Зак. № 4 33 4 страница

Можно упрекнуть Монтескье за его идею классификации неодушевленного и одушевленного мира и разнородности за­конов в зависимости от природы субъектов: он смешивает два понятия законов, законов причинного характера и законов предписывающих. Теория иерархической классификации, по-

хоже, относит к одному и тому же виду законы материи, но­сящие неотвратимый характер, законы движения и предписы­вающие законы разума.

Я не думаю, что Монтескье неосознанно позволил себе та­кую путаницу. Он проводит различие между положительными законами, установленными законодателем, причинными связя­ми, которые наблюдаются как в истории, так и в природе, и, наконец, общепринятыми, универсальными законами, по свое­му свойству связанными с разумом. Он просто стремится най­ти философию, которая позволила бы ему сочетать детерми­нистское объяснение социальных особенностей с суждениями морального и философского характера, которые были бы об­щепринятыми.

Когда Л. Альтюссер упрекает Монтескье за ссылку на все­общие законы разума и предлагает ограничиться его детерми­нистским толкованием законов с их особенностями и практи­ческими советами, которые вытекают из детерминистского их понимания, он делает это по-марксистски. Если же марксизм осуждает обращение Монтескье к законам разума, носящим всеобщий характер, то, значит, марксизм находит им эквива­лент в продвижении истории к политическому устройству, ко­торое отвечало бы вековым чаяниям людей.

Словом, одни уходят вперед от детерминистской филосо­фии, уповая на будущее, другие — обращаясь к универсаль­ным критериям формального характера. Монтескье, чтобы уйти от частного, избрал второй путь. Как мне кажется, еще вовсе не доказано, что он был не прав.

Вторую сторону философии Монтескье, после иерархиче­ской классификации неодушевленного и одушевленного мира, составляет глава 2-я книги I, где он уточняет, что представляет собой человек в естественном своем состоянии — то есть до-общественный, по его концепции, человек как таковой. Выра­жение «дообщественный человек» не означает, что, с его точ­ки зрения, были люди, которые жили не в обществе, нет; речь идет о том, что можно попытаться представить его таковым, абстрагируясь от человеческого коллектива. В этой главе Мон­тескье стремится опровергнуть концепцию Гоббса о природе человека. Это опровержение, с моей точки зрения, дает свое­го рода подход к пониманию фундаментальных направлений социологической мысли автора.

Согласно Монтескье, человек сам по себе не воинственен. Состояние природы не есть состояние «войны всех против всех», оно скорее способствует если не истинному миру, то уж по крайней мере состоянию, далекому от балансирования «на грани войны». Монтескье опровергает Гоббса — который утверждал, будто человек, находясь в естественном состоя-

нии, агрессивен к себе подобным, — потому что его утверж­дение оправдывало абсолютную власть, якобы единственно способную утихомирить драчливых и обеспечить спокойствие. Монтескье не считает, что человеческая природа может быть источником войны. Человек сам по себе не может быть вра­гом человека. Война — явление не столько человеческое, сколько социальное. Если же война и неравенство связаны с сущностью общества, а не с сущностью человека, то целью политики должно быть не избавление от войны и неравенства, а стремление смягчить их и умерить.

Эти два рассуждения, несмотря на то что они кажутся па­радоксальными, по сути логичны. Если война зависит от чело­века, то можно мечтать об абсолютном мире. Если же война — феномен социальный, то можно просто призывать к сдер­жанности.

Сравнивая позицию Монтескье с позицией, занимаемой Жаном Жаком Руссо, замечаешь разницу, подобную той, ко­торая противопоставила Монтескье и Гоббса. Руссо ссылается на некое естественное состояние, родившееся в человеческом сознании, служащее, так сказать, критерием организации об­щества. Данный критерий подводит его к концепции абсолют­ного суверенитета народа. На это Монтескье ограничился за­мечанием, что неравенство идет от общества. Он не сделал от­сюда вывода о необходимости возврата к естественному ра­венству, но высказал мысль о необходимости по возможности смягчения неравенства, которое идет от самого общества.

