Л. Лытаев 5 страница

Я знаю, что больше любят цитировать «Дрянь», «Прощай, Детка». Но ведь женщины бывают разные.

Еще важная деталь: Майк терпеть не мог, если подвыпившие мужички начинали сплетничать о дамах. Такие разговоры пресе­кались немедленно и в резкой форме.

Довольно своеобразно Майк относился к иностранцам. Слов­но боялся, что его могут заподозрить в корыстных интересах, и на всякий случай становился в позу.

Однажды наш приятель привел в гости барышень из Голлан­дии. Майк читал, полеживая под одеялом. «Ты бы встал, дамы все-таки», - попросила я. «Пусть думают, что такие наши русские обычаи», - отвечал вредный Миня. Так и общался, и пиво из ба­нок пил лежа. Только потому, что иностранки!..

Другой случай. В наш «пенал» приехал американец - брать у Майка интервью. Разговор шел на английском, довольно долгий и, видимо, интересный. Но, прощаясь, корреспондент подарил Май­ку пачку дорогих сигарет. «Спасибо, я курю только «Беломор», -вежливо отказался Миша. Но в лице сильно изменился и долго возмущался тем, как его унизил, казалось бы, приятный человек.

Подобых историй много. Я не могу представить, чтоб Майк попросил привезти из-за границы гитару, «примочку» для гитары или какой-нибудь пустячок. Такая вот «у советских собственная гордость». Вернее, нормальное чувство собственного достоинст­ва.

Зато Майкуша от души пообщался с первым менеджером «Beatles» и Сидом Шоу, председателем фан-клуба Элвиса Пресли. Поговорить им было о чем. Майк хорошо знал западную культуру и особенно музыку. Регулярно читал англоязычную му­зыкальную прессу и запоминал массу информации. Особо инте­ресные статьи переводил для друзей.

Очень давно, когда в нашем доме появилась пишущая машин­ка, Майк с азартом взялся переводить и печатать всевозможные материалы о Марке Болане. Потом красиво оформлял это на больших листах, наклеивал иллюстрации - мечтал сделать книгу, где было бы все о Марке. Но машинка сломалась (или ее забрал хозяин), и глобальный труд остался незавершенным.

Аккуратным человеком Мишу назвать нельзя, но во всем, что касается музыки, у него был полный порядок. Коробочки с плен­ками и кассеты любовно оформлялись, данные с пластинок вно­сились в специальные большие тетради (их накопилось штук 11).

Причем, записывал он тем же шрифтом, какой был в офор­млении пластинки. Я уверена, что Майк мог бы стать неплохим художником (рука твердая, идеи интересные, хороший вкус), ди­зайнером или режиссером рекламных роликов (его всегда пора­жала бездарность создателей рекламы). Даже его сны были похо­жи на фильмы: то с лихо закрученным сюжетом, то лирические и даже сказочные.

Еще несколько лет прошло. Женя подрос, и меня потянуло ра­ботать в д/сад, к маленьким. Майк был сильно недоволен, но сми­рился.

В нашей комнате сменилась некоторая мебель, даже завели не­большой холодильник.

«Зоопарк» продолжал концертную деятельность. Майкуша на­чал уставать от гастролей. Поседел, отяжелел. Я его поругивала за лень, но супруг заявлял невозмутимо: «Лень - прекрасное качест­во. Из-за нее я не совершил массу плохих поступков». Может быть, он и прав...

Домашний стал Майк. Все норовил подольше поваляться на диване, TV посмотреть, кроссворд-другой разгадать, пивком оття­нуться. Ну, и почитать, конечно.

