Л. Лытаев 2 страница

Как я с Майком познакомился - трудно вспомнить. Помню вот какой случай. Я женился (это был 78-й год) и сразу же снял квар­тиру. Сидим мы с Майклом Кордюковым, он у нас тогда на бара­банах играл, пьем коньяк и смотрим телевизор. Раздается звонок, я открываю дверь - стоит Майк в тапочках и халате. Ну, так как делать вид, что удивился, уже тогда было нельзя (ну, пришел чело­век - проходи, садись), то наливаем коньяк, сидим выпиваем. Это было на Варшавской, я случайно снял квартиру в его доме. Он это узнал, зашел ко мне в гости, потому что мы уже тогда были знако­мы. Как - не помню. Могу точно сказать, что с Ляпиным и Тито­вым нас познакомил Дюша, он учился с ними в одном классе. А Майк откуда-то взялся, играл на гитаре; никто не знал, что он пи-

шет песни, потом это выяснилось, и мы записали этот альбом («Все братья - сестры»).

Первым барабанщиком у Майка был Андрюша Данилов, я его из армии привел и убедил, что надо жить в Питере. Он поступил в институт и играл в «Зоопарке», потом закончил и уехал в свой Петрозаводск. Недавно я его видел, он как-то странно себя чув­ствует. После всего, что было...

А я ведь не был членом группы «Зоопарк». Мы просто помо­гали Майку, вот как раз в этот момент барабанщик уехал по рас­пределению, а у басиста были какие-то неприятности. Играть с ним было очень приятно, потому что играть блюз это в принципе очень классно; и с Женькой (Е. Губерман) - тоже было интерес­но, он барабанщик с очень большой выдумкой. Плюс все это еще у Майка с каким-то своим заворотом.

Да, надо сказать, что он отлично знал английский, что очень важно вообще и особенно важно для нашей страны. Так как зна­ние иноязычной культуры питает русский ум, и переработанная идея становится гениальным открытием (как случилось с Пушки­ным). И это совершенно нормально, потому что идеи не могут возникать сами по себе и в больших количествах сразу. Как мож­но написать, например, 400 или 500 песен? Для этого нужно, что­бы у тебя был где-то источник и желательно много и в разных странах. Там, на Западе, музыканты шарят по своим народным «источникам», а у нас они размыты, особенно в городах. И Майк с Борькой были первые, кто включился в эту мировую вертушку; на пустом месте ничего не сделаешь.

Песни его я принял сразу. Может быть это потому, что я знал, кому посвящена та или иная песня. «Сладкая N» например - была такая девушка по прозвищу «Бэби», сейчас она, по-моему, в Мос­кву переехала. С песней «Ты - дрянь» более сложная история. Она посвящена подружке моей жены. Это были две подружки, мы у них часто оттягивались в Апраксином переулке. Потом я женился на Зине, а Майк вот песню написал.

А с музыкой Майка есть еще один момент - не каждый позво­лит себе такую музыку играть, в таком стиле, - это смелость. Для человека, который знает всю эту культуру, то есть регулярно слу­шает каждый день, - это большая смелость. Это не наглость, хотя некоторые считают, что это наглость. У Майка это получалось со­вершенно органично. Мы сейчас в «Трилистнике» исключили все блюзы, кроме одного. А Майк был настоящим блюзменом. Вот Ильченко, он человек неровный, а Майк последовательно играл ритм-энд-блюз.

И потом, я повторюсь, он совершенно не хотел стратегически мыслить. Можно ведь было продавать его пластинки, он мог не давать гастроли на стадионах. А так - к нему пришли и сказали: поехали сейчас на гастроли в Рязань - поехали. Потому что как ба­рабанщик мыслит своими категориями, так и творец должен мыс­лить своими, а не так: вот есть сегодня рубль - его надо пропить и все. Должен был быть рядом какой-то человек, которого он, веро­ятно, всю жизнь искал, который бы как-то выстраивал ему жизнь. И, наверное, с ним было тяжело жить в последнее время, судя по тому, что произошел этот разрыв с Наташей - достаточно хрупким человеком.

