К. Маркс и Ф. Энгельс 2 страница. Но неизмеримо больше, чем Виллих, отличился «полковник» Бленкер

Но неизмеримо больше, чем Виллих, отличился «полковник» Бленкер. «Полковник» Бленкер, бывший коммивояжер по продаже вина, побывавший в Греции в качестве филэлли‑на, впоследствии открывший в Вормсе торговлю вином, бесспорно принадлежит к числу самых видных военных фигур всей этой достославной кампании. Всегда гарцующий на коне, окруженный многочисленным штабом, рослый и сильный, с гордым ликом и с импозантной бородой на манер Геккера, наделенный мощным голосом и всеми прочими качествами, которые отличают южногерманского «народного деятеля» и к числу которых ум, как известно, отнюдь не относится, «полковник» Бленкер производил впечатление человека, при одном виде которого Наполеон должен был бы стушеваться и который достоин фигурировать в том припеве, каким мы начали настоящие очерки. «Полковник» Бленкер чувствовал себя в силе прогнать немецких государей и без помощи «Геккера, Струве, Цица и Блюма» и немедленно принялся за дело. Он предполагал вести войну не как солдат, а как коммивояжер по продаже вина и для этой цели решил завоевать Ландау. Виллиха тогда еще не было. Бленкер собрал все, чем можно было располагать в Пфальце – линейные войска и народное ополчение, организованные и беспорядочно бродившие отряды, кавалерию и артиллерию, – и двинулся на Ландау. Перед крепостью держали военный совет, сформировали наступательные колонны, определили позиции для артиллерии. Но артиллерия состояла из нескольких легких мортир калибром от ¹/₂ до 1³/₈ фунта, которые перевозились на повозке для сена, предназначавшейся одновременно и для подвоза боевых припасов. А вое боевые припасы для этих легких мортир равного калибра состояли всего‑навсего из одного‑единственного 24‑фунтового ядра; о порохе не было и речи. Когда обо всем договорились, двинулись вперед полные презрения к смерти. Дошли до самого гласиса крепости, не встретив никакого сопротивления; двинулись дальше и дошли до ворот крепости. Впереди шли солдаты из Ландау, перешедшие на сторону восставших. На валу показалось несколько солдат в качестве парламентеров. Им крикнули, чтобы они открыли ворота. Уже завязался в высшей степени миролюбивый разговор, и все, казалось, шло как нельзя лучше, как вдруг с вала раздается пушечный выстрел, картечь проносится над головами наступающих, и в одно мгновение вся геройская армия вместе со своим пфальцским принцем Евгением[99]обращается в паническое бегство. Все бегут, бегут, бегут с такой неудержимой стремительностью, что выпущенные немного спустя с вала несколько пушечных ядер проносятся уже не над головами бегущих, а лишь над брошенными ими ружьями, патронташами и ранцами. Остановившись, наконец, в нескольких часах от Ландау, г‑н «полковник» Бленкер снова собрал свою армию и привел ее домой – без ключей от крепости, но не утратив из‑за этого своей гордой осанки. Так был совершен неслыханный подвиг – завоевание Ландау при помощи трех легких мортир и одного 24‑фунтового ядра.

Картечный выстрел был сделан поспешно несколькими баварскими офицерами, которые увидели, что их солдаты готовы открыть ворота крепости. Сами солдаты изменили направление прицела, и таким образом получилось, что никто не был ранен. Но когда гарнизон в Ландау увидел, какое действие оказал этот сделанный наудачу выстрел, о сдаче, конечно, не было больше и речи.

Но герой Бленкер не такой человек, чтобы не взять реванша за подобную неудачу. Теперь он решил завоевать Вормс. Он двинулся из Франкенталя, где командовал батальоном. Те несколько гессенских солдат, которые находились в Вормсе, разбежались в разные стороны, и герой Бленкер с барабанным боем вступил в свой родной город. После того как освобождение Вормса было торжественно отпраздновано завтраком, состоялось главное торжество, а именно – приведение 20‑ти оставшихся в городе по болезни гессенских солдат к присяге на верность имперской конституции. Однако в ночь после этих огромных достижений имперские войска Пёйкера выставили орудия на правом берегу Рейна и ранним утром весьма нелюбезно разбудили победоносных завоевателей канонадой. Не могло быть никакого сомнения: имперские войска стреляли с того берега настоящими ядрами и гранатами! Не говоря ни слова, герой Бленкер собрал своих храбрецов и, не поднимая шума, ретировался из Вормса обратно во Франкенталь. Его дальнейшие геройские подвиги будут воспеты музой в надлежащем месте.