В 83 году он составил мне специальную бумажку «Любимые поэты Майка: 1 - И.Бродский, 2 - А.Гинзберг, 3 - Б.Ахмадулина». Еще ему нравились Саша Соколов, Н.Алейников, В.Степанцов, Б.Гребенщиков, Киплинг, Б.Дилан. Любимые писатели: Тургенев, Чехов, Шергин, Булгаков, Вен.Ерофеев, Хармс, Довлатов, Оруэл, Кен Кизи, Хемингуэй, Ремарк, Кортасар, Гашек, Джером. В ори­гинале перечитывал постоянно Р.Баха, Керуака,. Кенета Грэма.

К этим достойным именам могу добавить имена авторов хоро­шей фантастики и плохих детективов. Майк даже собирал самые тупые отечественные детективы 50-60 гг., где все стиляги - гады, а комсомольцы, как один красивые и смелые. Ему и из других го­родов присылали бандероли с потрепанными книжками Адамова и ему подобных.

Фильмы Майк тоже любил «с пальбой и погонями», еще - ко­медии, старые картины (все это смотрелось с соответствующими комментариями). На самом деле, в кино он прекрасно разбирал­ся, просто ненавидел салонные разговоры «ах, Феллини! ах, Анто-ниони!»

Спорт интересовал крайне мало. Разве что гонки «Формулы-1» - это святое. «Большой приз» смотрел раз десять.

Любовь детства - авиация. Про самолеты он знал все. Мог рас­сказывать о них часами. Собирал книги, склеивал модели. Иногда всю ночь делал какой-нибудь сложный самолет и утром будил ме­ня совершенно счастливый...

А еще мы любили гулять. Правда, удавалось это не так часто, как хотелось бы. В конце концов осталась традиционная прогулка раз в году. Когда в Питере расцветала сирень, мы отправлялись на Марсово поле - по Фонтанке от мостика Ломоносова. Шли медленно, говорили мало, любовались себе летним вечером и ок-

нами домов на набережной.

Майк очень любил Петербург, хорошо его знал, показывал мне красивые дворики, занятные парадные. Фонтанка была ему особенно дорога, поэтому наш маршрут не менялся.

Надышавшись сиренью на целый год, возвращались тоже пеш­ком, но уже коротким путем - по Невскому. Возле дома заходили в маленькое кафе выпить чашечку кофе, а то и шампанского.

О своем городе Майк говорил с такой нежностью, с какой о редких людях мог отозваться. Видел, конечно, и грязь, и жуткую разруху, и бронхитом болел из-за климата - но всегда любовался и гордился. «Петербург построен на болоте и засасывает, как боло­то. Только я отсюда выбираться не хочу».

К Москве ревновал, говорил о ней с легким презрением (что свойственно многим ленинградцам). (Для справки, «Bluess de Moscou» написан очень давно и по поводу конкретной обломной поездки). Это странно, ведь в столице к нему относились очень тепло, как родного принимали (я и сама имела возможность убе­диться в этом в 83-м году).

Москвичей Майк привечал, некоторых очень любил, но сам был типичным петербуржцем - таким немножечко cool...

Однажды, оборвав свой монолог, Майкуша неожиданно спро­сил:

- Ты никогда не воспринимала меня как звезду? Я, сильно уди­
вившись такому повороту разговора, пожала плечами:

- Нет, никогда.

Как-то даже в голову не приходило. Может быть, для кого- то и звезда. А для меня, для своих друзей - талантливый, интересный, но просто Майк.

Честно говоря, я и на концерты его мало ходила. По двум при­чинам. Во-первых, меня, барышню абсолютно не светскую, музы­кальные тусовки утомили довольно быстро. Во-вторых, всегда очень волновалась за «Зоопарк». Казалось, что без меня ребята отыграют лучше. Переживала дома - готовила ужин и с нетерпе­нием ждала своего артиста.

Ну, не было в Майке высокомерия и вообще ничего такого звездного. Друзья остались прежние (Саша Самороднецкий - еще со школы). За 12 лет, что я знакома с Майком, он изменил отно­шение только к двум людям. И вовсе не потому, что сам стал дру­гим.

