Третий международный обзор 1 страница

К. МАРКС и Ф. ЭНГЕЛЬС

С МАЯ ПО ОКТЯБРЬ

Политические движения последних шести месяцев существенно отличаются от непосредственно предшествовавших. Революционная партия везде вытеснена со сцены, победители оспаривают друг у друга плоды победы: во Франции – это различные фракции буржуазии, в Германии – различные государи. Спор ведется с большим шумом, открытый разрыв, решение спора вооруженной силой, казалось бы, неизбежны. Между тем так же неизбежно, что оружие не будет пущено в ход, что нерешительность все вновь будет находить себе укрытие в мирных соглашениях, чтобы затем снова начать готовиться к показной войне.

Но рассмотрим сначала реальную основу, на которой разыгрываются эти поверхностные волнения.

1843–1845 годы были годами процветания промышленности и торговли, которое явилось необходимым следствием почти непрерывной депрессии промышленности в период 1837–1842 годов. Как всегда, процветание очень скоро породило спекуляцию. Спекуляция всегда имеет место в те периоды, когда перепроизводство находится уже в полном разгаре. Она служит перепроизводству временной отдушиной, но именно этим она ускоряет наступление кризиса и увеличивает его силу. Самый кризис разражается сперва в области спекуляции и лишь позже захватывает производство. Поэтому при поверхностном наблюдении кажется, что не перепроизводство является причиной кризиса, а безудержная спекуляция, которая сама есть лишь симптом перепроизводства. Последующее расстройство промышленности представляется не как необходимый результат его предшествовавшего буйного развития, а лишь как простое отражение краха, происходящего в области спекуляции. Но так как мы в настоящий момент не можем дать полной истории кризиса, наступившего после 1843–1845 гг., то мы указываем только на самые значительные из этих симптомов перепроизводства.

Спекуляция, начавшаяся в годы процветания, 1843–1845, распространилась главным образом на железнодорожное предпринимательство, где она опиралась на действительную потребность: на торговлю хлебом, вследствие повышения цен в 1845 г. и болезни картофеля, на торговлю хлопком после плохого сбора его в 1846 г. и на ост‑индскую и китайскую торговлю, где спекуляция следовала по пятам проникновения Англии на китайский рынок.

Расширение английской железнодорожной системы началось еще в 1844 г., но полного размаха достигло лишь в 1845 году. В одном этом году число зарегистрированных заявок на основание железнодорожных обществ достигло 1035. В феврале 1846 г., после того как от многих из этих зарегистрированных проектов отказались, деньги, которые должны были быть внесены правительству за оставшиеся в силе проекты, все еще составляли огромную сумму в 14 млн. ф. ст., а в 1847 г. общая сумма этих платежей уже составляла в Англии свыше 42 млн. ф. ст., из которых более 36 млн. приходились на английские, а затем 5¹/₂ млн. – на заграничные железные дороги. Период расцвета этой спекуляции приходится на лето и осень 1845 года. Цены акций поднимались беспрерывно, а барыши спекулянтов скоро втянули все классы населения в этот водоворот. Герцоги и графы соперничали с купцами и фабрикантами из‑за прибыльной чести заседать в правлениях различных железнодорожных линий. Члены палаты общин, члены суда, духовенство были широко представлены в этих правлениях. Кто имел хоть ничтожные сбережения, кто пользовался хоть малейшим кредитом, спекулировал на железнодорожных акциях. Железнодорожных газет, которых было три, стало больше двадцати. Некоторые крупные ежедневные газеты нередко зарабатывали на железнодорожных объявлениях и проспектах до 14 тыс. ф. ст. за одну неделю. Инженеров не хватало, и они получали чрезвычайно высокую плату. Типографы, литографы, переплетчики, торговцы бумагой и др., занятые изготовлением проспектов, планов, карт и т. п., мебельные фабриканты, которые поставляли мебель для выраставших, как грибы, контор многочисленных новых правлений, временных комитетов и т. д., зарабатывали огромные деньги. На основе действительного расширения английской и континентальной железнодорожной системы и связанной с этим спекуляции постепенно образовалась в этот период целая надстройка мошенничеств, напоминающая времена Ло и Компании южных морей[265]. Сотни линий проектировались без малейших шансов на успех, причем сами авторы проектов вовсе не думали об их действительном осуществлении, и вообще речь шла лишь о растрате депозитов директорами и о мошеннических прибылях от продажи акций.

