КНИГА II 2 страница

Тот же вывод, который делал Калигула применительно к фактам, Платон возводил в принцип для определения свойств человека, призванного к граж­данской деятельности или к тому, чтобы стать царем, принцип, поисками которого он занят в своей книге о Правлении. Но если верно, что великие государи встречаются редко, то что же тогда говорить о великом Законодателе? Первому надлежит лишь следовать тому образцу, который должен предложить второй. Этот — механик, который изобретает машину; тот — лишь рабочий, который ее собирает и пускает в ход. При рождении обществ,— говорит Монтескье,— сначала правители Республик создают установления, а затем уже установления создают правителей Республик.

Тот, кто берет на себя смелость дать установления какому-либо народу, должен чувствовать себя способным изменить, так сказать, человеческую при­роду, превратить каждого индивидуума, который сам по себе есть некое замкнутое и изолированное целое, в часть более крупного целого, от кото­рого этот индивидуум в известном смысле получает свою жизнь и свое бытие; переиначить организм человека, дабы его укрепить; должен поставить на место физического и самостоятельного существования, которое нам всем дано природой, существование частичное и моральное. Одним словом нужно, чтобы он отнял у человека его собственные силы и дал ему взамен другие, которые были бы для него чужими и которыми он не мог бы пользоваться без содей­ствия других. Чем больше эти естественные силы иссякают и уничтожаются, а силы, вновь приобретенные, возрастают и укрепляются, тем более прочным и совершенным становится также и первоначальное устройство; так что, если каждый гражданин ничего собою не представляет и ничего не может сделать без всех остальных, а сила, приобретенная целым, равна сумме есте­ственных сил всех индивидуумов или превышает эту сумму, то можно ска­зать, что законы достигли той самой высокой степени совершенства, какая только им доступна.

Законодатель — во всех отношениях человек необыкновенный в Госу­дарстве. Если он должен быть таковым по своим дарованиям, то не в мень­шей мере должен он быть таковым по своей роли. Это — не магистратура; Это — не суверенитет. Эта роль учредителя Республики совершенно не входит в ее учреждения. Это — должность особая и высшая, не имеющая ничего об­щего с властью человеческой. Ибо если тот, кто повелевает людьми, не должен властвовать над законами, то и тот, кто властвует над законами, также не должен повелевать людьми. Иначе его законы, орудия его страстей, часто лишь увековечивали бы совершенные им несправедливости; он никогда не мог бы избежать того, чтобы частные интересы не искажали святости его создания.

Когда Ликург давал законы своему отечеству, он начал с того, что от­рекся от царской власти. В большинстве греческих городов существовал обычай поручать составление законов чужестранцам. Этому обычаю часто подражали итальянские Республики нового времени; так же поступила Же­невская Республика, и она не может пожаловаться на результаты. Рим в пору своего наибольшего расцвета увидел, как возродились в его недрах все преступления тирании, и видел себя уже на краю гибели, потому что соеди­нил на головах одних и тех же людей знаки достоинства законодателя и вла­сти царя.

Между тем даже Децемвиры никогда не присваивали себе права вводить какой-либо закон своею собственною властью. «Ничто из того, что мы вам предлагаем,— говорили они народу,— не может превратиться в закон без вашего согласия. Римляне, будьте сами творцами законов, которые должны составить ваше счастье».

Вот почему тот, кто составляет законы, не имеет, следовательно, или не должен иметь какой-либо власти их вводить; народ же не может, даже при желании, лишить себя этого непередаваемого права, ибо согласно первона­чальному соглашению, только общая воля налагает обязательства на част­ных лиц, и никогда нельзя быть уверенным в том, что воля какого-либо частного лица согласна с общею, пока она не станет предметом свободного голосования народа. Я уже это говорил, но небесполезно это еще раз повторить.

Итак, мы обнаруживаем в деле создания законов одновременно две вещи, которые, казалось бы, исключают одна другую: предприятие, превышающее человеческие силы, и, для осуществления его,— власть, которая сама по себе ничего не значит.

