ВЗГОРЬЯМИ 3 страница

— Ураган у вас, что ли, прошел? Сколько семей без всякого крова, малыши, старики… Почему они под открытым небом, что случилось?

Ему ответил Дандибай:

— Угадал, Абай, дорогой, — ураган. Только не от бога, а от начальства. От волостного… — Старик зло усмехнулся. — Вон посмотри, где белые юрты для начальства, видишь, что рядом?

Абай и Ербол только теперь заметили, что вблизи нарядных белых юрт стояло несколько прокопченных и маленьких. Они так тесно прижались друг к другу, словно делились какой-то общей тайной.

Дандибай крепко ругнул волостного и объяснил:

— Белые юрты — начальству для жилья, а наши лачуги — для издевательства над нами.

— Какое издевательство? — не понял Ербол. Жатаки заговорили все разом.

— Как же не издевательство? Наши юрты забрали под арестованных!..

— А другие — под кухни!

— Что кухни!.. Они себе из наших юрт отхожие места понаделали! Мало им для этого всего Ералы!

— А все волостной и пройдохи-старшины!

— Пес их знает, когды мы от этой своры избавимся… Старики, калеки, больные, дети — в одном тряпье без крова сидят!..

Абылгазы добавил:

— Можно подумать, что из жатаков и выберут бия и волостного — все с них спрашивают, всю тяжесть выборов на них свалили, даже и согласия не спрашивали… Майбасар приказал, а шабарманы весь скарб выкинули, разобрали юрты и перевезли их туда!..

Абай посмотрел на собравшихся с недоумением.

— Зачем же вы отдали свои юрты? Пусть сами и несут расходы!

Все хором зашумели:

— Ойбай, что вы говорите!

— Разве это можно?

— Ведь они пикнуть не дают!

— Это же не шабарманы, а настоящие сабарманы!..[148]Абай слушал это, повернувшись к разоренным юртам.

У выброшенных сундуков и тюков с домашним скарбом лежали два малыша, завернутые в старый чекмень. Оба были больные, волосы слиплись на бледных лобиках, мутные глаза и запекшиеся губы были облеплены мухами. Абай не мог сдержать своего возмущения:

— На съедение мухам оставили! Что они делают с людьми!.. Где твоя прежняя смелость, Даркембай? Стукнуть бы хорошенько да отогнать их, шабарманов!

Даркембай снова горько усмехнулся.

— Э, Абай, дорогой мой!.. И стукнули и отогнали, да хуже вышло…

И он рассказал то, что произошло здесь перед выборами.

Дней десять назад сюда, проездом в аул Кунанбая, приехал Базаралы и остановился у него. Несмотря на разницу в годах Базаралы и Даркембай походили друг на друга и смелостью и остротой своих суждений. Они всегда встречались, как старые друзья.

Он точно смелый вожак в стае, заблудившейся в степи, — не то что наши теперешние жигиты! — говорил Даркембай. — Я и не утерпел, чтобы не высказать ему всего, что на душе накопилось, все рассказал ему о нашей жизни…

За три дня Базаралы побывал в каждой юрте несчастных выходцев из родов Жигитек, Бокенши, Котибак, навещая больных, беседуя со здоровыми, помогая советами. Многими думами поделился он в те дни с жатаками, порой пел песни или выдумывал что-нибудь забавное, чтобы ободрить и развеселить их, и стал настоящим близким другом нищего аула.

Он рассказывал им, что такие аулы жатаков, как в Ералы, можно найти всюду: ведь он везде бывает и все видит. У подножия Догалана живут жатаки из родов Сак, Тогалак и Тасболат; в долине Бильде — из родов Анет, Бакен и Котибак; возле горы Орда — из племени Мамай, а на урочище Миалы — чуть ли не из сорока родов. Кроме того Базаралы слыхал о жатаках далекого Керея за Чингизским хребтом. В другой дальней волости — Кокенской — приютились жатаки, прозванные «сорокаюртными». Наконец, на расстоянии одного пикета от Семипалатинска осели жатаки Балторака и Жалпака.

