В ВЫШИНЕ 5 страница

Кудайберды взглядом указал в их сторону.

— Что из них выйдет? Что будет? Они — братья тебе.[115]Кому из них какая судьба?.. Я остаюсь должником перед ними… — проговорил он. Казалось, он прощался с детьми.

Горячие слезы покатились из глаз Абая. Голос дрогнул.

— Этот долг я принимаю на себя. Баке! Пронесу их по жизни на своих плечах, как сумею!

Кудайберды сам же начал уговаривать его.

— Не плачь… Не надо плакать, — повторял он.

Несколько минут оба молчали. Кудайберды успокоился и повернулся лицом к Абаю, но при первом же движении его снова стал душить кашель. Абай поправил одеяло, накрыл плечи больного и заботливо укутал его.

Кудайберды перевел разговор на другое.

— Тебе известно, зачем отец вызвал тебя?

— Нет, Баке, пока ничего не знаю.

— Ну так я скажу тебе. Сегодня приехали чиновники, будут проводить выборы. Отец разместил их в ауле Жакипа. Говорят, в новых волостях будут новые власти — «управители». Отец хочет назвать им тебя. Понял? Что ты на это скажешь?

— А ты что скажешь? Что мне посоветуешь?

— Если хочешь знать мой совет, — сказал Кудайберды подумав, — откажись. Достоинство человека вовсе не в том, чтобы быть начальником. Мы уже убедились в этом. Власть портит человека и приносит ему не добро, а одни проклятья. Не губи зря свою молодость!

— Да, Баке, все, что ты сказал, верно, — ответил Абай не задумываясь.

— Такежан, кажется, добивается избрания. Вот пусть он и принимает волость, к своему удовольствию! — заключил Кудайберды.

До самой ночи Абай не уходил от брата. По просьбе больного принесли домбру, и Абай играл ему один кюй за другим. Мальчики пришли опять. Абай хотел, чтобы больной заснул, и начал рассказывать детям из «Тысячи и одной ночи». Мальчики ни на шаг не отходили от него и слушали его сказки затаив дыхание. Они были в восторге от своего дяди, который так хорошо играл на домбре и так замечательно пел. На ночь они улеглись в одну постель с ним. Между Амиром и Шубаром начались споры.

— Я лягу с дядей Абаем!

— Нет, я сам лягу! — И они с двух сторон залезли под одеяло к Абаю.

Пока оба не заснули, каждый старался обнять его и перетянуть в свою сторону.

Чиновник, приехавший на выборы, вчера посетил Кунанбая и долго беседовал с ним. Было ясно, что при выборах волостного управителя он будет прислушиваться к мнению Кунанбая.

С того дня, как вышел новый закон о волостных правлениях, Кунанбай твердо решил отказаться от должности. Когда существовало ага-султанство, управлявшее целым округом, Кунанбай прельщался властью. Потом последовало понижение — он стал старшиною Тобыкты, но даже и тогда все племя было под его рукой: «Разожмешь пальцы — на ладони, сожмешь — в кулаке».

Но теперь руки начальства протягиваются все дальше и глубже. Единого Тобыкты не существует — он разбит на три волости. Быть правителем одной трети — не велика честь! А отказавшись от должности и стоя в стороне, можно сохранить больше влияния на все племя. Это первое.

Во-вторых, управлять народом становится все трудней и сложней. Появляются непокорные вроде Балагаза. Нужно бороться с ними. Если преследовать станет он сам, возобновятся прежние распри. Тягаться с равными вроде Божея, — еще куда ни шло, но стать волостным управителем и бороться с зеленой молодежью ему не к лицу.

Им нужен правитель молодой, с крепкой хваткой.

Пусть борются между собой сверстники. Молодое поколение уже возмужало, власть надо передать ему, а свою волю проводить через других.

В-третьих. Кунанбаю уже седьмой десяток — и тот на исходе. Ему пора подобрать себе смену из своих же сыновей.

Он продумал все и остановил свой выбор на Абае. Здесь тоже был прямой расчет.

