В Никуда на крылатом скакуне

Солнце садилось над городом Богини Земли. Здесь светило голубое солнце, а потому закат был лиловым, а не розовым. Затем над городом поднялись семь лун и заполнили небосвод гармоничным перезвоном.

Серебряное колесо восьмой луны уже выкатилось и заняло свое место над самой высокой башней дворца богини Азрины. С этого колеса свисал некто крошечный, он не переставая кричал. Крики повторялись так часто, что даже горожане принимали их за плач ночной птицы.

Азрина восседала на крыше башни в кресле из резного хрусталя, а обочь нее расположились две белокаменные кошки. Они двигались, умывались языками.

Поблизости стояли часовые из ее стражи, придворные и фантастические твари, которые не могли существовать в реальном мире.

Азрина взирала на небо. Она была облачена в собственную красоту и темно‑красные ткани. Этого хватало.

Вдруг в нескольких саженях от крыши пролетела звезда. Белая вспышка сменилась набухающей черной тьмой. Азрину это ничуть не удивило. Ведь за ней уже пытались ухаживать восемь Ваздру.

Из темноты ночи на крышу спустился Хазронд, столь же безупречно прекрасный, как и она сама. На серебряном поводке он вел великолепную тварь. Это была идеально сложенная лошадь с шелковистой кожей, с черными водопадами гривы и хвоста, в которых переливались круглый жемчуг и сапфиры. вплетенными в них. Черными веерами за ее спиной раскрывались пернатые крылья.

Хазронд остановился перед Азриной.

– Весь мир говорит о твоей красоте, – промолвил он, – но она еще совершеннее, чем узнаешь из рассказов.

– Ты очень любезен, – ответила она.

– Нет, я никогда не был любезным. Но вот я, а вот мой подарок.

Азрина устремила взгляд на существо, которое, замерев, повисло в ночном небе.

– Так ты принес мне птицу с телом лошади, – наконец промолвила Азрина.

Хазронд улыбнулся.

– Да, прекрасная Азрина. Птицу с телом, головой, ногами и копытами, гривой и хвостом лошади. Или… лошадь с крыльями. И повернувшись, он отстегнул поводок. – Лети, – промолвил он, обращаясь к первому отпрыску кобылицы.

И лошадь ударила по крыше изящной ногой. Она скакнула и распустила крылья, и взмыла, словно поднятая невидимыми цепями. Она парила над головами, освещаемая лунным светом, и кружила под серебряным колесом.

– Кто там кричит? – осведомился Хазронд.

– Дочь царя, правившего этими землями до меня, – ответила Азрина.

Крылатая лошадь кинжальными ударами крыл разрезала ночное пространство, а затем, паря черным перышком, опустилась на крышу.

– Не хочешь ли прокатиться по небу верхом? – спросил Хазронд у Азрины.

– У меня для таких прогулок есть другие средства.

– Какими бы они ни были, Азрина, – нежно проговорил Хазронд, присаживаясь у ее колен, – они не сравнятся с этой лошадью. Ибо это живое существо, хоть и созданное по моей прихоти. Оно обладает совершенной формой и статью, будучи одновременно земным и волшебным. Этот скакун – ровня тебе по красоте. Твои черные волосы и серебристая бледность на фоне этого сгустка тьмы будут казаться черными и белыми лилиями на залитой лунным светом реке. Никто еще не ездил на этой лошади. Даже я. Так стань же первой и владей этим существом.

Азрина встала. Волны ароматов хлынули от ее платья и волос. Она подошла к лошади и коснулась ее морды. Черный конь склонил к ней голову, и драгоценные камни, вплетенные в гриву, переплелись с волосами Азрина.

– Красавица, – пробормотала та, – ты бы стала моей, если бы была свободна. Но ты принадлежишь ему. А значит, ты не можешь стать моей.

Хазронд тоже поднялся. И белые каменные коты едва слышно зарычали.

– Госпожа, неужели ты отвергаешь мой дар?

– Я отвергаю тебя и все остальное вслед за тобой.

