НА ПОДЪЕМЕ 1 страница

Свадебный поезд жениха приехал в аул будущего тестя. Алшинбай только что успел перекочевать на широкую равнину, богатую кормами и обильную водопоями. Здесь расположилось около сорока аулов рода Бошан, связанных между собою их общим предком — Казыбеком. Все ожидали гостей, юрты для них были уже поставлены, угощение готово, и в день приезда привязали кобыл для дойки ранее обычного.

По старому обычаю, пожилые сваты вместе с Улжан, сопровождаемой тридцатью жигитами и свитой из женщин, прибыли на полдня раньше жениха. Главным сватом был названый брат Кунанбая— Изгутты. С ним ехали аксакалы, певцы, жигиты и табунщики для ухода за лошадьми. Самого Абая сопровождали двенадцать жигитов молодого поколения иргизбаев, шутник Мирзахан, посыльный Жумагул, из ближайших родных — Такежан. Абай пригласил с собой и Ербола и весь долгий путь — больше недели — был с ним неразлучен.

Улжан доставила в аул свата ценные дары: табуны лошадей и верблюдов, ткани для подарков женщинам, драгоценности. Два верблюда были навьючены тюками с приданым невесты, здесь были пестрые шелка, бархат, сукно, шали. Другие два несли на себе в тюках чапаны, рубашки, платки, кафтаны, материю и обувь для подарков новым родичам, по обычаю старины.

Главной ценностью были слитки серебра, предназначенные в дар самому Алшинбаю.

Десять лет назад, когда Кунанбай приезжал сватать Дильду для Абая, он получил в подарок от родных невесты тяжелый «там-туяк».[96]Привезенный Улжан бесик-жамба[97]превосходил его величиной— Кунанбай одаривал свата более ценным подарком. И не успел жених приехать, как все аулы Алшинбая заговорили о щедрости и богатых дарах его свата. Но тут же стало известным и то, что Алшннбай не останется в долгу.

Для жениха и его родни были поставлены три огромные белоснежные юрты с великолепным убранством. Для угощения были отобраны отгульные годовалые жеребята, выкормленные молоком маток, трехлетние бараны, крупные ягнята. К юрте, где помещалась Улжан, особо подвели отгульного стригуна.

Подъехав к аулу, Абай со своей свитой остановился около него. Часть жигитов — Такежан, Мирзахан и другие поехали в самый аул известить о прибытии жениха. Абай и Ербол спешились, ожидая девушек и молодых женщин, которые должны были выехать навстречу. Зная, что теперь начнутся бесконечные и сложные обряды, Абай оставил при себе и Жумагула, — тот в свое время испытал все виды мучений, связанных со свадьбой, и Абай решил, что он будет ему полезен. В ожидании Абай пожаловался Ерболу:

— Ведь женитьба — большая радость и для родителей и для жениха, зачем же мучить людей всеми этими обрядами?

Жумагул взглянул на него и рассмеялся.

— Вот тебя и начнут сейчас терзать! Прежде всего тебе попадает за то, что на шапке нет перьев! И надевай скорей красный чапан, а то и по щекам получишь!

Согласно обычаю, жених должен нахлобучить на голову малахаи с высоким верхом, увенчанный пучком перьев филина, надеть чапан красного сукна и сапоги на высоких каблуках, чтобы отличаться от всех остальных. По распоряжению Зере, Абаю перед отъездом и была сшита такая одежда. Старая бабушка, обычно во всем потакавшая внуку, на этот раз не слушала его возражений.

— Это обычай твоих предков! — повторяла она. — Не тебя будут укорять там, а нас: всякий скажет — разве у них отцы не были женихами, а матери — невестами?.. Надевай! — приказала она и сама обрядила внука.

В этом необыкновенном платье Абай самому себе казался не то знахарем, не то бродячим фокусником. Как только они выехали из аула, он подскакал к Улжан и взмолился:

— Боже мой, для чего мне по всему пути кричать, что я жених? Разреши мне пока надеть мое обычное платье, а в наряд жениха я переоденусь, когда мы приедем!