Базаралы нарочно перечислял их так подробно: он рассказывал, что все эти люди, выброшенные своим родом, занимаются хлебопашеством и круглый год кормятся этим трудом, работая только на себя, а не на бая, и настойчиво советовал своим друзьям:

— Научитесь и вы сосать грудь земли. Объединитесь хотя бы по две-три семьи, вспашите весной хоть одну-две десятины, все силы на это положите и посейте хлеб! А летом займитесь сеном, мало разве здесь пустует урочищ, осенних выпасов? Хоть одной косой косить будете — все-таки сена запасете, город недалеко, на базар свезти можно, деньги выручть, прикупить что нужно. Лучшего места и отец родной не сыскал бы!

Базаралы горячо убеждал их подумать об этом, чтобы спасти свои семьи.

— На что вам еще надеяться? Вы и так всю жизнь обманывали себя пустыми надеждами, тратя последние силы. Мало ли среди вас таких, кто думал, что «сородичи сдохнуть не дадут, не сегодня, так завтра помогут», — и остался обобранным? Говорят: «В народе— что в золотой люльке», — да люлька эта лишь для богатых, сильных да родовитых… Разве я не знаю, как живут жатаки из моего же рода Жигитек? Все вы через обман прошли, все поняли, почему говорят: «Послушаешь — там клад золотой лежит, а придешь — и меди нет…» А поговорка: «Если даже яд пьет твой род, пей его вместе с сородичами» — только для того и выдумана, чтобы заставить бедняка тащиться пешком за бездельником на коне… Забудьте родовые кличи жигитеков, бокенши, — у вас клич один: «Жатак Ералы!» Поймите, что вы друг другу самые близкие сородичи, жизнь у вас — одна, и судьба одна, и вера одна… Только единства не теряйте!

Даркембаю так нравились эти мысли Базаралы, что он повторял их наизусть. Абай и Ербол напряженно слушали эту повесть о горькой правде. «Если бы Базаралы дать образование, вот была бы надежная опора обиженным и обездоленным не только в Тобыкты, а во всем казахском народе!»— думал Абай.

Даркембай продолжал рассказывать. В тот самый день, когда Базаралы собрался уезжать, шабарманы прискакали в Ералы. Они целыми караванами свозили сюда с разных сторон белые юрты и пригоняли овец для убоя. Посланы они были Такежаном и Майбасаром, которые передавали через них: «Идет беда, едет уездный ояз, надо ставить юрты».

Базаралы и Абылгазы сидели у Даркембая в юрте, когда, словно вражеским набегом, шабарманы нагрянули на аул. Трое подскакали к юрте Даркембая и закричали, не сходя с коней:

— Где Даркембай? Выходи сюда! Базаралы молча перемигнулся с Абылгазы.

— Не откликайся, — сказал он Даркембаю, — посмотрим…

Шабарманы, обозленные задержкой, орали в голос:

— Выходи, нечего важничать! И так на нас волостные жмут, а тут еще ты, рвань проклятая, копаешься!

Базаралы спокойно ответил из юрты:

— Эй, жигиты, откуда вы? Сойдите с коней, входите в юрту, побеседуем!

Но шабарманы, подхлестнув коней, навалились на маленькую юрту.

— Выходи, выходи! — кричали они с неистовой руганью.

На юрту обрушились удары их тяжелых плетей, затрещали уыки. Даркембай не выдержал, выскочил из юрты и тут же попал под плети. Базаралы и Абылгазы пришли в ярость и с громким криком рванулись из юрты — точно два тигра из зарослей камыша выскочили. Базаралы сильным рывком сдернул с коней одного за другим двух шабарманов, Абылгазы подмял под себя третьего.

Сели они на головы шабарманов, задрали чапаны да их же плетьми давай их лупить! — весело щурясь, рассказывал Даркембай. — Все жатаки собрались поглядеть, вот как довольны были! Нашелся же человек, что заступился за них!.. А наш отважный Базаралы порол проклятых сабарманов, пока рукоятка не сломалась — крепкая была, из табылги!

Почему же все-таки юрты у вас отняли? — спросил Ербол.