Я не могу сказать, что он неудачник, или там на себе крест ■ поставил. Может быть так, что все, что он мог обозреть перед со­бой - его просто не интересовало. Человек может спокойно быть выше того, чтобы купить себе квартиру, заработать миллион руб­лей. И он видел, что бессмысленно дергаться из-за каких-то дра­ных «Жигулей». И никакой обозленное™ на страну у него не бы­ло.

Я вам могу сказать одну вещь: я собирал машинки, а он соби­рал самолетики. И он про самолетики знал все. Мы выходили на улицу, и он говорил: «Вот полетел МИГ-21». А я говорил: «Вот поехала «Тойота». И мы получали удовольствие от того, что обла­даем такими бесполезными знаниями. Я тоже любил самолетики, и мы с ним часто спорили, потом привлекали кого-то со стороны, лезли в журналы... Заруба шла на уровне «ТУ-154» и «ТУ-1546». И это интересней, чем просто тупо выпивать.

И я хочу сказать, что очень любил Майка и ценил за то, что у него всегда были эти игрушечки. Для мужчины вообще очень важно эти игрушечки иметь, для женщины, может быть, важнее детей воспитывать. И чем игра будет запутанней и непонятней для окружающих, тем лучше и интересней. Он не играл по законам шоу-бизнеса: взять стадион, чтоб на каждом столбе твоя афиша... А играл в какую-то свою игру и был беззащитен. Ведь все эти ме­неджеры, организаторы - это все средства защиты, чтобы отгоро­диться. А у него никогда ничего этого не было...

АНДРЕЙ МАКАРЕВИЧ. Март 1993 г.

Помню, много лет назад мне пришла в голову мысль, что, мо­жет быть, напрасно мы доверяем истории право выбирать, кого оставить в памяти потомков, а кого обречь на забвение.

То есть, если, скажем, мы помним Баха, то это совсем не зна­чит, что действительно не было ему равных среди современников - срабатывает масса случайных деталей, и вот мы помним Баха (или, скорее, его имя) и ничего не знаем о людях, живших и тво­ривших рядом с ним.

К сожалению, жизнь подтверждает мою версию. Помнят, ска­жем, блестящего Высоцкого, но почти не помнят гениального Га­лича, даже не хочется продолжать.

Боюсь, лет через десять Майка почти забудут - останется он в памяти нескольких друзей-музыкантов. История вершит свой не­праведный суд. И ничего тут не поделаешь.

Мы познакомились в конце 70-х на маленьком акустическом сейшене в Москве. Подошел к пульту тихий, необыкновенно ин­теллигентный человек с большим носом и в темных очках. Долго и вежливо объяснял звукорежиссеру, какой бы он хотел звук. По­том вышел на сцену, и вдруг в лице его что-то изменилось, нижняя челюсть выехала вперед, и с удивительно неприятными интонаци­ями он затянул «Ты дрянь..».. Очень мне не понравилась такая ме­таморфоза. Был я тогда поборником тотальной чистоты и считал, что если человек в жизни один, а на сцене корчит из себя что-то другое, то, значит, в одном из двух случаев он врет. Ну, такой вот детский максимализм. Артем Троицкий, правда, случившийся на том же концерте и подглядевший мою реакцию, родил легенду, будто с той поры сделались мы с Майком непримиримыми идео­логическими противниками. Простим ему эту неправду.

Уже год спустя, услышав Майка с «Зоопарком», я стал их фа­ном, а с Майком мы подружились. Развивался я, видимо, посте­пенно. Если, например, «Битлз» принял сразу и во всем, то на «Роллингов» ушло довольно много времени, не мог я отделаться от чувства, что они тоже хотят, как «Битлз», но не могут, не полу­чается у них: и поют фальшиво, и играют как-то не так. Даже за­писал их сперва с целью заводить друзьям после «Битлз» и пока­зывать, как не надо петь. А просто «Битлз» застилали все глаза, заполняли все уши, и не желала душа принимать какой- то иной эстетики.

