Млн.руб. 6 страница

– Дон Мельчиорре! – воскликнул священник, хватая руку патрона, чтобы поцеловать ее, однако вызвал у него только раздражение.

Уважаемый посетитель Каза Манцони не любил, когда его узнавали здесь и тем более пытались завести с ним разговор. Он окинул группу усталым взглядом, который остановился на Грегуаре Батае.

– Посетитель – француз… Кажется, он интересуется вами, – добавил священник заговорщическим тоном.

– Француз! – воскликнул дон Мельчиорре. – Ах да! Нужно быть французом, иметь утонченность и любопытство француза, чтобы заинтересоваться этим историческим и литературным памятником, который забросили наши соотечественники. Идемте со мной, молодой человек, – сказал он, взяв пораженного Грегуара за руку. – Я покажу вам неизвестные сокровища миланцев, которые, уверяю вас, иногда проявляют абсолютное безразличие к прекрасным вещам.

Итак, дон Мельчиорре пригласил своего нового протеже в комнаты, недоступные посетителям, даже не спросив у молодого человека, кто он такой и почему интересуется его персоной.

Грегуар не мог поверить, тот ли это дон Мельчиорре, который в течение десятилетий терпеливо строил империю оливкового масла, зерна и минеральной воды. Перед отъездом из Франции молодой финансист изучил объемное досье о промышленной деятельности ломбардского патриарха. Хоть дон Мельчиорре крайне редко позировал перед фотокамерами, на премьерах в «Ла Скала» он был всегда доступен для репортеров. Грегуар сохранил в памяти этот гордый вид, белую шевелюру, две глубокие морщины на щеках, придающие дону Мельчиорре сходство с Мефистофелем, особенно когда он хмурил густые брови. Без всякого сомнения, это было лицо авантюриста. Авантюриста с горящими синими глазами.

Они оказались в мрачной комнате с деревянным столиком посредине, на котором лежал огромный манускрипт. Старый итальянец вел себя здесь как дома. Он предложил посетителю выпить вина, выдержанного на апельсиновых корках. Затем они сели в массивные кожаные кресла, стоящие перед горящим камином, где тихо потрескивали дрова.

– Сейчас я вам кое-что расскажу, – начал дон Мельчиорре, по-прежнему не зная, кто находится перед ним.

Дон Мельчиорре был сложным человеком, впрочем, как и все противоречивые натуры, в которых уживаются одновременно жажда власти и стремление к аскезе, безграничный эгоизм и желание бескорыстно прийти на помощь своему ближнему.

Таким образом, в нем боролись две силы, одна из которых влекла его к бурной жизни, а другая призывала обратиться к внутреннему миру. Одним словом, дон Мельчиорре был в прямом смысле раздвоен, разделен между своей сумасшедшей мечтой накормить всю планету и навязчивой идеей оставить после себя на земле великое произведение. Но не просто произведение. Не имя в списке журнала «Forbes». Нет. Имя писателя, создателя, который воплотил бы свое существование, свою ничтожную телесную оболочку в проект, гораздо более значимый, чем он сам, который можно будет взять в руки, – в книгу.

Вот почему, когда он не занимался созданием агропромышленной группы первой величины (что занимало практически все его время), дон Мельчиорре неистово пытался написать книгу. Свою книгу. Настоящий шедевр. Граф Лампедуза на закате своей жизни создал чудесного «Леопарда». Почему же и он не может так? Он, способный рассказать множество историй и воплотить в них свои страсти и чувства.

После методичных исследований дон Мельчиорре нашел модель для подражания. Ему не пришлось искать долго, потому что возле Милана жил отец дона Камилло, знаменитого кюре, увековеченного в фильме Фернанделя с Джино Церви в главной роли.

Дону Мельчиорре, который безгранично обожал Манцони и его «Обрученных», не нравилась популярная литература. Вот почему, когда речь зашла о реставрации дома писателя и организации там его музея, содержащего личные вещи и манускрипты, хозяин группы «Verdi» стал сначала почетным, а затем и единственным меценатом проекта.

Взамен он попросил только об одной услуге, столь скромной, что ее оказали ему сразу и без препятствий: он хотел в любое время закрываться в одиночестве в кабинете Манцони, чтобы спокойно заниматься чтением манускрипта «Обрученных». Несомненно, он надеялся с трогательной наивностью вдохновиться его прозой и ощутить искру писательского таланта под своим собственным пером.

