НА РАСПУТЬЕ 2 страница

— Тогда его ждет печальное будущее. Если полученными им знаниями он будет пользоваться для преступлений, он будет еще опаснее, чем преступник-невежда…

— Совершенно верно, Ибрагим Кунанбаевич. Значит, нужно оградить народ от вреда, приносимого таким жигитом, то есть наказать его…

— Да, наказать нужно… И я думаю, он уже несет это наказание здесь, перед вами… Ведь наказывают не одной тюрьмой, наказание совести тяжелей всего. Я уверен, что он вполне сознает свою вину… Мне кажется, если заглянуть к нему в нутро, оно все горит от стыда…

Лосовский засмеялся и взглянул на Кокпая, который действительно стоял весь красный.

— Вы так уверенно говорите о его стыде и совести, будто сами готовы дать за него поручительство, — сказал он. — Так ли я понял вас, Ибрагим Кунанбаевич?

Кокпай вдруг обратился по-казахски к Абаю:

— Настоящие мужи редко клянутся, Абай-ага… Я всегда стремился быть настоящим мужем и слов на ветер не бросаю… Хоть я и плохо знаю русский язык, но все же понял ваш разговор. Да, я сгораю со стыда, заступитесь за меня! Клянусь, что до самой смерти моей я буду с вами всей моей правдой и привязанностью.

Абай пристально глядел в лицо Кокпаю. Горячая речь жигита его тронула. Когда тот замолчал, Абай быстро повернулся к Лосовскому.

— Господин начальник, — сказал он, — жигит дал мне клятвенное обещание. Вы сказали, что я готов дать поручительство. Я иду на это. Ручаюсь за его совесть. Простите Жанатаева. Я отвечу за него, если он обманет.

Лосовский заговорил твердо и значительно, серьезно глядя на Кокпая:

— Слушай, Жанатаев. Если ты не свернешь с правильного пути, из тебя может выйти хороший, полезный человек. Ты был на краю пропасти. Помни об этом. Старайся быть настоящим жигитом, поступай по советам и указаниям Ибрагима Кунанбаевича. Я отдаю тебя ему на поруки. За тебя поручился человек большой совести и чести. Если у тебя самого есть совесть, пусть этот твой проступок будет последним!

И Лосовский разорвал подложный приговор и дело по расследованию подлога Кокпая.

Выйдя из юрты, Кокпай поразил всех волостных, которые все еще не расходились.

— Абай меня из пламени вытащил — из когтей смерти вырвал! Бесценный мой Абай-ага, я до самой могилы не забуду этого!..

Абай до поздней ночи засиделся с Лосовским, беседуя с ним. Выйдя от него, он увидел дожидавшегося его Кокпая и вместе с ним направился в юрту Оспана. Волостные тоже разошлись, продолжая удивляться тому влиянию, которое Абай имел на ояза, и почету, каким он пользовался.

— Вырвать из тюрьмы человека, на которого власти зубы точили! Значит, для Абая нет ничего невозможного! — судачили они.

Всю ночь завистники «кроили шубу по тени», рассуждая о причинах такой дружбы Абая с оязом. Множество предположений и догадок кружилось над юртами Балкыбека.

На следующий день сбора страсть межродового соперничества охватила всех собравшихся на съезд аткаминеров, старейшин, биев, волостных управителей, старшин и даже посыльных и слуг.

— Кто будет главным бием сбора?

— Два уезда сошлись, оба ояза приехали… Кого-то выберут?

— Говорят, оязы поручили старейшинам наметить, самим.

— Жирный кусок получит племя, из которого будет главный бий! Для кого взойдет счастливая звезда—для Тобыкты, Сыбана, Керея или для Уака?

— Тобыкты — старший брат, не минет их эта честь! — рассуждали люди.

Абай и его товарищи, разместившиеся в юртах Оспана, встали поздно: они были не жалобщиками, не ходатаями, а просто любопытными зрителями, ожидающими, чем кончится сбор. Они выбрались только к полудню. К друзьям Абая присоединились теперь Байкокше и Кокпай.

