. Может, и он сейчас вспоминает тот достопамятный турнир, упавший платочек, смех ее друзей. Может, и он не в силах слышать трубы герольдов без того, чтобы на память не пришло побелевшее от отчаяния лицо. Ждет, наверно, чтобы турниры закончились и во дворце возобновилась нормальная жизнь. А уж тогда он меня призовет к себе.

Этот дворец — самое подходящее место для тайных заговоров: извилистые темные коридоры, укромные внутренние дворики, в каждом разбит маленький садик, где легко встретиться как бы невзначай, в каждом покое второй выход. Не скажу, чтобы мне были известны все секретные ходы, все тайные калитки, выходящие на реку. Даже Анна не все знала, даже мой муж, так часто тайком ускользавший из дворца.

Наконец герцог приказал явиться к нему после обеда. Я незаметно покинула залу и пошла кружным путем — вдруг кто за мной наблюдает. Молча, без стука вошла в его покои.

Он сидит у камина. Слуга уже убирает тарелки. Герцог обедал один, и сдается мне, блюда его были повкуснее, чем у нас в парадной зале. В этом новомодном дворце кухня совсем далеко, и еда порядком остывает, пока доберется до стола. Те, у кого во дворце свои собственные покои, предпочитают, чтобы им готовили прямо там. У герцога здесь, как и во всех остальных королевских дворцах, роскошная анфилада комнат. Только Кромвель устроился получше. Говарды всегда были и будут одним из знатнейших семейств королевства, даже если на троне не наша родня. Грязной работы всегда немало, а тут мы большие мастера. Герцог взмахом руки услал слугу и предложил мне вина.

— Можешь сесть, — позволил он.

По оказанному приему я сразу догадалась — дело предстоит тайное и опасное. Я пригубила вино.

— И как там, у королевы? — ласково начал дядюшка.

— Неплохо, — отвечаю я. — Она потихоньку учится говорить на нашем языке, день ото дня все лучше и лучше, теперь, кажется, уже почти все понимает. Некоторые об этом еще не догадываются, может, стоит им намекнуть?

— Спасибо за предупреждение. А как настроение?

— Всем довольна. Не похоже, чтобы скучала по дому, ей все интересно в Англии, все нравится. Добра к молоденьким фрейлинам, относится уважительно, но спуску не дает, показывает хороший пример. Так что все в порядке. Религиозна, но не чересчур.

— Молится на протестантский манер?

— Нет, как положено по уставу службы короля. Соблюдает все в точности.

Он кивает.

— В Клеве вернуться желания не испытывает?

— Ни разу об этом и не упоминала.

— Странно.

Молчит выжидающе. Он всегда так делает. Хранит молчание, пока собеседник не почувствует — надо что-то сказать.

— Сдается, они с братом не слишком ладили, — наконец не выдерживаю я. — Мне кажется, отец ее любил, но в конце жизни много пил и был болен. Брат уже тогда, похоже, занял его место и прибрал всю власть к своим рукам.

Снова кивок.

— Значит, добровольно от трона не откажется и домой не отправится?

— Ни за что. — Я решительно качаю головой. — Ей нравится быть королевой, она мечтает стать хорошей матерью детям короля. Ей хотелось бы, чтобы принц Эдуард рос с нею. Страшно разочарована, что нельзя повидать прин… леди Елизавету. Надеется, конечно, родить своих, но при этом не прочь собрать вокруг себя всех остальных детей короля. Полна планов — и все о жизни здесь, о будущем здесь. Добровольно не уйдет, даже не думайте.

Он разводит руками:

— Ни о чем таком и не думаю.

Теперь я молчу выжидающе — пусть объяснит, зачем позвал.

— А эта девочка, наша Екатерина, она королю по нраву пришлась, как ты считаешь?

— И немало. Она по-умному себя с ним ведет, сообразительна не по возрасту. Очень хорошо обучена. Свежа, нежна и совершенно невинна, а выставляется не хуже последней шлюхи.

— И впрямь неплохо. Честолюбива?