В то время как в округах люди самого различного склада каждый по‑своему коротали время, в то время как солдаты и бойцы народного ополчения, вместо того чтобы проводить учение, распевали песни в трактирах, в Кайзерслаутерне господа офицеры были заняты измышлением самых глубокомысленных стратегических планов. Речь шла не более и не менее, как о возможности удержать такую маленькую, с нескольких сторон открытую провинцию, как Пфальц, при помощи боевых сил, существовавших почти только в воображении, против весьма реальной армии, насчитывавшей свыше 30000 человек и 60 пушек. Именно потому, что все проекты были здесь одинаково бесполезны и одинаково абсурдны, и именно потому, что здесь отсутствовали все условия для составления какого бы то ни было стратегического плана, – именно поэтому эти глубокомысленные военные деятели, выдающиеся умы пфальцской армии, решили выдумать какое‑нибудь стратегическое чудо, которое преградило бы пруссакам дорогу в Пфальц. Каждый новоиспеченный лейтенант, каждый опоясанный саблей забияка из академического легиона, – организованного, наконец, под покровительством г‑на Шнайде, причем все в нем получили чин лейтенанта, – каждый канцелярист глубокомысленно морщил лоб над картой Пфальца в надежде открыть стратегический философский камень. Легко представить себе, к каким смехотворным результатам это приводило. Особенным предпочтением пользовался венгерский метод ведения войны. От «генерала» Шнайде до последнего непризнанного армейского Наполеона, ежечасно можно было слышать фразу: «Мы должны действовать, как Кошут. Мы должны отказаться от части нашей территории и отступать – в ту или другую сторону, в горы или в долину, смотря по обстоятельствам». «Мы должны действовать, как Кошут», – кричали во всех трактирах. «Мы должны действовать, как Кошут», – повторял каждый капрал, каждый солдат, каждый уличный мальчишка. «Мы должны действовать, как Кошут», – добродушно повторяло временное правительство, которое отлично сознавало, что ему не следовало вмешиваться в эти дела, и которому, в конце концов, было безразлично, как будут действовать. «Мы должны действовать, как Кошут, иначе мы погибли». – Пфальц и Кошут!

Прежде чем перейти к непосредственному описанию военных действий, я должен еще кратко остановиться на происшествии, о котором писали в ряде газет: о моем кратковременном аресте в Кирхгеймболандене. За несколько дней до прихода пруссаков я сопровождал моего друга Молля, при выполнении взятой им на себя миссии, до границы Пфальца, до Кирхгеймболандена. Здесь стояла часть рейнско‑гессенского отряда, где у нас были знакомые. Вечером мы сидели в гостинице с ними и с другими волонтерами из этого отряда. Среди волонтеров было несколько тех серьезных, полных воодушевления «людей дела», о которых многократно уже говорилось и которые не видели никаких трудностей в том, чтобы имея мало оружия, но много воодушевления, разбить любую армию мира. Это были люди, которым по части военного дела до этого в лучшем случае приходилось наблюдать развод караулов, которые вообще никогда не задумывались о материальных средствах для достижения какой‑либо цела и которые поэтому в большинстве своем, как я впоследствии многократно имел случай убедиться, переживали при первом же сражении такое сокрушительное разочарование, что весьма поспешно обращались в бегство. Одного ив этих героев я спросил, действительно ли он считает возможным разбить пруссаков при помощи находящихся в Пфальце тридцати тысяч сабель и трех с половиной тысяч ружей, в числе которых много заржавленных карабинов; я уже собирался позабавиться священным негодованием оскорбленного в своем благороднейшем воодушевлении человека дела, как вдруг вошла стража и объявила, что я арестован. В этот самый момент я увидел, что сзади на меня собираются наброситься с яростным видом два человека. Один из них представился как гражданский комиссар Мюллер, другой был г‑н Грейнер, единственный член правительства, с которым я не познакомился поближе из‑за его частых отлучек из Кайзерслаутерна (этот господин втихомолку превращал свое имущество в движимость), а также из‑за того, что он подозрительно походил на нытика. Тут поднялся один мой старый знакомый, капитан рейнско‑гессенского отряда, и заявил, что в случае моего ареста он и значительное число лучших людей отряда немедленно покинут его ряды. Молль и другие хотели силой защитить меня. Присутствующие разделились на две партии. Сцена грозила стать интересной; я заявил, что, конечно, охотно позволю себя арестовать: пусть все, наконец, увидят, что собой представляет пфальцское движение. Я ушел в сопровождении стражи.