Улжан скрепя сердце согласилась. И Абай до сих пор еще не надевал «знахарской» одежды. Малахай с пришитыми перьями и красный чапан — все было спрятано в переметную суму. Теперь Жумагул напомнил об этом, но, поняв, что Абай и в самом деле начинает побаиваться, добавил:

— Когда-то Барак-батыр сказал: «Мое сердце ни разу не дрогнуло, когда я ездил к родителям моей невесты…» Да, тебе предстоят ужасы! Но будь тверд душой — все кончится благополучно, это уж я по себе знаю!

Оба друга рассмеялись, и Ербол повторил Жумагулу свою неоднократную просьбу:

— Пожалуйста, предупреждай его обо всем: когда и как кланяться, когда садиться, когда подниматься и когда можно будет наконец поднять малахай с глаз и сидеть спокойно…

Абай, увидев, как заботливо готовится Ербол к предстоящему им трудному делу, невольно задумался: Ербол беспокоится о таких вещах, которые и в голову не приходят ему самому. Это настоящий, преданный друг.

Абай считал, что в дружбе их не было минуты лучше и выше, чем та, когда Ербол вброд на воле пересек бурные потоки разлива. Но сейчас он казался Абаю каким-то новым; где же тот, который был с ним раньше? Прежний и теперешний — точно два разных человека. Который же из них ближе? Который дороже?..

В самый день отъезда друг доставил Абаю взволновавшую его весть. Тогжан, узнав, что Ербол отправляется с Абаем к невесте, передала через него: «Лунным лучом блеснул он — и пропал. Я осталась во мраке. Но да будет счастлив его путь, да будет сам он весел и счастлив — вот мой салем ему!»— сказала она и, когда Ербол тронулся в путь, закрыла глаза платком и заплакала.

Узнав об этом, Абай всю дорогу не мог прийти в себя. Он чувствовал всю тяжесть принуждения, весь гнет чужой воли, заставлявшей его ехать. И теперь он угрюмо ожидал встречи с Дильдой.

Внезапно до его слуха донесся громкий женский смех. Потом послышался звон шолпы. Это шли молодые женщины и девушки встречать жениха. Приближалась большая толпа: женщины — в белоснежных головных повязках, девушки — в камчатных шапках. Кругом весело сновали ребятишки.

Подходя к плотной кучке жигитов, окружавших Абая, некоторые из женщин начали громко переговариваться:

— Который тут Абай?

— Кто из них жених?

— Почему все одеты одинаково? Почему Абай не оделся, как полагается жениху?

Абай смутился. Он сделал над собой усилие и улыбнулся.

— Кто из нас вам больше понравится, тот пусть и будет Абай! — сказал он.

Женщины рассмеялись и сразу узнали жениха. Но одна из них тут же упрекнула его:

— Нет, дорогой мой! Тобыктинский малахай ты будешь носить у себя в ауле. А в наш аул попадешь только в свадебном наряде!

И она тут же начала расспрашивать всех и разыскивать свадебную одежду. Жумагул не вытерпел. Он снял с коня свою переметную суму.

— Сколько я ни говорил — надень, он все не слушался… Проучите его теперь. Весь его наряд у меня в тороках! — сказал он, передавая суму девушкам.

Пока Абай переодевался, дети, прибежавшие с женщинами, успели по двое, по трое вскарабкаться на коней свиты жениха и поскакали в аул. Абай приехал на белогривом золотистом иноходце. Словно оправдывая пословицу; «На жениховом коне золу возят» — ребятишки обступили коня.

— Это же иноходец!

— Ойбай, вот хорошо-то!

Они втроем забрались на коня и помчались вперед. Женщины, девушки и жених со свитой пошли в аул пешком.