Умозаключение Монтескье относительно состояния приро­ды не только показательно для всей его политической филосо­фии, но оно стало основой книг IX и X работы «О духе зако­нов», которые он посвящает праву граждан:

«Международное право, естественно, основывается на том принципе, согласно которому различные народы должны во время мира делать друг другу как можно более добра, а во вре­мя войны причинять насколько возможно менее зла, не нару­шая при этом своих истинных интересов. Цель войны — побе­да; цель победы — завоевание; цель завоевания — сохранение. Из этого и предшествующего принципов должны проистекать все законы, образующие международное право» (ibid., р. 2 37).

Приведенный отрывок показывает, что в книге «О духе за­конов» имеется не только причинная научная интерпретация позитивных законов, но и анализ законов, управляющих отно­шениями человеческих общностей в зависимости от назначе­ния, которое видит Монтескье в правах людей. А это означа­ет, другими словами, что цели, к которым стремятся человече­ские общества, могут быть определены путем рационального анализа.

4. Возможные научные толкования философии Монтескье

Философия Монтескье не относится ни к упрощенной де­терминистской философии — как считал, например, Огюст Конт, — ни к традиционной философии естественного права, а является попыткой совместить и ту и другую. Этим объясня­ется большое число толкований его научной мысли.

Немецкий историк Мейнеке, посвятивший Монтескье одну из глав своего классического труда «Формирование историз­ма», считал, что учение Монтескье колеблется между рацио­нальным универсализмом, характерным для научной мысли XVIII в., и теорией исторических частностей, расцветшей в ис­торических школах XIX в.

Действительно, у Монтескье можно найти формулировки, в которых отражена философия рационального, всеобщего по­рядка, и одновременно формулировки, где акцент делается на многообразии обычаев и исторических общностей людей. Ос­тается определить, следует ли рассматривать умозаключения Монтескье как некий непрочный компромисс между этими двумя направлениями, как этап на пути к открытию всеобъем­лющего историзма или как оправданную, но несовершенную попытку сочетать два хода рассуждений, ни один из которых не был окончательно исключен.

Л. Альтюссер в своем толковании Монтескье рисует новый портрет противоречивого мыслителя. Противоречия Монте­скье, по его мнению, заключаются в его гениальном новатор­стве и реакционных взглядах. В таком толковании есть доля истины. В свете идеологических конфликтов XVIII в. Монте­скье относится к партии, которую, действительно, можно на­звать реакционной, поскольку он призывал вернуться к соци­альным институтам прошлого, в какой-то мере легендарным.

В XVIII в., особенно в его первой половине, большой спор между французскими политическими писателями шел вокруг теории монархии¹⁸ и положения аристократии при монархии. Грубо говоря, существовало две противоположные школы. Римская школа считала, что французская монархия восходит к великой Римской империи и король Франции — ее наследник. В таком случае история оправдывает претензии короля Фран­ции на абсолютную власть. Вторая, так называемая германист-ская школа исходила из того, что источником привилегирован­ного положения французской знати служат завоевания фран­ков. В ходе дискуссии родились две разные доктрины, которые продолжали существовать в XIX в. и привели к появлению су­губо расистских идеологий, например теории о том, что ари-

стократы были германского происхождения, а народ — галло-римского. Разделение между аристократией и народом якобы соответствовало, таким образом, разделению между победите­лями и побежденными. Это право победителя, которое сегодня вряд ли оправдывает сохранение неравенства, в прошлом, в XVIII в., оставалось законной и солидной основой социальной иерархии¹⁹.

В этом конфликте двух школ Монтескье придерживается германистской школы, хотя и с нюансами, оговорками и более тонко, чем непримиримые теоретики прав аристократии {для того чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к трем по­следним книгам его «О духе законов»). В конце главы об анг­лийской конституции есть знаменитая фраза: английская сво­бода, основанная на равновесии властей, родилась «в лесах», то есть в лесах Германии.

В целом же Монтескье проявляет заботу о привилегиях ари­стократии и об укреплении третьего сословия^⁰. Он ни в коей мере не является ни идеологом равенства, ни тем более народ­ной власти. Связывая социальное неравенство с социальным порядком, он очень хорошо свыкается с первым. И если счи­тать, как Л. Альтюссер, что народная власть и равенство суть понятия политические, которые прошли через революции XIX и XX вв., через Французскую и Русскую революции, если ве­рить, что история ведет к народной власти и свободе, то можно сказать, что Монтескье — идеолог старого режима и, в этом смысле, реакционер.