Абай вырос вне его влияния. Его поведение и речи доказывают, что в лице сына за плечами Кунанбая встал строгий судья. За последние годы это особенно бросается в глаза, а с тех пор, как отец женился на Нурганым, Абай совсем отдалился от него. В этом Кунанбай больше всего винил Улжан: «Таким холодным воспитала ты сына», — упрекнул он ее прошлым летом.

Но как бы сын ни чуждался его, отец знал, что Абай умен, деятелен и проницателен. Значит, нужно постараться привлечь к себе сына, который отдаляется все больше. Приняв на себя тяжелое бремя правления, Абай волей-неволей окажется в руках отца. Если намерения Кунанбая сбудутся и сын согласится, многие дела, которые не под силу большинству молодежи, будут вполне по плечу Абаю. Отец верил в него. Все эти обстоятельства и привели Кунанбая к такому решению.

Абай пришел, когда отец встал и напился чаю. Скатерть была убрана, покрытый коврами пол только что чисто подметен. Такежан опередил Абая, — он сидел тут же, в стороне, на одном колене, как набожный воспитанник медресе; Кунанбай приказал всем выйти, оставив только их двоих.

Он говорил с обоими, но чувствовалось, что все его слова были обращены к Абаю. Он говорил о наступившей старости; напомнил, что вся его жизнь — и в скромные дни и в годы блеска — была полна тревог, постоянной борьбы. А за что он боролся? — За будущее своих сыновей, своих детей. Теперь они возмужали. Пришел их черед самим распоряжаться своей судьбой. Кого они ни приобретут — друга ли, врага ли — приобретут его среди своих сверстников. Тайны настоящего дня им доступнее, чем старикам. Они быстрее найдут надежные пути борьбы. И стоять на страже всех этих дел могут по очереди оба его сына, которые сидят перед ним. Но сегодня должен стать один, а завтра — другой. Пусть не завидуют они друг другу, не оспаривают добычу. Нынче отец намечает Абая. Он считает правильным, чтобы Абай принял волость.

Уже давно Кунанбай не обращался к Абаю с такой длинной речью.

Сын немного помолчал, как бы в раздумье, потом откашлялся и ответил:

— Благодарю, отец, за ваше доверие. Вы правы, слагая на нас бремя жизни. Вы должны быть свободны от ее тягостей, — наступило время, когда вы вправе требовать покоя. Но если вы имеете в виду меня, то я сам не хочу быть волостным. Не по душе мне это. Такежан и старше меня и изворотливее, он больше подходит к этой должности. Пусть он и принимает волость.

С последними словами Абай повернулся к Такежану. Тот вспыхнул от удовольствия, но продолжал хранить вид покорного ученика. Он напоминал лицемерно набожного муллу на похоронах в ожидании богатых даров.

Кунанбай несколько раз устремлял на Абая пристальный взгляд и дважды переспросил его о причине отказа.

Первый раз Абай коротко ответил: «Не могу». Когда отец опять настойчиво переспросил его, он ответил подробнее.

Правитель народа должен быть зрелым человеком. А он, Абай, не чувствует себя подготовленным к этой должности. Власть в неопытных руках — что бритва в руках ребенка: или порежется сам, или изувечит других. Себя Абаю не жаль, но не жалеть народ, попадающий в зависимость от него, он не может. Вот почему он отказывается. Когда его знания будут достаточны, чтобы принести пользу народу, когда он почувствует, что он годен, он и сам, без просьбы отца, скажет об этом, — он дает слово. А пока пусть отец не настаивает…

Кунанбай сразу круто повернул в другую сторону и предложил должность Такежану. Того не пришлось долго упрашивать — он тут же дал согласие.

Через пятнадцать дней Такежан был утвержден в должности волостного — исразу же показал себя.

Советников у него оказалось много: с одной стороны Кунанбай, с другой — Майбасар и Жакип старались внушить ему свои наставления.