Типичная слепота влюбленного. Это, слава Богу, временное явление. Оказалось, «Роллинг Стоунз» имеют право на то, чтобы их судили по законам их эстетики. С Майком у меня вышло при­мерно то же самое. Это я не в порядке оправдания (не в чем) -просто есть люди, которые искренне не могут понять, как это мне не понравились песни «Зоопарка», а потом вдруг раз и понрави­лись. Не обо мне речь. С Майком было славно гулять по ночной

Москве в конце весны, пить теплый портвейн из бутылки, сокры­той в бумажном пакете, неожиданно заходить в гости к друзьям. Мы почему-то чаще виделись в Москве, чем в Питере. Майк ока­зался абсолютно настоящим во всем - от него шло тепло.

И, конечно, он был самым нашим рок-н-ролльным рок-н-ролльщиком. Ибо достоинство в этом жанре определяется, на мой взгляд, не вокальным или инструментальным мастерством, а нали­чием энергии, которая через рок-н-ролл, как через провода, пере­качивается в зал. Энергия не может быть искусственной или фаль­шивой. Она или есть, или ее нет. Поэтому меня воротит, когда я читаю искусствоведческие изыски о достоинствах, скажем, май-ковской поэзии. Ни черта эти люди не слышат и не понимают.

И еще, по-моему, Майка любили. Все, кто с ним работал, дру­жил или просто был знаком. Вот и все.

На наше двадцатилетие в 1989 году грозилось приехать много питерских команд. А приехало всего две: «Секрет» и «Зоопарк».

«Зоопарк» выступил неудачно - что-то не получилось у них со звуком, и в сборную пластинку фирма «Мелодия» их выступление не включила.

Больше мы не виделись.

ИЗ ИНТЕРВЬЮ А.ЛИПНИЦКОГО С АНДРЕЕМ ТРОПИЛЛО. 02.02.91. - «Рокси» N 16, 1991.

Л: А в чем причина, как бы поприличней слово подобрать... угасания Майка?

Т: Пьянство.

Л: Просто пьянство?

Т: Да, просто пьянство, попытка быть не хуже других.

Л: Расшифруй...

Т: Понимаешь, я всегда считал Майка отцом русского блюза. Не ритм-энд-блюза, а именно блюзового начала. Майк всегда был мне интересен именно своей естественностью. И когда у него по­явился барабанщик Кирилов, у него появилась группа, послушная ему. А на самом деле единственный человек, который был нужен ему для его музыки, это его гитарист Шура Храбунов. В паре они делали ту музыку, которая могла совпадать с личной харизмой Майка, что-то в стиле «10 лет спустя», их лучшего периода плас­тинки «Ватт». Кирилов, конечно, хороший парень, но он был тру­бочистом, и от этого ему не уйти (хохот).

Л: Почему же, хорошая вторая профессия для рокера...

Т: И он ей очень гордился, но, тем не менее, появились в «Зоо» какие-то кондовости. Майк решил, что ему нужны деньги, что он должен зарабатывать себе музыкой на жизнь. Он, конечно, никогда не ставил себе задачи заработать какие-то суперденьги, но вот эта мысль, что, мол «я не хуже других»... А на самом деле он чувствует, что он хуже. Майк мне всегда очень нравился. Я помню картинку, что-то вроде дня рождения Гребенщикова. Ка­кая-то квартира, какие-то ублюдочные девочки по стенам, пьют, курят, все, как полагается. Картошка в мундире, бутерброды, на­мазанные кетчупом. Все выпили водки. А у Майка очередной при­ступ игры в хорошего семьянина. И вот его очень милая жена На­таша... Он уходит и говорит ей: «Ты пойдешь домой!». Она: «Нет, не пойду». Он ее тянет. Наташа вцепляется в косяк двери, а Майк отрывает ее пальцы по одному. Это надо было видеть! (хохот). Майк весь в этом. Или их ребенок... Они закрывали его, как по­пугая, какой-то тряпкой, чтобы он в темноте засыпал. Вокруг бу-халово идет, мальчик раскрылся - голос Майка: «Закрой, задра­ить!» И тем не менее... Майк до сих пор слушает Волана, на са­мом деле он не сдался. Он, может, и потопляем, но он на самом деле не утонул. Он может возродиться, если с ним нормально по­работать, очистить от коммерческих струпьев, клещей присосав­шихся, от которых он нормально ходить (жить) не может.

