Какими же признаками приспособления обладает эта эволюция человеческого восприятия, совершающего свое восхождение к формам общественного сознания?

Первым признаком социального приспособления следует считать, по мнению К.П.Брутера, процедуру имитации свойств человеческого восприятия, а также их психологических пространственно-временных рекомбинаций в форме накопления своеобразного банка данных социальной памяти, которая воспроизводится все более возрастающим многообразием подражательных способов и средств (жестами, рисунками, движениями тела, устными рассказами и т.п.). Такое воспроизведение перерастает в ритуализацию автономного социального действия, символизирующего и мифологизирующего ранее достигнутые формы психологической адаптации организма к окружающей среде.

Вторым признаком приспособления, связанным с первым, является интерпретация всего перечисленного многообразия средств имитационного воздействия социального организма в формах общественного сознания. Преимущественным жанром интерпретации оказываются повествование, посредством которого восстанавливается соответствие между индивидуализированными психическими свойствами и состояниями организма и их различными рекомбинациями, возникающими на уровне чувственного восприятия в ответ на воздействие внешней среды. Если ритуализированное и мифологизированное восприятие призвано закреплять ранее достигнутые адаптационные формы поведения, основанные на различных психологических рекомбинациях внутреннего опыта (индивидуального и коллективного), то интерпретация, напротив, как бы ослабляет стойкость восприятия путем случайного перебора уже закрепленных психологических свойств и реакций организма на воздействие окружающей среды.

Интерпретирующее восприятие устанавливает вероятностную связь между различными внутренними психологическими состояниями и свойствами организма и их пространственно-временными формами внутреннего и внешнего выражения. Ведь бывают неадекватные психологические реакции: так, чувство голода как результат «пространственно-временного взаимодействия чувственных образов» и «моторно-двигательных физиологических реакций» (М) внешне не всегда выражено движением — поиском и «захватом» добычи. Иногда встречаются ситуации другого рода: случайная ошибка, например, убийство животного-тотема, совершенное в прошлой охоте, может вызвать «другой» тип реактивности — страх, сопровождающийся сложным комплексом ментальных представлений, блокирующих прямую реакцию организма на полученный привычный раздражитель чувства голода. Вместо активного (в первобытном обществе чаще всего коллективного) действия возникает стойкий внутренне индивидуализированный страх перед действием, внешне выраженный, как правило, необычно — слезами, отказом от пищи и даже самоубийством. Отработанный ранее стереотип коллективного и индивидуального поведения (например, в виде исполнения ритуального танца перед охотой, призванного имитировать предстоящее социальное действие) вступает в резкое рассогласование с его внутренним индивидуализированным осмыслением, возникшим как бы «побочным путем», но на базе вновь образованных ментальных представлений.

Таким образом, стереотипность является важной чертой интерпретации, благодаря которой осуществляется максимальное информационное накопление разнообразия образующихся в организме психологических комбинаций, получаемых в ответ на нескончаемую реактивность организма и воздействие на него раздражителей. Но в приведенном случае стереотипность приобретает как бы обратное значение: она «тормозит» полноту этого информационного накопления, путем активизации какой-то одной зоны психологических реакций (например, эмоциональной зоны — и тем самым приглушает другие и М (там же). Макроуровневые процессы развития психологии (личности, сообщества, коллектива, нации) обусловливают и иную работу стереотипа, или «схему перцепта восприятия», который сводится зачастую здесь к процедуре упрощения «психологической комплексности организма», что означает сведение его многообразной функциональной значимости к какой-либо одной форме психологической реактивности или к какому-либо одному психологическому состоянию. При этом интерпретация окружающей действительности также стереотипизируется иногда до образа предпочтения одних людей другим, или одной эмоции другой и т.д. Надо заметить, что концептуальная интерпретация внешнего мира у К.П.Брутера строится по аналогии с макроуровневым механизмом психологической стереотипизации, которую он, видимо, считает закономерной и органичной, ибо и биологической, и психологической основой функционирования этого механизма служит все то же организмическое начало — адаптация и защита в условиях окружающей среды.