Новый волостной уже побывал в городе. Кунанбай послал с ним салем Тинибаю, прося, чтобы тот руководил сыном в городских делах. Семипалатинский уездный начальник был с Тинибаем в приятельских отношениях. При помощи этих связей Такежан в первую же поездку устроил множество дел. Кунанбай заранее во все посвятил чиновника, приезжавшего на выборы. Основным было дело о Балагазе и Абылгазы.

Такежан, став управителем, так и горел от нетерпения показать всем свою власть и все свои силы вложил в борьбу с Балагазом и Абылгазы. По возвращении его из города новый семипалатинский уездный начальник отрядил следом за ним в Чингиз пять вооруженных стражников.

Жумагул, которого Такежан сразу после своего утверждения назначил посыльным, вместе с молодым жигитом Карпыком сопровождал стражников в качестве проводника. Он привел их в волостную канцелярию глухой ночью, чтобы их приезд остался в тайне. Такежан и Майбасар дали им в помощь еще десять жигитов и в ту же ночь направили в Жигитек.

Раньше Тобыкты имели дело с военными отрядами только в совершенно исключительных случаях. Поэтому, когда вооруженные стражники проезжали мимо аулов, страх нападал на всех, от стариков до малых детей.

В горах Чингиза отряд легко обнаружил Балагаза и Абылгазы. Но стражники, редко выезжавшие за город да еще незнакомые с местностью, сразу же проявили свою беспомощность. Они не могли скакать в гористой местности, хватались за седла и болтались, как мешки, далеко отстав от преследуемых. Каждая куча камней на вершине гор казалась им засадой. Они вытаскивали длинные трубы и подолгу смотрели в них. Жумагул, издали узнавший беглецов, выходил из себя от нерешительности стражников. «Разбить бы эту длинную кишку, так бы и дал по ней соилом!»— скрежетал он зубами. Но он ничего не мог сделать, а отряд все медлил.

Сообразив это, Балагаз остановил коня и, обернувшись, стал наблюдать за погоней. Впереди мчались иргизбаи: сразу можно было различить Жумагула, Карпыка и других жигитов. Беглецы решили не сдаваться.

Абылгазы и Балагаз направили своих товарищей по одному из узких ущелий Чингиза, а сами вместе с Адильханом остановились за утесом, поджидая преследователей.

Отряд Жумагула, уверенный, что противник далеко, скакал врассыпную, Балагаз пропустил Жумагула и Карпыка, а потом внезапно ринулся на них сзади. Нападающих оказалось трое против двоих. Березовые соилы и черные шокпары сделали всего два-три круга в воздухе. Сильные и ловкие, Балагаз и его товарищи в одну минуту сбили наземь обоих противников и ускакали, уводя с собой их коней.

Стражники не осмеливались больше преследовать врага, который сумел расправиться с их товарищами. Погоня сбилась в кучу, остановилась и повернула обратно. |

Потерпев неудачу, Такежан выместил злобу на мирных жителях, разграбив их имущество. Жумагул и Карпык с десятком жигитов налетели на аулы Караши и Каумена и угнали весь крупный скот. Той же участи подвергся и Уркимбай. У бедняков отняли последнюю дойную корову. До сих пор никогда ничего подобного не бывало. Как бы ни карали, карали только самого виновника, по пословице: «Чья рука содеяла, того и шея в ответе». Такежан совершил неслыханное дело: он посягнул на последнее пропитание стариков, старух и детей.

Весь Жигитек загудел, услыхав эту весть.

— Что творится на свете? Вон куда ветер подул! Видно, и правда, вину собаки на журавле вымещают! — негодующе твердили все.

Котибаки и бокенши, тесно связанные с жигитеками, тоже с возмущением встретили это известие. Всего несправедливее было то, что пострадал ни в чем не повинный Каумен: о его разрыве с Балагазом знали все. И Уркимбай тоже не имел никакого отношения к ворам.

Народ не знал достоверно, кто виновник допущенной несправедливости, но все были раздражены и озлоблены.

— Опять беда нагрянула, — толковали люди.