Коля Васин

Майк есть Майк. Каждый из нас неповторим, а особенно ар­тист, конечно. У него свое лицо, своя судьба, свой рок, свой ролл, свое лицо, свое подлицо, свое залицо. Что могу сказать? Любил я его одно время. Со страшной силой. Были мы братьями по духу, и встречи наши превращались в праздник. Любил я его до паранойи. Был период, когда я просыпался с мыслью: «Надо позвонить Майку». Надо его увидеть, надо срочно с ним выпить и только с ним.

Познакомился я с ним на Ржевке где-то еще в конце семидеся­тых. Он приехал ко мне со своими записями, с целой катушкой, не помню сейчас, какие песни там были. Но помню одно - то, что мы послушали вместе, мне не очень понравилось. Я ему говорю: «Мне не нравится твой голос». А он мне ответил очень благород­но: «Мне тоже он не нравится». Вот так я услышал его первые песни. А дома у меня он пел очень редко. Некоторые музыканты, с которыми я дружил, постоянно пели у меня дома, а он букваль-

но раз или два, и то надо было его упрашивать.

Майк, конечно, был гармоничной фигурой, он был честным человеком и честным артистом. И жил он в гармонии с внешним ■ миром, и то, что было у него снаружи, то было и внутри, навер­ное. Поэтому, может быть, мы его и любили, потому что он был таким... натуральным, что ли. Он был естественным человеком, у него не было претенциозности, и какого-то выпендрежа у него ни­когда не было. И на сцене, и дома, он был примерно одинаковым, и поэтому он был хорош. Все остальные наши музыканты, конеч­но, на сцене одни, а в жизни другие. Это стало аксиомой - артист есть артист. А он не был артистом, он был просто нормальным че­ловеком, который чего-то там сочинял, какие-то удачные или не очень удачные вещи.

А в последнее время я от него как-то отошел, потому что стал замечать за ним фальшь. Фальшь выражалась в том, хотя бы, что он, например, так прикалывался на своем «чпоке». Он водку сме­шивал с «Пепси-колой», накрывал стакан рукой, взбалтывал об колено и залпом выпивал. И как он ни приходил ко мне в гости, обязательно делал этот «чпок». И так намеренно, так нарочито, демонстративно, что я подумал: «Куда-то ты не туда идешь, Майк».

Потом, эти очки его вечные - «я без очков не снимаюсь». Вот прикол! У меня, например, как-то дома оказался фотограф и хо­тел снять Майка. «Нет, нет, подожди, я сейчас надену очки». Вот эта маленькая фальшивинка в нем последние года два появилась. И потом, он стал как-то плохо выглядеть, много пить, мало есть. Вот характерный момент. Пьем бутылку с ним. Я бегу на кухню, делаю закуску - две одинаковые тарелки ему и себе. Выпили. Моя тарелка пуста, я вылизываю. Я люблю свои закуски, свою пищу. Он же не притрагивается - откусит кусочек хлебца, и все. Вот это меня всегда удивляло в нем, и однажды я даже сказал ему - как на духу могу повторить, за два года до того, как он покинул нас: «Ну, Майк, кто из нас первый загнется - ты или я?» Уже тогда были видны неприятные признаки: у него начинали трястись руки, он заговаривался, вел себя как-то так отстраненно и неуправляемо. Но тогда, в середине семидесятых начале восьмидесятых он был просто так хорош, так энергичен, так талантлив, так желанен всег­да и в моем доме, и на сцене, у публики. Я чувствовал в нем силу жизни, энергию жизни и радость жизни. Конечно, этот период ос­танется в памяти. Это был период «Уездного города N», подъем, это мой любимый альбом, и я ему говорил об этом.