Даркембай рассказал коротко: шабарманы уехали, жатаки совсем было успокоились. Базаралы пробыл у них еще два дня, но на другой же день после его отъезда примчались человек тридцать — волостной со старшинами и шабарманами, — в один миг разобрали юрты и увезли.

— Конечно, разбойники! — закончил Даркембай. — Собаки! Они отцу родному могилу выроют, если начальство укажет… Эй, Абай! Нет у Даркембая прежней силы!.. Ой, свет наш замолви словечко, если можешь! Заставь их вернуть наши юрты. Разве этим негодяям больше негде свои кухни и отхожие места устраивать?

— Заставь их! — зашумели жатаки. — Не давай нас в обиду! Не позволяй издеваться!

Абай встал, отряхнул полы и, сложив вдвое камчу, решительно уперся ею в бедро.

— Идемте все! Абылгазы, иди и ты с нами!

И, сопровождаемый толпой жатаков, он двинулся вперед, ведя коня в поводу и продолжая беседу. До юрт, поставленных для начальства, было около версты. Пока они проходили по аулу, из груды хлама и из прокопченных шалашей выползали люди и присоединялись к шедшим с Абаем. Их торопливо нагоняли и высокие сильные мужчины, и молодые жигиты, и ветхие старики — все одинаково молчаливые, озлобленные, готовые на все.

По дороге Абылгазы вполголоса сказал Абаю, что жатаки еще ничего не знают об аресте Базаралы, — бии боятся, что это вызовет общее возмущение. Арестовать его помог Такежан: он приехал в Ералы несколько дней назад и, услышав о расправах Кошкина по дороге, струсил и решил сам выдать Базаралы. Встревожились и главные бии Чингиза — Жиренше, Уразбай, один из новых главарей рода, и Асылбек: Такежан по приезде начальства назвал их «покровителями и укрывателями Базаралы». Все они с нетерпением ожидали Абая.

В центре юрт, приготовленных для выборов, три самые нарядные шестистворчатые юрты были составлены вместе. Возле них в угрожающем молчании стояли стражники, посыльные с озабоченным видом метались вокруг и входили в двери на цыпочках; по всему было видно, что начальник, сидевший в юрте, был раздражен и сердит.

Как только Абай появился возле белых юрт, Жиренше, Уразбай и Асылбек вышли навстречу, отвели его в сторону и подробно рассказали ему все, перебивая и дополняя друг друга. Из их рассказов Абай понял следующее.

Вместе с Тентек-оязом Кошкиным приехали из племени Найман истцы, затеявшие крупное судебное дело: они жаловались ему, что прошлой зимой конокрады из Тобыкты, предводительствуемые Оралбаем, угнали коней из богатого аула, принадлежащего их роду.

О судьбе Оралбая, который, потеряв Коримбалу, исчез и так и не возвращался в Тобыкты, долгое время ничего не было известно. Теперь узнали, что озлобленный жигит собрал единомышленников, раздобыл ружья, и весь этот год они угоняли коней не только у найманов и у соседних племен Керей и Сыбан, но и у самих тобыктинцев. Сами они скрывались вдали от населенных мест в многолюдных аулах бедняков кереев.

Все жалобы указывали на Оралбая как на главу шайки, разорявшей влиятельных, знатных и должностных лиц, — он уводил коней только из самых богатых аулов. Эти жалобы обошли канцелярии и Семипалатинского я Джетысуйского уездов — шайка работала на их смежной границе — и добрались до канцелярии «жандарала» — генерала, управляющего губернией. Мстительный и до отчаяния дерзкий жигит не испугался и царского войска: в конце зимы он заманил в безлюдную степь отряд, вышедший в погоню за ним из Семипалатинска, и на одном из привалов угнал всех до одного коней. Отряд в сорок человек долго скитался по степи без пищи и воды. Было и еще одно обвинение, о котором Жиренше и Уразбай говорили со смехом, но которому Асылбек придавал немалое значение, ожидая от него крупных осложнений: на большом тракте между Аягузом и Шубарагашем был ограблен и избит крестьянский начальник, ехавший из Семипалатинска с двумя стражниками. Найманы и в этом обвиняли Оралбая.