Волостную канцелярию Такежан перевел в свой аул в Мусакуле. Он окружил себя не только переводчиками и посыльными, но и советчиками вроде Майбасара и Жакипа — целой многочисленной свитой. Все они в свое время пострадали от Балагаза, а потому воспользовались случаем отомстить всему роду Жигитек.

Отряд в сущности и выслан был для того, чтобы припугнуть народ и пригрозить ворам.

Через три дня стражники уехали в Семипалатинск. Накануне они еще раз выезжали в горы, пытаясь напасть на след беглецов, но разыскать людей Балагаза им так и не удалось.

Такежан, проводив стражников, начал собирать приговоры, тщательно готовить бумаги и жалобы в Семипалатинск.

Абая возмущало уже и то, что Такежан затребовал отряд, а услышав о его дальнейших безобразных поступках, он не вытерпел и сел на коня.

В Мусакуле он застал и Базаралы. Тот в присутствии Абая напал на Такежана:

— Коли бороться, так борись с преступниками. Но зачем же обижать мирных людей, которые и без того еле перебивались? Верни скот, если не собираешься морить с голоду женщин и детей! Вся их жизнь — в дойном скоте, который ты угнал. Пойми ты это…

Но Такежан и разговаривать не стал.

— Это еще только начало! Я не остановлюсь, пока не поймаю Балагаза и Абылгазы! Горе сею не я, а они, — бушевал он.

Базаралы вскипел.

— Говори прямо: пока не поймаешь Балагаза, весь народ закуешь в цепи! — крикнул он.

— С каких пор ты стал третейским судьей? — злобно огрызнулся Такежан. — Кто тебя назначил? Ты бы радовался, что я не беру тебя заложником за Балагаза, — мало тебе этого? Коли так, то предупреждаю тебя: будет Балагаз и дальше бесчинствовать— ответишь ты! Не отвертишься!

Но угрозы не испугали Базаралы.

— Я-то думал, что разговариваю с разумным человеком, а оказывается, предо мной слепая секира… Напрасно и ходил к тебе! Достаточно было бы поговорить с твоим посыльным и вернуться домой! — резко бросил он и поднялся с места.

Абай хотел было вмешаться и сказать брату, что он не прав, но Такежан оборвал его коротким:

— Не лезь, не суйся!

В канцелярии Абай увидел заготовленные бумаги. На беду жигитеков, все было тщательно подготовлено: и печать, и приговор, и подписи. Сегодня же вечером «почта с пером» отправится в город. Абай узнал и об этом и поделился новостью с Базаралы.

— Эти тупицы затевают страшное дело… Они опять готовят Токпамбет и Мусакул. Но пусть народ не тревожится и не пугается: ветер еще не буря, Базеке! — сказал он.

Базаралы собирался уехать, так и не сумев помочь людям, лишенным последней скотины. Абай попросил его обождать, отвел Майбасара, Жакипа и Такежана в сторону и с гневом обрушился на волостного.

— Схватиться с равными ты трусишь, а с женщинами и детьми— ты герой! Ты отобрал последний глоток молока у тех, кто ограблен джутом. Как тебе не стыдно! Ты думаешь — начальство простит тебе, что ты весь народ на дыбы поднял? Попробуй теперь усидеть на месте! — припугнул он Такежана. Потом решительно обратился к Майбасару — Это все ваши советы? Хоть вы-то постыдились бы! Немедленно верните скот народу!

Такежана озлобило требование Абая, но спорить с ним он не решился. Он не забыл, как долго отец уговаривал именно Абая принять волость. Если на этот раз Такежан промахнется, а Абай окажется правым, — грозит большая опасность. Кто знает, как поступит тогда Кунанбай, — не передаст ли должность Абаю? Если бы знать мнение отца… Но от него пока нет никаких вестей, и неизвестно, одобрит ли он меры, принятые против жигитеков. Такежан воздержался от ответа брату и сделал вид, что обдумывает его слова.

Во всяком случае, угрозы Абая были серьезны. Такежан и Майбасар были еще склонны упорствовать, но Жакип задумался. Оставшись с ними наедине, он начал убеждать их:

— Дело Абылгазы и Балагаза мы передадим уездному начальнику. Скорей выправляйте бумаги и посылайте в Семипалатинск.