Мне кажется, однако, что вопрос более сложен. Монтескье действительно думает, что социальное неравенство было всег­да, что правит всегда привилегированная часть, однако каковы бы ни были исторически сложившиеся социальные институты, о которых он упоминает, он в конечном счете проводит мысль о том, что социальный порядок по своей сути неоднороден и ус­ловием свободы всегда служит равновесие социальных сил и правление избранных; причем термину «избранные» придается самый общий и самый широкий смысл, и, таким образом, сюда включаются как наиболее достойные граждане эгалитарной де­мократии, так и представители знати в условиях монархии или активисты коммунистической партии режима советского типа.

Иначе говоря, суть политической философии Монтескье за­ключается в либерализме: цель политического порядка состоит в том, чтобы обеспечить умеренность власти с помощью под­держания равновесия сил между державами; между народом, аристократией и королем в условиях французской или англий­ской монархии; между народом и привилегированным сослови­ем, плебеями и патрициями в Римской республике. Таковы раз­личные примеры одной и той же фундаментальной концепции

неоднородного и иерархического в своей основе общества, где для умеренности власти требуется равновесие сил.

Если умозаключение Монтескье именно таково, то оно от­нюдь не доказывает, что он реакционер. Он, неоспоримо, реак­ционер в жарких стычках XVIII в. Он не предвидел Француз­ской революции и не зчелал ее. Возможно, он ее подготовил, сам того не желая, потому что невозможно ни до, ни после со­бытия определить историческую ответственность каждого; од­нако сознательно он не желал Французской революции. В той мере, в какой можно предвидеть, как бы поступил человек в обстановке, которую он не пережил, можно вообразить, что Монтескье в крайнем случае мог бы быть одним из членов Уч­редительного собрания. Но вскоре он оказался бы в оппозиции и встал бы перед выбором — как все либералы его толка — между эмиграцией, гильотиной или внутренней эмиграцией, т.е. уходом от острых схваток революции внутри страны.

Однако политического реакционера Монтескье по его об­разу мысли, вероятно, не назовешь устаревшим, не отнесешь к анахронизму. Какова бы ни была структура общества, к ка­кой бы эпохе оно ни относилось, можно всегда подойти к проблеме, применяя метод мышления Монтескье, то есть, про­анализировав форму общества в его разнородности и путем поисков равновесия внутренних сил общества, обеспечить га­рантии свободы и умеренности.

Одно из последних исследований научной мысли Монте­скье можно найти в короткой главе, которую Леон Брюнсвик посвятил Монтескье в своей работе «Прогресс сознания в за­падной философии», где автор приходит к выводу о том, что эта самая научная мысль в высшей степени противоречива²1.

По мнению этого критика, Монтескье дал нам некоторым образом шедевр чистой социологии, я хочу сказать, аналитиче­ской социологии, устанавливающей многочисленные связи между тем или иным фактором, без попытки философского обобщения, без претензии на уточнение предопределяющего фактора и глубоких истоков каждого общества.

Помимо этой чистой социологии, Брюнсвика соблазняет мысль о том, что у Монтескье нет никакой стройной системы. Цитируя высказывание последнего: «Но мир разумных су­ществ далеко еще не управляется с таким совершенством, как мир физический...» — он думает, что этот парадокс (видеть ме­нее совершенным, по крайней мере внешне, разумный мир из-за возможности нарушать законы, которым он подчинен) рав­носилен путанице между законом причинным и законом пред­писывающим.

Леон Брюнсвик указывает также на колебания Монтескье между картезианскими формулировками относительно понятия

«тип» (прежде чем круг был начертан, все радиусы его уже рав­ны, так же как есть справедливость и несправедливость до ус­тановления положительных законов) и классификацией типов политического строя, которая берет начало в аристотелевских источниках. В конечном счете, в труде «О духе законов» Брюн-свик не видит ни единства, ни последовательности и ограничи­вается выводом, что читатели все же нашли в нем скрытую фи­лософию прогресса в духе либеральных ценностей.

Лично я считаю такую оценку слишком строгой. Верно> что у Монтескье нет системы, однако, возможно, отсутствие сис­темы соответствует духу такого рода исторической социоло­гии. Я надеюсь, что смог показать, что научная мысль Монте­скье далеко не так противоречива, как это часто утверждают.