Дело, видимо, завязывалось крупное и запутанное. Для расследования приехал сам Кошкин. Пять найманов прибыли с ним как истцы и как свидетели ограбления крестьянского начальника. Они не выходили из юрты Тентек-ояза н не соглашались на переговоры с тобыктинцами, не желая улаживать дело по казахским обычаям. Вероятно, в жалобах упоминалось и имя Базаралы, потому что Тентек-ояз, едва приехав, сразу вызвал всех троих биев и дал строжайший приказ найти Оралбая и Базаралы. Он твердил одно: «Негодяй Оралбай из вашего рода, он идет против царя, а вы его покрываете? Все вы — и волостной, и его заместитель, и вы, бии, и старшины — все пойдете под суд!»

— Вот тут мы и разошлись с Такежаном, — продолжал Жиренше. — Мы хотели ответить так: «Об Оралбае мы ничего не знаем, он отщепенец и бродяга, ни народ, ни Базаралы тоже не знают, где он, куда бежал. Ловите его сами и делайте, что хотите, Тобыкты за него заступаться не станет». Вчера мы договорились с Такежаном и Майбасаром отвечать оязу именно так, а вечером к волостному прискакал Дархан от Оспана. Наверное, тот поссорился с Базаралы, потому что советовал Такежану: «Оправдывайся сам всеми способами, а Базаралы у меня в руках, выдай его начальству. И Такежан отправил в Корык шабармана Жумагула с четырьмя стражниками, они схватили Базаралы и сдали его сегодня начальству. Он сейчас либо на допросе, либо уже под арестом… А про нас Такежан говорит, что мы покрываем Базаралы. Вот мы и решили вызвать тебя. Дай совет, как нам поступать: защищать ли Базаралы, или отказаться от него.

Абай понимал лучше остальных, что узел завязался сложный и трудный. Беда, пришедшая извне, казалась более грозной, чем скрытая внутренняя вражда, разжигаемая Оспаном. Нахмурив брови, он тяжело вздохнул.

Заговорил Асылбек:

— Ояз все еще не начинает выборов, собрал народ и держит на привязи. Видно, крепко взялся за дело Оралбая, вызывает, расспрашивает… Того, кто ругает волостного, в тиски берет, а кто правду в глаза режет, — того просто избивает… Кое-кто показывает, будто мы защищаем Базаралы. Подтвердит это Такежан — тут и начнется для нас настоящая беда: если мы захотим помочь невинному и расскажем всю правду — что будет с нами? Смеем ли мы остановить доносы?.. Пока что нас не трогают, но что будет, если мы вступимся за Базаралы?.. Как нам быть?

Абай опять ничего не ответил. Тогда вмешался Уразбай:

— Мы все тебе рассказали как есть. Сделаем, как ты скажешь. Подумай о том, как «и честь народа не уронить и от беды его избавить…» А мы трое будем с тобой. Указывай, куда идти, что делать…

Из юрты начальства вылетели шабарманы. Они размахивали плетьми и громко называли имена:

Шокин Жиренше!.. Суюндиков Асылбек!.. Аккулов Уразбай!.. К оязу! Ояз требует!

— Слышишь, нас вызывают, — сказал Жиренше, торопя Абая с ответом.

Тот медленно повернулся, окинул взглядом всех троих и решительно сжал кулак.

— Перед начальством не робейте, — твердо сказал он. — Запугивать станет — не сдавайтесь. Жиренше говорил правильно, так и действуйте. Не соглашайтесь впутывать в дело Базаралы. Пусть Оралбая ловит сам ояз — У него аркан длиннее нашего! Если вы в показаниях разойдетесь с Такежаном, тогда посмотрим, как поступать. Я не знаю, с чего он бесится, но лучше живым в могилу лечь, чем на весь народ беду накликать. Помните: впутаете Базаралы — значит признаете вину всего народа!

Все три бия пошли за стражником в юрту начальника. Абай кивком подозвал к себе шабармана, который шел позади них.