И вот еще одна трудность, заслуживающая внимания. Мудрецы, которые хотят говорить с простым народом своим, а не его языком, никогда не смо­гут стать ему попятными. Однако есть множество разного рода понятий, ко­торые невозможно перевести на язык народа. Очень широкие планы и слиш­ком далекие предметы равно ему недоступны; поскольку каждому индивиду­уму по вкусу лишь такая цель управления, которая отвечает его частным интересам, он плохо представляет себе те преимущества, которые извлечет из постоянных лишений, налагаемых на него благими законами. Для того чтобы рождающийся народ мог одобрить здравые положения политики и сле­довать основным правилам пользы государственной, необходимо, чтобы след­ствие могло превратиться в причину, чтобы дух общежительности, который должен быть результатом первоначального устроения, руководил им, и что­бы люди до появления законов были тем, чем они должны стать благодаря Этим законам. Так, Законодатель, не имея возможности воспользоваться ни силою, ни доводами, основанными на рассуждении, по необходимости при­бегает к власти иного рода, которая может увлекать за собою, не прибегая к насилию, и склонять на свою сторону, не прибегая к убеждению.

Вот что во все времена вынуждало отцов наций призывать себе на по­мощь небо и наделять своею собственной мудростью богов, дабы народы, покорные законам Государства как законам природы и усматривая одну и ту же силу в сотворении человека и в создании Гражданской общины, пови­новались по своей воле и покорно несли бремя общественного благоденствия.

Решения этого возвышенного разума, недоступного простым людям, За­конодатель и вкладывает в уста бессмертных, чтобы увлечь божественною властью тех, кого не смогло бы поколебать в их упорстве человеческое бла­горазумие Но не всякому человеку пристало возвестить глас богов и не всякому поверят, если он объявит себя истолкователем их воли. Великая душа Законодателя — это подлинное чудо, которое должно оправдать его призвание. Любой человек может высечь таблицы на камне или приобрести треножник для предсказаний; или сделать вид, что вступил в тайные сноше­ния с каким-нибудь божеством; или выучить птицу, чтобы она вещала ему что-либо на ухо; или найти другие грубые способы обманывать народ. Тому, кто умеет делать лишь это, пожалуй, удастся собрать толпу безумцев; но ему никогда не основать царства, и его нелепое создание вскоре погибнет вместе с ним. Пустые фокусы создают скоропреходящую связь, лишь муд­рость делает ее долговременной. Все еще действующий иудейский закон и закон потомка Исмаила, что вот уже десять веков управляет половиною мира, доныне возвещают о великих людях, которые их продиктовали, и в то время как горделивая философия или слепой сектантский дух видят в них лишь удачливых обманщиков, истинного политика восхищает в их установ­лениях тот великий и могучий гений, который дает жизнь долговечным тво­рениям.

Не следует, однако, заключать из всего этого вместе с Уорбертоном, что предмет политики и религии в наше время один и тот же; по что при становле­нии народов одна служит орудием другой.

Глава VIII О НАРОДЕ

Подобно архитектору, который, прежде чем воздвигнуть большое здание, обследует и изучает почву, чтобы узнать, сможет ли она выдержать его тя­жесть, мудрый законодатель не начинает с сочинения законов, самых благих самих по себе, но испытует предварительно, способен ли народ, которому он их предназначает, их выдержать. Вот почему Платон отказался дать законы жителям Аркадии и Киренаики, зная, что оба эти народа богаты и не потерпят равенства. Вот почему на Крите были хорошие законы и дурные люди, ибо Минос взялся установить порядок в народе, исполненном по­роков.

Блистали на земле тысячи таких народов, которые никогда не вынесли бы благих законов; народы же, которые способны были к этому, имели на то лишь весьма краткий период времени во всей своей истории. Большинство народов, как и людей, восприимчивы лишь в молодости; старея, они становят­ся неисправимыми. Когда обычаи уже установились и предрассудки укоре­нились, опасно и бесполезно было бы пытаться их преобразовать; народ даже не терпит, когда касаются его недугов, желая их излечить, подобно тем глу­пым и малодушным больным, которые дрожат при виде врача.