Он ценил дружбу, пожалуй, больше, чем любовь. В отношени­ях был довольно сложен, но порядочен. Очень редко кого-то осуждал, справедливо считал, что каждый волен в своих поступ-

ках. Неприятные вещи предпочитал сказать в лицо, но отсутству­ющего человека перед другими за то же самое — оправдывал. В душе Майка совершенно отсутствовали мелочность, мститель­ность, злорадство. Разочаровывался - страдая. Прощал быстро и охотно. Всегда радовался успехам братков-музыкантов: «Мы за­нимаемся одним делом, нам нечего делить».

В семье Майку было сложнее. У меня - свои друзья (кроме на­ших общих), работа, какие-никакие интересы. Вкусы у нас не всегда совпадали, да и по жизни мы люди разные. Но взрослого человека на свой лад переделывать бесполезно. Да и какое право имеешь?..

Короче говоря, у нас обоих хватало ума уважать взгляды друг друга и не учить жить.

Но без ссор все-таки не обходилось. В старинном русском го­роскопе про Овна сказано: «скорогневлив, но быстро отходчив». После каждого такого несправедливого гнева я намеревалась обижаться и злиться очень долго. Но Майк бурно выпускал пар -и почти сразу же начинались извинения, искреннее раскаянье, букеты и оправдания типа «что поделаешь: кого больше любишь, того и обижаешь чаще!» Вот и сердись на него после этого!

К тому же я сама не ангел - много было таких заскоков, что и вспоминать противно. Но вместо того, чтоб отругать как следует глупую жену, в угол поставить (и за дело), Майк неожиданно про­являл исключительное великодушие и благородство.

А еще он никогда не пытался представить себя лучше, чем есть. Честность - в словах, поступках, песнях - одно из самых главных достоинств Майка.

«Зовите меня, как вам угодно -

Я все равно останусь собой.

Самим собой - это сложно..»

У Майка получилось.

Изменилось все. Его друзья принимали новые правила игры, прекрасно вписывались в иную жизнь. А он посиживал на белой полосе и смотрел, как «каждый спешит по делам, все что-то про­дают, все что-то покупают, постоянно споря по пустякам...»

И только грустил иногда о других временах, о том, как все бы­ло 10 лет назад. Большой ребенок с чистой душой, но все о себе давно понявший, мудрый Майк.

БГ в воспоминаниях о Цое написал: «Мне хотелось бы избе­жать всего этого и не рассказывать о том, какие штаны он любил надевать с утра, и какой портвейн он предпочитал, потому что ни­чего к его песням не добавляет, это убавляет». Борис прав. Но

песни Майка пусть анализируют Артем и Саша Старцев, рассуж­дает о важной функции в культуре еще кто-то, поумней меня. Я же хорошо помню, как приезжали из далеких городов, вообще не­известно откуда (и к Боре, не сомневаюсь, тоже) просто посмот­реть, как живет Майк. Значит, и про штаны нужно...

Все, что я рассказала - просто лирическая зарисовка на тему семейных отношений; одна сторона жизни хорошего человека Миши Науменко. Без (упаси, Боже!) психологических углублений и самокопаний. Все самое важное я оставила при себе - это толь­ко наше с Майком.

Мы не знали, что видимся в последний раз. Просто я уезжала надолго, вернее, насовсем.

В пустом купе обнялись, расцеловались, посмотрели друг дру­гу в глаза.

- Прости меня, Майк. Спасибо тебе за все!

- Что ты! Все давно прощено. И тебе тоже спасибо!

- Ты все сделала правильно и честно. Главное, чтоб у тебя все
было хорошо. Звонить будешь?

- Обязательно!

- Ну, побежал - Липницкий ждет...