Лучше преследовать только самих буянов, а скот придется возвратить, — посоветовал он.

Вскоре стада были возвращены, — Базаралы добился своего. Но он рассказал жигитекам об угрозах Такежана и прибавил, что на Балагаза в город направляется большое дело. Несмотря на разрыв с братом, все это время он ежедневно посылал человека в аул Караши, осведомляя обо всем происходящем.

Прошло три дня, и весь Чингиз облетела потрясающая весть: «Ограблена срочная почта, отправленная Такежаном в Семипалатинск. Произошло это в границах Тобыкты, в овраге Мукыр. Теперь несчастьям конца не будет!»

Дела, которые Такежан смастерил на Балагаза и его товарищей, действительно были отправлены срочной почтой. Трое верховых везли бумаги, ими были набиты две переметные сумы. Жумагул, Карпык и еще один из жигитов, укрепив перья на шапках, вскачь понеслись из Мусакула. Дорогой, меняя коней, они устраивали суматоху и непрерывно твердили: «Срочная почта!.. Почта с пером!»

Нарочные ехали уже целые сутки. В следующую ночь они предполагали быть в Семипалатинске и уже подъехали к тесному оврагу Мукыр.

Внезапно они увидели перед собой встречных всадников. Те, поравнявшись, неожиданно схватили их за шиворот и сбросили с коней.

Трое осилили троих. Нападающие действовали молча; их лица были обмотаны черной тканью. Они отобрали у посыльных все сумки и ускакали прочь.

О жалобе Такежана и об отправке в город «почты с пером» Адильхан узнал в своем ауле. Даже не посоветовавшись с Балагазом и Абылгазы, он пустился вслед за посыльными. Сильный и ловкий, он из засады следил за посыльными и по пятам следовал за ними, а когда те остановились в пути, чтобы напиться чаю, он проехал вперед. Аднльхана сопровождали два смелых жигита из племени Найман. Втроем они легко выполнили свой план и вернулись в Чингиз.

В гневе Адильхан и не подумал о том, что ограбление казенной почты тяжко каралось законом. Но как бы то ни было — дело было сделано.

Ограбив почту, Адильхан скрылся в одном из аулов, на границе между кочевьями Сыбана и Тобыкты. Эти аулы давно служили Балагазу и его друзьям одним из убежищ. Балагаз впервые появился здесь в то время, когда люди, истощенные страшным джутом, дошли до того, что ловили капканами полевых зверьков. Балагаз роздал голодающим дойных коров и верховых лошадей.

Адильхан застал тут Абылгазы и Балагаза. Те, восхищенные его смелостью, решили, что раскаиваться в сделанном не стоит.

— Теперь волостной снова поскачет в город, начнется волокита, опять вышлют стражников. Дурак будет сидеть и дожидаться их! Дадим отдохнуть коням дня три-четыре, припасем на дорогу съестного и уйдем в Найман. Скоро наступят морозы. До лета пробудем там, а потом все успокоится, — решили они.

Но Кунанбай оказался хитрее, чем они предполагали. Он вызвал к себе Такежана и всех стариков рода Иргизбай, а также Байсала, Суюндика и других родовых старейшин.

— Теперь я не остановлюсь до тех пор, пока не загоню их в землю! Кто посмеет заступиться за них после такой дерзости? Пусть кто-нибудь попробует вырвать воров из моих рук! Сгною в ссылке — или я не Кунанбай! — сказал он, весь дрожа от гнева.

Он не советовался с собравшимися, он созвал их для того, чтобы сообщить им свое решение и получить их поддержку. Для большего впечатления он тут же приказал Такежану:

— Вызови стражников, — пусть покончат с бунтовщиками!

Старейшины разошлись. Все ждали прибытия вооруженного отряда. Однако Кунанбай говорил о нем лишь для отвода глаз: в ту же ночь, сохраняя строжайшую тайну, он снарядил отряд в тридцать жигитов. Это было как раз в ту ночь, когда Адильхан приехал к Балагазу и его товарищам.