Юрта, предназначенная жениху, выделялась своей ослепительной белизной. Внутри убранства было не очень много — помещение решили не загромождать, чтобы было просторней. Но остова юрты видно не было: он был завешан богатыми шелковыми занавесями, коврами с пестрыми узорами. Яркие краски тканей делали юрту необыкновенно нарядной. От самой двери до переднего места настланы шерстяные ковры и кошмы с пестрыми вышивками и узорчатыми украшениями. На них в несколько рядов лежали шелковые одеяла и подушки. Направо стояла кровать с костяной резьбой, застланная пятнадцатью шелковыми одеялами. Подушки сверкали белоснежными наволочками. Атласная занавеска с голубыми и алыми узорами закрывала изголовье.

Абая усадили перед кроватью, и с обеих сторон его окружили девушки, будущие свояченицы. Ербол, Жумагул и жигиты сели дальше, вперемежку с другими девушками.

Едва все успели разместиться, как в юрту быстро вбежали три молодые женщины и заторопили сидевших:

— Занавеску!.. Опустите занавеску!

Девушка, сидевшая рядом с Абаем, вскочила с места и опустила перед женихом атласный полог. Тогда женщины распахнули двери.

— Входите, входите! — приглашали они кого-то, стоявшего за дверью, и оглядывались в сторону жениха: — Встречайте, идут эне![98]

Абай, Ербол, Жумагул и девушки, сидевшие в юрте, вскочили со своих мест.

Занавес оставался опущенным. В юрту вошли три пожилые женщины. Посредине шла старшая эне Абая — первая жена Алшинбая, полная смуглая байбише. Рядом с нею — настоящая эне, мать невесты.

— Ну, матушки, выкуп! Где выкуп! Иначе не покажем вашего сына, — подшучивали молоденькие женщины, удерживай край полога.

— Поднимите занавес! Вот вам выкуп! — ответила байбише, показывая шашу.[99]

Атласный занавес широко распахнулся. Жених стоял, скромно потупив голову, в немой покорности.

— Да будет жизнь твоя долголетней! Да пошлет тебе бог счастливое будущее, свет мой! — сказала старшая байбише и начала бросать девушкам шашу.

Посыпался урюк, изюм, конфеты. Девушки, весело смеясь, принялись подбирать сласти.

— Да пошлет бог счастливое начало! Да будет долговечным твое счастье и радость, свет мой Абай! — присоединила свое пожелание и родная мать невесты.

Жених не может отвечать, он должен стоять, покорно храня молчание. Жены Алшинбая по очереди подошли к Абаю, поцеловали его в щеку и, не задерживаясь, ушли из юрты.

Целый вечер Абаю было не по себе, он никак не мог свыкнуться со своим новым положением. Огромный малахай спускался ему на глаза, вгонял в пот и раздражал. Но самым тяжелым испытанием были устремленные отовсюду взгляды: люди разглядывали его без всякого стеснения. «Красив ли жених? Пара ли он нашей дочери? Как он держится?»— говорил каждый любопытный взгляд. Нарядив юношу в одежду, которая превратила его в неподвижную статую, они теперь как будто потешались над ним: посмотрите, мол, каков он!

Вскоре в юрте жениха появился чай. Но общий разговор никак не мог наладиться. Жумагул и Ербол, обычно вызывающие дружный хохот своими шутками, здесь тоже чувствовали себя стесненными, держались натянуто и со скромной учтивостью переговаривались с девушками, сидевшими возле них. Среди этих девушек внимание Абая остановили на себе три, сидевшие поодаль и одетые очень нарядно. Он был поражен их видом: лица девушек были неестественно белы, а щеки горели багровыми маками. Абай не знал обычая этой местности: совершеннолетние девушки рода Бошан густо белили лицо и румянили щеки.

После чая в юрту собрались старшие жигиты — Мирзахан, Такежан и их товарищи. С ними пришли певцы, шутники и балагуры из рода Бошан. Все оживились, повеселели, поднялся шум и говор, шутки и смех. Жениха окружили множество женщин и девушек. Но в этом многолюдном хоре не было только невесты: Дильда все еще не появлялась.

