Осада Севастополя

Ф. ЭНГЕЛЬС

Главным достижением союзников в Крыму, после сражения на Альме, был знаменитый фланговый марш лорда Раглана из Альмы на Балаклаву; этим маршем очевидная задача кампании – захват и оккупация Севастополя – оказалась сведенной к осуществлению coup de main [внезапного удара. Ред.] против одной части, – и к тому же наиболее слабой части, – русских укреплений; правда, операция предполагает разрушение русского флота, верфей и арсеналов, но предусматривает необходимость отступления союзных войск, как только это будет выполнено. Что дело обстояло именно так, показывает вся операция. Это был отказ от атаки на северный фронт крепости, который является командующим и единственным, где атака может иметь решающее значение; это было, следовательно, открытое признание экспедиционными войсками своей неспособности выполнить то, что было записано в их плане – окончательный захват и оккупация Севастополя. Между тем, как мы писали, именно этот марш превозносится в бесконечных столбцах, наполненных пышными фразами и невразумительной риторикой, как особенно блестящее проявление искусства военного руководства; даже большие лондонские газеты, имеющие своих корреспондентов на местах, открыли истину лишь через месяц, по‑видимому, после того, как получили намек от правительства. Так, у лондонской газеты «Times» лишь 28 октября открылись глаза на действительное положение, и она осторожно намекает, что до сих пор разрешена, видимо, лишь меньшая часть задачи всей кампании и что форты на северной стороне бухты, если они добровольно не сдадутся, едва ли смогут быть взяты. «Times», конечно, надеется, что они поведут себя прилично и сдадутся, поскольку все зависимые укрепления должны сдаваться, когда бывает взята главная часть крепости. На деле же не Северный форт зависит от города Севастополя, а наоборот, Севастополь зависит от Северного форта, и мы очень опасаемся, что одних соображений нашего собрата окажется недостаточно, чтобы взять такую сильную крепость.

Во всяком случае, со времени «славного марша», о котором идет речь, союзники не сделали ничего, чем можно было бы сколько‑нибудь похвалиться, и мы не можем поэтому упрекать наших английских собратьев в том, что они так раздувают этот марш. Что касается истории самой осады, то она пока что относится к темам, о которых они, вероятно, сами предпочитают говорить возможно меньше. Но поскольку мы прежде всего обязаны быть беспристрастными, то не будем проявлять такой деликатности. Факт тот, что в этой и без того странной войне данная осада является одним из наиболее странных моментов. Характерной чертой этой войны, по‑видимому, является уверенность в том, что полевые укрепления взять невозможно. Начать с того, что в Олтенице в течение нескольких часов применяли старомодный метод обстрела из орудий и после этого тщетно пытались взять укрепления штурмом. В Калафате русские даже не решились пойти в атаку. В Силистрии простое земляное укрепление выдержало главный удар нападавших и, когда его уже почти сравняли с землей, продолжало противостоять яростному натиску неприятеля. Наконец, теперь, в Севастополе, простая линия полевых укреплений удостоилась чести видеть перед собой многочисленные брешь‑батареи и значительно больше тяжелых орудий, чем когда‑либо было выдвинуто против самой совершенной крепости. Эта осада является поразительным доказательством того факта, что в области военного дела, в той мере, в какой за длительный период мира благодаря промышленному прогрессу улучшилась материальная, часть, в той же мере деградировало искусство воевать. Если бы Наполеон увидел батареи перед Севастополем, ощетинившиеся восьми‑ и десятидюймовыми орудиями, он бы, наверное, расхохотался. Но это еще далеко не все.

Союзники заняли свои позиции около 1 октября, но траншею начали рыть только 8 или 9 октября и до 17 октября по было сделано ни одного выстрела. Причина этого промедления та, что орудия не могли быть ранее доставлены на место. Нужно было преодолеть всего четыре или пять миль расстояния по хорошему твердому грунту с незначительными волнообразными возвышенностями, частью по проложенной сносной дороге. Но не было упряжных животных. Не было упряжных животных в Крыму – в краю, где больше скота, чем где бы то ни было! В Байдарской долине, с вершины Черной, можно увидеть больше волов, чем понадобилось бы для того, чтобы перетащить через горы весь союзный флот. Но Байдарская долина открыта для казаков, и союзная кавалерия, совершая налет, могла бы столкнуться с этими грозными противниками. Кроме того, союзники должны сохранять хорошие отношения с местными жителями и не посягать на их собственность. Такими отговорками английские газеты пытаются избавиться от необходимости признать ту правду, что Раглан и Канробер, блокировав Севастополь с юга, сами оказались блокированными боевым охранением Меншикова на Черной. Дело обстоит именно так, и это подтверждается хотя бы тем фактом, что союзные войска, по всем сообщениям вплоть до самых последних, вынуждены питаться солониной, так как у них нет возможности достать свежее мясо.

3 октября пять русских батальонов перешли у Инкермана Черную, и им позволили войти в крепость с юга, «так как для союзников это могло быть только выгодно». Какой оригинальный способ ведения войны! Враг, о котором нам сообщают, что он разбит, деморализован, уничтожен, посылает 3000 человек в Севастополь под самым носом союзников. Были же у него какие‑то основания это сделать? Но если враг имел свои основания, чтобы послать их в крепость, то и Раглан имел свои основания, чтобы с поклоном пропустить их туда. Он считал, что город переполнен; на каком основании – это остается неясным. Во всяком случае, кроме четырех квадратных миль внутри русских линий имеется еще весь северный берег и вся лежащая позади него местность, куда в течение десяти минут можно направить любой излишек войск. Называть переполненным город, который блокирован только с одной стороны, это во всяком случае – верх бессмыслицы.