Глядя на волостных, в волнении толпившихся у юрт начальства, Абай вспомнил, как они заглядывали вчера вечером в дверь юрты Лосовского. Острые слова насмешки, со вчерашнего дня вертевшиеся у него на языке, мгновенно ожили в его памяти, слагаясь в стихи. Он показал кнутом на толпу и громко начал:

Скачет посыльный — загнал коня,

Злится, орет, помрет как раз…

«Съезд будет, съезд! Приедет ояз!

Юрты готовьте — слушать меня!

Скот пригоните — таков приказ!»

Байкокше, Ербол и Кокпай первые залились смехом, и их поддержали остальные. Байкокше, хлестнув коня, поравнялся с Абаем:

— Дальше, дальше! Хорошо получается, скажи, что волостной говорит!..

Абай продолжал:

Я за народ стараться привык:

Мой без запинки мелет язык!

Если бог даст — тебя, мой народ.

Он и сегодня не подведет!

Прост мой народ, пойдет на посул,

Всех обнадежив, я всех обманул!

Дело состряпать долго ли мне

Вместе с оязом наедине?

После скажу: Я спину не гнул!»

И он засмеялся.

Кокпай не знал, что Абай сочиняет стихи. Он очень любил песни и легко складывал сам колкие шутки в стихах. С воодушевлением подхватив насмешку Абая, он продолжил ее своим звучным высоким голосом:

Тайны мои я прячу, как клад!

То, что я взял, не верну назад!

Тот, кто мне враг, трепещи меня —

Злоба моя страшнее огня!

Абай с удивлением повернулся к Кокпаю и воскликнул с улыбкой:

— Ого, Кокпай, я и не знал, что ты не только певец, но и акын! Это хорошо!

Кокпай, весело рассмеявшись, ответил:

— Я тоже только что узнал, что и вы акын, Абай-ага!

Спутники окружили Абая, с нетерпением требуя продолжения стихов, но тут они поравнялись с юртами начальства, и кто-то громко окликнул их. Всадники обернулись: неподалеку от них сидели на траве кружком несколько человек, посредине стоял Такежан, размахивая шапкой. Они повернули коней, подъехали и отдали салем. Такежан не садился.

— Абай, Асылбек, отдайте коней жигитам и останьтесь с нами, — сказал он. — У нас тут совет старейшин Тобыкты, и мы хотим знать ваше мнение по одному делу.

Абай молча спешился, друзья подхватили поводья его коня и отъехали в сторону. Абай сел в круг рядом с Асылбеком и поздоровался отдельно с каждым из сидящих. Здесь были одни тобыктинцы: волостные Молдабай, Дутбай, оба сына Кунанбая и его внук Шубар, аткаминеры — старейшины во главе с Байгулаком, самым старшим по возрасту, сметливый и ловкий Абралы, сверстник Абая, Жиренше от Котибака, Кунту от Бокенши, косой Уразбай от Есболата. Возле Молдабая сидели также несколько плотных рыжих жигитов из Мотыша, были здесь родичи и из Мамая и из Мирзы-Бедея.

Абай с удивлением заметил и двух аткаминеров Жигитека — Абдильду и Бейсемби. Приткнувшись к краю, хмурые и равнодушные, они будто и не прислушивались к разговорам остальных. Казалось, что предательский поступок иргизбаев, выдавших властям Базаралы, отшатнул жигитеков от всего Тобыкты.

Еще вчера Абай хотел расспросить Лосовского о судьбе Базаралы и просить его помочь, но отложил разговор, решив, что лучше прийти с ходатаями от рода Жигитек. Он предполагал взять с собой Бейсемби, которого считал сильным и настойчивым вожаком Жигитека, и Абдильду, изворотливого и ловкого. Но теперь они поразили его. «Что это они сидят с таким сонным видом среди своих заядлых врагов, которые отправили в ссылку их главную опору?» — с досадой подумал он и, с упреком взглянув на них, отвернулся.