Не имеющему никаких способностей к музыке дону Мельчиорре никогда не приходила в голову мысль создать музыкальное произведение вслед за другим своим кумиром – Джузеппе Верди. Правильно это было или нет, но литература казалась ему более доступным жанром. Зная о том, что каждый день печатался поток книг, написанных знаменитыми и не очень знаменитыми людьми, рассказывающими о своей жизни и находящими издателя, чтобы излить свою душу на множестве страниц, дон Мельчиорре был убежден, что сможет написать так же хорошо, если не лучше. По правде говоря, он был в этом уверен.

Поэтому каждую субботу в 9:30 утра дон Мельчиорре, одетый в свободный льняной костюм, на несколько часов забывал о своей работе (он не брал с собой даже мобильный телефон), чтобы превратиться в автора значительного произведения. Он перелистывал таинственные страницы, написанные Манцони, пытаясь проникнуться их тонкостью, ритмом и грандиозностью, словно находя в этом пищу для своего будущего труда.

С раннего возраста, чтобы абстрагироваться от своей семьи и друзей, а затем, позже, от своего бизнеса, дон Мельчиорре привык размышлять на французском. Он выучил этот язык еще в Альпах, сразу после войны, когда городские власти отправляли туда подростков, даже самых бедных, кататься на лыжах. Благодаря нескольким сезонам в Бур-д’Уазан и относительно серьезным любовным отношениям с девушкой из Шамони, в семнадцать лет французский язык занял особенное место в его сердце.

Позже, когда дон Мельчиорре, занимаясь бизнесом, объезжал страны Европы, он отлично пополнил свой словарный запас и улучшил произношение. Теперь оп изъяснялся на хорошем языке с незначительным акцентом, выдававшим его ломбардское происхождение.

Поэтому он свободно заговорил с удивленным Грегуаром на его родном языке.

– Французы, – начал он, – это великая литературная нация. Вашим писателям воздвигают памятники. Не говорите мне нет. Я видел в Париже памятник Монтеню перед коллежем Франции и памятник Верлену в вашем чудесном Люксембургском саду. Еще я знаю, что есть памятники Бальзаку и Мориаку. Видите, я очень даже в курсе…

Стараясь скрыть свое волнение, Грегуар наклонил голову. Его не покидало ощущение, что он обманывает дона Мельчиорре. Узнав, зачем его ищет Грегуар, такой жестокий человек, как дон Мельчиорре, легко расправится с молодым человеком. Как выяснилось, патрон группы «Verdi», помимо рынка, увлекался еще и литературой, тогда как он, Грегуар Батай, помешанный на статистике, эконометрии и теориях инвестирования, не мог даже поддержать разговор с этим эрудитом. Дону Мельчиорре достаточно было спросить мнен ие Грегуара о том или ином французском романе, чтобы тот продемонстрировал свое ужасное невежество.

Но пока пожилой итальянец говорил, не задавая вопросов. Казалось, что от Грегуара ему нужно только одно – умение слушать. А молодой человек обладал этой способностью; он умел показывать собеседнику, что его слова – это слова Евангелия, если вообще не самого Бога.

– Я не буду просить вас цитировать Аполлинера, Пруста или Шатобриана, – сказал дон Мельчиорре. – Но сейчас вы находитесь в сердце современной Италии. Вы проникли к писателю XIX века. И какого писателя! Вы знаете «Обрученных», его шедевр? Я думаю, раз ваши ноги привели вас в этот дом, значит…

Опасаясь обнаружить истинные причины своего присутствия в Каза Манцони, а также свое невежество, Грегуар пошел ва-банк. Блеф всегда ему удавался.

– Я пытался прочитать «Обрученных» на французском языке, – ответил он, – но, очевидно, перевод был сделан очень плохо. Он невыразителен и тяжел для восприятия. Я убежден, что оригинал гораздо лучше, поэтому и хотел увидеть его, вдохнуть запах настоящего манускрипта Манцони, – сказал Грегуар и тут же поправился: – Мэтра Манцони, не имея, увы, возможности составить четкую картину этого шедевра из-за моего не очень хорошего итальянского.

– Тяжел для восприятия! В самом деле, перевод должен быть идеальным, – отметил дон Мельчиорре. Его глаза блестели, он оседлал своего любимого конька. – Позвольте вам заметить, что в начале XXI века тема «Обрученных» поразительно актуальна.