— Присматривайся там, как ояз с ними будет обращаться, и передавай мне, — шепотом сказал он ему. — Я тебе одному это поручаю, понял?

Шабарман был из местных жигитов и хорошо знал Абая. При начальстве к нему и подступиться было нельзя, но тут он понимая, что Абай доверяет ему и надеется на на него молча кивнул головой.

Абай повернулся к Ерболу и Абылгазы.

— Отправьте людей по аулам — пусть все мужчины, конные и пешие, сейчас же идут сюда! И сами ведите всех, кто обслуживает юрты, — старых и малых, мужчин, и женщин, конюхов, водовозов, поваров, — всех, кого встретите! И скорее!

Сам Абай остался возле белых юрт на том месте, где его встретил Жиренше с товарищами.

Вокруг юрт, приготовленных для выборов, начал собираться народ. Толпа росла. Стражники и шабарманы плетьми и криками отгоняли народ от юрт начальства. Люди отходили, но оставались неподалеку, на всех лицах было напряженное ожидание. Народ знал, что Базаралы ни в чем не виновен, все жалели его, а на Такежана, смотрели с озлоблением. Большинство из подходивших было бедно одето. Не расходились и жатаки, пришедшие с Абаем: весть о Базаралы наконец дошла до них, и они стояли, насупив брови, переговариваясь шепотом и поглядывая на Абая, который молча сидел в стороне.

Наконец шабарман, которому Абай поручил узнавать, что делается в юртах начальства, подбежал к нему и сказал несколько слов. Абай тотчас поднялся и подошел к тому краю толпы, где стояли Даркембай, Абылгазы и Ербол.

— Я иду в юрту ояза, — сказал он им. — Жиренше и других биев допрашивают. Базаралы тоже там. Я слышал, этот начальник порет людей, унижает и позорит. Если и сейчас он займется тем же, это будет явным оскорблением для нас. Нельзя допустить, чтобы он хоть концом плети коснулся Базаралы или Асылбека. Не расходитесь. Мы не можем позволить клеймить невинного, как преступника!.. Ербол, Абылгазы, вы пойдете со мной.

И он пошел с ними к юрте Тентек-ояза.

Его слова передаваемые шепотом, быстро разнеслись по всей толпе. Лица молодых жигитов, стариков и жатаков приняли оешительное выражение.

В первой из составленных вместе юрт Абай увидел вооруженных стражников, урядников и мелких чиновников; из местного населения тут никого не было. Допрос велся в средней юрте. Начальники сидели против двери за столом, покрытым зеленым шелком. Допрос вел сам Тентек-ояз Кошкин, худощавый невысокий человек с длинными бесцветными усами и холодным, угрюмым лицом. Топая ногами, он выкрикивал угрозы Уразбаю, который давал показания. Рядом, склонив голову набок, стоял косоглазый курносый толстяк — толмач, переводивший слова начальства.

Не выдержал ли Уразбай грубой ругани Кошкина, или его ободрило появление Абая, которого он увидел через дверь, — но он, приняв свой обычный гордый и надменный вид, громко обратился к толмачу:

— Передай оязу: я не Оралбай, я не обвиняемый и не ответчик. Жиренше и Асылбек говорили верно, и я скажу то же: никто здесь за Оралбая отвечать не может. Не только народ — отец с матерью не могут нести ответственность за человека, который больше года пропал без вести и не бывал в этих местах. Уж если кому отвечать — так самому начальству, которое не сумело поймать такую отчаянную голову. Базаралы тоже ни при чем. Если ваш волостной Такежан впутывает Базаралы, то мы, бии поддерживать этого не можем. Базаралы не виноват. Пусть ояз не орет зря, а делает свое дело, посоветовавшись со здешними. Все передай, что я сказал!

Абай был очень доволен ответом Уразбая и шепнул Ерболу и Абылгазы:

— Молодец!

И он пошел к двери средней юрты послушать, как будет переводить толмач. Стоявшие у двери стражники преградили ему путь.

— Стой! Куда?