Хазронд завернулся в плащ, как в набежавшую чернильную волну. Взгляд его говорил то, чего лучше бы никому не слышать. Он так волновался, так ждал этого часа, что сама ночь пульсировала от силы его упований. И все же Азрина снова сказала «нет». И непоколебимая воля Хазронда, отступив, ударом хлыста снова вернулась к нему.

– Твое кокетство слишком убедительно, – заметил он. – Я ведь могу и поверить.

– Сделай одолжение.

– Как ты наказываешь себя, Азрина, подпитывая в себе гнев! Как ты обманываешь себя!

– Я припоминаю старое изречение. Кажется, оно звучит так: отправляйся в никуда на крылатом скакуне. Видно, ты стал его жертвой.

Хазронд нахмурился. Крыша опустела, и лишь каменные коты подкрадывались все ближе, и искры вылетали из пастей.

– Эта поговорка звучит иначе, – заметил Хазронд.

– Неужто, Владыка Тьмы? – промолвила Азрина улыбаясь. Эта улыбка была способна заморозить цветы любой любви.

И тогда Азрина прикоснулась губами к черному лепестку – лошадиному уху.

– Будь ничьей, – прошептала она.

И в насмешку над князем Ваздру черная лебедь Азрина поднялась над крышей и легко полетела по небу.

Хазронд изрыгнул проклятие, и сжавшееся пространство, вторя ему, исторгло язык пламени.

Хазронд щелкнул пальцами и исчез вместе со своим подношением.

Коты окаменели, и только их хвосты продолжали со скрежетом метаться из стороны в сторону.

Высоко в небе по‑прежнему тихо кричала колесуемая царская дочь.

На самой окраине владений Азрины лежали земли, обладавшие из‑за близкого соседства с империей необычными свойствами. Там высилась гора, ее вершина напоминала флагшток, уходивший ввысь на много сотен ярдов и отбрасывавший такую тень, что она закрывала огромные пространства внизу у подножия, лишая их летнего жара и полуденного зноя.

У подножия горы лежал каменный город с единственной широкой улицей, шедшей к голубому храму богини. Каждую ночь, стараясь избавиться от гнета горной тени, на крышу храма выходил для медитации молодой жрец. Он взирал на беззвездное каменное небо.

– Так же нависают над нами грозные и равнодушные боги, – цитируя священные письмена, произнес юный жрец Пиребан и вгляделся в горизонт. – А так выглядит обманчивая надежда, которой тешат себя люди.

Пиребан был очень красив для смертного, его волосы светились чистейшим лунным золотом. Однако обитатели города мало обращали внимания на подобные вещи, находя их несущественными. Жизнь здесь считалась сплошной вереницей препятствий, которым нечего радоваться. Боги карали за радость и не обращали внимания на страдания.

Пиребан, ощущая неизбывную тоску по чему‑то неведомому, принял это чувство за веру. Он стал жрецом и посвятил себя служению богине. Но вскоре ее изваяние из грубо отесанного камня, с нарисованными глазами и черной шерстью вместо волос, полностью разуверило его во всем, и теперь Пиребан падал перед ним каждое утро на колени и истязал себя.

Но сейчас была ночь, одинокая земная луна только что выглянула из‑за сумрачной горной стены.

– Не луна ли была матерью богини? – рассуждал жрец – он часто разговаривал сам с собой. – Или богиня – порождение луны и солнца? Конечно, она прекраснее любой из своих статуй. Может, она сама стала луной? А что, если луна и есть бледное лицо Азрины, которая несется по небу на крылатом скакуне в своем черном одеянии? – И преисполненный презрения к своим невыносимым грезам, он скинул одежду и вновь принялся хлестать себя терновым веником. Однако ему помешали.

Хазронд, пересекавший пространства между Землей и Нижним Миром, внезапно был остановлен словами жреца. Они были пророчески верны и содержали в себе такую злую насмешку, что Хазронду показалось, будто его кто‑то ударил по лицу. И он вышел из своего межвременного пространства на крышу храма, и его глаза метали пламя..

Окровавленные ветки терна выпали из рук Пиребана.

– Что ты сказал? – В голосе Хазронда звучала музыка погибели.