Это не значит, что подобно некоторым болезням, которые все перевора­чивают в головах людей и отнимают у них память о прошлом, и в истории Государств не бывает бурных времен, когда перевороты действуют на наро­ды так же, как некоторые кризисы на индивидуумов; когда на смену забвению приходит ужас перед прошлым, и когда Государство, пожираемое пла­менем гражданских войн, так сказать, возрождается из пепла и вновь оказы­вается в расцвете молодости, освобождаясь из рук смерти. Так было со Спартой во времена Ликурга, с Римом после Тарквиниев, так было в наши времена в Голландии и в Швейцарии после изгнания тиранов.

Но такие события редки: это — исключения, причина которых всегда ле­жит в особой природе такого Государства. Они даже не могли бы повторить­ся дважды в жизни одного и того же народа; ибо он может сделаться свобод­ным тогда, когда находится в состоянии варварства, но более на это не спо­собен, когда движитель гражданский износился 88. Тогда смуты могут такой народ уничтожить, переворотам же более его не возродить; и как только разбиты его оковы, он и сам распадется и уже больше не существует как народ. Отныне ему требуется уже повелитель, а никак не освободитель. Сво­бодные народы, помните правило: «Можно завоевать свободу, но нельзя об­рести ее вновь».

Юность — не детство. У народов, как и у людей, существует пора юно­сти или, если хотите, зрелости, которой следует дождаться, прежде чем под­чинять их законам. Но наступление зрелости у народа не всегда легко рас­познать; если же ввести законы преждевременно, то весь труд пропал. Один народ восприимчив уже от рождения, другой не становится таковым и по прошествии десяти веков. Русские никогда не станут истинно цивилизованны­ми, так как они подверглись цивилизации чересчур рано. Петр обладал талантами подражательными, у него не было подлинного гения, того, что творит и создает все из ничего. Кое-что из сделанного им было хорошо, большая часть была не к месту. Он понимал, что его народ был диким, но совершен­но не понял, что он еще не созрел для уставов гражданского общества. Он хотел сразу просветить и благоустроить свой народ, в то время как его надо было еще приучать к трудностям этого. Он хотел сначала создать немцев, англичан, когда надо было начать с того, чтобы создавать русских. Он поме­шал своим подданным стать когда-нибудь тем, чем они могли бы стать, убе­див их, что они были тем, чем они не являются. Так наставник-француз воспитывает своего питомца, чтобы тот блистал в детстве, а затем навсегда остался ничтожеством. Российская империя пожелает покорить Европу — и сама будет покорена. Татары, ее подданные или ее соседи, станут ее, как и нашими, повелителями. Переворот этот кажется мне неизбежным. Все короли Европы сообща способствуют его приближению.

Глава IX. ПРОДОЛЖЕНИЕ

Подобно тому, как природа установила границы роста для хорошо сло­женного человека, за пределами которых она создает уже лишь великанов или карликов, так и для наилучшего устройства Государства есть свои гра­ницы протяженности, которою оно может обладать и не быть при этом ни слишком велико, чтобы им можно было хорошо управлять, ни слишком мало, чтобы оно было в состоянии поддерживать свое существование собственными силами. Для всякого Политического организма есть свой максимум силы, который он не может превышать и от которого он, увеличиваясь в размерах, часто отдаляется. Чем более растягивается связь общественная, тем более она слабеет; и вообще Государство малое относительно сильнее большого.

Тысячи доводов подтверждают это правило. Во-первых, управление ста­новится более затруднительным при больших расстояниях, подобно тому, как груз становится более тяжелым на конце большего рычага. Управление стано­вится также более обременительным по мере того, как умножаются его ступе­ни. Ибо в каждом городе есть прежде всего свое управление, которое оплачи­вается народом; в каждом округе — свое, также оплачиваемое народом; то же — в каждой провинции; затем идут крупные губернаторства, наместниче­ства и вице-королевства, содержание которых обходится все дороже но мере того, как мы поднимаемся выше, и притом все это за счет того же несчаст­ного народа; наконец, наступает черед высшего управления, которое пожи­рает все. Такие неумеренные поборы постоянно истощают подданных: они не только не управляются лучше всеми этими различными органами управ­ления, они управляются хуже, чем если бы над ними был только один его орган. И уже почти не остается средств для чрезвычайных случаев; а когда приходится прибегать к этим средствам, Государство всегда оказывается на грани разорения.