Как социолог, Монтескье пытался сочетать две идеи, ни од­на из которых не может быть отброшена, но совмещение ко­торых затруднительно. С одной стороны, он косвенно утверж­дал наличие бесконечного множества частных толкований. Он показал, насколько многочисленны аспекты одной человече­ской общности, которые требуют рассмотрения, насколько многочисленны определяющие факторы, на счет которых можно отнести различные аспекты общественной жизни. С другой стороны, он искал способ преодолеть простое совме­щение частных связей, выявить нечто, составляющее единство исторических систем. Он посчитал, что нашел более или менее ясный принцип такого соединения, который не противоречил бы бесконечному множеству частных толкований в понятии «дух народа», понятии, которое привязано к политической те­ории посредством понятия «принцип правления».

В труде «О духе законов» четко просматривается несколь­ко видов научных толкований, «понимающих суждений», близ­ких тем, которые пытаются разработать современные социо­логи. Эти толкования и суждения призваны служить подспорь­ем для создателей законов. Например, Монтескье, определив идеальный тип какого-либо правления, в состоянии логически показать, какими могут быть различного рода законы (законы воспитания, законы фискальные, законы торговли, законы против роскоши и чрезмерных расходов) с тем, чтобы этот идеальный тип социально-политического строя мог бы полно­стью воплотиться в реальность. Он дает советы, не выходя за рамки научного плана, просто предполагая, что законодатели желают помочь этому строю сохраниться.

Есть в работе и рекомендации, касающиеся конечной цели какой-то отдельной социальной деятельности. Примером мо­жет служить рекомендация, касающаяся права граждан в пе­риод войны и мира. В какой мере Монтескье удалось реально доказать, что различные народы должны во время мира делать

друг другу как можно больше добра, а во время войны причи­нять как можно меньше зла, это другой вопрос. Эти в целом похвальные утверждения скорее звучат догматически, чем представляют собой научные доказательства. Но как бы то ни было, социология Монтескье в том виде, в каком она нам представляется, содержит в себе возможность привнести раз­личные законы в реализацию конечной цели, присущей той или иной человеческой деятельности.

В трудах Монтескье имеются, наконец, рекомендации, ка­сающиеся всеобщих законов человеческой природы, которые дают право если не установить, каким конкретно должен быть тот или иной социально-политический институт, то по крайней мере осудить тот или иной из них, например рабство. Я скло­нен утверждать, что понятие формального естественного пра­ва с отрицательным значением в том виде, в каком оно пред­ставлено в политической философии Эрика Вейля, уже при­сутствует в работе «О духе законов»²². Рациональные законы человеческой природы изложены у Монтескье в настолько аб­страктной форме, что это исключает возможность сделать на их основе конкретные выводы о том, что должны представ­лять собой отдельные социально-политические институты, а также допускать осуждение той или иной практики.

Наконец, для социологической мысли Монтескье характе­рен подход, который можно было бы назвать синхроническим и диахроническим методом мышления, т.е. в постоянном соче­тании сравнительного изучения различных явлений современ­ного общества и сопоставления их с феноменами прошлого и самой историей этого общества. Противопоставление, которое О. Конт называет «статика — динамика», уже просматривает­ся в социологической методике «О духе законов».

Однако если это так, то почему Монтескье рассматривают не как социолога, а как предвестника социологии? Какое име­ется оправдание того факта, что его не считают одним из от­цов-создателей социологии?

Первой причиной служит то, что слова «социология» не су­ществовало во времена Монтескье и этот термин, вошедший постепенно в употребление, был создан О. Контом.

Вторая причина гораздо глубже и заключается в том, что Монтескье не исследует современного общества. Те, кого счи­тают основателями социологии, — Конт или Маркс — в каче­стве объектов своих исследований брали типичные, характер­ные черты современного общества, то есть общества, которое считается в высшей степени индустриальным, или капитали­стическим. Монтескье же не только не рассматривал обще­ство как объект для размышлений, но даже категории оценки, использованные им, были в основном категориями классиче-

ской политической философии. Наконец, в работе «О духе за­конов» автор не отдает предпочтения ни экономике, ни обще­ству по отношению к государству.

Монтескье в каком-то смысле последний из классических философов, а в каком-то — первый из социологов. Он остает­ся еще классическим философом в той мере, в какой он счи­тает, что общество в основном определяется своим политиче­ским строем, а также в своей концепции свободы. Но в то же время он вновь и вновь интерпретирует классическую полити­ческую мысль в глобальной концепции общества и стремится трактовать все аспекты человеческой общности с социологи­ческой точки зрения.

