Седьмое небо

Ты сидела и скучала в мягком свете свечей,

И чей-то рок-н-ролл мешал тебе заснуть.

Я сказал тебе: «Пойдем со мной». И ты пошла.

Даже не спросив, куда лежит мой путь.

И вот мы пришли, скажи, куда мы пришли?

Ты говоришь, что это рай. А не надо так шутить!

Здесь слишком грязно, здесь слишком темно,

Здесь слишком много дверей, но мне никак не уйти.

И ты тянешь меня на седьмое небо, Постой, зачем? Я там был и не раз. Ты тянешь меня на седьмое небо, Постой, не сейчас, может быть, в другой раз.

У, ты красивая вещь из тех, что ставят на каминную полку,

Ты не умна и не глупа, ты - никто, но что же из того?

Из всех нас слишком мало толку.

Я прошу тебя: давай не будем лезть друг другу в душу,

Искать напрасно то, чего нет.

Зачем же усложнять, ведь мы так дружно делим

Портвейн, телевизор, сортир и обед.

Ты тянешь меня на седьмое небо, Постой, зачем? Я там был и не раз, Ты тянешь меня на седьмое небо, Постой, не сейчас, может быть, в другой раз.

Седьмое небо-это так высоко Колени дрожат и кружится голова.

И если ты первой не столкнешь меня вниз,

Рано или поздно я столкну тебя.

Послушай, милая, ведь это же страшно -

Поставить свою жизнь и на кого? На меня.

А забудь все, что я тебе сказал,

Иди сюда, я опять хочу тебя.

И ты тянешь меня на седьмое небо, Постой, зачем? Я там был и не раз, Ты тянешь меня на седьмое небо, Постой, не сейчас, может быть, в другой раз.

Ты - маленький праздник, чудесный, словно сон,

Ты - солнечный лучик, рожденный в звездную ночь,

Ты пришла как июль, ты знала, я ждал тебя всегда,

Ты свободна как птица, я знаю, ты умеешь летать.

Глаза твои - крылья, река течет в твоих волосах,

Я вошел в эту реку, и я вышел другим. Я стал тем, кто я есть

Ты святая колдунья, ты танцуешь сквозь запах весны,

Ты научила меня видеть небо и верить в себя,

Где мне взять сил прожить эту жизнь без тебя?

Илья Смирнов

Эта история уже достаточно хорошо известна. Я входил в та­кую группировку людей, которые собрались около 1980-81 годов вокруг студенческого клуба «Рокуэлл Кент» в МИФИ, первона­чально никак не связывал свои цели и задачи с музыкой. Я был приглашен туда в качестве специалиста по изданию подпольных журналов, не уточняя направленности. И хотя специалистом я был довольно хуевым, то единственное, чего мне удалось добиться, это то, что меня-таки забрали. Но учитывая то, что у нас «вор в зако­не» - это человек, который не вылезает из тюрьмы, в отличие от западных представлений о профессиональном преступнике, мо­жет быть, я действительно был специалистом. Во всяком случае, нам удалось наладить издание журнала «Зеркало», от которого пошли «Ухо» и «Урлайт». И только потом, после того, как мы столкнулись с абсолютной неспособностью богемно-литератур-ной интеллигенции что бы то ни было делать, в частности, изда­вать журнал, мы переквалифицировались на рок-музыку, чему способствовал человек по имени Володя Литовка, арестованный впоследствии по делу Романова в начале 1984 года. Он как раз пришел на одно из маразматических этих заседаний и сказал, что если журнал будет уделять половину своего внимания рок-музыке, то он берется вместе с товарищами по дискотеке наладить рас­пространение и изготовление журнала, что и было сделано. Так сложился наш забавный коллектив. А я тогда, кроме Макаревича, вообще ничего не знал в советском роке и поинтересовался, что это такое, «советский рок»? Мне сказали, ну, как же, мол, есть, например, такой Гребенщиков. Таким образом, в качестве пол­предов к нам попали сначала Гребенщиков и Дюша, которых туда ангажировал Троицкий, который у нас официально значился в бу­магах как «ведущий семинара «Искусство и коммунистическое воспитание», которые мы сдавали в партком. Журнал, собствен­но, и выходил в качестве стенгазеты при этом семинаре. Ну, всем было достаточно понятно, что это такое, и поэтому, когда клуб за­крывали, то перед носом у президента трясли последним номером «Зеркала», где были напечатаны стихи Звездочетова: «Приветст­вую вырождающиеся нации - в них сладостная нега и гниль арис-токрации, а так же вершина человеческого общения - половые из­вращения». Говорили в парткоме: «Что, сука, это и есть твое ком­мунистическое воспитание?!» Таким образом, мы вышли на Гре­бенщикова, а Гребенщиков, в свою очередь, очень рекламировал Майка. На памятном своем концерте в НПО «Норпласт» на за-

дворках Москвы он исполнял майковский «Пригородный блюз» и, на мой взгляд, не в обиду Майку, это было лучшее прочтение этой песни. И он всем кричал: «Вы знаете такого человека - Май­ка?» И человека три с половиной ему ответили: «Да, знаем». На самом деле, тогда круг любителей советского рока был невероят­но элитарным - вширь все это пошло только году в 82-м, благода­ря магнитофонной индустрии. А тогда на концерты ходило очень немного народу, как правило, одни и те же лица.