– Что вы имеете в виду? – спросил Грегуар, разыгрывая прилежного ученика, завоевывающего расположение профессора.

Блаженная улыбка расплылась по лицу пожилого человека.

– Ах… Двое безумно влюбленных, Ренцо и Лючия. Ренцо – бедный ломбардский крестьянин, живет в деревеньке, которая, кстати, находится недалеко отсюда. Если хотите, я вас туда провожу…

– С радостью! – прервал его Грегуар.

– Итак, у Ренцо нет ни су, но он молод, храбр и очень красив.

– А Лючия – дочь богатых родителей?

– Нет, вовсе нет. Она тоже простая крестьянка. И вот эти молодые люди открывают для себя самые простые вещи: любовь, справедливость, счастье. Но местный правитель дон Родриго против этого союза, потому что хочет заполучить Лючию. Он препятствует браку и преследует Ренцо.

– А что наводит вас на мысли о нынешней Италии?

Прежде чем ответить, дон Мельчиорре задумчиво потер подбородок:

– Восстание Ренцо против своего сеньора приняло огромные размеры. Тогда народ Ломбардии поднялся против своих принцев, потому что население голодало, а богатые жили припеваючи. И знаете, благодаря чему все улеглось?

– Нет.

– Благодаря чуме. Ужасной эпидемии, которая истребила Милан. Ей подверглись как богатые, так и бедные, словно восстанавливалась справедливость посредством зла. Сегодня нет чумы. Но появилось кое-что другое. Это налоговые агенты, которые рыскают повсюду, где создается богатство. Они губят процветающие предприятия, виноватые лишь в том, что однажды скомпрометировали себя связью с мафией или какой-нибудь политической организацией, как будто этого никогда не было в Италии!

– Вы хотите сказать, что…

– Я хочу сказать, что чума в современной Италии – это преследование настоящих патронов, тех, у кого на попечении находятся тысячи рабочих. Им препятствуют в управлении этой страной во имя священной экономической морали. Мы являемся страной черного рынка, страной комбинаций. Но вы француз, вы читали «Деньги» Золя, вы знаете лучше меня, что процветание рождается на земле с отличным перегноем, из кучи навоза. Служители правопорядка хотят задушить налогами любого, даже мелкого предпринимателя, и он вынужден думать, как освободиться от этого тяжкого бремени. Вот она – чума!

Грегуар не мог понять, как дискуссия, разгоревшаяся на литературной почве, вылилась в эту военную декларацию государству-кровопийце. За страстным поклонником литературы и музыки скрывался бизнесмен, который сам всего добился и хочет оставаться хозяином собственной судьбы.

– Возвращаясь к Манцони, – вновь заговорил пожилой итальянец легким певучим голосом, – следует упомянуть следующее. Развод матери, вещь крайне редкая в те времена, чрезвычайно его расстроила. Свое счастье она нашла с французом; с тех пор как я узнал об этом, слова «французский» и «счастье» были неразрывно связаны в моем сознании. Это побуждало меня всегда и везде стремиться к общению с вашей страной и соотечественниками.

– Спасибо, – скромно отреагировал Грегуар.

– Далее, кончина Манцони. Его провожал весь Милан. Принцы крови, официальные лица и кортеж из неизвестных. Но самое незабываемое – это реквием, который Верди сочинил в память о Манцони в 1874 году. Верди и Манцони – два моих кумира, – добавил дон Мельчиорре.

Воцарилось молчание. Грегуар Батай был очарован своим собеседником и, в свою очередь, стремился поддерживать эту болтовню столько, сколько будет нужно, чтобы установилась взаимная симпатия. В комнату вошла женщина лет пятидесяти. В руках у нее была лупа.

– Для вас, доктор, – произнесла она, протягивая прибор дону Мельчиорре.

Он поблагодарил ее и сразу же встал, чтобы подойти к столу, на котором лежал манускрипт.

Пожилой итальянец целиком, словно он был один, погрузился в чтение этой реликвии, с каждой страницей которой он обращался предельно осторожно. Грегуар остался сидеть в кресле. Каждая минута, проведенная с доном Мельчиорре, думал он, должна способствовать их сближению, придавать новым отношениям дружеский характер. Он слушал шелест переворачиваемых с определенным интервалом страниц, а старый патрон, с лупой в руке, изредка поглядывал на Грегуара.

Грегуар молчал. Он уважал то благоговение, с которым дон Мельчиорре предавался чтению прозы Манцони. Правда, чернила, которые когда-то были темно-синими, от времени давно побледнели.

