К. МАРКС. Лондон, пятница, 18 марта 1853 г

КОШУТ И МАДЗИНИ. – ПРОИСКИ ПРУССКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА. – ТОРГОВЫЙ ДОГОВОР МЕЖДУ АВСТРИЕЙ И ПРУССИЕЙ. – «TIMES» И ЭМИГРАНТЫ [369]

Лондон, пятница, 18 марта 1853 г.

Сегодня парламент прерывает свои заседания до 4 апреля по случаю пасхальных каникул.

В одной из прежних статей я сообщал в соответствии с общепринятой версией, что жена Либени была в Пеште подвергнута австрийцами порке[370]. Впоследствии я установил, что он никогда не был женат; равным образом оказался совершенно необоснованным и другой циркулировавший в лондонской прессе слух, будто бы он пытался отомстить за своего отца, обиженного австрийцами. Он действовал исключительно под влиянием политических мотивов и до последней минуты сохранил твердость духа и вел себя, как герой.

Еще до получения настоящей статьи вы из английских газет узнаете ответ Кошута на заявление Мадзини. Я, с своей стороны, полагаю, что Кошут еще больше ухудшил свое и без того плохое положение. Противоречие между его первым заявлением в последним настолько очевидно, что мне нет надобности подробно доказывать это. Помимо того и в языке обоих документов обнаруживается различие, вызывающее неприятное чувство: первый написан гиперболическим языком восточного пророка, второй – казуистическим судейским стилем адвоката.

Друзья Мадзини утверждают теперь в один голос, что миланское восстание было навязано ему и его товарищам обстоятельствами, над которыми они были не властны. Но, с одной стороны, в силу самой природы заговоров им свойственны преждевременные вспышки – либо вследствие измены, либо в результате случая. С другой стороны, если вы в течение трех лет кричите: действовать, действовать, действовать, и весь ваш революционный словарь ограничивается одним словом «восстание», то нельзя рассчитывать, что у вас хватит авторитета продиктовать в любой момент: восстания не должно быть. Как бы то ни было, жестокость австрийцев превратила миланскую неудачу в настоящее начало национальной революции. Послушаем, например, сегодняшнее сообщение хорошо осведомленного органа лорда Пальмерстона «Morning Post»:

«Народ Неаполя ждет движения, которое наверняка вспыхнет в Австрийской империи. Тогда восстанет вся Италия от границ Пьемонта до Сицилии, и произойдут ужасные бедствия. Итальянские войска разбегутся, так называемые швейцарские солдаты, набранные со времени революции 1848 г., не спасут итальянских государей. Италия идет навстречу невероятной республике. Таков будет, несомненно, ближайший акт драмы, начавшейся в 1848 году. Дипломатия исчерпала все свои силы в борьбе за итальянских государей».

Аурелио Саффи, подписавший прокламацию Мадзини и совершивший поездку по Италии перед восстанием, открыто признает в письме, адресованном в «Daily News», что «высшие классы погрузились в апатию, равнодушие или отчаяние» и что только «народ Милана», пролетариат,

«лишенный руководства и предоставленный своим собственным инстинктам, сохранил перед лицом деспотизма австрийских проконсулов и судебных убийств, совершаемых военными судами, веру в будущее родины и единодушно готовился к мести».

Итак, большим прогрессом для партии Мадзини является то, что она, наконец, убедилась, что даже в национальных восстаниях против чужеземного деспотизма имеет место такая вещь, как классовые различия, и не от высших классов можно ожидать в наше время революционного движения. Может быть, сторонники Мадзини сделают еще шаг вперед и проникнутся сознанием, что им самим надо серьезно заняться материальным положением сельского населения Италии, если они хотят встретить отклик на свой лозунг «Dio e popolo» {«Бог и народ». Ред.}. В будущем я намерен подробно обрисовать те материальные условия, в которых живет подавляющее большинство сельских жителей этой страны, – условия, которые до настоящего времени делают их если не реакционными, то, по крайней мере, равнодушными к национальной борьбе Италии.