М. НАУМЕНКО. ХРАНИТЕЛЬ ОГНЯ

Боже, как темно! Я никогда не видел столь глубокой ночи. Лес фантастичен. Деревья мрачные, немые надзиратели, обступили мою крохотную полянку. Ни Луна, ни звезды не видны сквозь их тесно сдвинутые спины. Я сижу на заросшем мохом камне и смот­рю на свой Огонь. Я зажег его вчера на закате и буду жечь его всю ночь. Огонь не должен затухнуть ни на минуту. Иначе... Страшно подумать, что будет иначе...

Как хорошо, что нет дождя. Я подбрасываю в пламя очередное полено, встаю и направляюсь за последующей порцией дров.

Пожалуй, я совсем один в лесу. Вчера днем этот лес выглядел светлым и зеленым. Здесь были все мои друзья. Мы пели, танце­вали и веселились на этой лужайке. А потом наступил вечер, и все куда-то исчезли. Куда они делись? Наверное, ушли в завтрашний день. Но почему остался я? Ах да, хранить Огонь. Лучше бы я ушел вместе со всеми...

Я рублю старую кривую осину. Иуда, должно быть, повесился на такой же. Нет, мне никогда не доводилось видеть такого жутко­го леса. При свете Солнца он был ярким и прекрасным, он казал­ся другом. А сейчас создается такое чувство, что у всех этих де-

ревьев есть глаза, и что каждый раз, когда я поворачиваюсь к ним спиной, они смотрят на меня тяжелыми взглядами убийц.

Надо разжечь Огонь посильнее. Я кидаю в костер еще штук пять поленьев и огромную корягу. Коряги горят долго.

На огромной сосне висит телефонный аппарат. Совершенно непонятно, откуда он здесь взялся. Провода к нему не подведены, да и где вы видели, чтобы в лесу были телефоны? Я пытался бы­ло снять трубку, но динамик, конечно, молчит.

Который, интересно, сейчас час? Сколько осталось до рассве­та? Главное - это не заснуть. Не спать, не спать, не смыкать глаз. Нужно погулять по полянке, побегать, спеть какую-нибудь весе­лую песенку. Впрочем, за полночи я исходил этот крохотный кло­чок леса вдоль и поперек, а петь... Я пробовал петь, но голос в этой напряженной тишине звучит так одиноко и беспомощно, что становится еще страшнее. Уж лучше молчать.

Вон там, в углу поляны, начинается дорога. По ней мы вчера пришли сюда. По ней ушли мои друзья. По ней уйду я, как только начнется утро. Но сейчас она не ведет никуда. Сейчас - ночь.

Стоп! Что это значит? Откуда звонок? О, черт, это звонит те­лефон. Это кажется невероятным, но он продолжает звенеть. Я подхожу и снимаю трубку.

- Алло. - В ответ молчание.

- Алло. - В трубке опять тишина, но я уже знаю, что это зво­
нишь ты.

- Кто это? - Спрашивает меня твой голос.

- Это я. Ты не узнала меня? Откуда ты говоришь?

- Кто это «я»?

- Это я. Я - хранитель Огня.

- Неправда, - отвечаешь ты и вешаешь трубку. Гудки. Я откры­
ваю глаза. О, Господи, я чуть было не заснул? Когда же начнет
светать? Я, кажется, начинаю понимать людей, поклоняющихся
Солнцу. Еще немного, и я, упав в траву лицом, стану молиться
всем богам, которых только могу припомнить. Поток бессмыс­
ленных и беспомощных молитв. Скорей бы утро.

Надо принести еще дров. Этого запаса надолго не хватит. Ин­тересно, из чего сделаны эти деревья? Рубить их топором не лег­че, чем ковырять бетон перочинным ножиком. Чем дальше в лес, тем меньше дров.

Ветра нет. Искры, вылетающие из костра, взлетают над пол­яной и медленно, как светляки, уплывают все дальше и дальше в лес сквозь сплетенные ветви деревьев.