К.П.Брутер приходит к выводу, что психология человеческого восприятия состоит из сложнейших универсальных приспособительных свойств и пространственно-временных реакций организма на окружающую среду, определяемых в свою очередь так называемым «эмбриональным уровнем развития организма». Имея тенденцию к накоплению и перераспределению этих изначально присущих организму свойств, по закону больших чисел, восприятие тем самым постоянно меняет свою микроуровневую структуру, обусловливая, с одной стороны, эволюционный характер своего развития, а с другой — сохраняя прежнее качество психологических реакций организма. Психология общественного сознания отличается от своей эмбриональной заданности лишь степенью структурной, макроуровневой организации ранее выработанных адаптационных свойств, которые здесь перераспределяются по принципу их упрощения. В этом смысле психология общественного сознания рассматривается по аналогии с индивидуализированными структурами психологии и физиологии восприятия. Тот или иной уровень общественного сознания — это всего-навсего математически просчитываемый инвариант более сложного эволюционного развития, которое может быть зафиксировано наукой по двум характерным для любого общества признакам социального моделирования — имитации и интерпретации, присутствующим как в общественном сознании, так и в повседневной социальной деятельности.

Согласно К.П.Брутеру, общественные устройства и формы общественного сознания у разных народов определяются отнюдь не их природными качествами, которые более или менее у всех одинаковы и, так сказать, «эмбрионально заданы», а двумя вышеописанными процедурами, которые являются внешними проявлениями того сложного внутреннего процесса стереотипизации, который образуется на уровне отдельных сочетаний нервно-психических возбуждении в качестве ответа (решения) воспринимающего на воспринятое. В результате происходит активизация или угнетение отдельных воспринимающих зон, характерная специфика которых передается по нейрофизиологическим цепочкам всему организму в целом. Скажем, активизация эмоциональной зоны восприятия часто замыкается цепочкой двигательных реакций организма, проскакивая дальнейшую свою обработку и угнетая тем самым связь ментальных представлений одним присущим этому организму образом.

Внешнее (экзогенное) существование и поведение у таких людей или народов (если речь идет о макроуровневых процессах) отличается усиленной жестикуляцией, пространственными, широкозональными перемещениями, мимикрией и т.п. В плане духовном — подвижничеством, взлетом поэтического творчества, распространением романтизма как основного жанрового способа самовыражения и мотива творчества.

Все это, по мнению автора, является не просто способом самовыражения, но и особенностью стереотипизированных выражений, органически присущих социуму, который в лучшем случае стремится на данном уровне восприятия к осуществлению культуротворчества, в худшем же — ограничивается идеологизацией общественных форм восприятия. Тем самым усиливая и так уже закрепленную направленность стереотипизированного сознания. На практике это оборачивается все шире и шире распространяемым «образом врага». Ведь мимикрия и возникающие на ее основе формы концептуальной интерпретации окружающей действительности — это результат неадекватных психологических реакций, которые порождают негативные состояния организма, в том числе и страх перед усложняющейся окружающей средой, перед усиливающимся культурным взаимодействием народов, наконец, перед давлением более сильного «другого» народа. Дальнейшая стереотипизация одних и тех же зон восприятия и общественного сознания может привести к обоснованию и завоевательной политики, и миссионерской деятельности, а в конечном счете, и к оправданию жизни за счет других либо к жизни за счет другого более богатого народа, что, разумеется, проявляется в различных формах. На данной схеме как на типе эволюционного развития К.П.Брутер настаивает.

Изучение форм «симпатии» и «антипатии» как психотропных состояний общественного сознания вызывает интерес не только у социальных психологов, но и у культурологов, политологов и идеологов, причем особенно в плане решения проблем модернизации тех или иных социальных структур.

* * *

Известно, что в последние десятилетия в связи с бурным ростом научно-технического прогресса противоречия между традиционными и модернизированными аспектами жизни людей обостряются не только в развивающихся странах, стоящих перед жесткой необходимостью модернизации, но и в индустриально развитых обществах, которые в зарубежной литературе объединяются понятием «западный мир». Как следует использовать духовное достояние «западного мира», что считать в нем стереотипным прошлым, отжившим свой век, а что живой созидательной силой, отвечающей интересам общества, нации, государства? Сложность вопроса заключается в социальной многомерности, во всепроникающих культурных напластованиях, которыми характеризуется стереотипность как феномен общественного сознания. Это понимают теоретики и идеологи западноевропейской культуры, которые все чаще обращаются к анализу специфики межкультурных связей и отношений, исторически сложившихся у капиталистических стран европейского континента. (Сюда нередко подключаются и США как «естественное» продолжение Европы.)