— Добрый конь показывает себя не в начале скачки, а в конце ее, сородичи, — начал Байгулак. — Сейчас для нас неплохие времена, звезда Тобыкты взошла высоко, нынче мы и к луне руку протянуть можем… Но впереди еще большая честь: выбрать из Тобыкты главного бия Балкыбекского съезда. Остальные три племени уступили эту честь нам, как потомкам старшего брата из всех четырех наших предков: «По отцу и сын родится», — говорит пословица. Спасибо Такежану, Исхаку и Шубару, нашим волостным: это они вырвали высокую честь на совещании управителей. Теперь они собрали нас, тобыктинцев, чтобы посоветоваться. Завтра же новый главный бий начнет решать дела. Поэтому сейчас мы должны согласиться между собой и дружно назвать человека, имеющего почет в народе и достойного. Нужно добиться у обоих оязов его утверждения. Не будем же ронять имя нашего племени! Назовем одного из наших добрых людей, благословим его и скажем: «Аминь!..» Тебя, Абай, мы позвали к нам потому, что начальство тебя слушает. Ты пойдешь к оязу сообщить ему имя нашего избранника… Ну, сородичи, говорите, кого мы назовем?

Наступило долгое молчание. Абай знал, что каждый сидящий соблюдает свои выгоды и зорко следит за другими, осторожно выжидая. Ему стало смешно смотреть на них. Молчание затянулось. Тогда он заговорил сам — решительно и насмешливо:

— Ну что же, сородичи? Если вам досталась такая честь и вы и вправду рады ей, — чего ж вы мешкаете и молчите? Почему не называете ваших избранников? Или и звезда Тобыкты и наше нерушимое единство — только пустые слова? Неужели эти слова были у вас только на губах, а в горле застряли другие? Почему же вы не называете никого?

Он стоял, упершись рукой в бок. Голова его была откинута назад, брови сошлись, он медленно обводил взглядом собравшихся и говорил уверенно, спокойно и значительно. Все по-прежнему молчали. Они и сами признавали, что Абай на полет стрелы опередил их в красноречии, и в образовании, и в знании законов. Они завидовали ему, но тягаться с ним не решались: как только речь Абая приобретала насмешливый оттенок, все эти аткаминеры предпочитали притаиться и молчать, не решаясь открывать Абаю свои мысли. И сейчас они замкнулись, как бы обдумывая: «Где тут уловка? В чем тут хитрость? Куда он гнет, чего хочет?»

Абай решил воспользоваться их молчанием и попробовал сделать то, что внезапно пришло ему в голову.

— Ну ладно, сородичи, что было раньше — прошло, — начал он. — Жизнь требует, чтобы мы говорили правду. Должность главного бия — не только почет, но и испытание. Вы говорили о чести Тобыкты. Об этом думают все, кто собрался здесь. Но народ, стоящий за вами, думает не только об этом. Главный бий будет решать не ваши личные споры. К нему поступят крупные дела — о потерпевших от произвола, об оскорблениях, о пересмотре исков, разбиравшихся обычным путем. К нему потекут слезы слабых, угнетаемых сильными, жалобы вдов и сирот, просьбы вернуть то, что нажито трудом. Я не говорю уже о распрях между целыми племенами — между Сыбаном и Тобыкты, между Тобыкты и Кереем, Уаком и Тобыкты — мало разве их? И я хотел бы, чтобы вы поняли, какая великая ответственность лежит на главном бие съезда. Им может быть лишь тот, кто болеет за народ, кто говорит: «Мой закон—честность и справедливость.» Вы никого не назвали. Тогда назову я. Откровенность не преступление, скажу то, что думаю. Может быть, вы считаете достойным этой чести кого-нибудь из иргизбаев, а точнее — из детей Кунанбая, уже достигших вершин почета. Хотя я и сам принадлежу к Иргизбаю, я не назову ни одного из них. Я назову вам человека, который не заставит людей проклинать наш Тобыкты, а, наоборот, возвеличит его славу своей справедливостью и честностью. И перед начальством буду поддерживать только этого человека.

Все подняли головы и насторожились. Абай продолжал:

— Я называю Асылбека. И всем вам советую предложить его как главного бия. Он не волостной и не бий. Он и не добивался этих должностей. Но народ будет доволен и его справедливостью и его заботами о нем. Если хотите послушать меня — держитесь за Асылбека!