На следующее утро после комического допроса, которому подверг меня г‑н Циц, я был передан гражданскому комиссару, а тот, в свою очередь, передал меня жандарму. Жандарм, которому приказано было обращаться со мной, как со шпионом, надел мне наручники и повел пешком в Кайзерслаутерн; меня обвиняли в недостаточно уважительном отношении к восстанию пфальцского народа и в подстрекательстве против правительства, о котором я, кстати сказать, не упомянул ни слова. По дороге я добился того, что мне дали повозку. В Кайзерслаутерне, куда уже раньше меня успел приехать Молль, я нашел членов правительства, конечно, в большом смущении по поводу промаха бравого Грейнера и еще в большем смущении по поводу дурного обращения, которому я подвергся. Само собой разумеется, что я устроил этим господам надлежащую сцену в присутствии жандарма. Так как от г‑на Грейнера еще не было получено отчета, то предложили меня освободить под честное слово. Я отказался дать честное слово и отправился в окружную тюрьму, – без конвоя, как было решено по предложению Д'Эстера. Д'Эстер заявил, что он не может оставаться в правительстве после такого обращения с его товарищем по партии. Чирнер, который только что приехал, также выступил очень решительно. В тот же вечер событие стало известно по всему городу, и все приверженцы решительного направления немедленно стали на мою сторону. Кроме того, пришло известие, что событие вызвало волнение в рейнско‑гессенском отряде и большая часть его хочет разойтись по домам. Этого было более чем достаточно для того, чтобы доказать членам временного правительства, с которыми я ежедневно встречался, необходимость дать мне удовлетворение. После того как я самым приятным образом провел 24 часа в тюрьме, ко мне пришли Д'Эстер и Шмитт; Шмитт заявил мне, что я подлежу освобождению без всяких условий и что правительство надеется, что я и в дальнейшем не откажусь принимать участие в движении. Он сообщил кроме того, что издан приказ, воспрещающий отныне доставлять политических заключенных в оковах, и что продолжается следствие о виновниках этого недостойного обращения, а равно об аресте и его причине. После того как правительство, которому г‑н Грейнер все еще не прислал никакого отчета, дало мне таким образом всяческое, возможное для него в данный момент, удовлетворение, обе стороны отбросили официальный тон и вместе распили в «Доннерсберге» несколько кружек вина. На следующее утро Чирнер отправился в рейнско‑гессенский отряд, чтобы успокоить его, и я дал ему с собой записку в несколько строк. Г‑н Грейнер по возвращении в Кайзерслаутерн так ужасно походил на нытика, что получил от своих коллег двойную головомойку.

В это время из Хомбурга начали продвигаться пруссаки, и так как дело стало теперь принимать интересный оборот и я не хотел упустить случай приобрести военный опыт, и так как, наконец, «Neue Rheinische Zeitung» honoris causa {по долгу чести. Ред.} должна была иметь своего представителя в пфальцско‑баденской армии, то я тоже опоясался боевым мечом и отправился к Виллиху.

4. УМЕРЕТЬ ЗА РЕСПУБЛИКУ!

«Тридцать шесть престолов сбросить надо,

Чтоб немецкая республика цвела;

Рушьте же их, братья, без пощады,

Смело пулям подставляйте грудь!

Умереть за республику –

Наш великий, славный жребий, духом избранная цель!»

Так распевали волонтеры в поезде, когда я ехал в Нёйштадт, чтобы узнать там, где находится в данный момент главная квартира Виллиха.

Итак, умереть за республику – такова была, или, по крайней мере, должна была быть отныне избранная моим духом цель. Я чувствовал себя довольно странно с этой новой целью. Я вглядывался в лица волонтеров, молодых, красивых, лихих парней. Их вид отнюдь не говорил о том, что в данный момент умереть за республику составляет цель, избранную их духом.