В лесу никакого движения, наверное, более зловещей тишины

не бывает. Она почти физически давит на меня, и гул пламени де­лает ее еще более невыносимой, страшно вымолвить слово. Я молчу. Молчу уже полночи. Молчать можно. Нельзя только за­крывать глаза.

Что это за туман? Откуда он взялся? Он ползет из леса, как ки­сель. Он заполнил уже всю поляну. Я не вижу ничего, даже своих рук. Только тени деревьев и дым костра. Я пробую кричать. Сло­ва тонут в тумане, как слезы в подушке. Жуткая, жуткая ночь.

Ветер! Слава Богу, наконец-то ветер. Он отрывает клочья ту­мана и уносит их обратно в лес. Эта склизкая поляна становится все тоньше и тоньше. Но что это? Из-под последних сгустков ту­мана показывается краешек позолоченной рамы. Вот виден уже уголок картины. Я готов поклясться чем угодно, что еще полчаса назад ее здесь не было. Но завеса продолжает опускаться, и мое­му взору открывается все большая часть этого загадочного полот­на. Я вижу странный чепец, верхнюю часть лба, сейчас я увижу глаза...

Меня трясет. Я закрываю глаза и прячу голову в колени, не знаю почему, но мне кажется, что это лицо убьет меня. Все это похоже на ночной кошмар, но я же не сплю! И я заставляю себя открыть глаза и поднять голову.

Это... это портрет Королевы. Вдруг черты лица начинают рас­плываться. Они двигаются, двигаются, и вот - это уже твое лицо. Твои руки развязывают узел на странной-странной коробке, губы твои шевелятся, ты как будто что-то хочешь сказать мне. Я с тру­дом разбираю слова.

- Кто ты, кто ты? - повторяешь ты.

- Я - хранитель Огня, - объясняю я.

- Неправда.

- Почему неправда? - удивляюсь я. Но краски начинают блек­
нуть. Картина растворяется в воздухе вместе с туманом. Остается
одна рама. В огонь ее, в огонь...

Что за чертовщина! Неужели я опять чуть не заснул? Хоро­шенькое дельце. Вперед, за дровами! Их уже почти не осталось.

Странно, топор, казалось бы, острый, а рубить эти деревья ужасно трудно. Эхо от ударов разносится по всему лесу и звучит откуда-то из глубины чащи. Такое впечатление, что там вбивают гвозди в крышку гроба. Моего фоба.

Ну вот, в голову лезет уже чистой воды идиотизм. Осталось продержаться совсем немного. Рассвет уже скоро. Главное - это не заснуть.

Я ощущаю постороннее движение, я чувствую неслышный ше-

лест шагов. Призрачный серебряный свет пронизывает небо. Свет этот исходит от мистической лестницы, простирающейся сквозь ночную темноту. Кто это? Это Она! Она спускается по лестнице. Шлейф ее платья подобен утреннему полю. Звезды горят в ее ру­ках, как небесные изумруды.

Но Огонь, Огонь начинает гаснуть. Не отрывая глаз от ее ли­ца, я пытаюсь встать, чтобы дотянуться до полена, лежащего в двух шагах от меня. Но ноги не слушаются, я не способен сделать ни шага, я падаю, но я не могу даже ползти. А Огонек становится все тоньше и тоньше, вот он уже совсем, как рождественская све­ча на ветру. Она идет прямо ко мне.

- Кто ты? - спрашивает она.

Я пытаюсь ответить, но омертвевшие губы не в силах вымол­вить ни слова.

- Кто ты? - повторяет Она свой вопрос.
Ты выходишь на поляну из леса.

- Он - Хранитель Огня, - улыбаясь, отвечаешь ты Ей. Слова
твои разносятся эхом в предрассветном мраке.

- Он - Хранитель Огня, он - Хранитель Огня, он - Хранитель
Огня, он - Хранитель Огня, он - Хранитель Огня, он - Хранитель
Огня, он - Хранитель Ог......

Дата добавления: 2015-05-31