В октябре 1845 г. наступила реакция, которая вскоре превратилась в настоящую панику. Уже до февраля 1846 г. (когда депозитные суммы должны были быть внесены правительству) наиболее несостоятельные проекты потерпели крах. В апреле 1846 г. это уже отразилось на континентальных фондовых биржах. В Париже, Гамбурге, Франкфурте, Амстердаме происходила вынужденная распродажа по чрезвычайно низко упавшим ценам, что повлекло за собой банкротство ряда банкиров и маклеров. Железнодорожный кризис продолжался вплоть до осени 1848 г., причем он затянулся вследствие непрерывных банкротств также и более солидных проектов, по мере того как сказывалось общее угнетенное состояние и предъявлялись требования внесения платежей; он обострился еще из‑за наступления кризиса и в других областях спекуляции – в торговле и промышленности, что постепенно понизило цены более старых и более солидных акций, пока они в октябре 1848 г. не упали до самого низкого своего уровня.

В августе 1845 г. общественное внимание было привлечено сначала картофельной болезнью, обнаружившейся не только в Англии и Ирландии, но также и на континенте; это был первый симптом того, что подгнили самые корни существующего общества. Одновременно стали поступать сообщения, которые уже не оставляли сомнения относительно плохих видов и на урожай хлебов. Вследствие этих двух обстоятельств хлебные цены значительно поднялись на всех европейских рынках. В Ирландии наступил настоящий голод, принудивший английское правительство дать ссуду в 8 млн. ф. ст. для этой страны, ровно по 1 ф. ст. на каждого ирландца. Во Франции, где бедствие усилилось еще наводнением, причинившим убыток в 4 млн. ф. ст., неурожай был необычайно велик. Не менее значителен был он в Голландии и в Бельгии. За неурожаем 1845 г. последовал еще больший в 1846 г., и повторилась картофельная болезнь, хотя и не в такой сильной степени. Это создало вполне реальную почву для спекуляции зерном; которая приняла тем более бурные формы, что хорошие урожаи 1842–1844 гг. длительное время почти не давали ей развернуться. В 1845–1847 гг. в Англию было ввезено хлеба больше, чем когда бы то ни было до тех пор. Хлебные цены продолжали расти до весны 1847 г., когда вследствие разноречивых сведений из разных стран о новом урожае и предпринятых различными правительствами мер (открытие гаваней для свободного ввоза хлеба и т. д.) наступил период колебаний; наконец, в мае 1847 г. цены достигли наиболее высокого уровня. В этом месяце средняя цена квартера пшеницы в Англии поднялась до 102¹/₂ шилл., а в некоторые дни она доходила до 115 и 124 шиллингов. Но вскоре стали получаться определенно благоприятные сведения о погоде и хорошем урожае, цены упали, и в середине июля средняя цена составляла уже только 74 шиллинга. Вследствие неблагоприятной погоды в некоторых местах цены опять несколько поднялись, пока, наконец, в середине августа не было установлено, что урожай 1847 г. выше среднего. Теперь уже ничем нельзя было удержать падения цен. Подвоз в Англию превзошел все ожидания, и уже 18 сентября средняя цена пала до 49¹/₂ шиллингов. За шестнадцать недель колебание средних цен происходило, таким образом, в пределах 53 шиллингов.

На протяжении всего этого времени не только продолжался железнодорожный кризис, но именно в тот момент, когда хлебные цены стояли наиболее высоко, в апреле и мае 1847 г., наступило полнейшее нарушение кредитной системы и полнейшая дезорганизация денежного рынка. Хлебные спекулянты, тем не менее, выдерживали падение цен до 2 августа. В этот день банк повысил минимальную учетную ставку до 5 %, а на все векселя сроком больше двух месяцев – до 6 %. Немедленно последовал ряд крупных банкротств на хлебной бирже, среди которых выделялось банкротство г‑на Робинсона, управляющего Английским банком. В одном Лондоне обанкротилось восемь крупных хлебных фирм, пассив которых составил в сумме больше 1¹/₂ млн. фунтов стерлингов. Провинциальные хлебные рынки были совершенно парализованы; там тоже одно банкротство следовало за другим с такой же быстротой, особенно в Ливерпуле. Такие же банкротства происходили на континенте, раньше или позже, в зависимости от расстояния от Лондона. Однако с 18 сентября, когда хлебные цены стояли на самом низком уровне, можно считать хлебный кризис в Англии законченным.

