Да неужели я управы на него не найду!

Он еще совсем сопляк и уже спорит со мной!

Да как же так? Это же мой сын, он должен слушаться!

Давайте еще раз внимательно прочитаем эти фразы. По порядку. Каждую. Начиная с самой первой. Пусть они сказаны в минуту запальчивости, но они передают состояние человека, который их произносит. Более того, они выдают причины, которые подвигли сказать их, а это очень ценная информация. Итак, по очереди.

– Да как же так? Это же мой сын, он должен слушаться!

Улавливаете интонацию? Хотя, может быть, следовало бы написать так:

– Да как же так? Это же МОЙ сын, он должен слушаться! Или так:

– Это же мой сын, он ДОЛЖЕН слушаться!

А может быть, правильнее было бы написать вот так:

– Это же МОЙ сын, он ДОЛЖЕН слушаться!

Достаточно ясная фраза, не правда ли? Если это МОЕ, то есть принадлежит мне, то, естественно, это МОЕ ДОЛЖНО удовлетворять МОИМ требованиям. ДОЛЖНО. Человек, знакомый с психологией, вполне обоснованно воскликнет: «Мы никому ничего не должны!» Действительно, этот чисто американский лозунг практической психологии звучит сегодня повсеместно и многими воспринимается как аксиома. Ничего не имея против применения этой крылатой фразы в определенных ситуациях, я все же не стал бы так категорично утверждать.

Еще раз утверждаю, вопросы матери к ребенку (к окружающим, к Богу, к самой себе): «Мой ли это ребенок?», «Понимает ли он меня?», «Любит ли он меня?», «Не бросит ли он меня?» – вечные. В основе этих вопросов – такая же вечная неуверенность человека в ЗАВТРАшнем дне. Страх за это ЗАВТРА. И, конечно, надежда прочитать это ЗАВТРА еще в СЕГОДНЯ. Давайте запомним это. Это важно.

Следующая фраза: «Он еще совсем сопляк и уже спорит со мной». Сопляк – это просто сопливый ребенок. Маленький ребенок. Ребенок, который не может обойтись без мамы. И этот маленький ребенок уже (!) спорит со своей мамой.

Перечит ей. Идет на конфликт. В то время как он – смотри выше – должен быть «моим» ребенком.

На первый взгляд, эта фраза целиком состоит из возмущения: как же этот малолетний негодник посмел спорить с родной мамой. Однако при более подробном рассмотрении легко заметить, что интонация фразы не только (и не столько) возмущенная. Чтобы эта интонация стала заметней, я просто возьму на себя смелость немного расширить фразу:

– Он еще совсем сопляк, верно? И уже спорит со мной…

Теперь, думаю, вторая интонация звучит отчетливее. Именно так: в этой фразе кроме явно выраженного возмущения есть нечто более тонкое – удивление, недоумение по поводу все той же неуклонной динамики, все тот же страх перед тем, чего мы не знаем. Это вчера ее сын был понятным маменькиным сыночком, а сегодня он уже спорит с матерью, бунтует. Сего дня он немного не такой, как вчера. И это – страшно. Пусть немножко, но страшно. А то, что пугает, что не нравится, то вызывает возмущение.

Я не пытаюсь сгустить краски. Хотя для писателя, как и художника, это естественно. Искусство для того и возникло, чтобы человек мог сконцентрировать многое в малых формах, будь то скульптура, книга либо песня. Конечно, родители не трясутся денно и нощно при одной мысли о том, что их ребенок меняется. Это удел невротиков. Однако в жизни любого родителя наступает момент, когда поневоле задумаешься: а то ли еще будет? Ведь, как правило, момент этот наступает тогда, когда отношения с ребенком накаляются. И тогда следующий вопрос, который естественно вытекает из двух предыдущих, будет звучать практически одинаково у самых различных родителей. Хотя форма его может быть разной. Например, как у Пашиной мамы:

Дата добавления: 2015-06-04