Две тысячи экземпляров брошюры, выпущенной мной недавно в Базеле под заглавием «Разоблачения о кёльнском процессе коммунистов» («Enthullungen uber den Kolner Kommunisten‑Prozess»), конфискованы на баденской границе и сожжены по требованию прусского правительства. Ссылаясь на новый закон о печати, навязанный Швейцарскому союзу континентальными державами, базельское правительство, которое конфисковало также некоторое число экземпляров, еще находившихся у издателя, намерено возбудить преследование против издателя г‑на Шабелица, его сына {Якоба Шабелица. Ред.} и владельца типографии. Это будет первый процесс такого рода в Швейцарии, и дело уже стало предметом спора между радикалами и консервативной партией. Насколько озабочено прусское правительство тем, чтобы скрыть от общественного мнения подлости, совершенные им во время кёльнского процесса, вы можете заключить уже по тому факту, что министр иностранных дел, разослав приказы о конфискации (Fahndebriefe) брошюры, где бы она ни появилась, не осмелился при этом даже указать ее настоящее заглавие. Чтобы ввести публику в заблуждение, он называет брошюру «Теорией коммунизма», в то время как она не содержит ничего, кроме разоблачения прусских государственных тайн.

Единственный «прогресс», достигнутый официальной Германией после 1848 г., это – заключение австро‑прусского торгового договора – et encore! {да и к тому же! Ред.} этот договор снабжен таким количеством clausulae {оговорок. Ред.}, уснащен таким количеством исключений и откладывает столько важных вопросов до будущего урегулирования их еще не существующими комиссиями и в то же время предусматривает фактически столь незначительное понижение тарифа, что весь он равносилен лишь мечте о действительном торговом объединении Германии и лишен всякого практического значения. Наиболее характерная черта договора – это новая победа Австрии над Пруссией. Эта коварная, низкая, трусливая, колеблющаяся лжедержава и на этот раз подчинилась своей более жестокой, но более откровенной сопернице. Австрия не только навязала Пруссии договор, который последняя согласилась принять лишь скрепя сердце, но Пруссия вынуждена также восстановить старый Таможенный союз[371]со старым тарифом, иначе говоря обязалась в течение двенадцати лет ничего не менять в своей торговой политике без единодушного согласия более мелких государств, входящих в Таможенный союз, то есть без разрешения Австрии (южногерманские государства не только в политическом, но и в торговом отношении являются вассалами Австрии и, следовательно, врагами Пруссии). Со времени восстановления монархии «божьей милостью» Пруссия опускалась все ниже и ниже. По‑видимому, король Пруссии, «для своего времени мудрый человек», полагает, что в том унижении, которое его правительству приходится сносить за границей, его народ может найти утешение и награду за свое подчинение бесчеловечному деспотизму.

Вопрос об эмигрантах еще не урегулирован. Полуофициальная «Oesterreichische Correspondenz» опровергает утверждение, будто Австрия направила в данный момент английскому правительству новую ноту, ибо «поскольку недавние события показали восстановление влияния лорда Пальмерстона, императорское правительство не может подвергать свое достоинство неминуемой угрозе». Я уже писал вам о заявлении Пальмерстона в палате общин. Из английских газет вы знаете об австрофильском заявлении Абердина в палате лордов, согласно которому английское правительство готово взять на себя роль австрийского шпиона и главного поверенного по судейской части. Газета Пальмерстона {«Morning Post», Ред.} теперь следующим образом отзывается по поводу высказываний его коллеги:

«Даже по поводу более умеренных уступок, на которые лорд Абердин, по‑видимому, склонен пойти, мы не можем сказать, что относительно их у нас имеется большая уверенность в успехе… Никто не смеет предлагать британскому правительству, чтобы оно сделало попытку превратиться в орудие чужой политики и сыграть роль политической ловушки».

Вы видите, какое доброе согласие царит в синедрионе мафусаилова министерства между «старческой немощью и либеральной энергией». Со столбцов всей лондонской прессы раздается единодушный крик возмущения против Абердина и палаты лордов. Единственным позорным исключением является «Times».