Вообще, информации никакой не было, однажды я начал го­ворить о Гребенщикове с молодыми ребятами - студентами, свои­ми друзьями, а они спрашивают: «А, это тот, который гомосексу­ализмом в Тбилиси занимался?» Это все, что они знали с подачи Саульского, который, обидевшись на то, что его выкинули из за­ла, начал пускать всякую клеветническую парашу про Б.Г. А лю­ди, кроме этого, вообще больше ничего не знали.

Итак, Гребенщиков очень агитировал нас пригласить Майка. И вот, Володя Литовка договорился о снятии огромного кинокон­цертного зала в Москворечье и выписал туда «Аквариум». Дирек­тор ДК в это время был в отпуске. Через МИФИ Литовка каким-то образом провернул эту аренду, и замдиректора, который где-то там все время тусовался, мы упоили до такого состояния, что он, вероятно, не мог бы отличить «Секс-Пистолз» от Боба Дилана. И поэтому, против всех законов природы, концерт прошел до конца. Очень хорошая была аппаратура - Макаревичевская. Концерт этот был для меня замечателен тем, что в первом отделении, к мо­ему удивлению, публика очень холодно отнеслась к Майку, еще холоднее, чем к Б.Г. На Б.Г., когда он играл на химзаводе, уходи­ла, примерно, треть зала (пытаюсь восстанавливать историческую правду), здесь - ушла едва ли не половина, в том числе люди, ко­торые потом его полюбили. В основном, как я понял, обламывала музыка. Люди привыкли к более или менее сложной музыке типа «Воскресения», и вот эта, намеренно упрощенная музыка «Зоо­парка», она с самого начала людей шокировала. Эта ситуация Майка, несмотря на то, что он выпил пару стаканов вермута, силь­но обломала, да и меня тоже. Но, что-то нужно было делать, как-то выправлять концерт, и я ему сказал: «Ну что, надо гнать всю стрему, чтобы людям понравилось». И покатили - «Дрянь», «При­городный блюз», все те вещи, которые тогда воспринимались про­сто, как сейчас вооруженное восстание. Это, конечно, произвело впечатление даже на пожилых людей. Я помню реакцию моего папы, который тоже присутствовал на концерте, так он потом ска­зал, что Майк - это большой лирический поэт.

Вот так я к нему до сих пор и отношусь, хотя он к себе отно­сился совершенно иначе. И когда он писал свою автобиографию для нашего «Зеркала», он как раз упирал на свои англосаксонские корни, я его вполне понимаю, но я его воспринимал и восприни* маю только так. По умению работать со словом это, наверное, после Башлачева второй человек. У него, конечно, вещи доста­точно неровные, но есть произведения, которые читаются с листа - это большая редкость для рок-поэзии. Вообще, рокеры ведь страшно отрицают свою преемственность от бардов, всем же на­до быть непременно Иисусами Христами, основателями совер­шенно новой религии, которой никогда не существовало. На са­мом деле ясно, что в основе всего этого движения у нас, конечно, лежало слово, потому что на том уровне магнитофонных записей, на том уровне концертов, которые у нас тогда происходили, ника­кой музыки реально человек услышать и въехать не мог. Люди слушали на самом деле, слова и очень простое к ним сопровожде­ние. Это просто объективная реальность, от которой никуда не де­нешься. Были группы предыдущего поколения типа «Воскресе­ния», был Рацкевич и другие, которые делали ставку на музыку, но они нуждались в совершенно другой материальной основе своей деятельности. Ведь Майк в Москву приезжал так же, как Цой и другие - концерты-то в основном были квартирные, акусти­ческие. Такой большой концерт, как в Москворечье, у «Зоопар­ка» был, собственно, всего один. А в акустике за те же годы он дал десятки концертов. Он часто выступал по Подмосковью, аппара­тура была лажовейшая - брали ее на дискотеках, она звучала, как сортирный бачок. Но даже такой иногда достать не удавалось. Вот, например, в городе Троицке концерт не состоялся, и Майк пошел вместе со зрителями в лес и пел на полянке под гитару.