Примерно через час Грегуар решил встать. Он хотел немного размять ноги, собираясь подождать на улице окончания этого экстатического чтения. Но дон Мельчиорре настоятельно попросил его остаться.

– Не уходите, мой юный друг. Мы еще ни о чем не поговорили. Вы в отпуске, не так ли?

– Да, – пробормотал Грегуар.

– Значит, у вас полно времени, и сегодня ваше время будет моим. Я закончу эту чудесную главу и отведу вас в ресторан «Bellini», который находится всего в двух шагах отсюда. Вы увидите, что наша кухня ничуть не уступает вашей. Здесь готовят реппе alia rabiata. Вам это непременно понравится!

– Отлично, – с улыбкой согласился Грегуар. – Если вы беретесь организовать мое время таким образом, я охотно скажу «да». Но будьте осторожны: если мне понравится дом, я могу там остаться!

Дон Мельчиорре посмотрел на него как-то странно, будто молодой человек, сам об этом не догадываясь, произнес магические слова, взволновавшие старого патрона, словно песня сирены или ария Верди.

– Сколько вам лет, молодой человек?

– Меня зовут Грегуар Батай. Следующей осенью мне будет тридцать два.

– Тридцать два года, – повторил дон Мельчиорре. – Вы чуть старше моей младшей дочери Орнеллы. Она очень красивая девушка. Я очень забочусь о ней.

Он еще раз повторил: «Тридцать два года», – словно хотел измерить дистанцию между молодостью и старостью, которая властвовала над ним, несмотря на то что он был еще силен и имел мечту, к которой стремился изо всех сил.

В полдень в ресторане «Bellini» было полно народу. Лучшие столики были взяты буквально приступом – все, кроме одного, расположенного недалеко от камина, – резервированного столика дона Мельчиорре. Его всегда оставляли свободным, даже если знали, что дон Мельчиорре не собирается сегодня приходить. Этот столик был священным. Традиция оставалась неизменной независимо от того, был дон Мельчиорре за границей или запирался дома, чтобы пережить очередной приступ подагры.

– Устраивайтесь, – произнес дон Мельчиорре, указывая рукой на кресло. – А я предпочитаю сидеть на твердом. Это лучше для моей спины. Это как лифт – я никогда не сажусь в него, только при крайней необходимости. Я всегда поднимаюсь по лестнице, даже на седьмой этаж. Люди отвыкли от физических упражнений. А потом они удивляются, что стареют раньше времени и у них все время что-то болит.

Грегуар молча согласился. У него возникло странное ощущение. Впервые оно появилось несколько часов назад, когда Грег увидел, как дон Мельчиорре входит в Каза Манцони. Но после того, как итальянец упомянул о своей дочери Орнелле и посетовал на отсутствие сыновей, Грегуар понял: дон Мельчиорре напоминал ему отца. Но того отца, которого у Грегуара никогда не было: разговорчивого, увлеченного, открыто высказывающего свои мысли и чувства, Дон Мельчиорре тоже был очарован этим молодым французом, о котором он ничего не знал и даже не пытался узнать в перерывах между минестроном, пармской ветчиной и пресловутыми реппе alia rabiata.

Однако Грегуар предупредил желание своего собеседника и, чтобы завоевать еще большее доверие, решил искренне все рассказать. Но вместо того, чтобы объявить, что он работает в инвестиционной организации, которая выискивает новые трансальпийские фирмы, он решил рассказать историю своей семьи. Он понял, что его крестьянское происхождение будет гораздо более эффективным ключиком к дону Мельчиорре, чем все его экономические дипломы и опыт работы в финансовой сфере.

– Мы принадлежим к одному миру, – начат Грегуар, пригубив марсалу.

– Правда? – удивленно спросил дон Мельчиорре.

– Больше, чем вы можете себе представить. Как вы думаете, где я родился?

Патрон «Verdi» изучающе посмотрел на него и задумался. Дон Мельчиорре любил играть, но ненавидел проигрывать.

– Я скажу, что это очень трудно, потому что ваш интерес к Манцони ставит вас в ряды начитанных интеллектуалов, но ваша манера решительно изъясняться свидетельствует о том, что вы принадлежите к миру движения, быстрых решений, креативной энергии.

Грегуар засмеялся своим заливистым смехом, который так нравился женщинам и обезоруживал самых подозрительных мужчин.