Мы переходим теперь к собственно торговому, к денежному кризису. В первые четыре месяца 1847 г. общее состояние торговли и промышленности казалось еще удовлетворительным, за исключением, однако, железоделательной и хлопчатобумажной промышленности. Производство железа, доведенное до колоссальных размеров железнодорожной горячкой 1845 г., страдало, разумеется, в той мере, в какой сокращался сбыт для чрезмерного количества произведенного железа. В хлопчатобумажной промышленности, главной отрасли промышленности для ост‑индского и китайского рынка, уже в 1845 г. имело место перепроизводство товаров, произведенных для этого рынка, и здесь очень скоро наступил известный спад. Плохой урожай хлопка в 1846 г., рост цен как на сырье, так и на готовые товары, и вызванное этим сокращение потребления усугубили угнетенное состояние этой отрасли промышленности. В первые месяцы 1847 г. во всем Ланкашире производство значительно сократилось, и рабочие хлопчатобумажной промышленности оказались уже под ударом кризиса.

15 апреля 1847 г. Английский банк повысил минимальную учетную ставку для наиболее краткосрочных векселей до 5 %; он ограничил общую сумму подлежащих учету векселей, даже не считаясь с характером тех фирм, на чье имя были выписаны векселя; он, наконец, категорически заявил коммерсантам, получившим ссуды, что по истечении срока он не возобновит этих ссуд, как это обычно делалось до сих пор, а потребует возврата ссуд. Через два дня, когда был опубликован его недельный баланс, оказалось, что резервный фонд банкового департамента упал до 272 млн. фунтов стерлингов. Банк таким образом принял эти меры, чтобы задержать отлив золота из своих подвалов и снова увеличить свой наличный фонд.

Отлив золота и серебра из банка обусловливался различными причинами. Во‑первых, потребление и значительно более высокие цены почти на все товары требовали большего денежного обращения, в особенности золота и серебра, для розничной торговли. Во‑вторых, непрерывные выплаты на железнодорожное строительство, которые в одном апреле составляли 4314000 ф. ст., вызвали необходимость изъятия массы депозитов из банка. Часть вытребованных денег, предназначенных для заграничных дорог, уплыла непосредственно за границу. Чрезмерный, значительно превышающий потребности ввоз сахара, кофе и других колониальных товаров, размеры потребления и цены которых еще больше повысились, вследствие спекуляции, чрезмерный ввоз хлопка, вследствие спекулятивных закупок, вызванных сведениями о скудном урожае, и особенно – хлеба, вследствие повторного недорода, потребовал платежей преимущественно наличными деньгами или благородными металлами в слитках, что тоже вызвало значительный отлив золота и серебра за границу. Впрочем, отлив благородных металлов из Англии продолжался, вопреки указанным выше банковским мерам, до конца августа.

Постановления банка и сведения о низком уровне его резервного фонда тотчас же вызвали угнетенное состояние на денежном рынке и панику, которая охватила всю торговлю Англии и по своей интенсивности могла сравниться только с паникой в 1845 году. В последние недели апреля и первые четыре дня мая почти все кредитные сделки прекратились. Однако за это время не произошло никаких экстраординарных банкротств. Торговые фирмы могли продержаться лишь путем уплаты высоких процентов и вынужденной распродажи своих запасов, государственных бумаг и т. д. по разорительным ценам. Спасение ряда даже самых солидных фирм во время этого первого акта кризиса лишь подготовило почву для их последующего краха. Тот факт, что первая, непосредственно угрожавшая опасность была преодолена, сильно содействовал укреплению доверия; начиная с 5 мая угнетенное состояние на денежном рынке стало заметно уменьшаться, и к концу мая тревога почти улеглась.

Однако несколько месяцев спустя, в начале августа, начались уже упомянутые выше банкротства в хлебной торговле, продолжавшиеся до сентября, и не успели они закончиться, как с удвоенной силой разразился кризис во всех областях торговли, в особенности в сношениях с Вест‑ и Ост‑Индией и с островом Маврикий, причем это произошло одновременно на рынках Лондона, Ливерпуля, Манчестера и Глазго. За сентябрь месяц в одном Лондоне обанкротилось 20 фирм, общий пассив которых составлял от 9 до 10 млн. фунтов стерлингов.

«Мы переживали тогда крушения коммерческих династий в Англии, не уступавшие крушениям тех политических фирм на континенте, о которых нам пришлось так много слышать в последнее время».