Абай сдержанно ответил им по-русски:

— Не кричите, мне нужно пройти к господину начальнику.

Стражники не тронулись с места. Стоявший возле двери чиновник, видимо, удивившись, что степной казах говорит по-русски, окинул Абая внимательным взглядом и негромко спросил:

— Чего вы хотите? Кто вы?

Абай учтиво снял тымак и сдержанно, с достоинством поклонился.

— Я Ибрагим Кунанбаев, просто человек из народа, — ответил он и выжидательно поднял глаза на чиновника.

Тот неожиданно улыбнулся и, отстранив охрану, подошел к Абаю вплотную.

— А так это вы Ибрагим Кунанбаев! Я вас знаю, и хорошо знаю, — сказал он, протягивая руку. — Ваш друг, Акбас Андреевич, как вы его зовете, много говорил мне о вас… Ну, познакомимся: советник Лосовский…

Поздоровавшись с ним, Абай спросил, кивая на дверь:

— Что там такое делается? Нам, народу, обидно…

Лосовский поморщился и, наклонившись к Абаю, негромко сказал:

— Я вас понимаю… Не только обидно для людей, но и совсем не полезно для дела. Грубость и самодурство никогда до добра не доведут… Но что делать — каждый действует по-своему… Он даже покраснел от досады и, как бы назло другим чиновникам, насмешливо смотревшим на эту беседу с казахом, сделал знак стражникам, чтобы Абая пропустили в среднюю юрту.

Там толмач только что перевел слова Уразбая. Тентек-ояз заорал: «Вот я покажу тебе невиновных!»— и махнул рукой своим людям. Двое стражников схватили за плечи Базаралы, сидевшего поодаль, повалили его на землю и стали бить нагайками.

— Стой! Не сметь! — закричал Абай, врываясь в юрту.

Стражники невольно опустили плети. Кошкин, как ужаленный, вскочил с места.

— Ты кто такой? Кто тебя звал сюда?

У Тентек-ояза тряслись усы, глаза метали злые искры, и, подскочив к Абаю вплотную, он уставился на него немигающими глазами. Ростом Абай был выше ояза, и он гневно смотрел на него сверху вниз, точно обвиняя. Кровь отхлынула от его лица.

— Я человек. И вы не поступайте по-скотски! — громко по-русски ответил он. — Прекратите издевательства!

Тентек-ояз в бешенстве крикнул оторопевшим стражникам:

— Пори, чего смотришь! — И, ткнув длинным пальцем чуть не в глаза Абаю, прошипел: — А тебя в тюрьму упрячу!

Абай продолжал кричать: «Не бей! Не тронь! Стой!» — но его никто не слушал, удары сыпались на Базаралы. Но взбешенному Тентек-оязу этого было мало: он повернулся к стражникам, стоявшим у стены, и закричал, указывая по очереди на Жиренше, Асылбека и Уразбая:

— Двадцать пять плетей! Тридцать! Пятьдесят! Абай побелел от гнева. Сейчас он был готов на любой отчаянный поступок, на любую жертву, кровь его кипела уже не возмущением, а жаждой немедленной борьбы.

— Ну, так отвечай за все, помни — ты сам виноват! — крикнул он Кошкину в лицо и кинулся к выходу.

Чуть не столкнувшись с ним в дверях, в среднюю юрту быстро вошел Лосовский. Выкрик Абая показал ему, что чаша переполнена и что народ может сейчас решиться на все. Он стукнул кулаком по столу, глядя на Кошкина с презрительным негодованием.

— Довольно безобразничать! — резко крикнул он. — Вы понимаете, что вы делаете непоправимую ошибку? Немедленно остановите порку!

Кошкин не нашелся что ответить, и нагайки, поднятые над Жиренше, Асылбеком и Уразбаем, застыли в воздухе. Базаралы вскочил на ноги и повернулся к Такежану, который в испуге жался к начальству.

— Ну, Такежан, теперь мы враги! — крикнул он. — Не меня били, а мою честь, запомни это! Останусь жив — отомщу!