Кунанбай отправил жигитов с шестью гончими собаками. Шокпары, кистени, сабли он велел спрятать под верхней одеждой. Сборы заняли не более часа — и жигиты отправились за Чингиз. Такежан и понятия не имел о местонахождении Балагаза. Кунанбай, хоть и не занимался розысками, точно указал его.

К утру его жигиты доскакали до аула, где скрывались Адильхан и его друзья. Дозорный Балагаза видел, что из-за хребта показались верховые с собаками, но принял их за охотников: пока не уляжется прочный снежный покров, за Чингизом всегда идет охота. Изгутты, возглавлявший отряд, спокойно довел его до самого аула.

Там он обнажил длинную саблю и со всем отрядом бросился в дом, где спали беглецы, не подозревая об опасности. Их было десять человек.

Изгутты плашмя ударил саблей Балагаза. Тот проснулся и в ужасе вскочил.

— Все пропало! Проклятие надо мной! — воскликнул он. Это был конец — все были схвачены.

Их вывели из дома и попарно усадили на коней. Каждого коня окружили пять-шесть человек. Изгутты с саблей не отходил от Балагаза.

Из десяти пойманных к вечеру бежать удалось одному Абылгазы. Он пошептался со своим товарищем, сидевшим на коне вместе с ним, и немного отстал от остальных. Жигит Кунанбая, ехавший рядом, после бессонных, полных тревог суток дремал на ходу. Свой шокпар он засунул под колено, не придерживая его рукой.

Когда всадники въехали в извилистое ущелье, загроможденное целой стеной утесов, Абылгазы выдернул шокпар из-под колена дремавшего жигита, скинул его самого с седла и одним прыжком перескочил на его коня. Упав на землю, жигит долго не мог прийти в себя. Очнувшись, он схватил за повод заморенного коня, на котором остался второй пленный, и закричал. Но Абылгазы уже успел умчаться.

Пока передние поняли, в чем дело, пошумели и сговорились, как поступить дальше, Абылгазы был уже далеко. Сумерки сгущались. Изгутты, боясь, что в погоне за одним упустит и остальных, приказал двигаться дальше и не останавливаться. Но теперь он сам ехал позади отряда.

Подъезжая к Карашокы, он послал к Кунанбаю сообщение о поимке воров и велел спросить, не желает ли Кунанбай видеть пойманных и допросить их.

Кунанбай дал короткое распоряжение:

— Отведите их в Мусакул. Скажите Такежану и писарю, чтобы сегодня же ночью направили их в Семипалатинск. Пусть рассадят их по телегам, дадут усиленную охрану, отвезут в город и сдадут в тюрьму. Пусть делают все без колебаний и оглядок!

Такежан немедленно и в точности выполнил приказание Кунанбая и глухой ночью отправил всех жигитов в семипалатинскую тюрьму.

Таким образом, народ узнал о поимке Балагаза и его жигитов уже тогда, когда те были далеко.

И Кунанбай и новый волостной напоминали кота, держащего в когтях мышь, который свирепо урчит, ощетинивается и сверкает глазами. О событии они говорили с негодованием, прикидываясь безвинно обиженными. Уже на третий день оба твердили не переставая:

— Так поступают только злейшие враги! Они уничтожили казенные бумаги, чтобы подвести под суд Такежана!

— Они хотят погубить Такежана! Это же чудовищное дело!

Но весь шум и гром этой бури поддерживался ими искусственно. Они собирали тучи и грохотали совсем с другой целью.

И раньше бывало много распрей и споров, но никогда еще дело не доходило до отправки противника в тюрьму, до высылки на каторгу в неведомые края. Все окружавшие Кунанбая понимали, что, когда народ опомнится и обсудит все случившееся, тяжелей всего будет принята весть об отсылке жигитов в тюрьму. Этим шумом волостное правление оправдывало неслыханное в степи наказание.