Абай замолчал. Все бокенши, сородичи Асылбека, — Жиренше, Уразбай, Абралы и сообразительный Кунту шумно поддержали Абая:

— Хорошо сказано! Пусть так и будет! Сказано правильно, говорить больше не о чем! Спасибо за справедливость, Абай, — одобряли они.

После этого решить вопрос было уже не трудно. Все, кто начал говорить, поддерживали Абая. Молчали одни иргизбаи: соглашаться с Абаем они не могли, а спорить— не решались.

Тут же Абаю было поручено сообщить Лосовскому, что главным бием Балкыбекского съезда намечен Асылбек.

Лосовский, как обычно, охотно согласился, услышав, что Абай положительно отзывается об избраннике, и Асылбек был утвержден.

Закончив это дело, Абай заговорил с Лосовским о Базаралы. Он начал так, как будто это была его собственная жалоба, его личное душевное горе. Но Лосовский с первых же слов Абая прервал его.

— Я ждал, что вы заговорите со мной о деле Кауменова… Еще в городе ко мне от вашего имени приходил Андреев и спрашивал о нем… К сожалению, я ничего уже не могу сделать: это дело ушло из нашего управления. Оно приобщено к делу беглого разбойника Оралбая. И так как тот совершал нападения и в Семипалатинской и в Семиреченской областях, то оно разбиралось в канцелярии степного генерал-губернатора в Омске. Решение состоялось давно, исполнение приговора задерживалось только из-за поимки преступника, считавшегося в бегах. Когда вы выезжали сюда, Кауменова уже отправили по этапу в Омск. Его судьба решена: пятнадцать лет каторги… Вот все, что я могу вам сообщить.

Абая глубоко поразила такая развязка дела Базаралы. Он даже не попрощался с Лосовским и вышел из юрты, потрясенный тяжелой вестью.

При мысли о Такежане, Исхаке и других родичах, выдавших Базаралы властям и состряпавших ложный приговор, душа его леденела. Выйдя из юрты, он не знал, куда идти. Перед его глазами так и стоял Базаралы, кипучий, пламенный, прямой… Кандалы сковывали его руки и ноги, он был в руках палачей, не понимающих его языка, не могущих оценить его прекрасной души… Слезы потекли из глаз Абая. Опустив голову, он спешил уйти от гудевшей кругом толпы. Ему казалось, что у него все тело избито…

Конский топот вывел его из тяжелого оцепенения: это догоняли его Жиренше и Кунту, посланные остальными узнать, чем кончились переговоры с начальством. Абай с усилием овладел собой.

— Асыл-ага утвержден, да будет это к счастью… Передай ему и всем остальным… — сказал он.

— Благодарны твоей справедливости, да будет светел твой путь! — ответил Жиренше и, прищурившись, весело рассмеялся. — Ты оказался «не сыном отца, а сыном народа», по твоим же словам!.. Большая слава о тебе по степи пойдет! Хоть ты не сам стал главным бием, но по своему выбору поставил бия на сборе четырех племен!.. А твои иргизбаи пускай обижаются… И как они не поймут, кем бы они были, если бы не ты? Кунту радуется за Асылбека, а я за тебя!

И он пожал Абаю руку. Но тот, хотя и улыбнулся в ответ, не мог все же избавиться от гнетущей тоски.

— Эх, Жиренше, что мне в этом… Иду от ояза, как стрелой пронзенный… Базаралы! Где сейчас мой Базаралы? Я-то надеялся помочь ему через Лосовского!.. А услышал страшную весть: Базаралы отправлен по этапу в Омск, оттуда пойдет на каторгу. На пятнадцать лет… Все мои надежды рухнули…

Жиренше побледнел и затих, новость потрясла и его.