Вы помните, что «Times» начал с доносов на эмигрантов и побуждал иностранные державы требовать их изгнания. Когда он убедился, что предложение о возобновлении закона об иностранцах[372]будет – с позором для министерства – отклонено в палате общин, он внезапно стал изливаться риторическими описаниями тех жертв, на которые он – еще бы! – был бы готов пойти ради сохранения права убежища. Наконец, после любезного обмена мнениями между сиятельными лордами в верхней палате он вознаградил себя за свою высокую гражданскую добродетель, позволив себе следующую злобную вспышку в передовой статье от 5 марта:

«Во многих странах континента полагают, что нам доставляет наслаждение присутствие в вашей стране зверинца эмигрантов, этих свирепых личностей всех национальностей, способных на всякое преступление… Думают ли те иностранные писатели, которые протестуют против присутствия их объявленных вне закона соотечественников в Англии, что судьба эмигранта в нашей стране достойна зависти? Мы хотим рассеять их заблуждение. Этот жалкий класс существ живет большей частью в нищете и убожестве, ест горький хлеб чужбины, да и то, когда ему, поглощаемому мутными волнами этого огромного города, удается достать его… Наказанием для них служит изгнание в наиболее жестокой форме».

Что касается последнего пункта, то «Times» прав: Англия – великолепная страна, если только не приходится жить в ней.

На «небе Марса» Данте встречает своего предка Каччагвиду ди Элизеи, который в следующих словах предсказывает ему его предстоящее изгнание из Флоренции:

«Tu proverai si come sa di sale

Lo pane altrui, e com'e duro calle

Lo scendere, e'l salir per l'altrui scale».

«Узнаешь ты, как горек хлеб не свой,

Как тяжело всходить и опускаться

По лестницам чужим в стране чужой»[373].

Счастливый Данте! Он также был «существом, принадлежавшим к жалкому классу, называющемуся политическими эмигрантами», однако ему не грозили нападки врагов в духе ничтожных передовиц «Times»! Еще более счастливый «Times»! Он избежал «резервированного места» в дантовом «Аду»!

Если, как выражается «Times», эмигранты вынуждены есть горький хлеб чужбины, который к тому же, как забыл он добавить, обходится им весьма дорого, то разве сам «Times» не жиреет за счет плоти и крови иностранцев? Сколько передовых статей и сколько фунтов анонимные пифии этой газеты извлекли из французских революций, германских восстаний, итальянских вспышек и венгерских войн, из французских расстрелов и австрийских виселиц, из конфискованных голов и обезглавленных состояний! Как несчастен был бы «Times», если бы на континенте не существовало «свирепых личностей» и он должен был бы изо дня в день пробавляться низкосортными продуктами Смитфилдского рынка, дымом лондонских труб, грязью, свирепыми извозчиками, шестью мостами через Темзу, погребениями в черте города, зачумленными кладбищами, загрязненной питьевой водой, железнодорожными катастрофами, фальсификацией мер и весов и прочими интересными предметами, составляющими постоянный ассортимент этой газеты в периоды, когда на континенте царит затишье. «Times» не изменился с того времени, когда он требовал от английского правительства казни Наполеона I.

«Приняли ли во внимание», – писала эта газета в номере от 27 июля 1815 г., – «какое действие неизбежно окажет на недовольных во всех частях Европы известие о том, что этот человек все еще жив? Они подумают, – и с полным правом, – что союзные государи боятся посягнуть на жизнь человека, имеющего столько почитателей и сторонников».

Эта же газета проповедовала крестовый поход против Соединенных Штатов Америки:

«Никакого мира с Америкой до тех пор, пока не будет покончено с этим вредным примером победоносного демократического мятежа».

В редакции «Times» нет «свирепых» личностей с континента. Как раз наоборот. Там, например, имеется жалкий человечек, пруссак, по имени Отто фон Венкштерн, некогда издававший немецкую газетку, а впоследствии впавший в Швейцарии в нищету и убожество, так что он вынужден был апеллировать к карману Фрейлиграта и других эмигрантов, пока, наконец, не поступил в услужение к прусскому послу в Лондоне, небезызвестному Бунзену, и не сделался одновременно неотъемлемой частью оракула на Принтинг‑хаус‑сквере[374]. В редакции «Times» имеется немало других подобных кротких личностей с континента, которые образуют связующее звено между континентальной полицией и ведущей газетой Англии.