Первый приезд жениха называется «торжественным»; иногда его еще называют «приездом с подарками» или «переходом через порог», а то — «поездкой для рукопожатия». И в первый приезд ему не так-то легко увидеть свою невесту.

Родители должны прежде всего справить той[100]в честь первой поездки и окончания сговора. А той — дело нелегкое. С ним не торопятся и справляют его после основательной подготовки. Потом совершается «рукопожатие» жениха и невесты. Значит, Абай не только в первый день, но и во второй не мог видеть невесты и оставался жить в ауле, не имея о ней ни малейшего представления. Лишь Ербол на следующий день после приезда прошел к Дильде, чтобы приветствовать ее. Внешность Дильды ему понравилась, он вернулся от нее обрадованным за Абая и хотел было поделиться с ним своим впечатлением, но тот прервал его и перевел разговор на другое.

Той, которого молодежь ожидала с таким нетерпением, состоялся на третий день по приезде жениха. Юрту, где помещался Абай, в тот день посетило бесчисленное количество женщин: с утра до позднего вечера здесь толпились байбише, девушки, молодые женщины и требовательные, шумные свояченицы. Жумагул и Ербол не успевали почтительно приветствовать их, принимая самый учтивый вид. Оба они то и дело надоедали Абаю:

— Ну, вставай! А теперь садись! Вот еще пришли!.. Ойбай, взгляни-ка, еще люди! — тормошили они его и заставляли кланяться.

В юрте жениха не смолкали песни, не стихало веселье и непрерывно уничтожали сласти. Слуги без устали вносили кумыс и чай — скатерти не убирались.

После обеда за дверьми послышались голоса.

— Той!.. Начался той!

— На коней! Садитесь на коней! — раздавались крики.

Абай и все остальные мужчины, находившиеся с ним вместе, вышли из юрты. Кони свиты жениха, оседланные, стояли на привязи, жених, как и все другие, может, сидя верхом на коне, смотреть на общее веселье и пиршество. Девушки и молодые женщины остались а ауле, а Абай со своей свитой, человек в пятнадцать, выехал и стал в стороне от других.

Многочисленные аулы, расположенные на цветущей равнине, справляли той с необыкновенной щедростью, угощая всех собравшихся. Алшинбай хотел, чтобы этот той поразил всех своим блеском и пышностью. Народу на пир собралось так много, что из верховых лошадей приезжих образовались целые табуны.

О размахе тоя можно было судить и по количеству юрт, поставленных для гостей, — их было не менее пяти-шести десятков. Они тянулись двумя рядами по крайней мере на целую версту. Кухонные юрты были поставлены отдельно, на другом краю аула.

Как раз в то время, когда Абай выехал со своей свитой, из кухонных юрт к гостиным помчалась длинная вереница слуг. Все они были на конях. Распорядители, отмеченные белыми платками, повязанными на головах, стояли в ожидании. Их было около двадцати.

Все жигиты, обслуживающие гостей, были на иноходцах, — этим подчеркивалась пышность тоя. Выезженные, подтянутые кони, все в мыле, носились, как бешеные. Двадцать жигитов, взяв поводья в зубы, во весь опор мчались к гостиным юртам, держа в руках по два глубоких блюда. По пятам за ними летели вскачь другие, подстегивая их коней. Ловкие, гибкие жигиты-подавальщики на всем скаку подлетали к юртам и, не расплескав ни капли подливки, останавливались как вкопанные, чтобы передать блюда. Аксакалы и карасакалы, сами ухаживавшие за гостями, быстро брали у них горячие блюда и передавали угощение в юрты.

Как обычно, гости ели очень много. Не раз и не два пришлось подавальщикам проделать свой путь между гостиными и кухонными юртами. Угощение началось, когда Абай сидел еще в юрте; сейчас он со своими жигитами выехал далеко в поле, а пир все еще продолжался. Гости сели на коней только после того, как опустошили огромное количество кожаных мешков с кумысом и съели несчетное число мясных блюд.