Когда впервые было сообщено о высадке, мы предсказывали, что эпидемии будут худшим врагом союзников, если кампания затянется. И вот эпидемия свирепствует в своей худшей форме и усугубляется, по крайней мере, поскольку речь идет о британцах, из рук вон плохо поставленным обслуживанием. Действительно, о больных по этой причине так мало заботятся, что лорд Раглан был вынужден сделать медицинскому персоналу энергичное внушение. Но и этого мало. Врачи находятся в Константинополе, запасы медикаментов в Варне, а больные в Балаклаве. Разве это не великолепная иллюстрация к новой военной доктрине, недавно изложенной Луи Бонапартом в Булони, согласно которой каждая армия, для того чтобы занимать хорошую позицию, должна находиться в треугольнике? По мере того как время года становится более суровым, заболевания усиливаются, полки тают, – британский полк, насчитывавший при отправке 1000 человек, может теперь выставить не более 600 боеспособных солдат, – а операции продолжаются все таким же медленным темпом. Рутина верховного командования – плод сорокалетнего обучения в мирных условиях – не может быть поколеблена такими мелочами. Пусть погибнет армия, лишь бы Севастополь был взят согласно уставу ее величества!

При обычных осадах осаждающие всегда стремятся придвинуть свои передовые батареи возможно ближе к вражеским укреплениям, и шестьсот или семьсот ярдов считаются уже большим расстоянием. Но при большой осаде, как эта, тем более, если она направлена преимущественно против простых полевых укреплений, должно действовать, по Раглану, противоположным образом. Враг позволяет нам подойти на семьсот ярдов, но мы никогда не должны делать того, что желает враг. Так говорит Раглан, и он ставит свои батареи на расстоянии 2500–3000 ярдов, – факт, который мы сочли бы невероятным, если бы сводки в этом отношении оставляли место хоть для малейшего сомнения. Затем он подходит на 1500–1200 ярдов, и на вопрос, почему он не открывает огня, он, наконец, заявляет, что брешь‑батареи, чтобы вести эффективный огонь, должны находиться на расстоянии 300 или 400 ярдов от тех укреплений, в которых должны пробить бреши! В отдаленных батареях обязательно имеются ланкастеры[298] и дальнобойные десятидюймовые орудия, так как британские артиллеристы, по‑видимому, придерживаются того мнения, что эти орудия, как телескопы, годны к употреблению лишь на большом расстоянии. Действительно, вопрос о стрельбе на дальние дистанции, вполне уместный в отношении морских орудий, в применении к сухопутной артиллерии внес больше путаницы и беспорядка, чем принес пользы; примером могут служить эти смехотворные батареи.

Обращенные к суше укрепления Севастополя, вызвавшие все эти гениальные и хитроумные маневры, состоят из следующих сооружений: на западной стороне (против которой ведут атаку французы) выдвигаются один или два фаса Карантинного форта. Позади него находится стена с бойницами, которая тянется до конца Карантинной бухты и заканчивается на холме круглой башней, которая служит внутренним опорным пунктом для земляных укреплений, возведенных вокруг нее. Отсюда до верхнего конца гавани проведена стена приблизительно в три фута толщины, охватывающая, таким образом, Севастополь с юго‑запада. Эта стена, говорят, вовсе непригодна для обороны, хотя ее легко можно было бы привести в порядок; она поэтому защищена небольшими, расположенными впереди ее земляными укреплениями. От конца гавани на восток до Корабельной бухты (фронт британского наступления) вообще нет каких‑либо регулярных оборонительных средств, если не считать двух башен, окруженных и защищенных люнетами, наподобие той, которая описана выше. Кроме того, здесь есть несколько земляных укреплений неправильной формы, и все это образует защищенный лагерь без особых претензий, если верить сделанным на месте эскизам, опубликованным капитаном Биддалфом. Во всяком случае, на эскизах нанесена только одна оборонительная линия, состоящая из сооружений, открытых с тыла; здесь не видно закрытых редутов, которые русские вообще очень любят. Но трудно поверить, чтобы все было именно так. Если бы действительно нужно было взять только одну эту линию, англичане давно должны были это сделать штыковым боем. Надо думать, что позади имеется вторая линия редутов.

Все русские укрепления вооружены тяжелыми морскими орудиями; это лучшее применение, какое русские могли им дать. Но стреляют они из них из рук вон плохо. Целыми днями и ночами русские палят из этих орудий по неприятелю, и из ста снарядов попадает в цель один. Возможно, что именно эта плохая стрельба побудила лорда Раглана открыть свои траншеи на безопасном расстоянии в 3000 ярдов. После трехдневной бомбардировки, проведенной флотом и армиями союзников, сообщают, что англичане пробили со своей стороны одну брешь; французам с их стороны еще не удалось это сделать. Как только они пробьют брешь, должен начаться штурм. Что при 200 орудиях такого огромного калибра понадобится три или четыре дня, чтобы сломить сопротивление этих оборонительных сооружений, показалось бы невероятным, если бы мы не знали из достоверного источника, на каком почтительном расстоянии были поставлены батареи союзников.

Вот все, что мы можем сообщить о достигнутых до сих пор результатах; чем бы ни увенчались эти операции, можно сказать с достоверностью, что осада Севастополя останется единственной в своем роде в военной истории.

Написано Ф. Энгельсом 30 октября 1854 г.

Напечатано в газете «New‑York Daily Tribune» № 4236, 15 ноября 1854 г. в качестве передовой

Перевод с английского

Печатается по тексту газеты

Дата добавления: 2015-06-04