Майк был человеком, сознательно не трогающим политику. Политики в его песнях было гораздо меньше, чем у Гребенщико­ва, просто ноль. Но, тем не менее, его здесь власти не любили больше, чем кого бы то ни было. Свинью (Андрей Танов, лидер «АУ») просто мало знали тогда, и, пожалуй, самым нелюбимым существом для властей был Майк. Только на моей памяти было три концерта «Зоопарка», обломившихся в последний момент - в Моспроекте, на Фрунзенской и в этом самом Троицке. Один раз концерт обломился, потому что умер Брежнев. То есть тут еще был элемент невезения. В конце концов настал такой момент, ког­да «Зоопарк» вообще приезжать в Москву не мог. Это было как раз начало той репрессивной кампании, которая, пожалуй, силь­ней всего прошла по Москве. В Питере арестовали группу «Труб-

ныи зов», а у нас довольно много народу пострадало: человек, ко­торый из-за этого не вырос в нашего Тропилло - Арутюнов Алек­сей, Леша Романов, Ива (Жанна Агузарова). С Майком же полу­чалось так: мы его приглашаем, но каждый раз облом.

Вот, опять-таки концерт в Троицке, как все получилось на са­мом деле. Мы приехали в зал, а ребята нам говорят, что вот, мол, приехала Лубянка и Петровка. Они всегда приезжали тандемом. Кстати сказать, это привет от Ленинградского рок-клуба. С како­го-то момента каждое обращение в Ленинградский рок- клуб по поводу вызова группы заканчивалось этим. При Гене Зайцеве как было? Посылаешь письмо, запрос от какой-нибудь комсомольс­кой организации, и приезжает группа. Потом началось - приезжа­ет группа, следом за ней КГБ и Петровка. Наконец, группы вооб­ще перестали приезжать, и приезжали только КГБ и Петровка. Соответственно, я начал рассуждать, как Винни Пух: что называ­ется ульем? Это место, где живут пчелы. А если какое-то место в ответ на обращение присылает ментов, то что это за место? Рок-клуб?

В каком-то смысле жертвой всех этих прихватов стал Майк. Мы в очередной раз ему позвонили и говорим: «Приезжай». Он говорит: «Не могу, рок-клуб запретил нашей группе гастролиро­вать». Вот это номер! Я спрашиваю: «А тайно как-нибудь нель­зя?» А как тайно, когда все равно это в общем-то в своей среде, все равно это моментально будет всем известно. Если это было просто отделение милиции, а то, фактически, отделение милиции у тебя дома. Я говорю: «Ладно, давай мы это как-нибудь обой­дем». Придумали для него замечательный вариант. Я договорился с группой «ДК» - у них был богатый опыт ресторанно- филармо­нической деятельности. Они разучили по записи программу «Зоо­парка», приехал Майк как бы один, без ансамбля, сам... И впер­вые в жизни встретившись с «ДК», выступал в качестве их солис­та, а они ему подыгрывали. То есть в случае чего, если бы его вдруг вызвали пред светлые очи, он бы сказал, что случайно ока­зался в Москве, «Зоопарк» не имеет к этому никакого отношения, и концерта «Зоопарка» не было. Но шли люди на «Зоопарк». А после этого уже вторым отделением играло собственно «ДК» и с ними Женя Морозов, которого потом тоже посадили - это рефрен всей нашей истории.

Я помню, что Майк тогда был очень доволен гитаристом «ДК» Димой Яншиным и очень недоволен барабанщиком. Это не пото­му, что судьба Жарикова сложилась таким говнюшечным обра­зом, а просто это объективные воспоминания. Это был 1983 год,

последний год, когда в Москве вообще шли концерты, потому что Андропов где-то в 1984 году уже навел порядок - арестовывать на­чали в августе 83-го, а в 84-м, после облавы на концерте «Браво», концерты в залах прекратились примерно на год, остались только акустические квартирники. К тому времени относится наша пос­ледняя деловая встреча с Майком. Мы с Юрой Непахаревым, мо­им коллегой по журналу «Ухо», ездили в Питер, были у Майка, просидели там сутки и, надо сказать, в панике оттуда сбежали. Па­нику вызвала атмосфера Ленинградского рок- клуба. А Майка мне было чудовищно жалко. Потому что он оказался погружен­ным в тусовку настолько ниже его уровня и вынужден был высту­пать в качестве развлекателя перед людьми, которые просто... Ну, я не знаю, это все равно, что заставить Пушкина где-то в пивной развлекать пьяное быдло. Я не сравниваю Майка с Пушкиным, но это был человек, который действительно творил и умел это делать. Поэтому для меня понятно, что с ним произошло. Человек оказал­ся волею обстоятельств втиснут в чужую референтную группу, ко­торую он, наверное, и не осознавал сам, как чужую. Он-то думал, что это все братки, все свои по-прежнему, относился к этому очень легко. Что могло случиться с ним дальше? Он мог бы при­способиться к этому, как многие наши рок-музыканты, а мог сло­маться. Но я считаю, что первый вариант худший, потому что на тех, кто приспособился, смотреть совсем грустно. Выбор Майка был более честным. А игра была нечестная. Все это мажорище, которое там плясало и выебывалось, особенно перед иностранца­ми, изображало, что это все - проявление свободы в Советском Союзе. А при этом у каждого из-за спины выглядывало по два стукача.

Я не говорю здесь про алкоголь, потому что алкоголь - это следствие, а никогда не причина. Один ведь спился, другой - нет. Как правило, не спился тот, кто нашел в жизни свое решение.