Так сказал Дизраэли 30 августа 1848 г. в палате общин. Банкротства фирм по торговле с Ост‑Индией продолжались беспрерывно до конца года и возобновились в первые месяцы 1848 г., когда стали прибывать известия о банкротстве соответствующих фирм в Калькутте, Бомбее, Мадрасе и на острове Маврикий.

Этот неслыханный в истории торговли ряд банкротств был обусловлен всеобщей чрезмерной спекуляцией и вызванным ею чрезмерным ввозом колониальных товаров. Долгое время искусственно поддерживавшиеся на высоком уровне цены этих товаров стали падать отчасти еще перед апрельской паникой 1847 года; однако общее падение их произошло лишь после этой паники, когда потерпела крушение вся кредитная система, и одна фирма за другой вынуждены были производить массовые ускоренные распродажи. Особенно значительное падение цен произошло с июня и июля до ноября и привело к разорению даже самых старых и солидных фирм.

В сентябре банкротства ограничивались еще чистоторговыми фирмами. 1 октября банк повысил минимальную учетную ставку на краткосрочные векселя до 51/2 % и одновременно объявил, что впредь он не будет давать ссуд ни под какие государственные бумаги. Этого давления не могли уже выдержать ни акционерные банки, ни частные банкиры. «Королевский банк Ливерпуля», «Ливерпульская банковская компания», «Банк Северного и Южного Уэльса», «Объединенный акционерный банк Ньюкасла» и т. д. и т. д. один за другим лопнули в течение нескольких дней. Одновременно с этим объявили себя несостоятельными многие более мелкие частные банки во всех частях Англии.

С этой общей приостановкой платежей банками, особенно характерной для октября месяца, связано значительное число банкротств биржевых маклеров, оперирующих с ценными бумагами, векселями и акциями, маклеров в области судоходства, торговли чаем и хлопчатобумажными товарами, владельцев железоделательных предприятий и торговцев железом, владельцев хлопчатопрядильных, шерстопрядильных и ситценабивных предприятий и т. д. в Ливерпуле, Манчестере, Олдеме, Галифаксе, Глазго и т. д. По словам г‑на Тука[266], эти банкротства как по своему числу, так и по общей сумме капитала не имели прецедента в истории английской торговли и значительно превзошли банкротства в период кризиса 1825 года. 23–25 октября кризис достиг наивысшей точки, и все торговые сделки окончательно прекратились. Тогда депутация из Сити добилась приостановления действия банкового закона 1844 г., этого плода изобретательности покойного сэра Роберта Пиля[267]. Это сразу положило конец разделению банка на два совершенно независимых департамента с двумя отдельными фондами наличных денег. Еще два‑три дня существования старого порядка и один из департаментов – банковый департамент – непременно обанкротился бы в то время, как в эмиссионном департаменте скопилось шесть миллионов золота.

Уже в октябре начало сказываться влияние кризиса на континент. Крупные банкротства произошли в одно и то же время в Брюсселе, Гамбурге, Бремене, Эльберфельде, Генуе, Ливорно, Куртре, С.‑Петербурге, Лиссабоне и Венеции. По мере того как ослабевала сила кризиса в Англии, она увеличивалась на континенте и распространялась на такие пункты, которые до тех пор оставались незатронутыми. В худший период вексельный курс был благоприятен для Англии, и, таким образом, с ноября она привлекала к себе постоянно растущий подвоз золота и серебра не только из России и с континента, но и из Америки. Непосредственным результатом этого было то, что, по мере оживления денежного рынка в Англии, происходило сжатие его в остальном торговом мире и что в такой же мере там распространялся кризис. Таким образом, в ноябре число банкротств вне Англии стало расти; теперь произошли крупные банкротства в Нью‑Йорке, Роттердаме, Амстердаме, Гавре, Байонне, Антверпене, Монсе, Триесте, Мадриде и Стокгольме. В декабре кризис разразился также в Марселе и Алжире, а в Германии стал свирепствовать с новой силой.