– Я… забыл… – совершенно искренне ответил жрец и, повалившись на колени, добавил: – Ты – бог, не иначе. Если хочешь убить меня – убей. Тот, кто увидел тебя, умрет в блаженстве..

Хотя Пиребана приучали к тупости, от рождения он был прозорлив. К тому же никакое потемочное состояние человеческой души не могло скрыть сияния Ваздру.

Что до Хазронда, то ему это начинало нравиться. Как любой демон, он был восприимчив к лести и небезразличен к красоте. Он взирал на распростертого у его ног юного жреца, на его обнаженное тело цвета слоновой кости, на золотистые волосы и серебристые полоски шрамов.

– Лучше позабудь о том, что прозвучало из твоих уст. Ты похож на Сивеш и Симму, хотя вряд ли в своем невежестве знаешь эти имена (то были бывшие смертные возлюбленные Азрарна, князя Демонов). Но это не важно. Ты счел меня богом. Но я скажу тебе, что этого бога совсем недавно укусила гадюка и ужалила оса. – Хазронд лениво погладил золотистые волосы жреца. – Не ты ли тот лекарственный цветок, который исцелит мои раны? – Прикосновения Ваздру заставили жреца смежить веки. Никогда еще вера не наполняла его сердце такими переживаниями.

– Увы, ты, смертный, не в силах вылечить меня, – с легкой горечью молвил Хазронд. – И об этом тоже забудь. Ты на мгновение усыпил во мне ядовитую ярость, и я вознагражу тебя. Чего ты хочешь?

Пиребан поднял голову, лучась от невыразимых чувств, и утонул во взгляде Хазронда. Смертный ничего не мог сказать, он лишился дара речи.

– Ладно, – решил Хазронд, – я подарю тебе то, чего ты больше всего желаешь, хотя сам и не догадываешься об этом. Это то самое, чем ты привлек к себе мое внимание. Парадокс, не правда ли? Мой дар таит в себе угрозу, но ты заслужил риск.

Затем Хазронд отступил в сторону и устремил взгляд во тьму, и там в дрожащем сиянии возникла крылатая лошадь.

– Вот мой дар, – сказал Хазронд, глядя на изумленного жреца, который переводил взгляд с князя на волшебное существо и обратно.

Слышал ли Хазронд, как Азрина прошептала на ухо твари: «Оставайся ничьей»?

Уж Пиребан этого точно не слышал.

Он поднялся и как во сне двинулся вперед. Лошадь, сиявшая точно эбеновое дерево, стояла на месте. Казалось, она лучилась такой же мягкостью и целомудрием, какие источает тигр. Она была вне представлений о пороке и справедливости, потому что не имела о них никакого представления.

И Пиребан повернулся, чтобы отблагодарить щедрое божество, но Хазронд уже исчез в глубинах вечно сияющей Драхим Ванашты.

Жрец поспешно дочитал молитву. Ему не терпелось вскочить на крылатого скакуна. Он словно обезумел, и это помешательство отчасти было вызвано прикосновением Ваздру, а отчасти являлось следствием давней неясной и безысходной тоски. Но теперь он получил то, о чем мечтал, – свободу.

В детстве Пиребан иногда катался на мулах своего отца и считал, что умеет ездить верхом. Поэтому, подойдя к лошади и потрепав ее по холке, он вцепился в украшенную драгоценностями гриву, уперся ногой в шелковистый бок и вскочил ей на спину. Сначала он ощутил неудобство, так как из того места, где полагается сидеть наезднику, у коня росли крылья. Но, поскольку тот невозмутимо стоял на месте, Пиребан вскоре устроился на крепкой холке. Он почувствовал, как мышцы коня напряглись под его ногами, когда бесшумно раскрылись два крыла, как опахала.

Он нежно обнял лошадь за шею.

– Поехали, милая!

И в этих кратких словах выразилось единственное страстное желание Пиребана – сбежать.

И крылатый скакун, ощутив его искренность, повиновался.

Как черная птица, как огненное копье они взмыли вверх.