Этот человек вписал свою страницу в русскую культуру. Тут не при чем какой-то там рок - это может называться каким-либо дру­гим словом - явление Майка - абсолютно самобытное, в независи­мости от того, как сам художник его определяет. Бальзак думал, что он защищает монархию, а делал прямо противоположное. Ко­нечно, жалко, что Майк сделал меньше, чем мог бы - ну что же, мы все ходили под Богом, и все что угодно могло с ним случить­ся. И в 81-м уже было ясно, - что времени нам отпущено очень не­много. По той или иной причине, но как правило, для большинст­ва это так и оказалось.

Дядюшка Ко (Артем Троицкий).

ПЕСНИ ГОРОДСКИХ ВОЛЬЕРОВ. (М.НАУМЕНКО И ДРУГИЕ).

Существует ли рок-поэзия? Не просто, как рифмованные слова, которые поют, а как отдельное явление, обладающее своей спецификой.

Скажем, в джазе достаточно сильна вокальная традиция, но джазовой поэзии нет. Битниковские штучки Гинзберга и Ферлингетти сочинены «по поводу» и непосредственно к «телу» джаза имеют не большее отношение, чем популярные джазовые эссе Кортасара.

Другой, более спорный прием - КСП. Я считаю, что КСП тоже не породил своей поэзии. Во-первых, потому что в «лучших» традициях этого движения заимствовать стихи у прошлых и здравствующих знаменитостей. Во-вторых, то, что создается в оригинале, как правило не ново и ублюдочно: лексикон от символистов, настроение - от Есенина, плюс синдром романтики дальних дорог, королей, свеч и т.п.

Заметьте: я не говорю о качестве и коэффициенте Аи Кью авторов, меня интересует только факт наличия (отсут­ствия) чего- то специального. В современной эстрадной поэзии (текстовке) пример обратного рода - о качестве творчества, судя по общепринятым критериям, речи вооб­ще идти не может. Но как чудесен, самобытен этот мир! Запредельные строчки типа «пусть созвездие любви наве­дет на нас мосты» (слова поэта-лауреата и пр. Андрея Де­ментьева) не только спокойно исполняются телерадиосо-листами, но и с энтузиазмом подхватываются (особенно на припевах) тысячными массами слушателей. Это замеча­тельно, это фантастично, иной мир, иные законы...

Вернемся к изначальному вопросу. Я склонен дать на
него положительный ответ. Неповторимость словесной
стихии рока обусловлена тем обстоятельством, что это са­
мая массовая (а), непрофессиональная (б), не тиражируе­
мая (в), что отличает ее от стихов в альбомах (г), поэзия из
всех существовавших когда-либо. Поскольку больше к те­
ме профессионального стихосложения я не вернусь, обра­
щаюсь с призывом: изучайте творчество Дер­
бенева, Шаферана; это куда более занятно и полезно, чем
копаться в Окуджаве.

Отсюда, именно отсюда - имманентные, наиболее харак­терные «видовые» черты рок-поэзии: естественность, про­стота, уличность. Кроме того, лексикон, основанный на раз­говорном языке, жаргоне. Наконец, проблематика, касаю­щаяся «здесь и сейчас».

Однако, дела обстоят несколько сложнее. Рок-поэзия очень неоднородна. В ней сосуществуют и «академическая» струя, и масса штампов «профессиональной» массовой культуры, и чисто фольклорные, традиционные дела. Конеч­но, все годится. Но вот парадокс: «очень культурный» негр Чак Берри, писавший стихи с рифмами вроде «танго-мам-ба», совершил переворот в мозгах, и песни его - в том числе и благодаря словам, с кайфом распеваются до сих пор. А, скажем, Пит Синфилд (текстовик Кинг Кримсон, ЭЛИ), по­разивший на один сезон воображение готическими сюрреа-лизмами, грандиозными аллегориями и пр., давно забыт и так и остался одним из сонма небесталанных подражателей титанов поэтической цивилизации - от Мильтона до Т.С. Эл­лиота.

Так что у рок-поэзии тоже свои законы и своя система ценностей, во многом противоположная той, к которой мы привыкли. И глупо подходить к словам рок-песен с критери­ями академической литературы. Еще глупее следовать этим критериям. Одна милая дама, послушав Гребенщикова, скис-ломордилась: «Примитив, джамбулыцина, что вижу, то пою». (Гм, что уж говорить о Майке...). Мне не приходилось читать Джамбула (имя мне нравится), но, кажется, петь и на­до о том, что видишь.