У Майка как-то вырвались слова: «Я боюсь жить». В некото-

ром смысле он боялся жизни, боялся вот этой всей телеги, бес­смысленной, бедной. «Бедность» - это его откровение. Коммунал­ка, эта вся говнистость жизни, она как-то влияла на него, приво­дила его к паранойе, к состоянию несопротивления. Он действи­тельно сидел на белой полосе - вокруг все бежали, ехали, летели куда-то, шустрили, а он сидел на белой полосе, то есть плыл по те­чению. И вот, мне кажется, его погубило то, что он жил, как жи­вется. Это было его проповедью, это было его музыкой, его фи­лософией, и он пил, как пьется, ел, как естся, и ничего не делал для того, чтобы спасти душу, спасти жизнь, поверить в Бога, най­ти Бога. Он не искал Бога, и это его погубило, на мой взгляд.

Потом, у него было очень много приятелей, особенно с пери­ферии. И что меня особенно напрягало в этих людях, это то, что они постоянно приходили к нему с бутылкой и не с одной, поили его, буквально, с утра до вечера. Ну и последней каплей стали, на мой взгляд, те деньги, которые он получил за свою пластинку за несколько месяцев до кончины. Он, конечно, злоупотреблял и деньгами, и алкоголем. И все это привело к тому, что сердце его не выдержало. Он сломался. Все одно к одному шло. Иногда мне кажется, что все произошло так, как он хотел. Наверное, ему дей­ствительно все надоело, и он занимался только разговорами о му­зыке, о группе, о новом подъеме. Когда я ему говорил, что он творчески кончился, валяет дурака, киряет только, он серьезно не обижался. И когда он приходил ко мне в последние месяцы и спрашивал: «Колька, у тебя нет заначки, чего-нибудь кирнуть?», я всегда отвечал, что нет, я тебе не налью, хоть у меня и было. Все это начинало раздражать, и в последнее время мы стали видеться, редко. Хотя последняя наша встреча была буквально за два дня до кончины. 24-го августа у меня был день рождения, а 25-го утром мы с ребятами, которые остались у меня ночевать, пошли в бар «Жигули» попить пивка. И Майк туда пришел. Он был уже на­столько плох, был темен лицом, отечен, руки тряслись. Он попил пива умеренно и говорит: «Я выйду покурить». И не вернулся. Мой дружок, который с ним выходил, сказал мне: «Майк просил передать, что ему худо и он пойдет домой». Больше я его не видел. Такие вот дела. Мне кажется, что он не сопротивлялся тому, что происходило, и не особенно хотел жить. Наверно, тут и известные события сыграли свою роль. И все-таки очень жаль...

А группа «Зоопарк»... Временами они меня заводили, време­нами были очень хороши. Они могли делать драйв, они могли де­лать такой звук «перекати-поле». Группа у них, конечно, была классная. Но, я повторяю, эта гнильца, которая появилась в пос-

ледние годы, этот кир беспрерывный - все это мешало им рабо­тать творчески. Этот кир их, он меня просто до изумления дово­дил - настолько они увлекались этим, друг перед другом выпен­дривались.

Группа была очень хорошая, но какая-то ограниченная. Огра­ниченная по стилю, по звуку, у них был потолок, выше которого они прыгнуть не могли. И не от лени, а от ограниченных возмож­ностей таланта. Талант - это всего лишь талант, а гений - это уже общение с Богом. Вот общения с Богом у них не было. Майк лю­бил заниматься философствованием, а поисками Бога в душе он не занимался. И это, отчасти, тоже погубило его. С Богом в серд­це люди живут вечно во всех смыслах, вера приобщает к жизни вечной, люди находят свой рай, рай души, успокоение души. И по­этому вера в Бога помогает людям выходить из крайних ситуаций, спасать свою душу и тело, да и другим еще помогать. Майк отверг для себя этот выход. Мне запомнилась одна его фраза - мы шли с ним по улице, он спешил к Кирилову, и вдруг, переходя Лиговс-кий, он мне говорит: «Слушай, Колька, а ведь разъебайство - са­мая лучшая форма жизни на земле». И вот эта лучшая форма жиз­ни обернулась для него формой смерти.