Это еще не всё: у Правительства оказывается не только меньше силы и быстроты действий, чтобы заставить соблюдать законы, не допускать при­теснений, карать злоупотребления, предупреждать мятежи, которые могут вспыхнуть в отдаленных местах; но и народ уже в меньшей мере может испытывать привязанность к своим правителям, которых он никогда не ви­дит; к отечеству, которое в его глазах столь же необъятно, как весь мир, и к согражданам своим, большинство из которых для него чужие люди. Одни и те же законы не могут быть пригодны для стольких разных провинций, в которых различные нравы, совершенно противоположные климатические условия и которые поэтому не допускают одной и той же формы правления. Различные законы порождают лишь смуты и неурядицы среди подданных: живя под властью одних и тех же правителей и в постоянном между собою общении, они переходят с места на место или вступают в браки с другими людьми, которые подчиняются уже другим обычаям, а в результате поддан­ные никогда не знают, действительно ли им принадлежит их достояние. Та­ланты зарыты, добродетели неведомы, пороки безнаказанны среди этого мно­жества людей, незнакомых друг другу, которых место нахождения высше­го управления сосредоточивает в одном месте. Правители, обременен­ные делами, ничего не видят собственными глазами — Государством управ­ляют чиновники. И вот уже необходимы особые меры для поддержания авто­ритета центральной власти, потому что столько ее представителей в отдален­ных местах стремятся либо выйти из подчинения ей, либо ее обмануть; эти меры поглощают все заботы общества; уже нет сил заботиться о счастье на­рода; их едва хватает для защиты его в случае нужды; так организм, став­ший непомерно большим, разлагается и погибает, раздавленный своею собст­венной тяжестью.

С другой стороны, Государство, чтобы обладать прочностью, должно со­здать для себя надежное основание, дабы оно успешно противостояло тем потрясениям, которые ему обязательно придется испытать, и выдержать те усилия, которые неизбежно потребуются для поддержания его существова­ния. Ибо у всех народов есть некоторая центробежная сила, под влиянием которой они постоянно действуют друг против друга и стремятся увеличить свою территорию за счет соседей, как вихри Декарта. Таким образом слабые рискуют быть в скором времени поглощены, и едва ли кто-либо может уже сохраниться иначе, как приведя себя в некоторого рода равновесие со всеми, что сделало бы давление повсюду приблизительно одинаковым.

Из этого видно, что есть причины, заставляющие Государство расширять­ся, и причины, заставляющие его сжиматься; и талант политика не в послед­нюю очередь выражается в том, чтобы найти между теми и другими такое соотношение, которое было бы наиболее выгодным для сохранения Государ­ства. Можно сказать, вообще, что первые причины, будучи лишь внешними и относительными, должны быть подчинены вторым, которые суть внутрен­ние и абсолютные. Здоровое и прочное устройство — это первое, к чему сле­дует стремиться; и должно больше рассчитывать на силу, порождаемую хо­рошим образом правления, нежели на средства, даваемые большой терри­торией.

Впрочем известны Государства, устроенные таким образом, что необхо­димость завоеваний была заложена уже в самом их устройстве: чтобы под­держать свое существование, они должны были непрестанно увеличиваться. Возможно, они и радовались немало этой счастливой необходимости, но она предуказывала им, однако, наряду с пределом их величины и срок неизбеж­ного их падения.

Глава X ПРОДОЛЖЕНИЕ

Политический организм можно измерять двумя способами, именно: про­тяженностью территории и численностью населения; и между первым и вто­рым из этих измерений существует соотношение, позволяющее определить для Государства подобающие ему размеры. Государство составляют люди, а людей кормит земля. Таким образом, отношение это должно быть таким, чтобы земли было достаточно для пропитания жителей Государства, а их должно быть столько, сколько земля может прокормить. Именно такое соот­ношение создает максимум силы данного количества населения. Ибо если земли слишком много, то охрана ее тягостна, обработка — недостаточна, про­дуктов — избыток; в этом причина будущих оборонительных войн. Если же земли недостаточно, то Государство, дабы сие восполнить, оказывается в пол­нейшей зависимости от своих соседей; в этом — причина будущих наступа­тельных войн. Всякий народ, который по своему положению может выбирать лишь между торговлей и войною, сам по себе — слабый народ; он зависит от соседей, он зависит от событий; его существование всегда необеспечено и кратковременно. Он покоряет — и меняет свое положение, или же покоряет­ся — и превращается в ничто. Он может сохранить свободу лишь благодаря незначительности своей или величию своему.