— Нет, но жадна.

— Ей и в голову не приходит, что король и раньше уже женился на придворных дамах своих предыдущих жен?

— Она совершенная дурочка. Научилась флиртовать, ей это страшно нравится, но метит в комнатные собачки, не более того.

— Почему так? — Он явно заинтересован.

— О будущем не думает, все мысли — не дальше следующего маскарада. На задние лапки встанет, если кто сладким поманит, но ей и в голову не приходит, что можно научиться серьезной охоте и добыть главный приз.

— Интересно. — Улыбка обнажает желтоватые зубы. — С тобой всегда занятно разговаривать, Джейн Болейн. Итак, вернемся к королю и королеве. Я его провожаю в ее покои чуть ли не каждую ночь. Как ты думаешь, дело сладилось?

— Нам всем кажется, что нет, — понижаю голос, хотя в комнате, кроме нас двоих, никого. — Он, похоже, потерял мужские достоинства.

— Почему ты так думаешь?

— Уже в последние месяцы с Анной так было. — Я пожимаю плечами. — Мы все это знаем.

Он хохочет.

— Да, теперь мы все это знаем.

Георг, мой Георг, во время судебного процесса рассказал всему свету, что король Англии ничего не может в постели. Характерно для Георга: когда ему уже нечего было терять, он произнес непроизносимое, то единственное, что должно оставаться тайной. Даже на пороге эшафота мужество его не покинуло.

— А король выражает свое недовольство? Королева знает, что она ему не особо по вкусу?

— Он с ней довольно обходителен, но холоден. Как будто ему и думать о ней не слишком приятно. Его сейчас вообще мало что радует.

— Думаешь, у него есть кто-то на стороне?

— Он стар, — начала я, но остановилась, поймав острый взгляд герцога и вспомнив, что тот куда старше короля. — Это, конечно, Генриху бы не помешало, но рана в ноге мучает, заметно хуже стало в последнее время. И запах усилился, и хромота куда виднее.

— Я тоже обратил внимание.

— У него запоры.

Герцог скорчил физиономию.

— Это всем известно.

Состояние королевской прямой кишки было непрестанной заботой всего двора. Чем сильнее запор, тем хуже настроение Генриха.

— И она ничего не делает, чтобы его увлечь.

— Расхолаживает его?

— Не то чтобы расхолаживает, но и ничем, похоже, ему не помогает.

— Она что, с ума сошла? Если хочет остаться его женой, ей нужно поскорее обзавестись сынком.

Медлю с ответом.

— Думаю, ей присоветовали не быть слишком легкомысленной и игривой, — не могу сдержать смешок в голосе. — Ее мать и братец сами держатся строго и ее, думаю, в той же строгости воспитали. Больше всего на свете королева заботится о том, чтобы супруг не посчитал ее слишком пылкой вертихвосткой.

— Что они себе воображают? — Герцог тоже не может удержаться от смеха. — Подсунули королю глыбу льда и рассчитывают, он им будет благодарен? Получается, она все еще девица? — Он снова посерьезнел. — Он еще ничего не добился?

— Да, сэр, я почти уверена.

— И она по этому поводу нисколько не волнуется?

— Она ни с кем по душам не разговаривает. — Я отпила глоток вина. — Насколько мне известно. Может, она со своими старыми фрейлинами эти дела обсуждает на их языке, да только не похоже. И по углам никто не шепчется. Должно быть, слишком стыдлива. Или слишком осторожна. Верно, старается сохранить тайну — пусть лишь они с королем знают.

— Поведение, достойное одобрения, — сухо замечает герцог. — Хотя для женщин необычное. А с тобой поделиться не захочет?

— Может быть. А что вам нужно узнать?