Абай пошел дальше, в отчаянии думая о том, что помощи искать негде, если Лосовский сделать ничего не может… Не может — или не хочет? Абай только сейчас понял, как сухо и холодно заговорил Лосовский, едва прозвучало имя Базаралы, как поторопился сразу отказать в заступничестве… Он вдруг вспомнил слова Михайлова: «Попробуйте испытать его в более серьезных делах, тут-то его истинная сущность и покажет себя!» Как прав оказался его мудрый друг!.. А ведь Лосовский мог бы сделать многое — хотя бы опровергнуть ложный приговор волостных, подтвердить, что Базаралы не имеет никакого отношения к Оралбаю… Но, видно, то, что можно сделать для безобидного Кокпая, нельзя сделать для Базаралы: в нем Лосовский чует непримиримого врага властей и чиновников… И в этом прав Евгений Петрович!.. Как знает он жизнь и людей…

Радостные голоса вырвали Абая из его горького раздумья:

— Да это же Абай!.. Ну да, он сам, так и есть!..

— Свет мой Абай, дорогой, наконец-то нашли тебя! Абай оглянулся: к нему, задыхаясь, спешили его друзья — жатаки Даркембай и Дандибай. Отыскав Абая среди такой огромной толпы, старики не знали, как выразить свою радость.

Абай решил немедленно же взяться за их дело. Расспрашивая о делах в Ералы, он повел их с собой.

Даркембай был в новом чапане, хорошо сидевшем на его широких плечах, в новой шапке. Дандибай приехал в домотканом бешмете из верблюжьей шерсти и в старой мерлушковой шапке. Морщинистый, худой, с резко выступавшими над редкой бородкой скулами, он был старше Даркембая, спина его начала уже горбиться, он с трудом поспевал за спутниками, стараясь не отставать. У него болела поясница, и он шел, заложив за спину плеть. Рядом с Даркембаем он казался его старым конюхом.

Абай привел его к кучке иргизбаев, сидевших в стороне от толпы. В середине восседал румяный Майбасар, поглаживая бороду, вокруг него разместились Такежан, Исхак, Шубар, Акберды и другие аткаминеры. Они только что говорили об Абае, резко осуждая и его обращение к родичам при избрании главного бия, и выбор не кого-либо из иргизбаев, а какого-то бокенши Асылбека. Больше всех злился Майбасар.

Уверенный в том, что начальство стоит за родных Кунанбая, он лелеял в душе большие надежды. Никому не признаваясь, он страстно мечтал, что главным бием сбора выберут именно его. «Наша молодежь стала волостными, главного бия намечают из Тобыкты — кому же им быть, как не мне, старшему среди всех иргизбаев, брату Кунанбая?..» Он уже подсчитывал будущие доходы: «На этом съезде много запутанных крупных дел… к тому, кто будет решать их, все кинутся… Тут большим доходом пахнет! Если бог поможет, косяки и отары домой пригоню…» — мечтал он. И вдруг Такежан и Исхак собрали их тут и объявили: «Великое счастье само к нам привалило, а Абай отдал его в чужой род! Все он, все из-за него!»

Майбасар весь почернел от злости, у него даже нос заострился.

— Как он смеет гнать счастье, когда оно само приходит! — возмутился он. — Уж если он так уважает Асылбека, пусть сам одаряет его своими стадами! Сумасшедший! Отдать чужим должность, которую четыре племени уступили нам из уважения к нашему хаджи! Уж если отдавать, так не даром, надо и себе что-нибудь выговорить, а он, как дервиш какой-то, счастье оттолкнул, честь наших предков на ветер пустил!..

Остальные иргизбаи вполне разделяли негодование Майбасара.

— И чего это он так горячо твердил нам о помощи бедным, немощным, сиротам, несчастным? — со злой усмешкой обратился Такежан к Шубару. — Так говорят только на похоронах, собирая пожертвования неимущим! Кого же это мы хороним на Балкыбекском съезде? Верно Майекен сказал — дервиш какой-то!