Нельзя выразить в числах постоянное отношение между протяженностью Земли и числом людей, достаточным для ее заселения; это невозможно сде­лать как по причине различий в качествах почвы, степени ее плодородия, в свойствах производимых ею продуктов, во влиянии климатических условий, так и вследствие различий, которые представляет организм людей, населяю­щих эту землю, из которых одни потребляют мало в плодородном краю, а другие — много на неблагодарной земле. Следует еще принять в расчет большую или меньшую плодовитость женщин; то, что в стране могут быть более или менее благоприятные условия для заселения, чему Законодатель может надеяться способствовать своими установлениями; но для того он дол жен основывать свои суждения не на том, что он видит, а на том, что пред­видит, и должен исходить не столько из настоящего состояния населенности, сколько из того, каких размеров она должна естественным образом достиг­нуть. Наконец, в тысячах случаев особые условия местности требуют или позволяют, чтобы люди занимали больше места, чем это кажется необходи­мым. Так, следует расселяться реже в гористой стране, где естественные угодья, именно: леса, пастбища, требуют меньшей затраты труда; где, как показывает опыт, женщины плодовитее, чем на равнинах, и где большая по­верхность склонов оставляет для обработки лишь малую горизонтальную пло­щадь, которая одна только и может приниматься в расчет, когда речь идет об использовании плодоносной земли. Напротив, можно селиться погуще вблизи берега моря, даже среди почти бесплодных скал и песков, потому что рыболовство может в значительной степени дополнить здесь то, что при­носит земля, потому что люди здесь должны быть более сплоченными для отпора пиратам; потому что, кроме всего прочего, такую страну легче осво­бодить от избыточного населения, создавая колонии.

Для того чтобы дать установления народу, к этим условиям следует до­бавить еще одно, которое, однако, не может заменить никакое другое, но без которого все другие условия бесполезны: народ должен пользоваться благами изобилия и мира. Ибо время, когда складывается Государство, подобно вре­мени, когда строится батальон,— это момент, когда организм менее всего способен к сопротивлению и когда его легче всего уничтожить. Можно успеш­нее сопротивляться во время полного беспорядка, чем в момент брожения, когда каждый поглощен своим положением, а не общей опасностью. Пусть только война, голод или мятеж возникнут в этот критический момент, и Го­сударство неминуемо падет.

Это не значит, что многие Правительства не возникали именно во время таких бурь; но тогда эти-то Правительства и разрушают Государство. Узур­паторы всегда вызывают или выбирают такие смутные времена, чтобы про­вести, пользуясь охватившим все общество страхом, разрушительные зако­ны, которых народ никогда не принял бы в спокойном состоянии. Выбор момента для первоначального устроения — это один из самых несомненных признаков, по которым можно отличить творение Законодателя от дела ти­рана.

Какой же народ способен к восприятию законов? Тот, который будучи уже объединен в каком-либо союзе происхождением, выгодой или соглаше­нием, вообще еще не знал на себе подлинного ярма законов; у которого нет ни глубоко укоренившихся обычаев, ни глубоко укоренившихся предрассуд­ков; который не боится подвергнутся внезапному нашествию; который, не вмешиваясь в споры своих соседей, может один противостоять каждому из них или воспользоваться помощью одного, чтобы отразить другого; тот народ, каждый член которого может быть известен всем и которому нет нужды воз­лагать на человека большее бремя, нежели то, какое он в состоянии нести; тот, который может обойтись без других народов и без которого мо­жет обойтись всякий другой народ т; тот, который не богат и не беден и мо­жет обойтись собственными средствами; наконец, тот, который сочетает устойчивость народа древнего с восприимчивостью народа молодого. Труд­ность создания законов определяется не столько тем, что нужно устанавли­вать, сколько тем, что необходимо разрушать. Причина же столь редкого успеха в этом деле — невозможность сочетать естественную простоту с по­требностями общежития. Все эти условия, правда, трудно соединимы. Пото­му-то мы и видим так мало правильно устроенных Государств.