Многочисленные попытки сравнения современного развития «западного мира» с «подлинными» его первоосновами (будь то первые теоретические основы и практические навыки древнегреческой цивилизации или иудео-христианские обоснования и оправдания человеческого бытия) мало влияют на улучшение жизни людей или социальное переустройство, но достаточно ярко демонстрируют действенность огромного числа стереотипов, которые, как оказалось, способны определять и тип социального развития многих поколений. Так, Ж. Коплен в книге «Элементы социальной и культурной антропологии» стремится показать, что социальный стереотип есть не только форма сознания, но и форма поведения людей. Стереотип возникает на основе спонтанных чувств и эмоций, но и определяется все же естественными условиями развития людей, закрепляемыми в коллективном сознании.

Самый простейший стереотип вызывается наиболее элементарными, естественными условиями, например, условиями питания. Вопросы о том, кто готовит пищу, каким способом она добывается, наконец, какие запреты накладываются на употребление пищи, имеют в конечном счете разную коллективную оценку и культурную значимость у тех или иных народов. Процесс питания, как и образ жизни народа, связан с определенной чувственной активностью, которая признается одними, но не всегда понятна для других. Культурный аналог, как и социальная модель поведения, начинает вырабатываться именно тогда, когда возникает потребность (индивидуальная или коллективная) объяснить себя другому — сделать первый шаг к осознанию «своей» и чужой специфики как особенности объективной действительности. Такое осознание возможно лишь в стереотипизированной форме. Следовательно, стереотип — это механизм взаимодействия по крайней мере двух сознаний, простейшая форма коммуникации, результат взаимного тяготения и культурного напряжения, одновременно характеризующие и степень социализации людей. Время действия социально-организованного стереотипа может быть различным, но в любом случае оно будет зависеть от того, насколько длителен интерес к «другому» и насколько действенен первоначальный культурный аналог общественного сознания и сосуществования, отвечающий естественным потребностям людей жить в мире (либо, напротив, — во зле) по отношению друг к другу.

Этот интерес к «другому» как к своему «иному» представляет собой первую аналоговую форму стереотипизированного восприятия окружающей среды как среды обитания разных людей, которая, по мнению французского философа П. Рикёра, наиболее удачно закрепилась в западноевропейском мышлении. Образовалось оно стихийно, но поддерживалось сознательно, с помощью социально и исторически внедряемых в обыденное сознание априорных суждений, постепенно пронизывающих все области жизни, включая политику и искусство, и в конечном счете приобретающих силу нравственного закона или правила общежития, которые имеют историческое значение.

По убеждению Ж.Коллена, связь западноевропейского индивида со своей средой обитания, постоянно расширявшейся за счет «вливания» в нее других культур и территорий, первоначально носила модернизирующий и плюралистский характер. Эта среда все время пополнялась новыми видами адаптации, акультурации условий жизни постоянно меняющегося коллектива (социальной общности), вынужденного поддерживать устойчивость своего существования. Осознание условий среды как специфически своей, отличной от другой, представляет один из первейших способов определения культурной самобытности народа, нации, государства. Поэтому поиски национальных или каких-либо иных особенностей развития культуры следует искать в естественном функционировании сообщества людей, объединенных прежде всего средствами освоения этой среды, способом обитания в ней и адаптации к ней. Истоки стереотипов, считает Ж.Коллен, можно понять, исходя из принципиально общего для всех людей Начала — чувственной природы человеческого восприятия, определяемого окружающей средой. Поэтому именно культурной антропологии предстоит до, конца решить задачу различения («отделения зерен от плевел») традиционных и модернизированных аспектов культурного и социального развития «западного мира».

Ж.Пиррот в книге «Национальные стереотипы и расовые предрассудки XIX-XX вв.» утверждает, что традиционные и модернизированные аспекты развития западной культуры нельзя понять (в отличие от других культур) в одной лишь взаимосвязи с чувственной природой человека и его естественной средой обитания, ибо и то и другое у европейца в большей мере определяются ментальными структурами, чем чувственностью. В этом смысле можно сказать, утверждает Ж.Пиррот, что европейский стереотип «выражает достаточно устойчивую (упорядоченную) ментальную структуру, не всегда адекватную реальности». В отличие от Ж.Коллена он убежден, что стереотип общественного сознания всегда социально организован и, следовательно, функционирует на основе какого-то определенного социального заказа. Радикальные формы стереотипов — национальные и расовые предрассудки — закрепляются и организуются коллективным сознанием в зависимости от задач социализации, а не от стихии чувственной природы восприятия.