Игры и состязания — скачки, борьба, козлодранье,[101]верховая борьба, жигитовка — следовали друг за другом. Старики, вышедшие из юрт, не переставали восхищаться торжеством:

— Вот это — той!

— Калым был хорош, но и Алшинбай не поскупился! В этот вечер Абай впервые увидел свою невесту.

Юрта жениха чуть не трещала от набившейся в нее толпы. Здесь собралась вся родня жениха и невесты во главе с самим Алшинбаем, Улжан и Изгутты. Абай и его свита были отгорожены занавесом. Смеялись, разговаривали и держали себя попросту только старшие. Те, кто сидел за занавеской, разговаривали шепотом и смеялись тихо, да и на это решались только девушки, не стеснявшиеся в своем ауле. Наконец у входа началось оживление. Молоденькие женщины, сидевшие у дверей, подтянули край входной занавески, и в юрту вошли несколько девушек.

Среди них была и Дильда. Накинутый на голову красный чапан скрывал ее лицо. Абай и его товарищи смогли увидеть только ее фигуру, когда она снимала верхнюю обувь. Невеста казалась худенькой, но довольно высокой и стройной. Ей предназначалось место подле Абая. Не снимая с головы чапана, она села на указанное ей место боком к жениху. Абай хотел поздороваться с нею, но Дильда не повернулась к нему, и он воздержался.

Как только невеста вошла в юрту, сразу подали блюда с мясом. И почетные гости и молодежь, отгороженная занавесом, принялись за еду. Но ни жених, ни невеста почти не притрагивались к пище. После угощения мулла, которого Абай из-за своего занавеса не мог видеть, прочел брачную молитву. Потом была принесена пиала с холодной водой. Она обошла всех сидящих на переднем месте и наконец была передана Абаю. Жених сделал глоток и передал пиалу Дильде.

Тогда две женге с улыбкой подошли к ним, сели перед женихом и невестой и, окутав правую руку Дильды легкой шелковой тканью, положили на нее правую руку Абая. Он задержал в своей руке тонкие пальцы Дильды. Невестка, сидевшая напротив, насмешливо заметила:

— Ишь какой! Твоя рука, наверное, прилипла? Давай ее сюда, погладь теперь волосы! — приказала она.

Девушки, сидевшие рядом, рассмеялись. Женге сама схватила руку Абая и заставила его провести ладонью по косе невесты. Шелковая ткань, принесенная для рукопожатия, понадобилась и здесь, — Абай раза два погладил ладонью по этому шелку.

Свадьба закончилась этими обрядами, издавна известными под названием «рукопожатие» и «поглаживание волос». При последнем обряде жених одаривает своячениц. Шустрая женге успела получить свою долю и от Дильды.

Старшие раскрыли ладони и совершили молитву.

— Да сопутствует им счастье!.. Да будут они долговечны!.. Да пошлет им бог изобилие! — хором заговорили они.

Пожелания родичей Абай и Дильда выслушали из-за опущенного занавеса. После этого все старшие сразу поднялись и покинули юрту. Молодежь тоже не стала долго задерживаться. Все разошлись, чтобы оставить жениха наедине с невестой.

До сих пор Абай не сказал Дильде ни слова. Они даже не видели друг друга. Только невеста успела при входе в юрту краем глаза взглянуть в лицо Абая, когда, скрытая сама занавесом и чапаном, присаживалась возле него. Но это был лишь один миг.

В юрте стало несколько свободнее; женге, получившая подарки за «поглаживание волос», обратилась к Абаю:

— Ну, теперь мы приготовим постель! А ты ненадолго выйди на улицу, освежись немного!

Эти слова полоснули Абая по сердцу своей грубой откровенностью. Он не стал задерживаться, быстро поднялся с места и вышел. Вокруг не было ни души. Даже Ербол уже ушел. Абай остался один. Ночь была темная — с вечера нависли тучи. Кругом был полный мрак. Абай отошел далеко в сторону.