Из Нёйштадта я поехал на реквизированной крестьянской повозке в расположенный между Ландау и Гермерсгеймом Оффенбах, где еще находился Виллих. Сейчас же после Эденкобена я наткнулся на первые сторожевые посты, которые были выставлены крестьянами по приказу Виллиха; они встречались дальше в каждой деревне при въезде или выезде, а также на всех перекрестках дорог, и никого не пропускали без письменного удостоверения инсур‑рекционных властей. Уже видно было, что подъезжаешь ближе к месту военных действий. Поздно ночью я приехал в Оффенбах, где немедленно вступил в должность адъютанта при Виллихе.

В тот день – это было 13 июня – небольшая часть отряда Виллиха выдержала блестящее сражение. За несколько дней до этого Виллих получил в виде подкрепления к своему добровольческому отряду один батальон бойцов баденского народного ополчения, батальон Дреер‑Обермюллера; около 50 человек из этого батальона он направил против Гермерсгейма, выдвинув их вперед к Бельгейму. За ними в Книттельсгейме находилась еще одна рота добровольческого отряда, а также некоторое количество бойцов, вооруженных косами. Батальон баварцев с двумя орудиями и эскадроном шеволежеров сделал вылазку. Баденцы обратились в бегство, не оказав никакого сопротивления; только один из них, настигнутый тремя конными жандармами, яростно защищался до тех пор, пока, наконец, весь изрубленный сабельными ударами, не упал и не был окончательно добит нападавшими. Когда беглецы прибыли в Книттельсгейм, капитан стоявшей там роты, насчитывавшей менее 50 человек, некоторые из них были вооружены только косами, выступил против баварцев. Он искусно разделил своих людей на несколько групп и так решительно двинулся вперед стрелковой цепью, что баварцы, превосходившие его силами более чем в десять раз, после двухчасового боя были оттеснены в оставленную баденцами деревню; в конце концов, когда прибыли еще некоторые подкрепления из отряда Виллиха, баварцев прогнали и из этой деревни. Потеряв около двадцати убитых и раненых, баварцы отступили в Гермерсгейм. К сожалению, я не могу назвать имя этого храброго и талантливого молодого офицера, так как он, вероятно, еще не находится в безопасности. В его роте было только пять раненых, из них никто не был ранен тяжело. Один из этих пяти, француз‑доброволец, был ранен в предплечье раньше, чем сам успел сделать выстрел. Несмотря на это, он все‑таки расстрелял все свои шестнадцать патронов, а так как из‑за ранения он не мог сам заряжать ружье, то давал его заряжать одному из бойцов, вооруженных косами, лишь бы только иметь возможность стрелять. На следующий день мы отправились в Бельгейм, чтобы осмотреть поле сражения и наметить новые диспозиции. Баварцы осыпали наших стрелков ядрами и картечью, но только посбивали с деревьев сучья, которыми оказалась потом усеяна вся дорога, и попали в дерево, за которым стоял капитан.

Батальон Дреер‑Обермюллера был теперь налицо в полном составе, готовый окончательно расположиться в Бельгейме и его окрестностях. Это был прекрасный на вид, хорошо вооруженный батальон; особенно офицеры его со своими клинообразными бородками и смуглыми лицами, полными серьезности и воодушевления, выглядели как настоящие мыслящие каннибалы. К счастью, они не были так опасны – мы постепенно сможем в этом убедиться.

К удивлению своему, я узнал, что нет почти никаких боевых припасов, что у большинства бойцов только по пять‑шесть патронов и только у немногих – по двадцать, что запасов не хватает даже для того, чтобы заполнить совершенно пустые патронташи участников вчерашнего сражения. Я тотчас же предложил отправиться в Кайзерслаутерн за боевыми припасами и в тот же вечер собрался в дорогу.

Крестьянские повозки двигались медленно, необходимость реквизировать во время остановок новые повозки, незнание дороги и т. п. тоже вызвали задержку: уже светало, когда я приехал в Майкаммер, приблизительно на полпути до Нёйштадта. Здесь я наткнулся на подразделение народного ополчения из Пирмазенса с четырьмя посланными в Хомбург пушками, которые в Кайзерслаутерне считались уже пропавшими. Через Цвейбрюккен и Пирмазенс, а оттуда по самым скверным горным дорогам им удалось добраться сюда, где они, наконец, вышли на равнину. Господа пруссаки нисколько не торопились преследовать их, хотя наши бойцы из Пирмазенса, возбужденные преодоленными трудностями, ночными переходами и выпитым вином, воображали, будто враг следует за ними по пятам.