Он помолчал, потом начал объяснять:

— Союз с Клеве теперь не так уж важен. Дружба Франции с Испанией заметно ослабла. Кто знает, вдруг они совсем перессорятся? А если они не союзники, значит, и нам объединяться с германскими лютеранами против французских и испанских папистов больше ни к чему. — Снова краткое молчание. — Король приказал мне отправляться во Францию, ко двору короля Франциска. Надо выяснить, насколько они еще близки с Испанией. Если король Франциск скажет, что до Испании ему больше нет дела, что он устал от их постоянного вероломства и пришла пора снова подумать о союзе с Англией, тогда дружба с Клеве нам не нужна, как ни к чему и королева из Клеве на английском троне. — Снова пауза, чтобы придать словам побольше значения. — В таких делах пустой трон предпочтительнее. Нам будет на руку, если король освободится и женится на французской принцессе.

У меня кружится голова, как часто бывает при разговорах с герцогом.

— Милорд, вы считаете, что король готов к союзу с Францией и дружба с братом королевы Анны ему ни к чему?

— Совершенно верно. Более того, дружба с Клеве становится помехой. Если Франция с Испанией на нас войной не идут, нам не следует слишком уж завязываться с этими протестантами из Клеве. Лучше войти в союз с Францией, а то и Испанией, быть с теми, кто играет по-крупному. Может, даже с Папой помириться. С Божьей помощью добиться прощения, восстановить старую веру и привести английскую церковь снова в лоно папства. Все возможно, когда имеешь дело с королем Генрихом. Во всем Тайном совете только одному человеку все еще кажется, что герцог Вильгельм Клеве нам совершенно необходим, так и тот человек падет с минуты на минуту.

— Томас Кромвель скоро падет? — Я едва перевожу дыхание.

— Самая важная дипломатическая миссия — прощупать почву во Франции — отдана мне, а не Томасу Кромвелю. Король со мной, а не с Кромвелем делится опасениями, что церковные реформы зашли слишком далеко. Кромвель предложил союз с Клеве. Кромвель устроил брак с невестой из Клеве, был главным посредником. Теперь выходит, что и союз ни к чему, и брак до конца не доведен. Королю клевская кобылка по вкусу не пришлась. Ergo (что, моя дорогая леди Рочфорд, означает «следовательно»), ergo от кобылки неплохо бы избавиться, а вместе с ней и от брака, союза и самого посредника, Томаса Кромвеля.

— И вы станете главным советником короля?

— Все возможно.

— И вы ему посоветуете вступить в союз с Францией?

— Если есть на то Божья воля.

— Говоря о Боге, он и с церковью помирится?

— С Римско-католической церковью, — поправляет он меня. — Если будет на то Божья воля, она снова к нам вернется. Я уже давно только об этом и мечтаю, а со мной вместе — половина страны.

— Значит, лютеранская принцесса нам больше не понадобится?

— Именно так. Она стоит у меня поперек дороги.

— Вам нужна другая претендентка?

Он ласково улыбается.

— Все может быть, все может быть. А вдруг король уже сам выбрал себе подходящую? Он уже кое на кого облизывается, а там, глядишь, ему в голову придет, что это не такая плохая идея.

— Малютка Китти Говард?

Он снова растягивает губы в усмешке.

— А что ждет королеву Анну? — Вопрос мой звучит слишком резко.

Долгое молчание.

— Почем мне знать? Может, согласится на развод, а может, придется ей умереть. Все, что мне известно, — она стоит у меня поперек дороги и лучше бы ей убраться.

— У нее здесь ни друзей, ни наперсников, — нерешительно начинаю я. — Большинство ее соотечественников отправились домой. От братца и матери совета и поддержки ждать не приходится. Ее жизнь в опасности?

— Только если она виновна в государственной измене… — Герцог пожимает плечами.

— О какой измене может идти речь? Она и по-английски толком не говорит, и не знает никого, кроме тех, кого мы к ней приставили. С чего бы ей плести заговоры против короля?

— Про это пока еще ничего не известно. Если понадобится, в один прекрасный день спрошу вас, получится ли из нее изменница. Тогда уж придется предстать перед судом и дать против нее показания.

— Ни за что, — в ужасе шепчу я.

— Разок уже пришлось, — отвечает он насмешливо.

— Ни за что.

Дата добавления: 2015-05-29