Мы теперь дошли до того момента, когда вспыхнула французская февральская революция. Если мы просмотрим список банкротств, который приводит Д. М. Эванс в своей книге «Торговый кризис 1847–1848» (Лондон 1848)[268], то мы увидим, что в Англии в результате этой революции не обанкротилась ни одна крупная фирма. Единственные банкротства, связанные с ней, произошли среди биржевых маклеров вследствие внезапного обесценения всех континентальных государственных бумаг. Подобные же банкротства биржевых маклеров произошли также, конечно, и в Амстердаме, Гамбурге и т. д. Английские консоли упали на 6 %, тогда как после июльской революции они упали на 3 %. Для биржевых маклеров Февральская республика, таким образом, была только в два раза опаснее Июльской монархии.

Паника, охватившая Париж после февральских событий и распространившаяся на весь континент одновременно с революциями, имела в своем развитии много сходного с лондонской паникой в апреле 1847 года; Кредит внезапно исчерпался, и сделки почти совершенно прекратились; в Париже, Брюсселе и Амстердаме все бросились в банки, чтобы обменять бумажные деньги на золото. В общем вне области торговли ценными бумагами произошло все же очень мало банкротств, и эти немногие случаи едва ли можно счесть необходимым результатом февральской революции. Прекращение платежей парижскими банкирами, носившее в большинстве случаев лишь временный характер, было отчасти связано с торговлей ценными бумагами, отчасти же являлось простой мерой предосторожности, ничуть не обусловленной действительной несостоятельностью; либо, наконец, осуществлялось исключительно с целью досадить временному правительству, создать для него затруднения и вырвать у него уступки. Что касается банкротств банкиров и купцов в других частях континента, то невозможно установить, в какой мере они являлись результатом продолжавшегося и постепенно распространявшегося торгового кризиса, в какой мере фирмы, дела которых давно уже пошатнулись, воспользовались обстоятельствами, чтобы найти благополучный выход, а в какой мере эти банкротства действительно были результатом убытков, происшедших вследствие вызванной революцией паники. Во всяком случае несомненно, что торговый кризис бесконечно больше содействовал революциям 1848 г., нежели революция – торговому кризису. Между мартом и маем Англия уже получила прямую выгоду от революции, которая содействовала притоку к ней массы капиталов с континента. С этого момента кризис в Англии можно считать исчерпанным; во всех отраслях торговли наступило улучшение, и новый промышленный цикл начинается решительной тенденцией к процветанию. Как мало континентальная революция мешала подъему промышленности и торговли в Англии, показывает тот факт, что масса обработанного здесь хлопка поднялась с 475 млн. ф. ст. (1847) до 713 млн. ф. ст. (1848).

Этот новый период процветания заметно обнаружил себя в Англии в течение трех лет, в 1848, 1849 и 1850 годах. За восемь месяцев, от января по август, общий вывоз Англии составлял в 1848 г. 31633214 ф. ст., в 1849 г. – 39263322 ф. ст., в 1850 г. – 43851568 фунтов стерлингов. К этому значительному подъему, который проявился во всех отраслях деловой жизни, за исключением производства железа, надо прибавить еще повсеместные обильные урожаи за эти три года. Средняя цена пшеницы за 1848–1850 гг. упала в Англии до 36 шилл., во Франции – до 32 шилл. за квартер. Весьма характерно для этой эпохи процветания то, что три главных канала, по которым шла спекуляция, оказались для нее закрытыми. Темпы железнодорожного строительства снизились до обычного уровня остальных отраслей промышленности; торговля хлебом вследствие ряда обильных урожаев не давала почвы для спекуляции; государственные облигации вследствие революций потеряли свою устойчивость, без которой невозможны никакие крупные спекулятивные сделки с ценными бумагами. Во время периодов процветания всегда увеличивается капитал. С одной стороны, расширенное производство создает новый капитал, с другой стороны, наличный капитал, во время кризиса лежавший без движения, извлекается из состояния бездействия и выбрасывается на рынок. Этот добавочный капитал в 1848–1850 гг., при отсутствии каналов для спекуляции, должен был устремиться непосредственно в промышленность и таким образом еще быстрее увеличить производство. Насколько в Англии это явление бросается в глаза, хотя для него никто еще не нашел объяснения, доказывает наивное заявление «Economist» от 19 октября 1850 года:

«Замечательно, что современный период процветания существенно отличается от всех предыдущих периодов. Во все предшествовавшие периоды бывало так, что какая‑нибудь беспочвенная спекуляция возбуждала неосуществимые надежды. То это были иностранные копи, то большее количество железных дорог, чем можно построить в полстолетие. Даже когда подобные спекуляции имели прочную основу, они обыкновенно были рассчитаны на доход, который мог быть реализован только по истечении довольно значительного периода времени, будь то от производства металлов или от создания новых путей сообщения и рынков. Такие спекуляции не давали немедленной прибыли. Но в настоящее время наше процветание основано на производстве непосредственно полезных предметов, который вступают в сферу потребления почти немедленно после того, как попадают на рынок, дают производителю приличную прибыль и поощряют его к увеличению производства».