Шубар ценил и уважал Абая, понимая, что тот занимает особое место среди всей его родни. Но за глаза, особенно в присутствии Такежана и Майбасара, Шубар и сам подсмеивался над дядей. Так и сейчас, подергивая по привычке кончиком своего длинного прямого носа, он насмешливо фыркнул и язвительно сказал:

— Какой же он дервиш, Такежан-ага? Он настоящий мулла-проповедник. Разве не прочел он нам длинного нравоучения совсем так, как каждый день читают нам имамы-наставники? Почему же нам не познать лишний раз пути божии и на Былкыбекском съезде?

И он презрительно рассмеялся, за ним и другие: все оценили едкость насмешки, зная, как недолюбливает сам Абай пустые и бесцельные проповеди духовенства. Но как раз в эту минуту они заметили Абая, подходившего к ним с двумя стариками, и при виде его, как всегда, притихли. Только Такежан не замолчал. Он узнал старика Дандибая и понял, в чем дело.

— Ну, получите еще, если вам мало! — зло сказал он. — Абай бросил начальство и опять тащит сюда своих бедняков!.. Боже милостивый!.. Совсем добродетельным стал наш Абай. Может быть, после убийства царя он за покаяние принялся? Как бы в Мекку не отправился! Вернется с чалмой на голове и с молитвой на устах настоящим наставником-эффенди, вот уж будет тогда поучать нас!..

Шубар и Майбасар, отвернувшись, засмеялись.

Абай и старики подошли к сидевшим. Оба жатака отдали салем и спросили о благополучии аулов. Иргизбаи поздоровались с ними недружелюбно, — все знали, что это жатаки, неустанно добивающиеся уплаты за потраву посева, и поняли, что Абай привел их сюда не зря.

Абай ни с кем не поздоровался, хотя некоторых из сидевших в кругу сегодня еще не видел. Заложив руки назад и держа в зубах папиросу, он молча стоял, обводя родичей холодным испытующим взглядом. Наконец он вынул изо рта папиросу и заговорил, будто вычитывая имена по списку:

— Такежан, Исхак и Шубар, вы, трое волостных, пойдемте со мной. Надо поговорить. — И, сделав рукой с дымившейся в ней папиросой знак старикам двигаться вперед, пошел за ними, не оборачиваясь.

Шубар вскочил первым, Такежан и Исхак, грузно покачнувшись, поднялись с мест.

Отойдя поодаль и усадив братьев и племянника на траве, Абай сразу приступил к делу:

— Эти старики, Даркембай и Дандибай, приехали сюда от сорока хозяйств жатаков. Я сам был у них в Коп-Жатаке, сказал, чтобы отправили на съезд этих двоих стариков, и обещал поддерживать их иск. Вот я привел их, а вы, трое волостных управителей, договоритесь с ними. Помните, что, если они вынесут дело на съезд, ответчиками будете вы.

И Абай твердо посмотрел на волостных. Такежан, который слушал, бросая на него злые взгляды, сразу перешел на брань:

— Э-э, как это мы ответчики? Разве набег на их аул делали Такежан или Исхак? Чего ты привел их и на меня сваливаешь? Пугать ими хочешь? Да и верно, они настоящие пугала!

У Абая вся кровь охлынула от лица. Он нахмурился и резко прикрикнул на брата:

— Не кичись, Такежан, ходи, да оглядывайся! Правда, у стариков вид неприглядный, зато им зло не сродни! А тебе, видно, не сродни должность волостного!..

— Так что ж, по-твоему, я их бедняками сделал?

— Да, ты!

— Нашел в чем обвинять!

— Да, ты! Если не сам, то твой дед Оскенбай, его сыновья Кунанбай и Майбасар! Эти старики в их дом дровами вошли, а золой вышли, вы всю силу у них отняли, а потом выкинули! В чем они виноваты? Это же родичи, которые горе мыкают!

Абай сдвинул брови, весь кипя негодованием. Слова об отточенном топоре невольно вспомнились ему, — видно, только с ним в руках и можно беднякам добиться правды… Он вспылил и почти закричал на Такежана:

— Не виляй, говори прямо! Здесь же на съезде отдайте им все, что полагается! Если не хотите позора перед всеми четырьмя племенами, кончайте дело здесь! А нет — я сам, встав с этого места, начну!.. Ну, быстрее! Отвечайте!