– Я не жалею о том, что задал вам этот вопрос, – сказал он. – От вас я узнаю о себе больше, чем от своих близких!

– Я ошибаюсь?

– И да и нет. Мой отец – крестьянин, живет в провинции Крез. Он фермер. Вместе с моими братьями они модернизировали свое хозяйство и производят молоко по самым современным технологиям.

– Что это значит? – заинтересованно спросил дон Мельчиорре.

– Они управляют своим делом так, словно это современное развивающееся предприятие. Однако промышленники предлагают за молоко смехотворные цены.

– Тогда наша встреча не случайна, – вслух подумал дон Мельчиорре.

Грегуар понял, что действовать нужно жестко, и решил завоевать благосклонность итальянского магната, играя на его чувствах.

– Я расскажу вам о своей семье. А потом скажу, кто я.

– Хорошо, – согласился дон Мельчиорре, и его лицо приняло обычное приветливое выражение. Этот мальчик решительно очаровал его.

– Отлично, – начал Грегуар. – Поскольку вы знаете и любите Францию, я попытаюсь рассказать вам о крестьянах, так как уверен, что эта тема вам незнакома. Я знаю, что в Италии склонны считать французскую агрокультуру сплошным бахвальством. Модернизация, машины и удобрения – вопреки американцам, которые хотели держать нас в пожизненной зависимости от их семян, мы стали могущественным экспортером.

– Но ваша ударная агропромышленная сила огромна! – воскликнул дон Мельчиорре. – Вы наделали хлопот американцам на русских, египетских, да и на всех остальных рынках!

– Да, но я хочу рассказать вам о реальной ситуации в деревне. После войны Франция насчитывала десять миллионов хозяйств. Знаете, сколько их осталось сегодня?

Патрон группы «Verdi» ненадолго задумался.

– Думаю, два или три миллиона.

– Менее трехсот тысяч, – ответил Грегуар, пристально глядя на своего собеседника, словно пытаясь измерить удивление в его глазах. – Во всех регионах, кроме равнины Бос, образовалась настоящая пустыня. Свиноводством занимаются только в Бретани, овощеводством – в Иль-де-Франс, выращиванием маиса – на юго-западе, разведением фруктовых садов – на юго-востоке. Вот так традиционное хозяйство приходит в упадок. Мелкие фермеры, любящие землю, привыкшие ездить в воскресные дни на ярмарки, напрямую продавая свой товар потребителю, – все это ушло. Старая добрая Франция со своей традицией вкусно поесть сейчас подверглась нашествию стандартной и безвкусной пищи. Разведение коров и кур осталось в прошлом. Сейчас все делают быстро и с минимальными затратами.

– Вы хотите сказать, что культ приема пищи во Франции исчезает? – спросил дон Мельчиорре с возрастающим возмущением.

– Найти дорогие и престижные рестораны, в которых вам предложат отлично приготовленные сытные и ароматные блюда, вы, конечно, сможете. Но те, кто отвечает за распределение звезд отелям и ресторанам, сталкиваются с тотальным снижением качества. Об этом никто не говорит, поэтому люди живут иллюзиями. Сегодня три звезды – это далеко не то же самое, что двадцать или тридцать лет назад.

Дон Мельчиорре слушал Грегуара очень заинтересованно. А когда тот прерывал свою речь, чтобы отправить в рот восхитительные ароматные ракушки с базиликом и пармезаном, буквально заваливал его вопросами.

– Вы хотели рассказать мне о своей семье, – подсказал итальянец.

Грегуар выпил большой бокал красного вина и почувствовал, как по всему телу разлилось приятное тепло.

– О семье… – задумчиво повторил молодой финансист, наблюдая за изящной официанткой, направляющейся к соседнему столику. – Знаете, – произнес он, – когда я был ребенком, каждый вечер после доения коров все жители деревни приходили к нам и выстраивались в длинную очередь. У каждого в руках был маленький серый бидончик. Мы с братьями наливали каждому по одному или два литра еще теплого молока, а отец в это время менял коровам сено. Это был ежедневный ритуал – такой же неизменный, как перезвон церковных колоколов, изгоняющий злых духов. Я не скажу, что мы были слишком религиозны, но звук льющегося в ведро молока и колокольный звон придавали нашим действиям что-то священное.

Дон Мельчиорре, чья религиозность была далеко не просто словами, молча склонил голову.