Когда Кунанбай сам стоял у власти, он никогда не прибегал к подобной мере, но в отношении Балагаза и его друзей он пошел на риск: их поведение было слишком вызывающим и ставило под угрозу общую веру в безграничность его собственной силы и власти. Он понял это и решился на крайнюю меру.

В деле Балагаза Кунанбай видел не простое конокрадство, — недавние слова Базаралы и действия Балагаза имели одни корни. И это подтверждалось тем, что Балагаз свои набеги устраивал не на кого придется, а по выбору — и преимущественно на род Иргизбай. И раз его люди не трогали бедняков — сочувствие к ним народа возрастало с каждым днем.

Что же получится, если весь народ, голодный и бедствующий, пойдет за ними? Кунанбая охватывала дрожь при одной мысли об этом. Эта опасность сама вела к необходимости беспощадных, быстрых и решительных действий. Кунанбай рассчитывал запугать народ, жестоко наказав бунтарей в назидание другим.

Но как он ни прятал свои замыслы, кое-кто уже начал догадываться о них.

Суровости Кунанбая народ не оправдывал и считал тюрьму и ссылку неслыханной жестокостью. Даже Байсал и Суюндик колебались: как пострадавшие от грабителей, они внутренне соглашались с такой крутой мерой, но оправдывать действия волостного у них тоже не хватало духу. Они затаились в своих аулах.

Кунанбай чутко прислушивался к тому, что происходило в Жигитеке, а особенно в ауле Байдалы.

Жигитеки негодовали. Услышав об отправке пойманных в тюрьму, Байдалы тоже возмутился. Он жалел их, осуждал принятые волостью меры и открыто заявил:

— Никогда не будет того, чтобы Кунанбай постыдился или посчитался с народом! Накажи он их своею рукою пли с помощью родичей — кто посмел бы заступиться за них? А как теперь он ответит народу? Он, точно волк, сам растерзал своего детеныша! Вся молодежь Жигитека будет видеть в нем палача!

Он ничего не боялся: пусть Кунанбай слышит его слова. Он повторял их многократно.

И Кунанбай услышал. Эту глотку следовало заткнуть. Приходилось думать о мерах, еще более беспощадных, чем прежде.

— Жигитеки сочувствуют воровству и покровительствуют ворам! Значит, должны быть в ответе и они! — передал он Такежану.

Такежан и Майбасар тотчас увеличили список виновных с девяти до тридцати человек. В число обвиняемых попали Караша, Каумен, Уркимбай, а также все те, кому прошлый раз был возвращен скот.

Но этого мало: туда же вписали и Базаралы. Составляя список, Майбасар обратился к Такежану:

— А тебе понятно, как была ограблена почта? Вспомни-ка!.. Когда готовил бумаги, Базаралы был здесь и все разузнал. Он тогда же полетел в свой аул и подговорил Адильхана. Я как сейчас слышу его слова, которые он бросил нам тогда при всех… Он — зачинщик всего! Прикидывается безобидным, а в душе коварнее всех!

Такежан тоже припомнил прежние обиды. Базаралы вечно перечит, клевещет, поносит. Он надменен и самонадеян. Если Балагаза вышлют, Базаралы завтра же станет его защитником и начнет мутить народ. И Такежан охотно поддержал Майбасара.

— Я согласен с вами, — сказал он. — Надо нажимать именно на него.

И Базаралы был включен в список.

До Байдалы дошли слухи о том, что Такежан собирается обвинить и жигитеков. Он тотчас вызвал к себе Базаралы. Они долго говорили с глазу на глаз, и Байдалы высказал мысль, которая уже давно мучила его:

— Вечно мне приходится каяться в своей беспечности. Сколько раз мне приходилось гореть в пламени, раздутом Кунанбаем, — и каждый раз он снова застигал меня врасплох… Сейчас повторяется то же несчастье. Разве не мы подпевали ему все лето, называя жигитов Балагаза ворами и преследуя их вместе с ним? Но сейчас я все обдумал, все взвесил: они не воровали, а совершали смелый подвиг… Они мстили за унижения… Встретил ли ты хоть одного голодающего, который проклинал бы их? Я не могу называть ворами близких мне мужественных людей. Поступок Кунанбая раскрыл мне глаза… Он замахнулся и на Каумена и даже на Уркимбая! Кто же останется? Думаешь, он пощадит кого-нибудь?.. Опять нам выходить на путь вражды? Он повторит зверства Такежана и Майбасара. Что он скажет?.. Это — салем рода Жигитек! Садись на коня и сейчас же съезди к нему. Говорить ты умеешь. И огня в тебе достаточно. Если он скажет, что от своего не отступит, — не щади его, выскажи все!