Через несколько часов – это было 15 июня – я приехал в Нёйштадт. Все население было на улицах, в том числе солдаты и волонтеры, как в Пфальце называли всех без различия бойцов народного ополчения, носивших блузы. Повозки, пушки и лошади запружали все дороги, ведущие в город. Словом, я попал в гущу отступавшей в полном составе пфальцской армии. Временное правительство, генерал Шнайде, генеральный штаб, канцелярии – все были налицо. Кайзерслаутерн, с его Фрухтхалле, с рестораном «Доннерсберг», с пивными, – «стратегически наиболее удобный пункт Пфальца», – был оставлен, и в данный момент Нёйштадт представлял собой центр пфальцской неразберихи, которая лишь теперь, когда дело дошло до боевых действий, достигла своего апогея. Итак, я разузнал обо всем, забрал с собой возможно больше бочек с порохом, свинцом и готовыми патронами – разве боевые припасы могли еще понадобиться этой армии, которая развалилась, не побывав ни в одном сражении? – и после бесчисленных напрасных попыток достал, наконец, в соседней деревне большую телегу и вечером отправился в обратный путь со своей добычей и с охраной в несколько человек.

Перед отъездом я зашел к г‑ну Шнайде и спросил его, не имеет ли он что‑нибудь передать Виллиху. Старый гурман передал мне несколько ничего не значащих распоряжений и с важным видом прибавил: «Видите, мы теперь действуем в точности, как Кошут».

Причины, по которым пфальцские повстанцы дошли до того, чтобы действовать в точности, как Кошут, следующие.

В лучшую пору «восстания», т. е. перед наступлением пруссаков» в Пфальце имелось около 5000–6000 бойцов, вооруженных ружьями всякого рода, и от 1000 до 1500 бойцов, вооруженных косами. Эти 5000–6000 возможных бойцов состояли, во‑первых, из добровольческих отрядов – Виллиха и рейнско‑гессенского – и, во‑вторых, из так называемого народного ополчения. В каждом округе был назначен военный комиссар, которому поручено было организовать батальон. Ядром каждого батальона и его инструкторами служили те солдаты из воинских частей данного округа, которые перешли на сторону восстания. Эта система смешения линейных войск с вновь призванными рекрутами, которая в условиях активных военных действий со строгой дисциплиной и непрекращающимся военным обучением могла бы дать наилучшие результаты, погубила здесь все дело. Из‑за недостатка оружия батальоны не удавалось организовать; солдаты, которым делать было нечего, теряли всякую дисциплину и военную выправку и большей частью разбегались. Наконец, в некоторых округах было создано подобие батальонов, в других существовали только отдельные вооруженные группы. Бойцы, вооруженные косами, были совершенно ни на что не пригодны; постоянно путаясь под ногами, они не могли быть использованы ни в каком настоящем деле; их частью оставили в качестве временного придатка при соответствующих батальонах в ожидании, пока для них будет получено оружие, частью выделили в особый отряд под командой придурковатого капитана Цинна. Гражданин Цинн, самый настоящий шекспировский Пистоль, какого только можно себе представить, – тот самый, который при бегстве из‑под Ландау, под командой героя Бленкера, споткнулся о ножны своей сабли и сломал их, а потом с большим пафосом клялся, что «24‑фунтовое зажигательное ядро разорвало их надвое», – этот непревзойденный Пистоль использовался до этого для усмирения реакционных деревень. Он весьма ревностно занимался этим делом, так что крестьяне, хотя и чувствовали большое почтение к нему и его отряду, все же считали необходимым изрядно поколотить его всякий раз, как только он попадался им в руки один. Говорят, что возвращаясь из таких поездок, его люди ломали на куски свои косы, а сам он по приезде в Кайзерслаутерн рассказывал о своих сражениях с крестьянами жуткие истории на манер Фальстафа[100].

