Счастье в перспективе урбанизации и миграции

Тенденция к деурбанизации крупных городов и массовому переселению в пригороды становится все более очевидной в развитых странах. В июле 2008 газета Daily Telegraph опубликовала статью, в которой говорилось, что никогда еще желание людей покинуть большие города не было столь острым, а путь их отъезда лежит по тропе, проложенной их предками в обратном направлении два века назад.

Именно к этому периоду относится формирование классической урбанистической теории. Процессы индустриализации, происходившие в Европе в 19 веке, привели к миграции огромных масс людей из сельской местности в города. Попытки понять природу ситуации, объяснить происходящее, обнаружить причинно-следственные связи, предпринимаемые ведущими мыслителями того периода: Ф. Тённесом, Э. Дюркгеймом, Г. Зиммелем, М. Вебером - и сведенные воедино, стали основанием для классической теории урбанизации в том виде, в котором она известна нам[64].

В 1938 году Л. Вирт обобщил идеи этих ученых и создал теорию влияния городов на субъективную удовлетворенность жизнью и социальные отношения[65]. Л. Вирт представлял города в качестве точек повышенной концентрации и плотности населения, чей рост обусловлен массовой миграцией, формирующей заметную гетерогенность его обитателей. Следствием размера, плотности и гетерогенности становятся деперсонализация, изоляция, снижение роли и степени участия в первичных группах, доминирование формальных организаций. Увеличение размера городов логически привело к увеличению количества социальных контактов, носящих все более деперсонифицированный, неглубокий, временный и инструментальный характер. Возрастающая плотность населения послужила толчком для учащения физических контактов, уменьшения личного пространства в местах проживания, а также усилению как классовой, так и этнической сегрегации. Было выяснено, что люди, не способные обеспечить себе безопасное существование в том или ином районе, отличающимся профессиональной или этнической гомогенностью, были наиболее склонны к девиантному и социально-опасному поведению. Наконец, общая гетерогенность населения индустриальных городов стала причиной повышенной важности символизма и процесса визуального распознавания знаков в городском пространстве. Таким образом, проживание в том или ином районе внутри городской сегрегированной карты стало значимым атрибутом социального статуса.

Все это, вместе с повышенной формализацией всех институтов, (которая сама по себе также явилась следствием подобного развития городов), неизбежно приводит к аномии, повышенному эмоциональному давлению на человека и психологическим перегрузкам. Вместе с богатым спектром возможностей для социальной мобильности и доступу к обширным ресурсам большие индустриальные города несут в себе социальную изоляцию, депривацию и ощущение неудовлетворенности жизнью.

Согласно данной теории имеет смысл предположить, что первоначально при переезде из сельской местности в город удовлетворенность жизнью возрастает, но под влиянием перечисленных факторов городской жизни начинает падать. Б. Берри и А. Окулич-Кочщарин в своей работе решили проверить данную гипотезу на данных World Values Survey[66]. База данных WVS включает в себя несколько десятков стран, приверженцев христианства, ислама, конфуцианства, индуизма и других религий, обществ, сформировавшихся в различных культурных, исторических и природных условиях.

При оценивании в регрессионной модели всех стран, входящих в выборку WVS влияния отрицательных факторов городской/сельской жизни выявлено не было. Однако, при разделении стран на две группы – с высоким и низким ВВП на душу населения было выяснено, следующее. В странах с более высоким уровнем ВВП, (более 10, 000$ на душу населения), проживание в городских районах связано с более низким уровнем удовлетворенности жизнью, в то в время как проживание в сельских – с более высоким. Во второй же группе стран ни место проживания, ни национальный доход, как таковой, не оказывает статистически значимого влияния на уровень счастья.

Еще одна гипотеза, проверяемая авторами, была сформирована на основе работы Ф. Чоэй, утверждавшего, что предпочтение сельского образа жизни свойственно англо-саксонской культуре и не проявляется в европейских районах с латинскими корнями[67]. Действительно, рассчитанная модель на основании разделения стран по культурному происхождению показала, что для англо-саксонских стран проживание в сельской местности оказывает положительный эффект на удовлетворенность жизнью, а для латинских влияние статистически незначимо. Пытаясь учесть региональные особенности, исследователи также строили модели на пяти подгруппах стран: Латинской Америке, постсоветском блоке, исламских странах, Азии и Африке. Только в азиатских странах место проживание являлось значимым фактором – проживание в больших городах стойко ассоциировалось с более высоким уровнем счастья. Таким образом, мы можем видеть, что классическая урбанистическая теория должна применяться с учетом множества других факторов – культурных, исторических, экономических и так далее.

Второй аспект, представляющий для нас исследовательский интерес – миграционный. Одним из основных стимулов, приводящих в движение потоки мигрантов как в европейские страны из вне, так и внутри самой Европы является поиск более комфортных и экономически-выгодных условий для жизни. Однако существует достаточно оснований полагать, что иммигранты, основной мотивацией которых является исключительно более высокий заработок, могут быть разочарованны после переезда в страну с более высоким уровнем благосостояния. Несмотря на то, что в абсолютных показателях их доход, безусловно возрастет, их относительный социальный статус в обществе обычно понижается, особенно в свете того, что переезд в другую страну очень часто связан со сменой референтной группы, трудностями освоения нового языка, разрывом с семьей и страрым окружением, и т.д.[68] А связь дохода и счастья, как мы уже писали ранее, не является линейной и однозначной. Уровень счастья мигрантов во многом зависит от того, насколько их ожидания совпадают с реальной ситуацией, которая складывается в их жизни после миграции, в особенности, если ожидания были нереалистично высоки[69].