Самый яркий пример того, насколько увеличилось промышленное производство в 1848 и 1849 гг., дает главная отрасль промышленности – переработка хлопка. Сбор хлопка в 1849 г. в Соединенных Штатах был обильнее всех предыдущих. Он составлял 23/₄ млн. кип или примерно 1200 млн. фунтов. Расширение хлопчатобумажной промышленности настолько соответствовало этому увеличению ввоза, что в конце 1849 г. запасы оказались меньше, чем бывало прежде даже после неурожайных годов. В 1849 г. было переработано в пряжу свыше 775 млн. фунтов хлопка, в то время как в 1845 г., который до сих пор был годом наивысшего процветания, был переработан только 721 млн. фунтов. Расширение хлопчатобумажной промышленности доказывается далее сильным повышением цен на хлопок (55 %) вследствие сравнительно незначительного недорода 1850 года. Не меньший прогресс наблюдается во всех остальных отраслях прядильной и ткацкой промышленности, – в производстве шелковых, шерстяных, смешанных и льняных тканей. Вывоз продукции этих отраслей промышленности настолько повысился, особенно в 1850 г., что привел к сильному увеличению общего вывоза этого года (на 12 млн., в сравнении с 1848 г., и на 4 млн., в сравнении с 1849 г., за первые восемь месяцев) несмотря на то, что в 1850 г. вывоз хлопчатобумажных фабрикатов значительно сократился вследствие неурожая хлопка. Несмотря на значительное повышение цен на шерсть, которое было повидимому вызвано спекуляцией уже в 1849 г. и все же продержалось до настоящего времени, шерстяная промышленность постоянно расширяется и ежедневно пускаются в ход новые ткацкие станки. Вывоз льняных тканей составлял в 1844 г., в год наивысшего до сих пор вывоза льняных тканей, 91 млн. ярдов стоимостью в 2800000 ф. ст., а в 1849 г. он достиг 107 млн. ярдов стоимостью свыше 3000000 фунтов стерлингов.

Другим доказательством роста английской промышленности является постоянно усиливающееся потребление главных колониальных товаров, особенно кофе, сахара и чая, несмотря на постоянный рост цен, по крайней мере, на первые два товара. Прямая зависимость роста потребления от расширения промышленности в данном случае тем очевиднее, что созданный благодаря огромному железнодорожному строительству исключительный по емкости рынок с 1845 г. давно уже сократился до обыкновенных размеров и что низкие хлебные цены последних лет не допускают роста потребления в сельскохозяйственных округах.

Огромное расширение хлопчатобумажной промышленности в 1849 г. повело в последние месяцы этого года к новой попытке направить поток товаров на ост‑индский и китайский рынки. Но масса старых, еще не проданных запасов на этих рынках очень скоро парализовала эту попытку. В то же самое время, ввиду роста потребления сырья и колониальных товаров, сделана была попытка спекулировать и на этих товарах, но и от нее пришлось очень скоро отказаться в связи с внезапным усилением подвоза и напоминанием о слишком еще свежих ранах 1847 года.