Конкретнее. Вот четыре наших популярных стихотворца на ниве рок-мюзик (в алфавитном порядке): Гребенщиков, Майк, Макаревич, Рыженко. Они очень разные: первый -философичен, второй - лиричен, третий - дидактичен, чет­вертый - саркастичен. Гребенщиков и Майк тяготеют к жар­гону и проблемам личным, Макаревич и Рыженко - к нор­мальному лексикону и проблемам, так сказать, обществен­ным. Майк и Макаревич пишут стихи в традиционно равно­мерно-рифмованной манере, БГ и Рыженко больше экспе­риментируют с формой. Пожалуй, самое главное: Макаре­вич и Гребенщиков в своем творчестве больше исходят из, если можно так выразиться (надеюсь, вы поймете), поэти­ческого интеллектуального самосознания, Майк и Рыженко - из конкретных жизненных ситуаций. Особенно Майк. И за

это ему - мерси. Почему-то поют о чем угодно, только не о том, что с ними лично происходит. Как редко услышишь на­стоящую песню от первого лица! «Я» Макаревича служит или назиданием другим («Кафе Лира»), или исполнено воз­вышенного пафоса («Три окна», «Свеча») и вряд ли доступ­но простому парню (вроде меня). Монологи БГ не столь па­тетичны, но все равно, за редким исключением («Кто ты та­кой», «Все, что я хочу») в них играет рефлексия и мало ми­лой сердцу джамбулыцины.

Представим себе их муз. У БГ - богемная чудачка, неглу­пая и прихотливая. У Майка, конечно же, Сладкая N - слав­ная, центровая давалка, примодненная и, натурально, пьяни­ца. Макаревич уже тыщу лет не писал о любви и вообще о женщинах, музу его представляю себе с трудом, в виде сред­них лет учительницы, незлой, интеллигентной и с устоями. Муза Рыженко - слепок патологий обыденности: нечто сред­нее между дикторшей телевидения и продавщицей из гастро­нома.

Вопрос к читателям: кто из этих баб нам всего ближе? Конечно, Сладкая N (образ Рыженко чересчур умозрите­лен)! А потому сермяжная правда рока - за Майком. Нет, он не лучший поэт, но он более всего «в жанре».

Никто не снискал в последнее время столько комплимен­тов и, одновременно, столько ругани в свой адрес, как Майк. Уже на первом же его московском концерте часть зала ис­ступленно аплодировала после каждого куплета, а другая часть синхронно и с чувством свистела. Как пишут в таких случаях, «равнодушных не было..».

Люся Петрушевская сказала, что ничего лучшего в жиз­ни не слышала и через пару дней спела по телефону сочи­ненный под влиянием Майка (но с ее типичными героями) «Бабулькин блюз» про то, как соседи выживают из комму­нальной квартиры старушку, страдающую недержанием ка­ла... Напротив, Макаревича (а он, кстати, выступал непос­редственно перед Майком) я редко когда видел таким раз­драженным и недобрым. На мой вопрос «Ну как?» он отве­тил совсем не свойственными ему словами типа «хулиганст­во» и «безобразие». Уже на автобусной остановке, как мне рассказали, между сторонниками и противниками Майка (все они впервые услышали его за полчаса до того) про­изошла драка.

Дело в том, что находясь вполне в рамках (западной) ро-

ковой поэтической ортодоксии, Майк вместе с тем ради­кальнее любого другого порывает с существующими у нас песенными (в том числе и роковыми) словесными традиция­ми. Идеалом здешних фанов уже много лет является Макаре­вич. Не будем ставить ему это в вину, но он крепко вшиб в юные головы любовь к трем вещам: «серьезности» тем (рав­нодушие, предательство, карьеризм и т.п.), «красивости» языка (свечи, костры, замки...) и общей символичности - ал­легоричности - абстрактности (скачки, корабли с капитана­ми, барьеры, дома с окнами...) Гребенщиков чуть более ин­тимен и вольнее в обращении с языком (сленг, англицизмы), но, в остальном столь же божественно возвышен и глубоко-мысленен, как Макаревич. Для довершения картины добавь­те нетленное наследие всевозможной Окуджавы, а также Созвездие Любви.

Бедный мальчик Майк! Какую толщу добротных стерео­типов приходится ему пробивать своим аденоидным голо­сом! Единственная явная параллель - ранний «блатной» Вы­соцкий («С водки похмелье, а с Верки - что взять...»). Да и того, как не трудно заметить, любят не за исповеди младых лет, а за последовавшие маски алкоголиков и солдат, притчи о волках и конях.

Легко быть умным, легко быть серьезным. Легко и над­ежно. Трудно быть искренним, трудно быть самим собой («но возможно..».). Один на сцене - всегда босс, скромный вождь и учитель. Другой - не очень понятен, но полон тайн, очарования. Один - над залом, другой - далеко в стороне. Только Майк стоит среди них. Голый, как в своей ванной комнате, куда неожиданно набежало столько сотен народу. Он демонстративно незащищен. Он позволяет себе выгля­деть в песнях жалким и нелепым. Он нарочито антипатичен, даже в самых драматических ситуациях. И, в результате, он пожинает урожай глупых смешков и свиста нормальных ре­бят и девушек, у которых свои представления об искусстве. Они не хотят видеть себя, это зеркало плюет им в глаза.