Пиребан закричал и прильнул к лошади, обхватив ее руками и ногами. Его охватил ужас. Хоть он и ощущал себя хозяином лошади, они уже поднялись на высоту нескольких башен, поставленных друг на друга. А еще через миг‑другой перед ними замаячила вершина горы, и Пиребан рассмотрел жилы скальных пород и кристаллические напластования; город же внизу казался кукольным домиком. И Пиребан ощутил вкус победы.

Лошадь махала огромными орлиными крыльями; скакун и человек неслись в порождаемом ими же вихре. Горная вершина скрылась из виду, и они оказались в чистом небе.

Каким оно было огромным, это небо! После тесного узилища города Пиребану казалось, что он умер и сбросил тяжесть земной плоти. Он слился с лошадью, и это единое существо было его душой. Небо уже не казалось черным, оно было прозрачно‑голубым, и в нем, как в океане, носились волны и течения. Мимо дымкой проплывали облака, освещенные лунным светом, и каждое разливало свой собственный запах. Одни пахли дождем, другие благоухали землей, от третьих исходила неведомая сила, четвертые дарили аромат звезд. Сами звезды, казалось, устремлялись вслед за лошадью, оглашая все бриллиантовым звоном, и снова замирали каплями росы на небесном своде.

Земля скрылась за тьмой и туманом и казалась теперь столь же таинственной, как еще недавно – небо. Лишь временами внизу мелькали огоньки городов, да тускло поблескивала чешуя бесформенного дракона‑океана.

– Вперед, родная, – опьянев, погонял Пиребан крылатую лошадь. Он уже ничего не боялся. – Коснись звезд крыльями!

И лошадь послушно поднималась все выше и выше, быстрее чем любой земной зверь или птица.

Теперь они достигли той части небес, по которой луна прокладывала свой путь на запад. Высоко над головой раскинулся бесконечный ковер звезд, но луна была ближе к земле и к тому же она двигалась в отличие от неподвижных светил. Лик ее был почти что полон. Ее огромный диск закрывал четверть неба, опаляя коня и наездника своим белым сиянием.

Пиребан всегда считал луну холодной или хотя бы прохладной. В своих поэтических грезах он сравнивал ее с прекрасным ликом богини. Теперь же он видел, что она является гигантской жаровней, и от ее жара у него мутилось в глазах. Ее безжалостные палящие бледные лучи начинали действовать на него странно.

Лошадь взмахивала крыльями все чаще в такт биению сердца молодого жреца, и бугры ее мышц перекатывались под Пиребаном. И странное предчувствие закрадывалось в сердце наездника. Чем дальше отступала земля, и чем ближе становилась луна, тем громче заявляло о себе это предчувствие. Произойди с ним такое в храме, Пиребан тут же бросился бы за связкой терниев – он всегда строго соблюдал обеты. Но здесь терниев не было. Были только живая шелковистая кожа, да непрерывное движение крыльев, которые то и дело, словно даря поцелуи, прикасались к его плечам, спине и бокам.

Пиребан заерзал и решил сосредоточиться на чудесах ночи и своего сказочного путешествия.

Но он уже был отмечен печатью ласки Ваздру, а луна обожгла его белым огнем и заставила его кровь волноваться, как море. Да и скакун источал сильное плотское вожделение, воздействия которого Пиребана раньше защищали лишь его наивность, да противоестественные впечатления. Теперь же он оказался бессилен перед ним.

И напрасно он взирал на звезды и бесформенную землю. Сколько он ни старался, он не мог не чувствовать, как пульсирует под ним круп лошади и как ласкают его ее крылья. И разве мог он сойти с нее, когда рядом мелькали звезды?

И Пиребан прильнул к шее лошади, сжав ее девичью гриву, и застонал. Глаза закрылись сами по себе, и дрожь охватила его. А еще через некоторое время он вытянулся и запел во весь голос, так что небо содрогнулось от изумления.

И в то же мгновение крылатая лошадь, вскормленная демоном, остановилась и по‑тигриному встряхнулась. И Пиребан, все еще пребывавший в беспамятстве восторга, сорвался.

И ринулся вниз…

Дата добавления: 2015-06-04