Процветание промышленности усилится еще вследствие того, что недавно стали доступны голландские колонии, благодаря предстоящему открытию новых коммуникационных линий на Тихом океане, к чему мы еще вернемся, а также благодаря большой промышленной выставке 1851 года. Об этой выставке английская буржуазия с удивительнейшим хладнокровием объявила в 1849 г., когда весь континент еще бредил революцией. Устраивая выставку, она тем самым созывает всех своих вассалов, от Франции до Китая, на серьезный экзамен, на котором они должны показать, как они использовали свое время; и даже сам всемогущий царь всея Руси вынужден приказать своим подданным явиться в большом числе на это великое испытание. Этот всемирный конгресс продуктов и производителей имеет несравненно большее значение, чем абсолютистские конгрессы в Брегенце и в Варшаве, доставляющие столько хлопот нашим континентальным демократическим филистерам, или чем европейские демократические конгрессы, постоянно вновь и вновь проектируемые для спасения человечества различными временными правительствами in partibus[269]. Эта выставка является убедительным доказательством концентрированной силы, с которой современная крупная промышленность всюду разрушает национальные барьеры и все более стирает местные особенности в производстве, общественных отношениях и характере отдельных народов. Устраивая на небольшом пространстве смотр всей накопленной массе производительных сил современной промышленности именно в такое время, когда современные буржуазные отношения подрываются уже со всех сторон, она выставляет вместе с тем на обозрение весь уже созданный и изо дня в день создаваемый в недрах поколебленного общества материал для построения нового общества. Мировая буржуазия этой выставкой воздвигает в современном Риме свой пантеон, где она с гордым самодовольством выставит своих богов, созданных ею самой. Она этим доказывает на практике, что «бессилие и недовольство гражданина», о котором из года в год твердят немецкие идеологи, есть только собственное бессилие этих господ понять современное движение и их собственное недовольство этим бессилием. Буржуазия празднует этот свой величайший праздник в такой момент, когда предстоит крушение всего ее величия, крушение, которое наиболее убедительно докажет ей, как созданные ею силы вышли из ее подчинения. Быть может на одной из будущих выставок буржуа уже будут фигурировать не как владельцы этих производительных сил, а разве только как их чичероне.

Подобно тому как в 1845 и 1846 гг. картофельная болезнь, так с начала нынешнего года плохой сбор хлопка вызвал общую тревогу у буржуазии. Эта тревога еще значительно усилилась с тех пор, как стало известно, что урожай хлопка в 1851 г. ни в коем случае не будет обильнее урожая 1850 года. Плохой сбор хлопка, который в предыдущие периоды не имел бы значения, при теперешнем расширении хлопчатобумажной промышленности имеет огромное значение и уже стал существенно тормозить ее деятельность. Буржуазия, которая только что оправилась от удручающего открытия, что одной из основ всего ее общественного порядка, картофелю, угрожает опасность, теперь видит такую же опасность и для второй своей основы, для хлопка. Если уже незначительное уменьшение урожая хлопка в одном году и ожидание такого же уменьшения в следующем могли вызвать серьезную тревогу в самый разгар процветания, то несколько следующих один за другим годов действительного неурожая хлопка неизбежно отбросят на время цивилизованное общество в состояние варварства. Золотой и железный века давно уже прошли: XIX столетию с его наукой, с его мировым рынком и колоссальными производительными силами суждено было создать хлопчатобумажный век. Английская буржуазия вместе с тем чувствовала сильнее, чем когда‑либо, какую власть имеют над нею Соединенные Штаты благодаря их до сих пор еще не подорванной монополии производства хлопка. И она тотчас же приложила усилия, чтобы уничтожить эту монополию. Не только в Ост‑Индии, но и в Натале и в северных частях Австралии, и вообще во всех частях света, где климат и условия делают возможной культуру хлопка, она должна всеми способами поощряться. В то же самое время английская негрофильская буржуазия делает открытие, что «процветание Манчестера зависит от того, как будут обращаться с рабами в Техасе, Алабаме и Луизиане, и что это столь же странный, сколь и тревожный факт» («Economist», 21 сентября 1850 г.), что самая важная отрасль английской промышленности покоится на существовании рабства в южных штатах американского союза, что восстание негров в этих местностях может разрушить всю современную систему производства, это, разумеется, весьма печальный факт для тех, кто не так давно отпустил 20 млн. ф. ст. на освобождение негров в своих собственных колониях[270]. Но этот факт вместе с тем приводит к, единственно возможному реальному решению вопроса о рабстве, вопроса, который недавно опять послужил темой длинных и бурных дебатов в американском конгрессе. Американское производство хлопка основано на рабстве. Как только промышленность разовьется до такой степени, что для нее станет нестерпимой хлопковая монополия Соединенных Штатов, в других странах с успехом развернется массовое производство хлопка, причем оно теперь почти всюду может быть обеспечено только трудом свободных рабочих. Но раз свободный труд в других странах станет доставлять промышленности достаточное количество хлопка и притом по более дешевой цене, чем труд рабов в Соединенных Штатах, то вместе с американской хлопковой монополией будет подорвано и американское рабство, и рабы будут освобождены, потому что в качестве рабов они станут бесполезны. Точно так же будет уничтожен и наемный труд в Европе, раз он не только перестанет быть необходимой формой для производства, но даже превратится в его оковы.

Дата добавления: 2015-06-04