В подтверждение этого тезиса Ж.Пиррот обращается к конкретным примерам межкультурных контактов европейских стран, история которых сплошь «пронизана» стереотипами. В период колониальной экспансии Англии в другие страны англо-французские отношения и возникавшие на их почве межкультурные контакты поддерживались и с той и с другой стороны стереотипом престижности. Например: «Все англичане — милорды и джентльмены, у них есть чему поучиться». Сегодня, продолжает Ж.Пиррот, принцип престижности можно отнести скорее к предрассудку, который в отличие от «стереотипа не является «условием коллективной убежденности» и не определяет специфику развития общественного сознания.

Современный мир заполнен стереотипами американского образа жизни. Например: «Все американцы — деловые и свободные люди» и т.п. Смена стереотипов, как и проблема стереотипизации общественного сознания, всегда связана со сменой коллективных убеждений, которые в свою очередь являются результатом (непременно) коллективных действий, определяющих качественное изменение. жизни целого социума. Мы упускает из виду тот факт, подчеркивает Пиррот, что предрассудок забывается, а стереотип сознательно навязывается либо распространяется стихийно, если коллективное сознание проявляет к этому всеобщий интерес. В противном случае стереотип не будет выполнять свою адаптивную функцию. В качестве примера можно привести эпоху миссионерской деятельности Европы в XIX в., расширявшей сферы своего влияния на другие континенты. Поэтому стереотипизация — это еще и процесс популяризации, распространения какой-то определенной культурной деятельности или культурной ценности в условиях социального функционирования. Предрассудок, как и традиция, хранится в фонде памяти общественного сознания, но при этом общественную память нельзя свести ни к предрассудку, ни к традициям: она — способ актуализации настоящего, социальной действительности. Рассматривать память по аналогии с биологизаторскими концепциями как прототип сложной функции приспособления организма к окружающей среде также неверно, ибо информационный фонд памяти состоит не из стереотипизированных функций восприятия, а из идеализированных типов и архетипов индивидуального и общественного сознания.

Социальная гетерогенность активизирует чувственность, «национально-чувственный образ другого», но не наоборот. Социобиология, развиваемая в рамках культурной антропологии, пытается объяснить аффективную природу этого образа, что, по мнению Ж.Пиррота, является задачей бесконечно неразрешимой. Целесообразнее обратиться к социальной деятельности как таковой, которая и обусловливает процессы становления нации, народа с тем, чтобы зафиксировать точки «наибольшей концентрации человеческой активности», образующие «поле исторически значимых действий». Поясняя свою мысль, автор указывает, что судьба каждого народа и нации складывается в зависимости от ряда внешних и внутренних обстоятельств, но в целом все же определяется социальной активностью, которая рассматривается в широком смысле слова как сознательное «культурное возделывание» природы и социальных отношений между людьми. Способы такого культурного возделывания передаются из поколения в поколение в виде образцов и традиций, которые составляют национальное достояние той или иной культуры. Нетрудно заметить, что поле исторически значимых действий возникает из образцов и традиций, т.е. служит элементом исторической памяти. Что же касается стереотипов, то они являются неотъемлемой частью «неписанной» истории межкультурных и межнациональных отношений. В самом деле, что известно, например, о стереотипе миссионерства, который до сих пор играет существенную роль в общественном сознании западного мира»? Известно, что его формированию в немалой степени способствовало западноевропейское искусство, и особенно литература XIX-XX вв., в которых утверждалась героика романтизма нововведений, страстное влечение к непохожим друг на друга культурам. Европа как бы не замечала, что она живет под флагом миссионерства, хотя миссионерская деятельность реализовывалась каждодневно и во всем, особенно в ходе модернизации традиционных культур, парадоксальным образом затронувшей не только отсталые страны, но и страны развитые. Парадокс заключается в том, что тот, кто считает себя «культурным возделывателем», мессией, а иногда и «защитником человеческой цивилизации» в действительности сам нуждается в «возделывании», ибо страдает от неопределенности в отношениях с другими, более устойчивыми культурами или народами. Истинность этого утверждения Ж.Пиррот пытается продемонстрировать на конкретных примерах из истории культуры отдельных народов.

