Флоузы, или Кровь предков 15 страница

— Назад, мерзавцы, — орал Локхарт, — назад, на псарню, скоты чертовы!

Ветром его голос донесло до миссис Флоуз, и на какое-то мгновение она даже испытала к своему зятю чувство благодарности. Но уже в следующую минуту ее иллюзии рассеялись. Тем же тоном, каким он только что орал на собак, Локхарт отчитывал Додда за глупость.

— Ты что, старый идиот, забыл, что сказано в завещании? Пусть только эта сука отойдет больше чем на милю от дома, и она теряет все права на наследство. Так и пускай себе катится ко всем чертям!

— Об этом я не подумал, — сокрушенно произнес Додд и повернул свою лошадь назад к дому, вслед за собаками. Локхарт поехал за ним. Миссис Флоуз больше не колебалась. Она тоже позабыла об этой статье завещания. Нет, она не намерена катиться ко всем чертям. Отчаянным усилием она выкарабкалась из канала и побрела назад к дому. Добравшись до него, она уже не смогла взобраться к себе в комнату по простыням и направилась к двери. Дверь оказалась незаперта. Она вошла и, дрожа от холода, остановилась в темноте. Дверь на кухню была открыта, а за другой дверью, ведущей в погреб, ярко горел свет. Миссис Флоуз надо было выпить что-нибудь крепкое, чтобы согреться. Она тихонько подошла к двери погреба и распахнула ее. В следующий же момент крики миссис Флоуз разнеслись по всему дому. Прямо перед ней на голом, заляпанном кровью деревянном столе сидел старый Флоуз, тоже совершенно голый, с огромным шрамом, шедшим от паха до горла, и смотрел на нее в упор, как тигр. Позади него стоял Таглиони с куском грязной ваты в руках, и миссис Флоуз показалось, что он пытается запихнуть эту вату в череп ее мужа. Работая, Таглиони мурлыкал себе под нос мелодию из «Севильского цирюльника». Увидев эту сцену, миссис Флоуз громко вскрикнула и упала в обморок. Локхарт отнес ее в комнату и бросил на кровать. Не приходя в себя, миссис Флоуз что-то очень быстро и неразборчиво бормотала. Локхарт втащил в окно свешивавшиеся вниз простыни и накрепко привязал миссис Флоуз к кровати.

— Больше прогулок при луне не будет, — весело сказал он и вышел, заперев за собой дверь. Слова его оказались пророческими. Когда утром Додд принес ей завтрак, миссис Флоуз лежала, взглядом ненормальной уставившись в потолок, и продолжала что-то бормотать про себя.

А внизу, в погребе, бормотал Таглиони: вторжение миссис Флоуз и случившаяся с ней истерика окончательно деморализовали его. Набивать чучело из человеческого трупа и так было малоприятным занятием, но, когда в разгар работы появляется еще и рыдающая вдова, это уже слишком.

— Отвезите меня домой, — умолял он Локхарта, — ради Бога, отправьте меня домой!

Но Локхарт был неумолим:

— Вначале надо закончить работу. Он должен говорить и шевелить руками.

Таглиони посмотрел на лицо чучела.

— Таксидермия — это одно. А изготовление движущихся кукол — другое, — сказал он. — Вы хотели, чтобы я набил чучело, я его набил. Теперь вы хотите, чтобы я заставил его говорить. Я что, чудотворец? О таких вещах надо просить Господа.

— Я никого не прошу. Я приказываю, — констатировал Локхарт и извлек откуда-то маленький динамик. — Вставьте это ему под язык.

— Языка нет, — ответил Таглиони. — Я ничего внутри не оставил.

— Вставьте тогда в горло, — согласился Локхарт и продолжал: — А этот приемник установите ему в череп. — Он протянул Таглиони миниатюрное приемное устройство. Но Таглиони сопротивлялся.

— Некуда. Череп набит ватой.

— Ну так выбросьте часть ваты, вставьте эту штуку и оставьте место для батареек. И кстати, я хочу, чтобы у него двигалась челюсть. У меня есть тут для этого электрический моторчик. Вот, смотрите.

К полудню старого Флоуза оборудовали звуковыми эффектами. Когда работа завершилась, можно было нажать на кнопку и послушать, как бьется его сердце. При нажатии на другую кнопку дистанционного управления начинали вращаться даже его тигриные глаза. Не мог он только ходить или лежать. В остальном же он выглядел даже гораздо более здоровым, чем в последнее время при жизни, и выражался как обычно.

— Отлично, — сказал Локхарт, когда они тщательно проверили старика.

— А теперь можно выпить сколько влезет.

— Кому можно? — спросил Таглиони, к этому времени окончательно переставший соображать, где он находится и что с ним происходит. — Ему или мне?