Девушки тоже покинули Дильду. Она осталась с двумя женге, сопровождавшими ее весь вечер. Одна из них вывела ее на улицу, а другая, опустив занавес, разобрала нарядно убранную постель и стала стелить на ночь.

Женге, которая вышла с Дильдой, обняла ее.

— Ну как, понравился он тебе? — спросила она, смеясь. Дильда не смутилась.

— Кто его знает! Какой-то чернявый толстяк… В ее словах звучало явное разочарование.

— Ну, полно! Ты не разглядела! Он красивый, смуглый, — утешала ее женге.

Невеселые чувства наполняли сердце жениха.

Обилие, богатство, блеск, свита друзей и родичей, — все как будто соответствовало радостному торжеству. Радушие, угощение, той, толпы гостей, блеск и пышность сопровождали каждый его шаг. Общая молитва, щедрые пожелания должны были подчеркнуть счастье, ожидающее двух молодых людей. Но, если вглядеться пристальнее— так ли это? Не совершали ли старшие все это только для соблюдения учтивости и взаимного почитания, ради выполнения веками установленных обрядов?..

Абай и Дильда даже разглядеть друг друга не успели, но старшим до этого нет дела. Первое знакомство жениха и невесты должно произойти в постели, которую сейчас приготовляют.

Абай читал много книг. Любимый друг, избранница — как обоготворял он эти слова! Они цвели в его душе чистыми, неомраченными… Тогжан, покорившая его своей сияющей красотой, терзавшая его душу, ни на миг не исчезая из его мыслей, — Тогжан была далеко. Почему она не явится перед ним сейчас крылатым видением?

Вдруг раздался серебряный звон. Абай оглянулся, — это разыскивала его одна из женге.

Она шутливо сказала ему:

— Ты думаешь — тебе и цены нет? Зачем заставляешь ее так долго ждать? — И она повела Абая в юрту.

Занавес был спущен, постель стояла готовой. Дильды и второй женге еще не было. Абай снял верхнюю одежду, женге повесила ее. Потом она сама сняла с него сапоги и напомнила, что он должен одарить ее за последний обряд — разувание. При этом обряде делается большой подарок. В кармане Абая было достаточно денег, которыми наделила его предусмотрительная мать. Абай кинул деньги женге почти с отвращением.

Едва успев раздеться, Абай бросился на кровать и лег, укутавшись в шелковое одеяло. Дильда все еще не входила в юрту, время от времени из-за двери доносился лишь звон ее шолпы. Наверное, так полагается по обычаю? Хоть бы она вошла, пока горит светильник!.. Но уложив Абая, женге со светильником вышла на улицу и, открыв двери, пропустила Дильду.

Невеста в темноте приближалась к нему. Абай, возмущенный всем, что происходило, вдруг впал в тупое равнодушие и, не двигаясь, продолжал лежать. Но он ясно слышал каждое движение Дильды, каждый шорох, вызываемый ее приближением. Она сняла свой бешмет, потом скинула сапожки и в одно мгновение оказалась у постели. Без всякой робости она стала перед кроватью и ощупью нашла свое место, Абай и не заметил, что лег у самого края. Внезапно раздался голос невесты — немного грубоватый:

— Подвинься!

Так произошла встреча молодой пары, в честь которой в течение нескольких дней справляли той, устраивалось угощение, тратились средства… Так равнодушно, обыденно, просто… Абай откинулся к стене.

Он не мог побороть внутреннего холода и сдержанности. Дильда тоже не пылала… Ее привели к жениху на поводу, она повиновалась обычаям — сердцу ее Абай был чужд. Гордость надменно твердила ей, что если ее жених — сын Кунанбая, то сама она — внучка всеми чтимого Алшинбая. Стесняться и робеть — удел простых людей. И она спокойно выполняла все, что ей советовала женге…

Абай после этой ночи пробыл в ауле Алшинбая еще две недели. Улжан уехала дней на пять раньше сына, а жигиты задержались с женихом.