К Майку я стремился. Это был человек, с которым можно рас­слабиться. Помню, мы слушали Высоцкого, я посмотрел на него -у него, как и у меня, были слезы на глазах. Он был душевным че­ловеком - самое главное качество, которое меня в нем привлека­ло. Он чувствовал музыку, был открытым, и очень хорошие, до­брые флюиды от него исходили. Это самое главное.

Александр Липницкий. Великий неудачник.

Нас познакомил, разумеется, «Аквариум». Уже не припомнит­ся, кто первый - Фан, Дюша или Борис - привез в Москву первую запись потрясающей песни. «Дрянь» так и осталась для меня ви­зитной карточкой Майка. Песня эта сразу стала популярна в сто­лице. На расспросы об авторе аквариумисты отвечали с загадоч­ными улыбками:«Так, один наш приятель. Маленький, но силь­ный. Мы его в следующий раз захватим живьем». И они не обма­нули. Московская премьера Майка состоялась в 1980 году на Вар-шавке. Артему Троицкому вполне удался тот подпольный сейшн. В зале сотни людей - крутейших представителей богемы от Петру-шевской до Олега Осетинского /к ним я еще вернусь ниже/. На сцене сменяли друг друга киты: «Машина Времени», Константин

Никольский, Виргис Стакенас из Литвы и уже прославленный тбилисским скандалом «Аквариум». И вот тут-то и произошло са­мое главное. Борис вежливо уступил микрофон небольшому уг­ловатому пареньку со знатным «шнобелем», и под аккомпанемент «Аквариума» Майк запел свои песни.

Метаморфоза приключилась в жизни моего друга. Насколько медленно и тягостно он прожил свои последние 2-3 года жизни и как стремительно, за какие-то 20 минут, на наших глазах взошел к славе. На моей памяти Майк был единственным артистом, кого Москва приняла сразу, безоговорочно. Он стал нашим любимцем. Чуть позже Майк укрепил свой успех триумфальным электричес­ким концертом уже с «Зоопарком» в ДК Москворечье. И я там был, мед пиво пил. Мы еще не были друзьями, и к панк-року я от­носился настороженно /возраст, черт возьми/. Но «Blues de Moscou» вкупе с «Madness» быстро привели меня в чувство, вер­нее омолодили. И вот уже с «Зоопарком» Майк завалился на Ка­ретный ряд. От меня только-только съехали родители, забрав всю мебель. Остались голые стены и пара раскладушек. Мы сидим с Майком на полу, пьем сухое вино и слушаем пластинку «Chuck Berry on stage». Майк был уязвлен тем, что мне было ясно давно, а именно: живая запись концерта в Чикаго 1963 года является лучшей у Чака. Но со второго раза Майк оценил альбом, а в ре­зультате и его владельца. Мы поняли друг друга.

Поначалу в Москву Майк приезжал чаще без группы: с квар­тирными концертами было проще, чем с электрическими под­польными. И хотя Майк в меньшей степени, чем Б.Г., Цой или Рыженко, любил петь без группы, в акустике, я нередко слушал его на разных московских квартирах, часто в компании с вышепе­речисленными дружками. У меня сохранилась милая запись с Ка­ретного - Майк впервые поет «Гопников». Я помню, что про себя был немного удивлен словами песни, собственно, большого отли­чия от гопников у аудитории «Зоопарка», да и у «Звуков My» не было. Кто мочится в наших подъездах? А кто не мочится? Ну, это к слову.

Майк всегда был менее легким на подъем, чем коллеги по ги­тарам. По мнению Б.Г., это его и сгубило. Он реже приезжал на культовые просмотры первого видика ко мне в гости. Но помню уже в середине 80-ых Майк специально отправился с Натальей в Москву смотреть «Blues Brothers» - это был его фильм!

Для меня важно, что первый раз в Питере мы сыграли именно с «Зоопарком»! Это был уже 1986 год, зима. Затравленному со всех сторон в официальной прессе «Зоопарку» на этом концерте

в ЛДМ должны были присвоить «тарификацию» - разрешение на платные выступления по тарифу. Майк волновался, придут ли чле­ны комиссии. Какая-то в тот вечер стояла в воздухе засада, из-за этой советской идиотской лжи - «тарификации», мать ее! Публи­ка это отлично чувствовала, и после того, как мы с «My» отыгра­ли в первом отделении со сдержанным успехом /только «Цветы на огороде» выправили концерт/, с «Зоопарка» народ повалил из за­ла. От комиссии и от всей этой гнусной процедуры шел душок.