Примером свободы печати в Англии может служить следующий факт. Перед полицейским судом на Боу‑стрит в Лондоне предстал г‑н Э. Трулоу, живущий на Стренд‑стрит, по обвинению, возбужденному против него уполномоченными ведомства по делам внутренних сборов на основании акта шестого и седьмого года царствования Вильгельма IV, глава 76; он обвинялся в продаже газеты, носившей название «Potteries Free Press» и напечатанной без уплаты соответствующего штемпельного сбора. Четыре номера этой газеты были напечатаны в городе Стокон‑Трент. Ее номинальным собственником был Коллет Добсон Коллет, секретарь Общества борьбы за отмену налогов на знания, который стал выпускать газету «в соответствии с практикой Управления гербовыми сборами, разрешившего газетам «Athenaeum», «Builder», «Punch», «Racing Times»[375]и др. печатать без уплаты штемпельного сбора отчеты о текущих событиях и комментарии к ним»; его нескрываемым намерением было вызвать преследование со стороны правительства с целью добиться судебного определения, какие именно сообщения должны быть освобождены от штемпельного сбора в один пенс. Судья, г‑н Генри, еще не вынес своего решения. Впрочем, оно не будет иметь большого значения, так как издание указанной газеты было предпринято не в качестве вызова закону о штемпельном сборе, а лишь для того, чтобы использовать все еще существующую двусмысленность в букве закона.

Сегодняшние английские газеты печатают телеграмму из Константинополя от 6 марта, согласно которой Фуад‑эфенди, министр иностранных дел, заменен Рифаат‑пашой. Эту уступку вынудил у Порты русский чрезвычайный посол князь Меншиков. Спор по поводу святых мест[376]до сих пор еще не улажен между Россией, Францией и Портой, так как Луи‑Наполеон, чрезвычайно раздраженный интригами России и Австрии с целью помешать его коронованию папой, намерен взять реванш за счет турок. В ближайшей статье я намереваюсь остановиться на этом вечно вновь всплывающем восточном вопросе, этом pons asini^{52} европейской дипломатии.

Написано К. Марксом 18 марта 1853 г.

Напечатано в газете «New‑York Daily Tribune» № 3733, 4 апреля 1853 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

Подпись: Карл Маркс

ПРИЛОЖЕНИЯ

ЗАСЕДАНИЕ ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА ОТ 15 СЕНТЯБРЯ 1850 ГОДА [377]

Присутствуют: Маркс, Энгельс, Шрамм, Пфендер, Бауэр, Эккариус, Шаппер, Виллих, Леман.

Френкель отсутствует по уважительной причине.

Протокола прошлого заседания в наличии не имеется, так как настоящее заседание – чрезвычайное; поэтому он не зачитывается.

Маркс: В пятницу заседание не могло состояться вследствие совпадения с заседанием комиссии Общества[378]. Поскольку Виллих созвал^{53} окружное собрание, вопроса о законности которого я не ставлю, заседание должно состояться сегодня.

Я вношу следующее предложение, распадающееся на три пункта:

1. Центральный комитет переводится из Лондона в Кёльн; его полномочия переходят к тамошнему окружному комитету сразу после закрытия сегодняшнего заседания. Это решение будет сообщено членам Союза в Париже, Бельгии и Швейцарии. В Германии о нем известит сам новый Центральный комитет.

Мотивы: Я был против предложения Шаппера о создании общегерманского окружного комитета в Кёльне, не желая нарушать единство центральной власти. В нашем предложении это отпадает, поскольку возник ряд новых обстоятельств. Меньшинство Центрального комитета подняло открытое восстание против большинства – как при вотуме порицания на последнем заседании, так и теперь в связи с созывом Округом общего собрания, а также в Обществе и в Эмигрантском комитете[379]. Поэтому дальнейшее существование Центрального комитета здесь невозможно. Единство ЦК далее сохранить не удастся, он должен был бы расколоться и образовались бы два союза. Но так как интересы партии – прежде всего, я и предлагаю этот выход.