Ко времени отъезда Абай и Дильда успели привыкнуть друг к другу. Временами они даже шутили и смеялись. Дильда казалась Абаю привлекательной и, пожалуй, красивой. Сама она тоже приценилась к его нраву. Но их не влекло друг к другу, и сердцем оба они оставались холодны.

Старшие считают первый приезд жениха перевалом в молодой жизни. Абай уже прошел его. Но в его юном сердце не вспыхнуло ни одной искры пламени. Напротив, он вернулся к себе разбитый, внутренне надломленный, точно мгновенно возмужав на несколько лет.

К тому времени, когда Абай возвратился от невесты, все аулы уже перекочевали на жайляу за Чингиз. Аул Кунке, где находился и Кунанбай, был переполнен гостями. Абай со своими жигитами подъехал к Кунанбаю, стоявшему в толпе, и отдал ему салем.

Еще до его возвращения Кунанбай обо всем подробно расспросил Улжан. Теперь он приветливо встретил сына и радушно угостил его товарищей. Но только со стороны Кудайберды Абай почувствовал искреннюю радость по поводу его приезда.

Кудайберды долго расспрашивал Абая и Ербола об обычаях и обрядах рода Бошан. Потом стал просить их спеть новые песни, — это будет их подарком.

— Оказалось, что в роде Бошан поют лучше нас, — сказал Абай, взяв в руки домбру.

Кудайберды возразил с усмешкой:

— Неизвестно, кто там пел — бошаны или молодое сердце жениха, приехавшего к невесте? Может быть, для тебя и песни-то звучали по-особенному!

Это вызвало смех окружающих. Абай не сдавался.

— Я говорю правду, Баке! — Он называл Кудайберды «Баке».

— Чем хвалить бошанов на словах, лучше сам спой!

— Вот это правильно! Песня сама за себя скажет. Начнем, Ербол!

С этими словами Абай начал запев, Ербол подхватил, и их голоса слились. Они спели песню «Статный конь». В Тобыкты она была неизвестна. От Абая не ускользало, что песня произвела на сидящих большое впечатление.

— Ну, что вы скажете? — спросил он.

Послышалось общее одобрение. Кудайберды не отставал от других.

— Хорошая песня! — повторял он.

— Тогда слушайте еще! — И Абай вдвоем с Ерболом спел другую песню — «Красотка».

Кудайберды принялся расхваливать и ее. Абай и Ербол о чем-то шептались.

— Теперь мы вам споем ту, что берегли напоследок, — объявили они.

Полилась трогательная, взволновавшая всех третья песня — «Белая березка».

Уже три ее четверостишия были закончены. Никто не шелохнулся. Все напряженно слушали, затаив дыхание, Абай несколько раз быстро перебрал струны и смолк на мягкой низкой ноте.

— Ну, Баке, что ты теперь скажешь? — спросил он. Кудайберды сознался откровенно:

— Думаю, что ты совершенно прав… Вы привезли замечательные песни!

Абай рассказал, что песни «Зеленая долина» и «Смуглянка», с которыми они сами приехали в аул Алшинбая, не имели никакого успеха. Во-первых, там каждый ребенок знал их, они устарели; а во-вторых, бошаны пели их совсем на иной напев, чем в Тобыкты. Вообще, по мнению Абая, тобыктинцы не слишком большие мастера на сочинение песен, большей частью они заимствуют напевы у других родов и порой неумело исполняют и портят их. Первое шутливое возражение Кудайберды было окончательно разбито. Старший брат смотрел на Абая с нескрываемым восхищением и гордостью, — он заметил, что за время поездки Абай начал вникать в глубину окружающих его явлений, выносить свою собственную оценку всему.

На другой день Абай вернулся к матери. Весь аул встречал его с сердечной радостью: старая бабушка не уставала любоваться им, а младшие братья висли на его шее, просовывали головы под руки и всячески выражали удовольствие по поводу его возвращения.