После смерти Миши я однажды поспорил с Рыбой /Рыба - это Алексей Рыбин/. Тот стал всячески возвеличивать покойного, ис­пользуя превосходные эпитеты, самым скромным и самым упот­ребляемым из которых был «звезда рок-н-ролла». Это - неправда. Майк не стал звездой в силу элементарного: расположения звезд над своей головой. «Звезды» в миру - это везунчики. А Майк - не­удачник. Даже при том, что я никогда пристально не следил за его жизнью /за творчеством еще как следил!/, и козе было понятно, что ту что-то не так. Все играют уже на эстраде, а Майка вместе с Цоем умудряются повинтить на квартирнике в Киеве; уже выходит «Red Wave», и весь Питер засыпан благотворительными грузами от Джоанны /колготки, жвачка, струны, гитары и др./, а Майк, на­ряду с Б.Г. лучше всех знавший английский и западную музыку, даже носа не высунул за границу. Я могу продолжать до беско­нечности. Так, его любимый музакант - басист «Зоопарка» не вы­лезает из тюряги, причем по самым нелепым поводам. Последний раз - за кражу мяса с мясокомбината!? Помню сакраментальную фразу Майка: «Зоопарк» никогда не будет играть с человеком, пытавшимся вынести мясо через проходную». Ясно, что стоило тогда Илье выкрутиться, ему бы опять все простили, ведь лидер «Зоопарка» имел самую добрую душу из всех, когда-либо мне повстречавшихся в жизни. Хотя это уживалось с мелочностью. Майк, к примеру, очень не любил, когда его гости приходили к не­му без ритуальной бутылки. Иных даже наказывал изгнанием.

Иногда мне кажется, что немилость судьбы для Майка была определяющим понудительным моментом в его творчестве. «Вы­стрелы в спину..» - Майк никогда не искал их. Но посудите сами: отлично организованная Сергеем Соловьевым в Москве «АС-СА»; «машина обгоняет машину»; каждый вечер на эстраде луч­шие русские группы. «Зоопарк» за боевые заслуги ставят в глав­ный день на торжественное закрытие акции, и что же? Директор клуба МЭЛЗ, не выдержав бесконечного заключительного джем-сейшна с «Аквариумом», «My» и «Зоопарком», подбегает к ар­тистам и грубо вырывает микрофон из рук певца. На сцене чело-

век двадцать. Угадайте с трех раз, на ком закруглилась «АССА»? Правильно - на Майке. Он тогда крепко, в очередной раз обидел­ся на москвичей и недаром посвятил им, то есть нам, грубиянам из большой деревни, пару желчных остроумных песенок. Но часто москвичи его и восхищали, в частности, размерами. Как-то, летом 1981 года мы оказались в большой компании у меня на даче на Никулиной горе. На мой день рождения забрел сосед Никита Ми­халков. Мне не забыть восторга маленького «мальчика Майка» перед всеобъятностью русского барина. Миша радовался новому знакомству больше, чем его друг Дюша принесенной Никитой вы­пивке.

Майк очень любил Артема Троицкого за московский снобизм и самоуверенность. Словом, его привлекали в людях те качества, которых ему самому недоставало - силы, хватки к жизни. Ведь оп­ределяющим качеством Майка была нежность. Та самая русская нежность с интонациями Татьяны Дорониной из «Трех тополей на Плющихе». Эта уникально настроенная струна его души дозволя­ла ему пить на троих с проходимцами, но не позволяла идти на компромисс в главном. Поэтому Майк остался едва ли не един­ственным королем эпохи андерграунда, так и не попавшим в сети нового русского шоу-бизнеса. Как и Башлачев, Майк всем своим строем был человеком социализма. Приставка «бизнес» к его пес­ням и его голосу ну никак не подходит. Но жизнь примирила его с оппонентами и по этому предмету. Скажем, был момент, когда он и Макар взаимно невзлюбили друг друга. Андрей, как и я, по­началу не понял идей «новой волны», а Майк был обозлен на «Машину» за ее капитуляцию перед законами «совка» в 80-е го­ды. Позже они все друг другу простили, и «Зоопарк» даже успел поучаствовать в праздновании 20-летия «Машины».