— Тебе, — ответил Локхарт и оставил итальянца наедине с его мыслями и с содержимым погреба. Сам же Локхарт поднялся наверх и обнаружил, что Додд тоже был пьян. Даже его крепкая, стойкая душа не вынесла звуков голоса хозяина, исходивших из этой жуткой куклы в погребе, и Додд успел уже наполовину опустошить бутылку своего нортумберлендского виски. Локхарт отнял у него остатки.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал он. — Надо перенести старика в постель. Бедренные суставы у него неподвижны, поэтому надо осторожно заносить его на поворотах.

Додд начал было протестовать и сопротивляться, но, в конце концов, они вдвоем оттащили старого Флоуза, облаченного в его красную фланелевую ночную рубаху, в постель, где он и сидел, шумя на весь дом и призывая Всевышнего спасти его душу.

— Согласись, он почти как настоящий, — сказал Локхарт. — Жаль, что мы поздно начали записывать его тирады.

— Жаль, что мы вообще стали их записывать, — пьяно возразил Додд, — и хорошо бы еще, чтобы он не двигал так челюстью. Мне это напоминает золотую рыбку, которая страдает астмой.

— Но глаза хороши, — радовался Локхарт. — Я их вытащил из тигра.

— Я и сам догадался, — ответил Додд и вдруг перешел на Блейка: — «Взгляд тигриный горит в ночи. Кто зажег этот взгляд, скажи?»

— Я, — гордо заявил Локхарт, — а сейчас я сделаю для него каталку, чтобы он мог сам передвигаться по дому. Я буду управлять ею по радио. Так никто не усомнится в том, что он жив. А у меня будет время проверить, не отец ли мне этот Боскомб из Аризоны.

— Боскомб? Кто такой Боскомб? — удивился Додд. — И с чего ты взял, что он был твоим отцом?

— Он много писал матери, — ответил Локхарт и рассказал, как к нему попали эти письма.

— Только зря потратишь время, гоняясь за этим человеком, — сказал Додд, выслушав рассказ. — Мисс Дейнтри была права. Я припоминаю этого коротышку. Ничтожество, на которое твоя мать не обращала никакого внимания. Ищи ближе к дому.

— Он — единственная зацепка, которая у меня есть, — ответил Локхарт.

— Если, конечно, ты не можешь предложить более вероятного кандидата.

Додд отрицательно покачал головой:

— Нет, но вот что я тебе скажу. Старая сука поняла, к чему ты клонишь, и знает, что старик помер. Если ты уедешь в Америку, она найдет способ выбраться из дома и уведомить Балстрода. Ты сам видел, что она выкинула в ту ночь. Эта баба отчаянно опасна. А итальянец, который сидит внизу, видел все, что мы сделали. Этого ты не учел.

Локхарт посидел какое-то время молча, размышляя над услышанным.

— Я собирался отвезти его назад в Манчестер, — сказал он наконец. — Он тоже не знает, где был.

— Да, но он видел дом и наши лица, — возразил Додд, — и, если еще эта баба начнет трепаться, что из ее мужа сделали чучело, полиция быстро сообразит, что к чему.

Таглиони в погребе насоображался уже настолько, что ничего больше не соображал. Он сидел в окружении пустых бутылок из-под портвейна и заплетающимся языком, но достаточно громко утверждал, что он — лучший потрошитель в мире. Обычно он не любил пользоваться этими словами, но сейчас язык отказывался ему повиноваться, и произнести «таксидермист» он бы не смог ни за что.

— Опять он расхвастался, — сказал Додд, когда они с Локхартом остановились у ведущей в погреб лестницы. — Тоже мне, лучший в мире потрошитель. По мне, так у этого слова достаточно много значений. Даже слишком много, я бы сказал[22].

Миссис Флоуз в полной мере разделяла его неприязнь к этому слову. Репертуар Таглиони приводил ее в ужас. Особенно сейчас, когда она была привязана к той самой кровати, на которой когда-то «накачивал» ее муж, ныне сам набитый всякой дрянью. Ее настроение еще сильнее портил и сам старый Флоуз. Додд поставил кассету, обозначенную как «История семьи: откровения». Благодаря Локхарту и его смекалке в электронике кассеты могли сейчас звучать безостановочно, автоматически перематываясь в нужный момент. Кассета была рассчитана на сорок пять минут, три минуты занимала ее перемотка. Миссис Флоуз приходилось практически непрерывно и одновременно слушать доносившееся снизу пьяное бахвальство Таглиони и идущие из комнаты по другую сторону лестницы бесконечные повторения историй про Палача Флоуза, про восходящего на костер Епископа Флоуза и про Менестреля Флоуза. Последняя история сопровождалась пением куплетов из его песни, сочиненной, когда он сидел под виселицей. Эта-то часть и донимала миссис Флоуз больше всего.

Повесьте за ноги меня,

Чтоб видеть мог весь свет,

К чему приводит голова,

Коли ума в ней нет.