2. Существовавший доныне устав Союза отменяется. Новому Центральному комитету предлагается выработать новый устав.

Мотивы: Устав, принятый на конгрессе 1847 г., был в 1848 г. изменен лондонским ЦК. Теперь обстановка вновь изменилась. В последнем лондонском уставе ослаблены принципиальные статьи. В некоторых местах действуют оба устава, в других – никакого устава нет, или же действуют уставы, выработанные совершенно самовольно {самостоятельно}. Таким образом, в Союзе – полная анархия. К тому же последний устав обнародован и, следовательно, не может действовать дальше. Итак, мое предложение, по существу, имеет целью заменить отсутствие устава действительным уставом[380].

3. В Лондоне образуются два округа, не поддерживающие друг с другом абсолютно никаких сношений и связанные только тем, что оба состоят в Союзе и переписываются с тем же самым Центральным комитетом.

Мотивы: Именно ради единства Союза и нужно создать здесь два округа. Помимо личных противоречий обнаружились, даже в Обществе, противоречия принципиальные. Как раз в последней дискуссии по вопросу «о позиции немецкого пролетариата в предстоящей революции» членами меньшинства ЦК высказывались взгляды, прямо противоречащие предпоследнему циркулярному письму {Центрального комитета} и даже Манифесту[381]. На место универсальных воззрений Манифеста ставится немецкое национальное воззрение, льстящее национальному чувству немецких ремесленников. Вместо материалистического воззрения Манифеста выдвигается идеалистическое. Вместо действительных отношений главным в революции изображается воля. В то время как мы говорим рабочим: Вам, может быть, придется пережить еще 15, 20, 50 лет гражданской войны для того, чтобы изменить существующие условия и чтобы сделать самих себя способными к господству, – им, вместо этого, говорят: Мы должны тотчас достигнуть власти, или же мы можем лечь спать. Подобно тому как демократы употребляют слово «народ», так употребляется ныне слово «пролетариат», – как пустая фраза. Для того чтобы претворить эту фразу {этот взгляд} в жизнь, пришлось бы объявить всех мелких буржуа пролетариями, то есть de facto представлять мелких буржуа, а не пролетариев. На место действительного революционного развития пришлось бы поставить революционную фразу. Эта дискуссия наконец {Наконец ясно} показала, какие принципиальные разногласия составляют подоплеку личных раздоров, и теперь уж пришло время принять меры. Именно эти противоположные утверждения и стали боевыми лозунгами обеих фракций; некоторые члены Союза называли защитников Манифеста реакционерами, пытаясь таким путем сделать их непопулярными, что, впрочем, им совершенно безразлично, ибо они не стремятся к популярности. После всего этого большинство имеет право распустить Лондонский округ и исключить членов меньшинства {меньшинства Центрального комитета} как не согласных с принципами Союза. Я не вношу такого предложения, так как оно вызвало бы бесполезную ссору и так как эти люди, по своему убеждению, все же коммунисты, хотя высказываемые ими в настоящее время взгляды являются антикоммунистическими и, в лучшем случае, их можно назвать социально‑демократическими. Однако ясно само собой, что оставаться вместе было бы просто вредной тратой времени. Шаппер часто говорил о разрыве – что ж, я отношусь к разрыву серьезно. Я думаю, что нашел путь, на котором мы разойдемся, не вызывая раскола партии.

Я заявляю, что на мой взгляд имеется самое большее 12 человек, а возможно и того меньше, которые были бы желательны в нашем округе, а всю остальную публику я охотно предоставляю меньшинству. Если это предложение будет принято, то мы, разумеется, не сможем оставаться в {одном и том же} Обществе; я и большинство выйдем из Общества на Грейт‑Уиндмилл‑стрит. В конце концов речь идет не о враждебных отношениях между обеими фракциями, а, напротив, о прекращении раздоров и для этого – прекращении всяких отношений. Мы остаемся вместе в Союзе и в партии, но прерываем отношения, которые приносят лишь вред.