Во время того приезда в Москву и произошла наша с ним единственная размолвка. На другой день после концерта в Лужни­ках у «Машины», «Зоопарк» всем составом захотел прийти на наш концерт в МДМ. То был конец мая 1989 года. Тусовка была очень интересной: музыканты добивали стену апартеида в Южной Африке. Приехал сам Фред Фрит, «Keep the Dog» и все московс­кие звезды альтернативного рока плюс «Не ждали». Я честно пос­лал администратора в условленное время на служебный вход до­жидаться Майка со товарищи. Они так и не появились. Я был сильно удивлен ночным звонком совсем уже пьяного Майка. Он наговорил мне кучу обидных слов типа «зазнались вконец и вы» («My» только что приехали из Англии с первым СД), «больше он со мной дружить не будет». И бросил трубку.

Наутро я с трудом разыскал его и строго спросил: «Когда и ку­да они, якобы, приходили на концерт «Звуков My»?» Майк не смог этого вспомнить, засмущался, и мы обо всем забыли. Вооб­ще, о пьянстве этой группы ходили легенды. В некоторых я учас­твовал, но более красочным мне представляется рассказ нашего младшего товарища из группы «Аукцыон» Лени Федорова, кото­рый однажды поведал мне эту историю в поезде Москва-Петер­бург: «Зоопарк» были нашими кумирами, и когда «Аукцыон» поставили первый раз играть в одном концерте, для нас это было событием. Мы должны были выступать сразу после «Зоопарка», который отыграл свой «сет» уверенно и лихо, как всегда. Под чу­жие аплодисменты мы вышли настраиваться на сцену, и тут про­изошла заминка. Басист «Зоопарка» застыл, как окаменевшая жена Лота, и никуда не собирался уходить. На слова не реагиро­вал. Кончилось это просто: какие-то люди подошли к нему из-за кулис, сняли через голову гитару и, слегка приподняв, унесли со сцены. Это была фантастика. В таком состоянии и так блестяще отыграть - комар бы и носа не подточил!»

Однажды я был сильно озадачен своеобразным и сверхрацио­нальным подходом «Зоопарка» к карманным расходам. Я повез их на какой-то концерт в Москву, во времена еще застойные. Еха­ли, конечно, в плацкарте, но белье всей группе я все же купил. Что тут началось! Больше всего меня поразило единодушие в оценке моего поступка: «Как ты мог истратить шесть рублей на эти не­нужные тряпки, вот и пей сам свои простыни!» И это всерьез! Да­же потом, когда дела вроде выправились, появились пластинки и гастроли, Майк так и не смог побороть в себе синдром нищего. Помню, как он каждый раз, выпив у себя на Боровой, с гор­достью хвастался своей новоприобретенной гитарой, а к концу второй бутылки начинал осторожно интересоваться, нет ли у ме­ня на нее покупателя. И при этом - «у советских собственная гор­дость» - он ни разу не шагнул навстречу «мажорским» акциям Джоанны. Навсегда запомнил его фразу о «Поп-механике»: «Не понимаю, чем там занимаются мои коллеги из рок-клуба? Сережа - большой музыкант, а нам-то что делать с ним на одной сцене -трень-брень на гитаре?»

Я обещал вернуться к Петрушевской. Людмила Стефановна написала эссе о Майке еще вначале 80-х. Оно так и осталось не­опубликованным, и замечательная московская писательница не смогла отыскать его в своих архивах. На мои просьбы постарать­ся повторно рассказать о своих музыкальных впечатлениях о пес­не Майка «Сладкая N» (а смысл эссе был, кажется, в том, что

Дата добавления: 2015-05-31