Такежан невольно призадумался. Угроза Абая означала: «Отсюда пойду прямо к оязу», и это его испугало. Он притих. Молчал и Исхак, не смея поднять на Абая глаза. Увидев Даркембая, он сразу вспомнил о семи конях, которых не дал вернуть старикам, и неприятная мысль, что Абай сейчас заговорит об этом, не выходила из его головы. К Абаю он относился, как к высокому начальству — то ли из уважения, то ли из страха перед ним. Он взглянул на Шубара — тому было легче других разговаривать с Абаем, он умел заставлять дядю выслушивать свои доводы.

Шубар миролюбиво обратился к Даркембаю:

— Ну, сородичи, в чем ваш иск, чего вы требуете? Начало разговору положено, продолжайте теперь сами!

Слова у Даркембая цепочкой вязались, он начал уверенно и смело:

— Мы, светики мои, тяжеб и споров не любим, да и сил у нас на то не хватит. Лишнего не собираемся клянчить через Абая. Мы приехали просить от всего народа о нашем же добре, нажитом трудом. У нас два дела. Во-первых, прошлой осенью табуны Такежана, Майбасара, да и твои, дорогой мой Шубар, потравили у нас пять земель посева, уже совсем созревшего… Четыре дня топтали, ни зернышка мы не собрали. А нынче снова пять полей вытоптали по раннему всходу так, что одна черная земля осталась, снова зерно прахом пошло. Завыть нас заставили, родичи мои!.. Это первое дело. Во-вторых, в твоей Кзыл-Молинской волости, Исхак, есть аул прожженных воров Ахимбет. Они у нас свели семь коней, мы уличили воров, но тут пошли письма, какие-то тайные дела, уж не буду вспоминать… Так или иначе, не только наших семи коней — семи козлят мы не получили, вернулись со слезами. Вот все, волостные мои. Кому нам жаловаться, как не Абаю, и где жаловаться, как не на таком сборе?

Слушая старика, Такежан так и кипел, но, помня крепкий отпор Абая, не посмел накинуться на жатака и только злобно косился на него. Все молчали. Шубар быстро сообразил, что, если дело дойдет до начальства или биев, им, троим волостным, чести не прибавится и остановить Абая будет невозможно. Он заговорил со стариками, как давнишний друг, добродушно посмеиваясь:

— Ну, видно, вас, стариков, нынче ничем не возьмешь! Не совру, если скажу, что на всем съезде нет никого, кто решился бы так напирать на сыновей Кунанбая! Хотел бы я за вас заступиться, — вы же из моей волости! — да вы и без меня сильны… У вас крепкий защитник — Абай-ага: с одного бока у него главный бий, с другого — сам ояз. До любого из них ваши слова доберутся скорей наших, и такой гром грянет, что не скоро очнешься! Повезло вам, старики!.. Ну что ж, спорить нам не о чем, давайте договариваться, на чем помиримся. О вашем требовании я слышал еще в прошлом году. В конце концов не нужно и бога забывать…

И Шубар взглянул на Исхака и Такежана.

— Что же, братья, не будем присваивать себе их трудов… Пусть Абай-ага выскажет решение по этому делу — и конец разговору! — заключил он.

Абай оценил и сообразительность Шубара, сумевшего так повернуть дело, и ловкость его языка. «Этот куда толковее Такежана и Исхака, — подумал он. — Моложе, а умнее их. Далеко пойдет… Только— куда?..»

Дандибай не вмешивался в беседу, но отлично понял, что Шубар хотел и уговорить Такежана, и удовлетворить жалобщиков, и успокоить Абая, и сохранить честь сыновей Кунанбая. Он одобрительно кивал головой и наконец сказал откашлявшись:

— Ну, коли разговор к концу идет, и скот к хозяину придет! Мы довольны твоим решением. Хоть ты и молод, пусть будет так, как ты сказал!

— Пусть Абай-ага выносит решение, мы согласны, — присоединился Исхак.

Такежан не мог уже спорить и отвиливать, когда двое остальных сдались: это было и невыгодно и опасно. «Абай слишком близок к начальству, каждую минуту может замахнуться, не надо восстанавливать его против себя», — думал он и молча ждал решения брата.