У Майка полно посредственных песен. Он не гений, на­против, фантастический разгильдяй. Вряд ли его одного хва­тит на то, чтобы разогнать смурь праведного провинциализ­ма нашей рок-поэзии. Если вам так уж дорого «разумное, доброе, вечное», то подумайте о наших потомках! Бедные чуваки, слушая современные рок-песни, решат, что мы жи­ли в замках и башнях при свете свечей, не имели представ-

ления о гигиеническом сексе и портвейне, а разговаривали только о борьбе добра и зла.

Майк, первая пьяная ласточка. Он хил, но именно он под­винул Рыженко, именно он стал катализатором для варварс­кой молодой шпаны Удовлетворителей. Да и на Гребенщико­ва, парня умного, он, несомненно, произвел большое впечат­ление. Остальные... пока «невинны, как младенцы, скром­ны, как монахи». В конце концов, это их личное дело. И единственное что меня огорчает - за последние полтора года гадкий Майк написал полторы песни. Никаких поблажек этому самодовольному Козлу (по гороскопу)!

М.НАУМЕНКО «ЗООПАРК». «ЗЕРКАЛО», АПРЕЛЬ 1982, МОСКВА.

Журнал «Зеркало» весьма туманно намекнул мне на то, что очередной номер его выйдет в свет со статьей о нас. На тот слу­чай, если редакция не отказалась от этого достойнейшего наме­рения, посетив наш концерт, я присылаю ей эти записки.

Я только что вернулся из Москвы в Петербург, сейчас ночь, половина второго, я сижу на кухне, курю любимый «Беломор» и пытаюсь более или менее связно и внятно изложить на бума­ге свои мысли о нашей группе.

Для начала: сам факт существования «Зоопарка» меня глу­боко удивляет. Мне до сих пор не ясно, каким образом удалось заманить трех человек в подобное заведомо безнадежное пред­приятие, но пока (тьфу-тьфу-тьфу) все складывается лучше, чем могло бы быть.

Я люблю группу «Зоопарк» за то, что многие ее не любят. Есть люди, которые нас буквально ненавидят. Я им очень за это обязан. Есть люди, которые нас считают одной из лучших (по крайней мере, в Ленинграде) групп. Им я, наверное, тоже обя­зан.

Играем мы нарочито грязный рок-н-ролл, не заботясь чрез­мерно о чистоте звучания и тому подобном. Главное - это об­щий кайф, интенсивность звука, энергия, вибрации. Многие считают, что все должно быть прилизано и красивенько (петер­бургские группы «Зеркало», «Пикник», например). Я же при­держиваюсь другого мнения. По-моему, главное, чтобы публи­ке было не скучно. В конечном итоге мы все играем для (и на) нее.

История «Зоопарка» кратка. Мне всегда хотелось сделать

программу, состоящую из моих песен, причем сделать ее в электричестве. Довольно долго это по разным причинам не уда­валось. В конце концов все случилось так.

Однажды осенью 1980 года, когда я кирял в гостях у своего приятеля Иши (Иша Петровский - замечательнейший человек, соавтор песни «Блюз де Моску»), к нему домой приехал его школьный приятель Илья Куликов, который оказался басистом. Мы понравились друг другу (оба - Овны) и, стоя на балконе и распивая очередную бутылку рома с пепси-колой (мой люби­мый напиток), решили попробовать поиграть вместе. Удиви­тельно то, что утром мы об этом вспомнили. Попробовали. Пон­равилось.

Дело оставалось за вторым гитаристом и барабанщиком. Ис­кали мы их довольно долго. Перепробовали несколько кандида­тур, которые при ближайшем рассмотрении оказывались или хорошими людьми, но ни к черту не годными музыкантами, или наоборот. Наконец басист - перкуссионист «Аквариума» Миха­ил «Фан» Васильев порекомендовал мне некоего барабанщика, с которым играл в армии..

Барабанщиком этим оказался Андрей Данилов. Играл он в составе малоизвестной группы «Прощай, Черный Понедель-ник»(помните Воннегута?). Это был традиционный состав - ги­тара, бас и барабаны и играли они все, что не лень, начиная с Дин Перил и кончая «Б 52». Были у них и свои номера, которые лично мне не понравились, но многие отзывались об этом со­ставе весьма положительно.

Я поговорил с Андреем и Шурой Храбуновым (лидер-гита­ристом), и мы - эх, да заиграли вместе. Для начала мы не смог­ли придумать ничего умнее, как сесть на «точку» за город и иг­рать на танцах. Место было весьма специальное: совхоз. Люди еще более специальные: подавай им «Бони М» и «Машину Вре­мени». Но платили нам мало и играли мы в этой связи то, что хотелось нам, а не им, а именно классические рок-н-роллы (Ча-ка Берри, Карла Перкинса, Ларри Вильямса и т.д.) и классику 60-х (Стоунз, Боуи, Ти Рекс). Правда, в коммерческих целях (чтобы не побили) приходилось исполнять им что-то «за Одес­су» и пресловутый «Поворот», который мы играли, чтобы не было совсем тошно, в стиле реггей.