Вопрос о том, не ошибаются ли в корне люди, отправляющиеся в материально обеспеченные страны и районы в поисках лучшей жизни, является весьма провокационным и спекулятивным одновременно. Исследования внутренних мигрантов в Таиланде показало, что в действительности они были меньше удовлетворены собственной жизнью после миграции, чем до нее[70]. Оценить подобное влияние для международных мигрантов не представляется возможным в рамках существующих баз данных, поскольку не одна из них не представляет собой панельные данные, учитывающие удовлетворенность жизнью мигрантов до и после миграции. А, значит, и оценить в полной мере, приводит ли международная миграция к повышению уровня счастья, не представляется возможным.

У. Скот и Р. Скот в 1989 году изучавшие удовлетворенность жизнью среди австралийских мигрантов выяснили, что последние считали себя более счастливыми, чем пять лет назад. Однако данная тенденция не была их отличительной особенностью – большинство людей, проживающих в Австралии значительно дольше оценили свою текущую жизнь так же[71]. Более того, оценивать свою жизнь выше, чем в любой из временных отрезков в прошлом является повсеместно распространенной формой восприятия человека своего жизненного цикла[72].

Одно из исследований на основании cross-sectional data было проведено Дэвидом Брэтманом, изучавшим связь счастья и экономической миграции[73]. Согласно его результатам, влияние дохода на уровень счастья у мигрантов в США несколько выше, чем у коренного населения, хотя разница во влиянии достаточно мала. Однако иммигранты, при фиксации прочих параметров, в целом показывают более низкий уровень счастья, чем коренные жители.

Отчасти данные результаты подтверждает и другое исследование, осуществленное Л. Полгриин и Н. Симпсон, которые занимались изучением связи общего уровня счастья в странах и направлений миграционных потоков на основании данных WVS и ряда баз данных по мигрантам[74]. Они выяснили, что миграция связана с повышением уровня счастья в странах с низким средним уровнем счастья, и с понижением – в высоких, (вывод, полученный и Дэвидом Брэтманом).

Обращаясь к исследованиям на микроуровне, можно выделить несколько групп работ. Первая из них посвящена сравнению уровня счастья различных групп мигрантов внутри одной страны. Так в 2007 году проводились исследования мигрантов, проживающих в Израиле[75]. В ходе них было выяснено, что высоко-образованные европейские иммигранты более удовлетворены жизнью, чем высоко-образованные иммигранты из стран постсоветского пространства и малообразованные иммигранты из Эфиопии. Такое различие в уровне счастья среди иммигрантов, живущих в одной стране, может объясняться за счет социальной интеграции, самоидентификации и мотивов иммиграции[76].

Другая группа исследований указывает на то, что мигранты менее счастливы, чем коренное население. На основании данных European Social Survey было выявлено, что в 12 из 13 западно-европейских стран иммигранты показывают более низкий уровень удовлетворенности жизнью, чем коренное население, (хотя различия иногда довольно малы)[77]. Аналогичные результаты были получены и относительно мигрантов из Восточной Европы, которые значительно менее счастливы, чем многие коренные жители стран Западной Европы. Интересным выводом данных исследований является то, что иммигранты более удовлетворены состоянием социальных и политических условий, чем коренные жители, при более низком уровне удовлетворенности жизнью в целом. Еще одно исследование, также выполненное с использованием данных ESS М. Сафи показало, что подобный заниженный уровень счастья сохраняется как среди первого, так и среди второго поколения иммигрантов[78]. Примечателен тот факт, что даже после 20 лет прибывания в стране сохраняется разница между иммигрантами и коренным населением, а второе поколение мигрантов является менее счастливым по отношению к первому. Это подтверждает наличие долгосрочного влияния миграции на уровень счастья.

На основании тех же данных (ESS) Клаудиа Сеник получила сходные результаты для первого и второго поколения иммигрантов во Франции[79]. Помимо этого она так же выяснила, что французские иммигранты, проживающие в других странах также менее счастливы, чем другие европейские иммигранты. Также она выяснила, что гетерогенность международных индикаторов счастья во многом имеет культурную и психологическую природу, (наряду с очевидным влиянием прочих обстоятельств). Фактически, это означает, что ученой удалось выяснить степень зависимости личного уровня счастья иммигранта от среднего уровня счастья в его стране.

Наконец, еще одна группа исследований сосредоточена на подтверждении того, что иммигранты, выезжающие за пределы Европы менее счастливы, чем коренное население принимающих стран. Одно из них – уже упомянутое выше исследование Дэвида Брэнтмана об иммигрантах в Америке[80], в котором он выяснил, что коренное население Соединенных Штатов более счастливо, чем мигранты, и, в отличие от последних, их уровень счастья не зависит от дохода. Его результаты подтверждают работы Кэтрин Амит[81] и Клаудии Сеник[82], также показывающие наличие значимых различий в уровне счастья и его детерминантах среди мигрантов в различных странах. В действительности, Д. Брэнтман в своей работе представляет убедительные доказательства того, что уровень счастья американских мигрантов из малообеспеченных стран возрастает при увеличении дохода в большей степени, чем у других групп мигрантов.

Глава 2. Способы измерения и толкования «уровня счастья»

Дата добавления: 2015-05-26