– Тогда мы чувствовали себя семьей, – продолжил Грегуар. – Летом была жатва, все собирались вместе, чтобы закончить сбор урожая до наступления сезона дождей. Одалживали друг другу машины и быков для пахоты. Когда речь шла о спасении урожая, все забывали о соперничестве. Если фермер болел, ему помогали всей деревней, а потом вместе праздновали сбор урожая.

– То, что вы рассказываете, напоминает мне Италию, – заметил дон Мельчиорре.

– Возможно, но, к сожалению, для Франции это больше не характерно. Наши аграрные профсоюзы говорят только от имени крупных агропромышленников. Меньшинство будет раздавлено. Вы, конечно же, слышали о Национальной федерации профсоюзов сельских предпринимателей?

– Конечно, – подтвердил патрон группы «Verdi».

– Долгое время она была единственной партией в странах народной демократии и бывшем Советском Союзе. Если бы зерно и тысячи литров молока не производились бесконечно, то не было бы никакого шанса остаться на плаву. Субсидии уходили у нас из-под носа, поэтому многие предприятия погибли. Таким образом, всего за полстолетия исчез миллион ферм. Именно поэтому моим родным пришлось заняться модернизацией. Им необходимо было любой ценой сохранить место на рынке.

– Но у вас же есть Жозе Бове, который вас защищает! – бросил дон Мельчиорре. – Ваша знаменитая «культурная исключительность»; о ней же кругом говорят. Я видел этого Бове, разрезающего гигантский рокфор на одной из демонстраций в США против «McDonald’s», кока-колы и прочего фастфуда.

Грегуар усмехнулся. Как и все крестьяне, он считал Жозе Бове воплощением недостатков современного общества. Можно было утверждать, что Бове действовал только ради своих личных интересов и заботился больше о собственном имидже, чем о защите крестьянских прав. Для Грегуара Бове являлся символом общества коммуникаций, который с большим энтузиазмом прыгал перед телевизионными камерами, чем работал.

– Мы исконно аграрная страна, – объяснил Грегуар, взвешивая каждое слово. – Своей самобытностью мы обязаны земле. Еда и роскошь – вот две наши национальные особенности. Но после быстрой модернизации исчезло все многообразие продуктов, обеспечивающих наше динамичное развитие и создающих наше богатство. Брюссель субсидировал производство зерна и молока, вот все и бросились в этот сектор, оставив продукты, не менее достойные, но менее рентабельные, потому что финансы на них не выделялись. Знаете ли вы, что Франция импортирует помидоры, горчицу, некоторые сорта курятины и баранины, которых у нас больше нет из-за того, что для их производителей не были созданы достойные условия? В результате узкоспециализированные хозяйства начинают постепенно исчезать. Основное внимание теперь уделяется концентрированию продуктов, тоннам зерна, гектолитрам молока и модифицированным культурам. Нашим крестьянам пришлось действовать как чиновникам, не сажая ни зернышка в землю, если это не будет спонсироваться Брюсселем. Тут кичатся либерализмом, но наша политика в области сельского хозяйства такая же, как в бывшем Советском Союзе.

Дон Мельчиорре не смог сдержать улыбки.

– Вашей семье пришлось отказаться от земледелия? – спросил он, вновь приняв серьезный вид.

Принесли сырную тарелку, и Грегуар, зачарованно наблюдающий за ножом официанта, который тонким и острым лезвием нарезал аппетитные кусочки, ответил не сразу.

– Моя семья не отказалась от земли, – заявил Грегуар, выпив второй бокал вина. – Сейчас наша ферма одна из самых крупных в регионе, потому что мы присоединили земли соседних крестьянских хозяйств, владельцы которых не могли заниматься ими самостоятельно. Но мы приступили к модернизации и взяли кредит. Вот что меня беспокоит. Ведь цены на молоко недостаточно высоки, чтобы получить прибыль, а выплаты по кредиту довольно солидные.

– Вы возглавляете семейный бизнес? Я правильно понял? – напрямую спросил дон Мельчиорре.

– Моя сфера деятельности гораздо шире. Я родился на земле, но занимаюсь финансами и агропромышленным бизнесом в странах Европы.

– Да, – вздохнул старый предприниматель. – Слишком большой Европы, по-моему. Польша, страны Прибалтики, а вскоре и Турция, босфорские европейцы…

Грегуар решил не вступать в дискуссию касательно вступления Анкары в Европейский Союз, поскольку дон Мельчиорре принялся рассматривать его с еще большим любопытством. Молодой финансист много бы отдал, чтобы узнать, что за мысли таились за этим высоким и спокойным лбом.