Добавим, наконец, что Монтескье не знает веры в про­гресс. Но в том, что он не поверил в прогресс в том смысле, в каком в него поверил Конт, нет ничего удивительного. Сосре­доточив все внимание на политическом строе, он не усмотрел в ходе истории последовательного движения к лучшему. По­литическая судьба до наших дней складывалась, как это уви­дел вслед за многими другими Монтескье, из чередования взлетов и падений. Монтескье, таким образом, не постиг идеи прогресса, которая естественно возникает, когда предметом изучения становится экономика и наука. Экономическую же философию прогресса мы находим у Маркса; философию на­учного прогресса человека — у Конта.

Биографические данные

1689 г., 18 января. Родился Шарль Луи де Секонда (замок Ла Бред под Бордо).

1700—1705 гг. Учеба в коллеже.

1708—1709 гг. Изучает право сначала в Бордо, затем в Париже.

1714 г. Шарль де Секонда назначен советником в парламент Бордо.

1715 г. Брак с Жанной де Лартиг.

1716 г. Избрание в Академию наук Бордо. Наследует от дяди пост пред­
седателя парламента Бордо, имущество и имя Монтескье.

1717—1721 гг. Изучает естественные науки и пишет ряд работ об эхо, о функции почек, весе тела, прозрачности и др.

1721 г. Анонимная публикация «Персидских писем». Книга моменталь­но становится известной.

1722—1725 гг. Живет в Париже, ведет светскую жизнь. Встречается с ок­ружением герцога Бурбонского, маркизой де При, посещает салон мадам Ламбер, клуб «Антресоль», где читает свой «Диалог Суллы и Эвкрата».

1725 г. Анонимная публикация «Книдского храма». Оставляет пост председателя парламента Бордо и возвращается в Париж.

Позже в работе «Мысли и фрагменты» Монтескье напишет: «Что мне всегда давало повод плохо думать о себе, так это то, что в Респуб­лике очень мало профессий, к которым я бы действительно был годен. Что касается моей профессии председателя, то к ней мое сердце было открыто; я достаточно разбирался в самих вопросах; однако что касает­ся процедуры, я в ней ничего не смыслил. Тем не менее я остался, но что меня больше всего угнетало, так это то, что у глупцов я видел тот самый талант, который, так сказать, меня избегал».

1728 г. Избрание во Французскую академию. Путешествие в Германию, Австрию, Швейцарию, Италию и Голландию, откуда лорд Честер-фильд увозит его в Англию.

1729 — 1730 гг. Пребывание в Англии.

1731 г. Возвращение в замок Ла Бред, где отныне он посвятит себя рабо­те над книгой «О духе законов».

1734 г. Публикация «Размышлений о причинах величия и падения римлян».

1748 г. Публикация книги «О духе законов», изданной в Женеве без указания имени автора. Успех значителен, но книгу больше коммен­тируют, чем читают.

1750 г. Дискуссия в защиту «О духе законов» против нападения иезуи­тов и янсенитов.

1754 г. Сочиняет «Опыт о вкусе в произведениях природы и искусства»
для энциклопедии Дидро по просьбе д'Аламбера.

1755 г., 10 февраля. Умер в Париже.

Примечания

Вспоминается шутка, кстати весьма спорная, Дж. М. Кейнса в его предисловии к французскому изданию «Общей теории занятости, за­интересованности и финансов»: «Монтескье — самый крупный французский экономист, которого можно сравнить с Адамом Смитом и который превосходит всех физиократов на сто голов своей прони­цательностью, ясностью мыслей и здравомыслием (качество, которым должен обладать каждый экономист)» (J. М. Heynes. Théorie générale de l'emploi, de l'intérêt et de la monnaie. Paris, Payot, 1953, p. 13).

«Различие между природой правления и его принципом таково: при­рода есть то, что делает его таким, каково оно есть; а принцип — это то, что заставляет его действовать. Первая есть его особенный строй, а второй — человеческие страсти, которые двигают им. Но законы должны в такой же степени соответствовать принципу каждого пра­вительства, как и его природе» (L'Esprit des lois. Liv.IlI, chap.l; Œuvres complètes, t.ll, p.250 et 251).

Дата добавления: 2015-05-31