Из первой юрты донесся голос Абая:

— Ербол, Абылгазы, зови народ! Ломай все юрты! Толпа, казалось, только этого и ждала. Народ стоял стеной, откуда-то появились в руках короткие дубинки и тяжелые плети, и стоило Даркембаю повторить: «Бей! Ломай!»— как на юрты посыпались удары, вздымавшие клубы пыли. Деревянные кереге затрещали. Будто буря налетела на тонкий остов юрты. Начальникам казалось, что их самих колотят по головам. Один из урядников выстрелил вверх, в шанрак средней юрты, несколько стражников последовали его примеру. Но теперь уже сам Тентек-ояз, опомнившись, приказал прекратить стрельбу. Кое-кто из стариков, испугавшись выстрелов, попятился от юрты, но Абай, поняв приказ ояза, громко крикнул в дверь:

— Не бойтесь, они стрелять не посмеют!

Его слова подхватили снаружи решительные голоса Ербола, Даркембая и Абылгазы:

— Не бойся, вали юрту! Наседай! Ломай кров над их головой!

Толпа с жатаками впереди навалилась на стену передней юрты, ломая кереге и уыки. Юрта осела и с треском повалилась.

Начальство в страхе кинулось из средней в заднюю юрту. Абай подбежал к Базаралы и потянул его за собой!

— Уходи!..

Базаралы одним прыжком выскочил в развалину первой юрты, за ним, пользуясь смятением, выбежали Асылбек Жиренше и Уразбай и скрылись в толпе. В среднюю юрту повалили люди. Даркембай, Абылгазы и Ербол были впереди. Никто из них никогда не был ни бием, ни старшиной, но теперь они говорили и действовали властно, мужественно и решительно, как будто волна народного гнева подняла их над другими. Их крики точно плетью хлестали Тентек-ояза, они засыпали его и Такежана требованиями. Абай уже не вмешивался, предоставив действовать им самим.

— Не допустим выборов! — кричали они. — Ты не на выборы приехал, а на разорение наше! Убирайся, да побыстрей! Никто тебе подчиняться не будет!

И они вновь кинулись в толпу. Там и здесь раздавались их громкие голоса:

— Снимайте и увозите свои юрты, разъезжайтесь все!

— Пусть Тентек-ояз торчит здесь один, как пень! — А с ним и его подхалимы!..

— Чтоб ни одной души в долине не осталось!

— Забирайте свои юрты, жатаки, увозите с собой!

— Разъезжайтесь, пусть начальники одни сидят!

— Правильно пусть посидят в пустыне!

Все дальнейшее произошло необыкновенно быстро. Все юрты, поставленные на время выборов, кроме тех двух, куда забилось начальство, исчезли мгновенно. Везде в долине аулы разбирали свои юрты. Первыми снялись жатаки. Народ не ограничился этим: неизвестно, по чьему совету все табуны были угнаны с жайляу. Скоро в долине остались только две юрты начальства, насевшие друг на друга, словно после сильного урагана.

Какой-нибудь час назад здесь было местопребывания власти. Отсюда она устрашающе покрикивала на все Ералы: «Вот я!» Теперь тут была пустыня. Тяжелая народная волна с Даркембаем, Ерболом и Абылгазы на гребне подошла, прокатилась — и пышный, грозный аул исчез, оставив рядом с грудой поломанных кереге и уыков лишь две покосившиеся юрты, похожие на пузыри, которые после дождя вскакивают у берега озера среди щепок и мусора.

Тентек-ояз со своей свитой оказался в нелепом положении. Опозоренный и лишенный силы, он был брошен в безлюдной степи.

Кругом все было пусто, куда ни глянешь — не видно ни души. Выйдя из юрты, Лосовский осмотрелся, развел руками и, покачав головой, расхохотался.

— Собаки бродячей—и то не осталось! — удивился он.

Кошкин молча ходил взад и вперед возле юрты. Он понимал, что сам был виноват во всем, но мог только беспомощно негодовать. Лосовский не разделял его бешенства.