Шаппер: Как во Франции пролетариат порывает с Горой[382]и с «Presse», так здесь люди, представляющие партию в отношении се принципов, порывают с теми, кто организовывает пролетариат. Я – за перевод Центрального комитета {в Кёльн} и за изменение устава. Кёльнцы знают обстановку в Германии. Я полагаю также, что новая революция выдвинет людей, которые будут вести себя {руководить ею} лучше, чем все, кто пользовался известностью в 1848 году. Что касается принципиальных расхождений, то Эккариус предложил тот вопрос, который дал повод к сегодняшним прениям. Я высказал подвергнувшийся здесь нападкам взгляд, потому что я вообще с энтузиазмом отношусь к этому делу. Речь идет о том, мы ли сами начнем рубить головы, или нам будут рубить головы. Во Франции настанет черед для рабочих, а тем самым и для нас в Германии. Не будь этого я, конечно, отправился бы на покой, и тогда у меня было бы иное материальное положение. Если же мы этого достигнем, то мы сможем принять такие меры, которые обеспечат господство пролетариата. Я являюсь фанатическим сторонником этого взгляда. Но Центральный комитет хотел противоположного. Однако если вы больше не хотите иметь с нами дела, что ж – тогда расстанемся. В предстоящей революции меня наверняка гильотинируют, но я поеду в Германию. Если же вы хотите образовать два округа – пусть будет так, но в этом случае Союз прекратит свое существование, а потом мы снова встретимся в Германии и, быть может, тогда сумеем опять пойти вместе. Я личный друг Маркса, но если вы хотите разрыва, что ж – тогда мы пойдем одни и мы пойдем одни {И вы пойдете одни}. Но в таком случае должны быть образованы два союза. Один – для тех, кто действует пером, другой – для тех, кто действует по‑иному. Я не сторонник того мнения, что в Германии к власти придут буржуа, и в этом отношении я фанатический энтузиаст; не будь я таковым, я и гроша бы не дал за всю эту историю. Но два округа здесь в Лондоне, два общества, два эмигрантских комитета – тогда уж лучше два союза и полный разрыв.

Маркс: Шаппер неправильно понял мое предложение. Как только предложение будет принято, мы расходимся, два округа отделяются друг от друга, и люди прекращают всякие

отношения между собой. Однако они состоят в том же самом Союзе и под руководством того же самого Комитета {Центрального комитета}. Можете даже оставить за собой подавляющее большинство членов Союза. Что же касается личных жертв, то я их принес не меньше, чем кто‑либо другой, – но классу, а не личностям. Что до энтузиазма, то немного его требуется, чтобы принадлежать к партии, о которой думаешь, что она вот‑вот придет к власти. Я всегда противился преходящим мнениям пролетариата. Мы посвящаем себя партии, которая, к счастью для нее, как раз не может еще прийти к власти. Пролетариат, если бы он пришел к власти, проводил бы не непосредственно пролетарские, а мелкобуржуазные меры. Наша партия может прийти к власти лишь тогда, когда условия позволят проводить в жизнь ее взгляды. Луи Блан дает лучший пример того, что получается, когда слишком рано приходят к власти[383]. К тому же во Франции пролетарии придут к власти не одни, а вместе с крестьянами и мелкими буржуа, и будут вынуждены проводить не свои, а их меры. Коммуна Парижа[384]доказывает, что не нужно быть в правительстве, чтобы что‑то осуществить. Впрочем, почему не высказывается никто из остальных членов меньшинства, которые тогда единогласно одобрили Обращение, в частности, гражданин Виллих? Расколоть Союз мы не можем и не хотим, мы хотим только разделить Лондонский округ на два округа.

Эккариус: Вопрос поставил я, и у меня действительно было намерение довести его до обсуждения. Что касается мнения Шаппера, то я уже в Обществе разъяснил, почему считаю иллюзией и почему не верю, что сразу после ближайшей революции наша партия может прийти к власти. Тогда наша партия будет нужнее в клубах, чем в правительстве.

Гражданин Леман удаляется, не говоря ни слова. То же делает гражданин Виллих.

Пункт 1 принимается всеми. Шаппер не голосует.

Пункт 2 принимается всеми. Шаппер снова не голосует.

Пункт 3 также принимается. Шаппер снова не голосует.