Есть еще в Европе страна, способная к восприятию законов: это остров Корсика. Мужеством и стойкостью, с какими этот славный народ вернул и отстоял свою свободу, он, безусловно, заслужил, чтобы какой-нибудь муд­рый муж научил его, как ее сохранить. У меня есть смутное предчувствие, что когда-нибудь этот островок еще удивит Европу.

Г лава XI О РАЗЛИЧНЫХ СИСТЕМАХ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВ

Если попытаться определить, в чем именно состоит то наибольшее благо всех, которое должно быть целью всякой системы законов, то окажется, что оно сводится к двум главным вещам: свободе и равенству. К свободе — по­скольку всякая зависимость от частного лица настолько же уменьшает силу Государства; к равенству, потому что свобода не может существовать без него.

Я уже сказал, что такое свобода гражданская. Что касается до равенства, то под этим словом не следует понимать, что все должны обладать властью и богатством в совершенно одинаковой мере; но, что касается до власти,— она должна быть такой, чтобы она не могла превратиться ни в какое наси­лие и всегда должна осуществляться по праву положения в обществе и в силу законов; а, что до богатства,— ни один гражданин не должен обладать столь значительным достатком, чтобы иметь возможность купить другого, и ни один — быть настолько бедным, чтобы быть вынужденным себя прода­вать: это предполагает в том, что касается до знатных и богатых, ограниче­ние размеров их имущества и влияния, что же касается до людей малых — умерение скаредности и алчности.

Говорят, что такое равенство — химера, плод мудрствования, не могущие осуществиться на практике. Но если зло неизбежно, то разве из этого следует, что его не надо, по меньшей мере, ограничивать. Именно потому, что сила ве­щей всегда стремится уничтожить равенство, сила законов всегда и должна стремиться сохранять его.

Но эти общие цели всякого хорошего первоустроения должны видоизме­няться в каждой стране в зависимости от тех отношений, которые порожда­ются как местными условиями, так и отличительными особенностями жите­лей; и на основе этих именно отношений и следует определять каждому на­роду особую систему первоначальных установлений, которая должна быть лучшей, пусть, быть может, не сама по себе, но для того Государства, для которого она предназначена. Если, к примеру, почва неблагодарна и бесплод­на или земли слишком мало для жителей данной страны? обратитесь тогда к промышленности и ремеслам, произведения которых вы будете обменивать па съестные припасы, которых вам недостает. Если же, напротив, вы зани­маете богатые равнины и плодородные склоны? если вы живете на хорошей земле, и у вас недостает населения? Тогда посвятите все ваши заботы земле­делию, что умножает число людей, и изгоните ремесла, которые окончатель­но лишили бы край населения, сосредоточив в нескольких пунктах террито­рии то небольшое число жителей, которое там есть Если вы занимаете протяженные и удобные берега? тогда пустите в море корабли, развивайте торговлю и мореходство; это будет краткое, но блестящее существование. Если море омывает у ваших берегов лишь почти неприступные скалы? тогда оставайтесь варварами и питайтесь рыбой; так вы будете жить спокойнее, лучше, быть может, и, уж наверное, счастливее. Словом, кроме правил, об­щих для всех, каждый народ в себе самом заключает некое начало, которое располагает их особым образом и делает его законы пригодными для него одного. Так, некогда для древних евреев, а недавно для арабов, главным была религия, для афинян — литература, для Карфагена и Тира — торгов­ля, Родоса — мореходство, Спарты — война, а для Рима — добродетель. Автор Духа законов показал на множестве примеров, каким путем Законо­датель направляет первоустроение страны к каждой из этих целей.