Абай вынес решение тут же. За две потравы жатаки должны были получить по два коня-пятилетка с земли— всего двадцать голов. За семь украденных коней, учитывал приплод, им следовало получить десять, «полноценных»[168]голов.

Старики не ожидали этого. От радости они онемели и только молились в душе, чтобы Абаю удалось довести дело до конца. Волостных такое решение, конечно, обрадовать не могло, но, возмущаясь внутренне, они хранили молчание: оспаривать приговор, который они сами поручили вынести, было бы нарушением обычая, и Абай не допустил бы этого.

Сам Абай отлично видел, что решение его кажется братьям тяжелым, но и виду не подал, что заметил это. Он снова заговорил с прежней твердостью:

— Решение я вынес, это одно. Теперь нужно, чтобы скот действительно попал в руки этих несчастных. Я ведь вижу, что сейчас вы только прикидываетесь, будто согласны с моим решением, а кончится съезд, вы хвост на спину загнете и начнете увиливать. Так вот, чтоб этого не случилось — сдайте старикам присужденные мной тридцать голов тут же, в течение трех дней. Все вы волостные, у вас полно шабарманов, отправьте их сейчас же, при мне, куда следует, за конями. На сдачу я приду сам — через три дня — и только тогда скажу, что дело кончено. Все вам понятно?

— Поняли, поняли… — через силу сказали волостные, будто Абай вытянул эти слова у них изо рта. Абай встал закурил папиросу и ушел вместе со стариками…

Через три дня кони-пятилетки были пригнаны. Даркембай и Дандибай приняли все тридцать голов в присутствии Абая. Старики были вне себя от радости.

— Это больше всякого возмещения за потраву и угон! Даже больше калыма! Целый кун, что за убийство платят!

— Разве жатаки получали когда-нибудь столько? И мечтать о таком возмещении не смели!.. Родной наш Абай, будь он счастлив!

Но тут же у них родилось сомнение. Первым заговорил осторожный и осмотрительный Дандибай. Часто моргая своими маленькими глазками и посмеиваясь, он обратился к Абаю:

— Коней-то ты отдать заставил, Абаижан, а вот как бы они обратно к волостным не убежали?.. У меня на душе новая тревога… Моя напуганная голова думает — не догнать нам коней до места… Путь длинный, степь безлюдная, два старика такое богатство гонят — долго ли его отнять, а потом свалить все на воров?

Даркембай был сильнее и смелее друга и готов был рисковать.

— Э, брось, Дандибай! Чего робеть? Кругом люди живут, найдем попутчиков и погоним скот!

Но Абай и сам думал, как бы вернее доставить табун к жатакам и обрадовать бедный люд. Он подозвал Баймагамбета:

— Поедешь с этими стариками. Отгоните коней до нашего аула в Байкошкаре, отдохните там денька два. Передай мой салем Айгерим: пусть получше примет и угостит этих аксакалов. И пусть даст тебе револьвер — он в сундуке. Потом подбери себе хорошего коня и помоги им доставить табун в целости в Ералы… Ну, старики, передайте поклон вашему народу! Отправляйтесь с богом! — напутствовал он своих седых друзей.

Дандибай как будто чуял, что замышляет Такежан: как раз в это время тот вызвал к себе двоих известных всему Ералы конокрадов — Серикбая и Турсуна. Высокие, мускулистые, крепкие, как бревна, оба они были под стать друг другу—неукротимые и дерзкие, отчаянные воры. Такежан не только покрывал их дела, но порой и сам подсказывал им, кого ограбить. Он же выделил им землю для зимовки неподалеку от Ералы. Оба были у него в руках, как на длинном аркане.

Когда Даркембай и Дандибай двинулись со своим большим табуном, он указал на них Турсуну и, поощрительно ругнувшись, приказал:

— Нужно отомстить проклятым жатакам. Смотрите, собаки, обделаете дело не чисто — отступлюсь от вас. На первой краже попадетесь!

Дата добавления: 2015-06-04