Шаппер заявляет протест против нас всех. «Теперь мы совершенно разъединены. У меня в Кёльне есть знакомые и друзья, которые скорее последуют за мной, чем за вами».

Маркс: Мы сделали свое дело согласно уставу, и постановления ЦК имеют законную силу.

После оглашения протокола Маркс и Шаппер заявляют, что они об этом деле в Кёльн не писали^{54}.

Шаппера спрашивают, имеет ли он что‑либо возразить против протокола. Он заявляет, что ничего не имеет возразить, ибо считает всякое возражение излишним.

Эккариус предлагает всем подписать протокол. Предложение принимается. Шаппер заявляет, что он протокола не подпишет.

Составлен в Лондоне 15 сентября 1850 года.

Зачитан, одобрен и подписан^{55}.

Подписали: К. Маркс, председатель Центрального комитета Ф. Энгельс, секретарь Генрих Бауер, К. Шрамм, И. Г. Эккариус, К. Пфендер

Впервые опубликовано в журнале «International Review of Social History», volume I, part 2, 1956

Печатается по фотокопиям рукописей

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

ВОЗЗВАНИЕ ОБ ОКАЗАНИИ ПОМОЩИ ОСУЖДЕННЫМ В КЕЛЬНЕ [385]

К нам поступило следующее письмо вместе с приводимым ниже воззванием. В соответствии с желанием авторов мы публикуем поступившее к нам послание.

Для «California Staats‑Zeitung» Вашингтон, 14 января 1853 г,

К НЕМЕЦКО‑АМЕРИКАНСКОЙ ПУБЛИКЕ!

С кёльнским процессом‑монстр рабочее движение в Германии вступило в новую фазу. Оно освободилось от оков, которые накладывали на него узкие рамки фанатического сектантского движения, и открыто выступило на политическую арену. Прокурорам бюрократического полицейского государства противостояли политические деятели пролетариата; рейнское дворянство и рейнская буржуазия образовали в виде суда присяжных свой сословный суд и произнесли вердикт «виновен» противостоящей их привилегиям оппозиции труда. При этих обстоятельствах мы считаем своей приятной обязанностью представить вниманию публики нижеследующее воззвание, которое было направлено членам нашего союза лицами, подписавшимися под ним, для распространения в Соединенных Штатах, и предложить одновременно наши услуги для пересылки в Лондон небольших сумм, которые, вероятно, к нам поступят, представив отчет об их использовании.

Союзы, какое бы вы ни носили название!

В настоящее время ваши члены проводят многие вечера в шумном веселом общении друг с другом. Ободрите наших энергичных друзей на родине и протяните им руку помощи, предоставив им выручку от одного из таких вечеров. Взносы просим направлять по адресу: «Дело помощи», Адольфу Клуссу, Транспортная контора Адамса, Айен‑билдинг, Вашингтон. Вашингтон, 10 января 1853 г.

И. Герхардт Ад. Клусс Председатель Секретарь

ВОЗЗВАНИЕ!

Обязанностью рабочей партии является облегчить положение своих передовых борцов, осужденных в Кёльне, и, в частности, позаботиться об их семьях, оставшихся без помощи. Мы надеемся, что рабочие Соединенных Штатов также не считают себя свободными от этого партийного долга. Кассиром для приема сумм, предназначенных для арестованных и их семей, является Ферд. Фрейлиграт, 3, Сэтон‑плейс, Хакни, Лондон.

Лондон, 7 декабря 1852 г.

Иоганн Бер

В. Либкнехт.

Э. Дронке

Ф. Мюнкс

И. Г. Эккариус

К. Пфендер

И. Ф. Эккариус

В. Пипер

Фр. Энгельс

Л. В. Ранге

Ф. Фрейлиграт

Э. Румпф

Имандт

И. Ульмер

Эрнест Джонс

Ферд.

Вольф

Г. Лохнер

В. Вольф

К. Маркс

Мюнкс II

Просим немецко‑американские газеты перепечатать данное воззвание.

Напечатано в «Califonia Staats‑Zeitung», январь 1853 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

Дата добавления: 2015-06-04