Очевидно, что понятие «миссионерская деятельность» и часто связываемое с ним понятие «модернизация» сегодня уже не несут никакой смысловой нагрузки, т.е. не являются отражением реальной специфики каких-то, определенных культурно-ценностных представлений (если не считать ценностями капиталистическое накопление, организацию банковского дела, в которой преуспел крупный капитал США, Англии, Франции и др., и империалистическую экспансию). Происходит это из-за отсутствия стереотипов, устанавливающих преграду ценностному восприятию. Ж. Пиррот обеспокоен «участием друг в друге» «множества дробящихся культур», которые вливаются в единый поток западной цивилизации, привнося в нее дополнительные ценности и традиции, далеко не всегда согласующиеся с западноевропейскими первоистоками. Возникает и все более распространяется феномен маргинальности как отчуждение не только от «чужих», но и от «своих» корней, от культурных и национальных истоков. В этой ситуации; замечает он, важно уяснить, что модернизация влечет за собой и взаимодействие традиций, нравов, образов поведения и мышления, что она сопровождается двуединым процессом: с одной стороны, имитацией, копированием, взаимным подражанием, а с другой — продуктивным творчеством, инновациями, которые в идеале должны друг друга дополнять. При этом Европе предлагается восстановить свое утраченное лидерство в деле дальнейшей модернизации, что означает «включенность» развития сознания европейских обществ в эстетический образ европоцентризма. Нетрудно заметить, что под предлогом устранения социальных трудностей, вызванных процессами модернизации, европейскому общественному мнению вновь навязываются старые стереотипы европоцентризма. Ведь имя Редъярда Киплинга, певца колониализма, создавшего эстетический образ «белого европейца», и сегодня называется в ряду популяризаторов европейской культуры на других континентах.

Нельзя сказать, что подобная программа эстетизации старых стереотипов широко поддерживается в самой Европе, хотя и получает ощутимый резонанс в различных идеологических концепциях, призванных политизировать эстетику, искусство и культуру. Человек нуждается в «эстетическом опиуме, подобно тому, как он желает жить, пить, питаться и радоваться, заявляет А.Пьетр в книге «Эстетика сначала...». Однако в настоящее время люди лишены возможности в полной мере удовлетворять свою потребность, поскольку в Европе традиционным ценностям противопоставляются антикультура, антирекрасное, торжествует «эстетика брутального». Декларируются два способа художественного восприятия действительности: 1) социально-эстетический, который усматривает в художественной деятельности всепроникающее значение не только культурного, но и социального освоения действительности (на этой основе формируется так называемая диффузная эстетика, в рамках которой результаты творчества расцениваются стереотипно, т.е. с точки зрения утверждения либо разрушения привычного уклада (стиля) жизни; 2) артистический, согласно которому художественное творчество оценивается эстетически независимо от жизненных ценностей и пространственно-временных представлений о действительности, но в соответствии с автономным воображением творца. Результаты творчества при этом принадлежат «всем нам» (там же).

Ясно, что данная точка зрения не снимает проблемы поиска культурных и концептуальных аналогов европейского восприятия действительности, европейского стиля жизни и т.п., но утверждает стереотип элитарности европейского искусства, которое претендует на роль общечеловеческого законодателя эстетического восприятия. Эта точка зрения имеет немало и сторонников, и противников.

Так, П. Бюи в работе «Эстетические качества» заявляет, что европейское искусство питает так называемых эстетикократов. В отличие от технократов, имеющих хотя бы реальную оппозицию в лице демократических слоев населения, пытающихся оказывать на них давление (например, через профсоюзы), эстетикократы правят бал тоталитарно посредством бесконтрольно распространяемого культа прекрасного, к которому широкие слои населения почти не причастны. Искусствоведы, руководители и служители музеев, антрепренеры растут, как «грибы после дождя». И если для артистов и художников, т.е. непосредственных производителей культурных ценностей, еще существуют какие-то законы соответствия творчества объективным законам жизни, то для людей, подвизающихся «около искусства», важна лишь конъюнктура рынка. Они-то и создают те стереотипы общественного восприятия, что сродни «эстетическому экспансионизму», который П. Бюри связывает с американским «культурным империализмом».

© Стереотипы в общественном сознании. - М., 1988. Реферат. Автор Т.Е. Васильева.

© Реклама: внушение и манипуляция, ред. Райгородский Д.Я., Самара, 2001,

Дата добавления: 2015-05-31