Базаралы и сам разделял мнение Байдалы и поехал, чтобы передать его Кунанбаю. Но сперва он направился не в Карашокы, а в Мусакул, так как ни ему, ни Байдалы имена, внесенные в список, достоверно известны не были: о Каумене и Уркимбае они знали только по слухам.

Дорогой Базаралы, подумав, решил заехать сперва в Жидебай.

Абай был дома. Он только недавно узнал о неистовствах Такежана и Майбасара и был возмущен.

— Они, точно одержимые, беса вызывают! Весь народ всполошили! — говорил он.

Абай только что послал в Мусакул Ербола, чтобы узнать, кто числится в списке.

Базаралы разговаривал с Абаем, когда Ербол вернулся мрачный а расстроенный. Абаи спросил о списке. Ербол замялся и замолчал, — его, видимо, стеснял Базаралы. Но Абай настаивал:

— Рассказывай все, что знаешь. Скрывать нечего… Тогда Ербол заговорил откровенно.

— Ох, уж эти Такежан и Майбасар. Они весь народ погубят! И не успокоятся, пока всех не сожрут! — возмущался он.

Он перечислил тех, кто был в списке: там оказались старики и жигиты, не имевшие никакого отношения к воровству. Больше всего поразило Абая то, что среди обвиняемых — Базаралы.

Абай весь побелел от волнения.

— Как?.. Что за вздор несут эти безумные слепцы!

О себе Базаралы услышал впервые. Он не выказал ни растерянности, ни страха. Он оставался спокойным, даже рассмеялся. Только бледное лицо его потемнело от гнева. Абай и Ербол с удивлением смотрели на него.

— Сегодня я слышал, как каялся Байдалы, — начал он, — а сейчас пришел мой черед. Выходит, и вправду я конь, отбившийся от табуна: я даже от брата отрекся, чтобы не посчитали и меня вором! Да и они не воры, не злодеи, Абай! Вы слышали обо всех их делах, — разве те, кого называют ворами, поступают так, скажите? — И он вопросительно посмотрел на Абая и Ербола.

— Они не воры! Ты прав!.. Они не грабители! — в один голос ответили оба.

— А если так, то о чем же я-то думал? Почему я не был с ними, не делил их горькую участь?

И Базаралы замолчал.

У Ербола тоже нашлось о чем пожалеть. После сегодняшней встречи с Такежаном он всю обратную дорогу думал об этом.

— Эх, Абай, ну почему ты не согласился быть волостным, когда отец тебя так уговаривал? Ты бы заступился за народ, не допустил бы такого ужаса… Что мы теперь переживаем, что с нами стало, а ты сидишь дома и от стыда глаз поднять не смеешь! Это — все, что ты делаешь для народа! Не могу я молчать, не могу терпеть! — вырвалось у него.

— Он прав, — поддержал Базаралы одобрительно, — хоть бы ты вступился за нашу правду!

Абай молчал. Он раскаивался не в том, что отказался принять волость, а в том, что в своем стремлении отделаться от настойчивых уговоров отца не возражал против избрания Такежана.

Такежан — родной его брат, ближайший родич, но для Абая он как чужой. Братья не раз сталкивались и раньше. Пропасть между ними становилась все шире, и теперь было уже ясно, что им предстоит вступить в открытый бой. Может быть, он уже начался. Если Абай искренне жалеет и сочувствует Базаралы и другим, он должен немедленно вмешаться в дело.

Дата добавления: 2015-06-04