Так как с подобными силами, конечно, ничего нельзя было предпринять, то Мерославский, который только 10 июня прибыл в главную квартиру баденской армии, приказал пфальцским отрядам отступать с боями к Рейну, по возможности захватить переправу через Рейн у Мангейма, в противном случае перейти на правый берег Рейна у Шпейера или у Книлингена, а потом защищать переправу через Рейн со стороны Бадена. Одновременно с этим приказом пришло известие, что пруссаки вторглись в Пфальц из Саарбрюккена и после нескольких ружейных выстрелов отбросили по направлению к Кайзерслаутерну немногочисленных наших бойцов, выставленных на границе. В то же время все более или менее организованные войсковые части концентрировались в направлении на Кайзерслаутерн и Нёйштадт; началось невероятное смятение, и большая часть рекрутов разбежалась. Один молодой офицер из шлезвиг‑гольштейнских добровольцев 1848 г., Раков, отправился с 30 солдатами собирать дезертиров и через двое суток привел их в количестве 1400 человек; он сформировал из них «кайзерслаутернский батальон», которым и командовал до конца военных действий.

В стратегическом отношении Пфальц представляет столь несложный рельеф, что даже пруссаки не могли совершить там никакого промаха. Вдоль Рейна лежит долина, шириной около 4–5 часов ходьбы, лишенная всяких естественных препятствий. В три легких дневных перехода пруссаки прошли от Крейцнаха и Вормса до Ландау и Гермерсгейма. Через возвышенности горного Пфальца проходит «императорское шоссе» из Сааргемюнда в Майнц, пролегающее большей частью либо по склону горы, либо по широкой долине реки. Здесь также не имеется почти никаких естественных препятствий, на которых численно слабая и тактически неподготовленная армия могла бы хоть сколько‑нибудь закрепиться. Наконец, прямо перед прусской границей, у Хомбурга, от «императорского шоссе» отделяется превосходная дорога, которая ведет прямо в Ландау, частью по долинам рек, частью по склону Вогезов через Цвейбрюккен и Пирмазенс. Правда, на этой дороге встречается больше естественных препятствий, но и она не может быть закрыта при малом количестве войск и без артиллерии, особенно если какая‑нибудь неприятельская часть имеет возможность, маневрируя на равнине, отрезать отступление на Ландау и Бергцаберн.

Ввиду этого наступление пруссаков проходило весьма легко. Первый удар был нанесен из Саарбрюккена по направлению к Хомбургу; отсюда одна колонна пошла прямо на Кайзерслаутерн, а другая через Пирмазенс на Ландау. Тотчас же вслед за этим второй отряд начал наступление в долине Рейна. В Кирхгеймболандене этот отряд встретил первое сильное сопротивление со стороны расположенного там рейнско‑гессенского отряда. Майнцские стрелки защищали Дворцовый сад с большим упорством, невзирая на значительные потери. В конце концов их обошли с тыла и они отступили. Семнадцать человек из них попали в руки пруссаков. Они были немедленно приставлены к деревьям и без дальнейших околичностей расстреляны пьяными героями «доблестной армии». Этим подлым поступком пруссаки начали свой «хотя и короткий, но славный поход» на Пфальц.

Таким образом, пруссаки захватили всю северную половину Пфальца и восстановили связь между обеими своими главными колоннами. Теперь им оставалось только продвинуться по равнине и освободить от осады Ландау и Гермерсгеим, чтобы обеспечить себе возможность занять остальную часть Пфальца и захватить в плен все отряды, которые могли бы еще удерживаться в горах.

В Пфальце находилось приблизительно 30000 пруссаков с многочисленной кавалерией и артиллерией. На равнине, где принц Прусский и Хиршфельд наступали с наиболее сильным отрядом, между ними и Нёйштадтом не было ничего, кроме нескольких наполовину уже дезорганизованных отрядов народного ополчения, не способных к сопротивлению, и часть рейнско‑гессенского отряда. Достаточно было быстрого продвижения на Шпейер и Гермерсгейм, чтобы все сконцентрированные, или, вернее, беспорядочно перемешанные у Нёйштадта и Ландау, 4000–5000 пфальцских повстанцев были разбиты, рассеяны, разогнаны или взяты в плен. Но господа пруссаки, столь прыткие, когда речь шла о расстреле безоружных пленных, были в высшей степени осмотрительны в сражении и крайне вялы в преследовании.