Устройство Государства становится воистину прочным и долговечным, когда сложившиеся в нем обычаи соблюдаются настолько, что естественные отношения и законы всегда совпадают в одних и тех же пунктах, и послед­ние, так сказать, лишь укрепляют, сопровождают, выправляют первые. Но если Законодатель, ошибаясь в определении своей цели, следует принципу, отличному от того, что вытекает из природы вещей; если один из принципов ведет к порабощению, а другой — к свободе; один — к накоплению богатств, другой — к увеличению населения; один — к миру, другой — к завоевани­ям,— тогда законы незаметно потеряют свою силу, внутреннее устройство испортится, и волнения в Государстве не утихнут до тех пор, пока оно не подвергнется разрушению или изменениям и пока неодолимая природа не вступит вновь в свои права.

Глава XII РАЗДЕЛЕНИЕ ЗАКОНОВ

Чтобы упорядочить целое, или придать наилучшую форму государству, следует принять во внимание различные отношения. Во-первых, действие всего Организма на самого себя, т. е. отношение целого к целому, или суве­рена к Государству. А это отношение слагается из отношения промежуточных членов, как мы увидим ниже.

Законы, управляющие этими отношениями, носят название политиче­ских законов и именуются также основными законами — не без известных причин, если это законы мудрые. Ибо если в каждом Государстве существует лишь один правильный способ дать ему хорошее устройство, то народ, нашед­ший этот способ, должен его держаться. Но если установленный строй плох, то зачем принимать за основные те законы, которые не дают ему быть хоро­шим? Впрочем, при любом положении дел народ всегда властен изменить свои законы, даже наилучшие; ибо если ему угодно причинить зло самому себе, то кто же вправе помешать ему в этом?

Второе отношение — это отношение членов между собою или же ко все­му Организму. Оно должно быть в первом случае сколь возможно малым, а во втором — сколь возможно большим, дабы каждый гражданин был со­вершенно независим от всех других и полностью зависим от Гражданской общины, что достигается всегда с помощью одних и тех же средств; ибо лишь сила Государства дает свободу его членам. Из этого-то второго отношения и возникают гражданские законы.

Можно рассмотреть и третий вид отношений между человеком и Зако­ном, именно: между ослушанием и наказанием. А это отношение ведет к установлению уголовных законов, которые в сущности не столько пред­ставляют собой особый вид законов, сколько придают силу другим законам.

К этим трем родам законов добавляется четвертый, наиболее важный из всех; эти законы запечатлены не в мраморе, не в бронзе, но в сердцах граж­дан; они-то и составляют подлинную сущность Государства; они изо дня в день приобретают новые силы; когда другие законы стареют или слабеют, они возвращают их к жизни или восполняют их, сохраняют народу дух его пер­вых установлений и незаметно заменяют силою привычки силу власти. Я ра­зумею нравы, обычаи и, особенно, мнение общественное. Эта область неве­дома нашим политикам, но от нее зависит успех всего остального; в этой области великий Законодатель трудится незаметно — тогда, когда кажется, что он вводит лишь преобразования частного характера,— но это лишь дуга свода, неколебимый замочный камень которого в конце концов образуют гораздо медленнее складывающиеся нравы.

Из этих различных разрядов политические законы, составляющие форму Правления, есть единственный род законов, который относится к моей теме.

КНИГА III

Прежде чем говорить о различных формах Правления, попытаемся уста­новить точный смысл этого слова, который до сих пор не был еще достаточ­но разъяснен.

Глава I. О ПРАВИТЕЛЬСТВЕ ВООБЩЕ

Я предупреждаю читателя, что эту главу должно читать не торопясь, со вниманием и что я не владею искусством быть ясным для того, кто не хочет быть внимательным.

Всякое свободное действие имеет две причины, которые сообща его про­изводят: одна из них — моральная, именно: воля, определяющая акт, дру­гая — физическая, именно: сила, его исполняющая. Когда я иду по направ­лению к какому-нибудь предмету, то нужно, во-первых, чтобы я хотел туда пойти, во-вторых, чтобы ноги мои меня туда доставили. Пусть паралитик захочет бежать, пусть не захочет того человек проворный — оба они оста­нутся на месте. У Политического организма — те же движители; в нем также различают силу и волю: этУ последнюю под названием законодательной власти, первую — под названием власти исполнительной. Ничто в нем не де­лается или не должно делаться без их участия.

Дата добавления: 2015-05-31