– Лучше всего, – объявил патрон группы «Verdi», откашливаясь, – если вы приедете ко мне. Мне тоже есть что вам рассказать. А особенно показать.

Билл Дженкинс приземлился ранним утром в Руасси. Он часто летал на «Конкорде» из Нью-Йорка в Париж и обратно, поэтому привык к скорости и комфорту супер-скоростного самолета. После ужасного происшествия в Иль-де-Франс он с содроганием думал о том, что могли испытывать несчастные пассажиры, находящиеся в том роскошном летательном аппарате. Продолжительное расследование закончилось тем, что на взлетной полосе была обнаружена металлическая деталь, которая предположительно являлась важной составляющей двигателя. Поэтому, как ни старался «Конкорд» стать величественным, уникальным самолетом мечты, соединяя в себе скорость и силу, его царствование закончилось. Он провалился. Было достаточно всего одного раза.

Ликвидация «Конкорда» навела Дженкинса на мысли о собственной жизни. Покидая Нью-Йорк на борту «Боинга», напоминающего скорее косатку, чем летящую птицу, он испытывал, непонятное беспокойство. В делах, которыми занимался Дженкинс, даже маленькая ошибка могла стать роковой. Ведь фирмы, подобные «Mosampino», тратили на исследования огромные суммы, поэтому Дженкинс во что бы то ни стало обязан был предоставить результаты своей деятельности.

За десять лет работы в этой организации Билл Дженкинс мог гордиться своими достижениями. Благодаря ему были распространены семена маиса, обработанные фипронилом для защиты культур от вредных насекомых. Когда СМИ активно выступали против рекламируемых «Mosampino» пестицидов, обвиняя их в гибели пчел и птиц, Дженкинс, находясь в Европе, смог противостоять этим нападкам и урегулировать конфликт.

Именно во Франции пестициды «Mosampino» постоянно становились объектом жестокой критики в средствах массовой информации. Дженкинс достаточно долго жил и учился в Париже, он объехал всю Францию с молодыми агропромышленниками и был хорошо знаком с политикой профсоюзов. В то время он понял одну пещь: критика в адрес изготовителя снижается сразу же, как только производительность ферм начинает расти и приносить отличный доход. Фермеры уже не думают о гибнущих пчелах, когда их собственный счет в банке набирает определенное количество нулей. Только экологические организации еще пытались подать голос, но происходило это очень неорганизованно, поэтому никто не обращал на них внимания. Такие люди, как Дженкинс, рассчитывали на нелепые выходки Партии зеленых во Франции, чтобы беспрепятственно провести свою политику, которую они вовсе не считали деструктивной…

Во время эпидемии коровьего бешенства Дженкинсу удалось прекрасно справиться с народными волнениями, например когда в «International Herald Тribune» появилась статья, упоминавшая о том, что подозрительный животный корм, распространявшийся по европейским фермам, поступал из филиалов «Mosampino». В США был зарегистрирован единственный случай коровьего бешенства. Тогда Дженкинс сумел замести следы, чтобы никто не узнал правду: на этой ферме «Mosampino» проводили испытания нового корма для животных.

Воспоминания о прошлых успехах придали Дженкинсу силы, и он больше не испытывал тревоги. Тем не менее Дженкинс знал, что в бизнесе, как и в управлении самолетом, может произойти нечто непредвиденное, и тогда на блестящее будущее можно не рассчитывать.

Пройдя регистрацию и закончив прочие формальности в аэропорту, американец прыгнул в такси и приказал отвезти себя в отель «George V». Он любил этот квартал с американской церковью и располагающимся неподалеку посольством США. В глубине души Дженкинс, как и большинство его соотечественников, был привязан к дому, комфорту и своим привычкам. Этот квартал Парижа был его Манхэттеном. И для того чтобы Дженкинс покинул его, нужна была веская причина.

Дженкинс набрал номер Грега Батая. Молодые люди договорились о встрече в конце недели – но тогда Грегуар еще не знал о том, что ему предстоит встреча с доном Мельчиорре.

Дженкинс поселился в номере на пятом этаже и попросил принести ему свежую финансовую прессу, английскую и французскую. Он приготовил себе ванну и открывал служащему отеля, который принес багаж и кипу газет, уже в халате.

Дата добавления: 2015-05-29