Если при описании всего похода мне придется еще не раз отмечать эту удивительнейшую вялость пруссаков и прочих имперских войск – как в наступлении, так и в преследовании– по отношению к армии, которая была численно слабее их, чаще всего в шесть раз и уж во всяком случае не менее, чем в три раза, которая была плохо организована и местами находилась под командованием бездарных людей, то ясно, что я отнюдь не собираюсь приписывать это какой‑либо особой трусости прусских солдат, тем более что, как читатель, вероятно, уже заметил, я но питаю никаких иллюзий насчет особенной храбрости наших войск. Так же мало склонен я объяснять это, подобно реакционерам, каким‑то великодушием пруссаков и их нежеланием обременять себя слишком большим числом пленных. Прусская гражданская и военная бюрократия с давних пор славилась тем, что она с большой помпой празднует триумфы над слабым врагом и с кровожадным наслаждением мстит безоружным. Так поступала она и в Бадене и в Пфальце – доказательством являются расстрелы в Кирхгеймболандене, ночные расстрелы на Фазаньем дворе в Карлсруэ, бесчисленные убийства раненых и сдавшихся неприятелю на всех полях сражения, расправа с теми немногими, которые были захвачены в плен, казни по приговору военнополевых судов во Фрейбурге и Раштатте и, наконец, медленное, тайное и тем более жестокое умерщвление раштаттских узников в результате истязаний, голода, заключения в сырые, переполненные, душные камеры и вызванного всем этим тифа. Вялое ведение войны пруссаками имело, конечно, своей причиной трусость, именно – трусость командиров. Не говоря уж о медлительном, трусливом педантизме наших прусских героев маневров и муштры, который сам по себе делал невозможным какой бы то ни было смелый шаг или быстрое решение, не говоря уж о мелочно‑регламентирующих воинских уставах, предназначенных окольным путем предотвратить повторение столь многочисленных позорных поражений, – разве стали бы пруссаки применять этот для нас столь невыносимо скучный, а для них в высшей степени компрометирующий способ ведения войны, если бы они были уверены в своих собственных солдатах? Но в том‑то и было все дело. Господа генералы знали, что треть их армии состоит из непокорных полков ландвера, которые после первой же победы повстанческой армии перейдут на ее сторону, что очень скоро вызвало бы также отпадение половины линейных войск и, в частности, всей артиллерии. А что сталось бы в таком случае с династией Гогенцоллернов и их «неослабленной короной»[101], – это должно было быть достаточно ясно каждому.

В Майкаммере, где мне пришлось ожидать новой подводы и охраны до утра 16‑го, меня уже снова нагнала армия, рано утром выступившая из Нёйштадта. Еще вчера говорили о походе на Шпейер, теперь, следовательно, от этого плана отказались, и армия пошла прямо к Книлингенскому мосту. В сопровождении пятнадцати парней из Пирмазенса, полудиких крестьян – уроженцев глухих лесов горного Пфальца, я тронулся в путь. Уже неподалеку от Оффенбаха я узнал, что Виллих со всеми своими войсками выступил по направлению к Франквейлеру, местечку, расположенному на северо‑западе от Ландау. Итак, я повернул обратно и около полудня прибыл во Франквейлер. Там я не только нашел Виллиха, но снова встретил весь головной отряд пфальцских войск, которые, чтобы не проходить между Ландау и Гермерсгеймом, избрали путь западнее Ландау. В гостинице находилось временное правительство, вместе со своими чиновниками, генеральный штаб и множество праздношатающихся демократов, присоединившихся к тем и к другим. Генерал Шнайде завтракал. Все носились взад и вперед: по гостинице бегали члены временного правительства, командиры и праздношатающиеся; по улицам – солдаты. Постепенно подошла и основная масса армии: г‑н Бленкер, г‑н Трочинский, г‑н Штрассер и все прочие, на боевых конях, во главе своих храбрецов. Неразбериха все усиливалась. Понемногу удалось отправить отдельные отряды дальше, в направлении на Импфлинген и Кандель.

По виду этой армии нельзя было бы подумать, что она находится в отступлении. Беспорядок с самого начала был здесь обычным явлением, и хотя юные воины уже теперь начинали жаловаться на непривычные переходы, это не мешало им распивать вино в трактирах в свое удовольствие, шуметь и грозиться в самом скором времени уничтожить пруссаков. Несмотря на эту уверенность в победе, одного полка кавалерии с несколькими орудиями конной артиллерии было бы достаточно для того, чтобы рассеять на все четыре стороны это веселое общество и совершенно разогнать «рейнско‑пфальцскую армию свободы». Для этого потребовалось бы лишь быстрое решение и немного смелости; но ни о том, ни о другом в прусском лагере не было и речи.

Дата добавления: 2015-06-04