Работали мы там месяца три, но в конце концов пришли к выводу, что овчинка выделки не стоит: платят мало, ездить да­леко, уволились и засели за свои номера.

Отрепетировали кусок программы, в мае прошли официаль-

ное прослушивание, залитовали часть песен (худшую) и получи­ли разрешение на концертную, правда, непрофессиональную деятельность.

Сейчас играем концерты (реже, чем хотелось бы), репетиру­ем (реже, чем хотелось бы), валяем дурака (больше и чаще, чем хотелось бы). На что-то надеемся, правда, на что, не знаем са­ми. Немного подробнее о музыкантах «Зоопарка». Лидер_ггита-рист - Александр Храбунов (Весы, Кабан). Всю жизнь играл в составах без ритм-гитары и потому любит «пилить» помногу. Сначала мне это не нравилось, но потом я понял, что в этом есть свой кайф, и сейчас с трудом могу представить, как бы мы звучали с другим гитаристом. Шурина гитара придает моим до­вольно легким песням уместную тяжесть. Шура очень тихий и спокойный, но несколько раз в году напивается сверх меры и становится абсолютно неуправляемым: пытается набить всем морду и прихватить всех барышень в радиусе трех километров (ни то, ни другое обычно не получается). На сцене он преступ­но скромен. Бегать, прыгать и вставать в красивые позы отка­зывается напрочь, ссылаясь на занятость своими педалями. Я не теряю надежды на его перевоспитание. У меня есть подозрение, что моя музыка ему глубоко безразлична. Впрочем, возможно, я и ошибаюсь.

Барабанщик Андрей Данилов (Дева, Обезьяна). Жуткий баб­ник. У него феерическая куча дам, которая к тому же непре­рывно растет. Основной недостаток его заключается в том, что в нетрезвом виде он решительно отказывается держать ритм и забывает все свои достаточно хорошо отрепетированные бара­банные партии. Мы постоянно пытаемся не давать ему алкоголь перед концертами, но удается это, увы, далеко не всегда. Андрей любит всякую музыку и на данном этапе хочет играть «новую волну». Занимается фотографией.

Бас-гитарист Илья Куликов (Овен, Крыса). Несмотря на сравнительную юность имеет немалый музыкальный опыт. Иг­рал везде, начиная с Ленконцерта, продолжая цирком и кончая разнообразными рок-группами. Я слышал только последнюю, она называлась «Маки» и была хороша. Я считаю Илью превос­ходным басистом. У него колоссальное чувство ритма и гармо­нии и весьма незаурядный вкус. Любит «Дорз», «Битлз», «Ху» и многое другое. Он пишет песни, которые, я надеюсь, мы ког­да-нибудь будем играть. У Ильи есть кое-какие черты, которые мне иногда не нравятся, но что делать, у кого их нет.

Наконец, дело дошло до меня. Я - Михаил «Майк» Наумен-

ко (Овен, Коза), играю на гитаре, пою и пишу (пока) все песни.

О себе придется писать поподробнее. За гитару взялся срав­нительно поздно, лет в 15, естественно, под влиянием Битлз. Тут же начал писать песни, причем, по молодости лет, на английс­ком языке - я знаю его не так уж плохо. Играл во множестве дряннейших составов, причем играть приходилось полный бред: от «Айрон Баттерфляй» и «Лед Зеппелин» до «Битлз» и «Ти Рекс» и все, что посередине. В 1975 году довольно близко поз­накомился с «Аквариумом» и под благотворным влиянием Гре­бенщикова начал писать песни на родном языке. Некоторое время играл с «Аквариумом» электрическую рок-н-ролльную программу в качестве лидер- ритм гитариста. Мы лихо одева­лись и накладывали на лица килограммы грима. Это был кондо­вый, правда, несколько запоздалый глэм-рок.

Летом 1978г. мы с Гребенщиковым, сидя на берегу Невы, записали на пленку ряд наших акустических песен и выпустили «альбом» под названием «Все братья-сестры». Качество записи было устрашающее, но это были хорошие времена.

В 1980 году, опять-таки летом, я записал (спьяну и сдуру) уже совсем сольный акустический «альбом» «Сладкая N и дру­гие». В записи мне помогали все тот же Борис Гребенщиков и Вячеслав Зорин, гитарист весьма специальной группы «Капи­тальный Ремонт», с которой в 1979 году мы гастролировали по Вологодской области. Запись получилась хотя и хорошей по ка­честву (писались, наконец, в студии), но на удивление занудной (не многим она нравится). Впрочем, там есть, как мне кажется, хорошие песни. Осенью и зимой 1980 года я вместе с «Аквари­умом» несколько раз приезжал в Москву, где пел и играл в ка­честве «сольного автора». Принимали меня неплохо, и я почти полюбил столицу, к которой раньше относился весьма скепти­чески. К тому же у меня появился ряд очень приятных зна­комств, которые я очень ценю, в их числе чудесная группа «Последний Шанс». Я отношусь к ней очень нежно.