Аул Улжан расположился на просторном урочище, обильном прекрасными лугами, пастбищами и удобными водопоями. Все аулы Тобыкты, расположенные в этих местах, жили в ожидании большого торжества. Слухи о нем дошли до Абая еще в пути, а дома ему сообщили обо всем подробно. И детей, и молодежь, и пожилых людей, и старых аксакалов занимало только одно событие, ожидавшееся в ближайшие дни: все говорили о предстоящем асе в память Божея.

Родичи Божея с самой зимы начали готовиться к асу. Весной они оповестили всех. Был уже назначен день и место совершения аса. Роды Жигитек, Котибак, Бокенши и Торгай, объединившиеся с прошлого года, прикочевали для этого на обширные, богатые кормами жайляу Казбала. На поминках будет устроена большая байга,[102]а возле самого Казбала как раз раскинулись бесконечные просторы, удобные для скачек!

Абай и Ербол были рады, что вернулись домой: оба они соскучились по родным аулам. Ербол торопился к себе, — он узнал, что его аул тоже готовится к поминкам.

На другой день но приезде от тестя Абай долго беседовал с матерью и расспрашивал обо всех новостях и событиях, происшедших за время его отсутствия.

По словам матери, Кунанбай с самого начала весны созывал большие сборы и, видимо, к чему-то напряженно готовился. В результате непрерывных тоев и угощений он успел перетянуть на свою сторону еще несколько родов. Одних он задаривал, другим обещал, на третьих воздействовал полным угрожающего холода салемом — и в течение какого-нибудь месяца привлек к себе много новых сторонников. Среди них были и крупные, влиятельные лица — вроде Каратая. Кунанбай сумел расположить к себе и тех, кто, пользуясь своим одинаковым родством с ним и с его противниками, до сих пор всячески старался держаться в стороне. Против Кунанбая теперь были лишь три-четыре рода — котибаки, жигитеки и другие.

Но и эти противники, с самой зимы готовясь к асу, все свои средства тратили исключительно на приготовления к торжеству. Учтя это, Кунанбай перед самой откочевкой потребовал, чтобы они вернули ему пятнадцать зимовий, которые им были недавно переданы, чтобы будущею осенью никто не оставлял там своего имущества и жатаков, потому что зимовья опять переходят в его собственность.

Такое извещение получил каждый аул в отдельности. Кунанбай ничего не объяснял, не доказывал — он просто передавал приказ. Таким путем он вернул себе четырнадцать зимовий и только на пятнадцатом потерпел неудачу.

Это было зимовье Байсала.

Распоряжение Кунанбая было доставлено Байсалу через Каратая и Жумабая. Байсал начал со спокойных объяснений.

— Передай волостному салем, — ответил он. — Мы знаем друг друга с детства, никому лучше его не известно, что у меня нет земли. Кунекен не испытывает недостатка в земле, он уже вернул себе четырнадцать зимовий из пятнадцати. Пусть оставит мне мою долю. Я потратил средства, устроился там по-своему.

Узнав об ответе Байсала, Кунанбай пришел в ярость. В ту же ночь он опять отправил к нему Каратая и Жумабая с приказанием прекратить всякие рассуждения и покинуть зимовье.

Неумолимое своевластие Кунанбая вывело Байсала из себя. Он ответил, что готов на любое столкновение.

— Я объяснял ему, но он не хочет понимать, — начал он. — Самая горькая обида не в том, что он отнимает землю, а в том, что я для него — ничто. Я сидел спокойно, но он не перестает понукать и сам поднял меня на ноги. Из-за земли он, как червь, точил Божея, пока наконец не загнал его в могилу. Чем я лучше Божея? Мне терять нечего… От своего я не отступлюсь! Ни на шаг не отойду от зимовья!

Боясь нового междоусобного пожара, Каратай решил в разговоре с Кунанбаем смягчить ответ Байсала, но Кунанбая провести было трудно. «Байсал так не разговаривает», — решительно сказал он и потребовал точного ответа. Тогда Каратай выложил все.

Дата добавления: 2015-06-04