— Я знаю киргизскую степь уже много лет, но никогда не видел, чтоб население действовало так дружно, — сказал он сухо — Ну что ж, поделом вам! Ваш способ действий непростителен: с выборными вы вели себя дико, наказывали их незаконно — вот и добились взрыва… Как хотите, но молчать о том, что я видел, я не могу. Приедем в город, там поговорим…

Тентек-ояз ничего не ответил, только махнул рукой и отвернулся.

При начальстве остался лишь Такежан с двумя своими посыльными и двумя старшинами. Но грозный управитель волости теперь был тоже совершенно беспомощен. Он не мог раздобыть для начальства ни щепотки чая на заварку, ни горстки баурсаков, ни кусочка сыра, ни даже глотка воды.

Было ясно, что выборы сорваны и собрать народ больше не удастся. Необходимо было немедленно возвращаться в Семипалатинск. Кошкин приказал Такежану найти коней и отправить начальство в город. Тот смог только впрячь своих лошадей в четыре брошенные повозки и с большим трудом, уже под вечер, отправил чиновников. Стражники пошли пешком.

Перед отъездом Тентек-ояз, опросив Такежана и старшин, составил что-то вроде акта о происшествии для представления высшему начальству. Основной задачей этого документа было оправдать действия самого уездного начальника.

В нем говорилось о том, что Оралбай оказался крупным степным разбойником, а Базаралы — его опорой внутри населения, умным и хитрым вожаком. Местные выборные бии — Жиренше, Уразбай и другие— укрыватели и защитники преступников. С ними заодно действует и брат волостного управителя Чингизской волости Такежана Кунанбаева — Ибрагим по прозвищу Абай. Базаралы и Абай, натравив толпу батраков, работающих по найму, нищих и другое население, сорвали выборы. Волостной управитель Такежан Кунанбаев не годен для этой должности. Хотя он и не покрывает Оралбая и Базаралы, находясь с ними в личной вражде, но не может справляться с населением. Он не сумел подавить недовольство и предотвратить враждебные действия против начальства. Он оказался неспособным удержать на месте ни один аул, когда все откочевали, бросив начальство в степи, и даже не попытался оказать сопротивление, когда толпа освобождала арестованного Базаралы. Видимо, он не имеет никакого влияния на кочевников, и поэтому за неумение подготовить волость к выборам Такежан Кунанбаев снимается с должности, а на его место назначается временно его заместитель Божеев Жабай.

Таково было заключение Тентек-ояза. Он объявил его перед тем, как сесть в повозку, стараясь замять свой позор. Приказ о снятии Такежана с должности он отдал толмачу, оставшемуся в Ералы, и отправился в путь.

Вот уже десятый день Абай находился в Семипалатинске, запертый в каталажке.

Хоть каталажка и не настоящая тюрьма, а всего лишь арестное помещение при полицейской части, но она держит своих пленников в строгости, приличествующей такого рода местам. Окна забраны решетками, камеры постоянно на замке, средством общения с внешним миром — то есть со сторожами — служит маленькое окошечко в двери. Но сторожа, пожилые люди с сонными глазами и серыми лицами, украшенные в знак своей должности шашкой через пчечо, далеко не всегда откликаются на стук арестантов.

Все здесь резко отличалось от вольной степной жизни, привычнои Абаю, однако он успел несколько свыкнуться со своим положением и почти все время читал. Чтение поглощало все его внимание, и дни проходили незаметно.

Книги доставлял Абаю его давний знакомый — адвокат Андреев (Акбас Андреевич, как называли его казахи), с которым Абай близко сошелся в те времена, когда пытался спасти от ссылки Балагаза. На другой же день после ареста Абая адвокат навестил его и с тех пор под предлогом ознакомления с делом приходил через день, каждый раз принося новые книги и приговаривая с улыбкой:

— Ну вот, привел вам еще друзей в вашу темницу…

Свидания их происходили в помещении дежурной охраны, ничем почти не отличавшемся от камеры, — в тесной полутемной комнате, кишевшей мухами. Акбас подолгу разговаривал с Абаем, стараясь поддержать в нем бодрое настроение. Однако он не скрыл от Абая, что положение кажется ему серьезным.

Дата добавления: 2015-06-04