В 1981 году начался «Зоопарк», о котором я написал все, что мог. Кроме того, в этом году я начал толстеть и катастрофи­чески тупеть.

Моя анкета: (не знаю, кому и зачем она нужна, но тем не ме­нее).

НАСТОЯЩЕЕ ИМЯ: Михаил Васильевич Науменко. СЦЕНИЧЕСКОЕ ИМЯ: Майк.

ДАТА РОЖДЕНИЯ: 18.04.55

РОСТ: 1.73м. (что-то около).

ВЕС: не знаю.

ЦВЕТ ГЛАЗ: карие.

ЦВЕТ ВОЛОС: шатен.

ХОББИ: собирание материалов о Марке Болане и Т.Рекс.

1-е ВЫСТУПЛЕНИЕ: ей-богу, не помню.

КРУПНЕЙШЕЕ СОБЫТИЕ В КАРЬЕРЕ: пока не было.

НЕПРИЯТНЕЙШЕЕ СОБЫТИЕ В КАРЬЕРЕ: работа в рес­торанном ансамбле на Кавказе.

ЛЮБИМЫЙ ЦВЕТ: очень темно-синий.

ЛЮБИМЫЙ НАПИТОК: ром, красные сухие вина.

ЛЮБИМАЯ ЕДА: не знаю.

ЛЮБИМАЯ ГРУППА (отечественная): «Аквариум», (зару­бежная): «Битлз», «Т.Рекс», «Роллинг Стоунз».

ЛЮБИМЫЙ СОЛЬНЫЙ АРТИСТ: Лу Рид, Боб Дилан.

ЛЮБИМЫЕ УВЛЕЧЕНИЯ: чтение западной музыкальной прессы и отечественных детективов 40-50-х годов, сдача пустых бутылок, валяние дурака, общение с рок-музыкантами посред­ством сухого вина.

ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ ЦЕЛЬ: играть и записывать ту музыку, которая мне нравится.

P.S. На концерте к нам пришла записка, в которой любозна­тельные слушатели интересуются, почему мы играем песни из репертуара группы «Аквариум». Думаю, что нужно разъяснить ситуацию. Мы НЕ играем чужих композиций. Все вещи, кото­рые мы исполняли, были написаны мной. А Гребенщикова за то, что он не объявляет автора «Пригородного Блюза», я еще затаскаю по судам!

ПРОКОП СУРОВЫЙ

ИЗ СТАТЬИ «ЗАМЕТКИ О НОВОЙ ВОЛНЕ»

«УХО» 5(9), МОСКВА, 1983

В Ленинграде из ряда вон выделяются группы «Зоопарк» и «Кино». «Зоопарк» является значительным явлением рок-музыки 80-х. Модель, которую преподносит слушателям группа со своим лидером М. Науменко, свидетельствует о том, что в Союзе пони­мают и тонко чувствуют современную музыку. Группа играет панк-рок, разумеется, в отечественном его варианте. Автору труд­но отметить какие-либо качества этой группы, ибо он глубоко

симпатизирует обитателям Зоопарка, а умение играть просто и яс­но лишь подчеркивает профессионализм и великолепное чувство стиля (!), яркую и свежую концептуальность.

ИЗ СТАТЬИ «ВЕСЕННЯЯ ОПЕРА», УХО» 4, МОСКВА 1983

Акт 2. Смена лидеров. Хит парады областных газет и наблюде­ния за сейшенами наводят на мысль, что «Зоопарк» выходит впе­ред. Все, кто присутствовал на концерте 27 февраля под Москвой, не забудет в свой смертный час этого зрелища - лучшего сейшена в истории советского рока. Он продолжался до поздней ночи, му­зыканты свободно общались с публикой, исполняли вещи по зака­зу - такое трогательное единство, как разве что в старину, на кон­цертах Высоцкого и Северного.

Это не мода, не продукт рекламы, а человеческое понимание и близость.

То, что произошло через месяц, в конце марта, послужило лишним доказательством особого положения М. Науменко в со­ветской рок-музыке. В районе «Белорусской» выступали ленин­градские группы, в том числе должны были пригласить и «Зоо», но устроители как-то случайно забыли вовремя позвонить и пере­дать свое приглашение, поэтому в последний момент Майку при­шлось обламываться с работы и срочно собирать группу. Тщетно. С ним приехал только ударник. Попросили подыгрывать гитарис­та «Пепла». Казалось бы, какая это группа? Огрызок от группы. Но в итоге зал слушал Майка наполовину стоя, рев заглушал 2-х киловатный аппарат, и хотя странный полу-«3оопарк» выступал в середине концерта, в конце их приглашали на сцену и скандирова­ли без конца: «Майка! Майка!» Только строгий приказ админис­трации разогнал фанов.

Дата добавления: 2015-05-31