Первая строфа была достаточно плоха, но остальные были еще хуже. Она уже не меньше пятнадцати раз прослушала требование Менестреля вернуть ему его член, даже разорвав для этого пополам зад сэра Освальда, ибо Менестрелю невтерпеж отлить. Вдова сама была сейчас примерно в таком же состоянии: член ей был ни к чему, а вот отлить было действительно невтерпеж, и ждать больше она уже не могла. А Локхарт и Додд весь день сидели в кухне, обсуждая, что им делать дальше, так что докричаться до них было невозможно.

— Нельзя отпускать итальяшку, — говорил Додд. — Уж лучше избавиться от него совсем.

Но мысли Локхарта работали в более практическом направлении. Многократно повторенная Таглиони похвальба, будто он — лучший потрошитель во всем мире, и, по меньшей мере, двусмысленность подобного утверждения дали Локхарту богатую пищу для размышлений. Странным казалось ему и отношение ко всему этому Додда. Его уверенность в том, что Боскомб из Аризоны не был ни любовником мисс Флоуз, ни отцом Локхарта, звучала убедительно. Когда Додд что-то утверждал, это всегда в конце концов оказывалось правдой. Безусловно, он не врал Локхарту, по крайней мере, не делал этого никогда раньше. Сейчас он столь же категорически утверждал, что в письмах не может быть никакого намека на возможного отца Локхарта. О том же самом его предупреждали и мисс Дейнтри, и старая цыганка: «Бумага и чернила не принесут тебе добра». Локхарт признавал этот факт, но без Боскомба у него не было вообще никакой возможности найти своего отца до того, как распространится известие о смерти его деда. В этом отношении Додд был прав: миссис Флоуз знала о смерти мужа и сделала бы эту смерть всеобщим достоянием, как только оказалась бы на свободе. Наконец ее истошные вопли, заглушившие и семейную хронику старого Флоуза, и зловещие утверждения Таглиони, вынудили Локхарта прийти ей на помощь. Отпирая дверь ее комнаты, Локхарт слушал ее мольбы о том, что она лопнет, если ей не дадут немедленно отлить. Он отвязал ее, и миссис Флоуз галопом понеслась на улицу в уборную. Когда она вернулась и вошла в кухню, Локхарт уже принял решение.

— Я нашел отца, — объявил он. Миссис Флоуз негодующе уставилась на него.

— Врешь, — ответила она. — Ты лжец и убийца. Я видела, что вы сделали с дедом, и не думай…

Локхарт не стал ничего доказывать. Вдвоем с Доддом они затащили миссис Флоуз в комнату и снова прикрутили ее к кровати. Но на этот раз они еще и заткнули ей рот кляпом.

— Я тебя предупреждал, что старая ведьма слишком много знает, — сказал Додд. — А поскольку она жила ради денег, то она без них не помрет, как ты ей ни грози.

— Значит, надо опередить ее, — сказал Локхарт и направился в погреб.

Таглиони, допивавший пятую бутылку, смотрел налитыми кровью глазами, видя Локхарта как будто в тумане.

— Лучший такси… потрошитель в мире. Я. Это я, — бормотал он. — Назовите что хотите. Лиса, фазан, птица. Я выпотрошу и набью. А сейчас я выпотрошил человека. А, каково?

— Папочка, — сказал Локхарт и обнял Таглиони за плечи, — дорогой мой папочка.

— Папочка? Чей, мать вашу, папочка? — спросил Таглиони, слишком пьяный, чтобы понять ту роль, которая ему отныне отводилась. Локхарт помог ему подняться на ноги и повел его вверх по лестнице. На кухне Додд стоял у плиты с кофейником. Локхарт усадил таксидермиста на скамью, прислонив его к спинке так, чтобы тот не падал, и попытался сосредоточить его внимание на внезапно открышемся отцовстве. Но у того все плыло перед глазами. Лишь через час, влив в него добрую пинту кофе и впихнув хороший бифштекс, таксидермиста удалось немного протрезвить. И на протяжении всего этого времени Локхарт называл его «папочкой». Именно это и выводило итальянца из себя больше всего.

— Какой я тебе папочка, — возражал он. — Не понимаю, о чем вы это тут говорите.

Локхарт отправился в кабинет деда и открыл там сейф, спрятанный за полкой с книгами. Вернулся он с сумкой из моющейся замши. Он показал Таглиони, чтобы тот подошел к столу, а затем вывалил перед ним содержимое сумки. Тысяча золотых соверенов раскатилась по добела выскобленному дереву. Таглиони с изумлением уставился на них.

— Что это за деньги? — спросил он. Он взял со стола одну из монет и попробовал ее на зуб. — Золото. Чистое золото.

— Это все твое, папочка, — сказал Локхарт.

Таглиони в первый раз проглотил слово «папочка».

— Мое? Вы расплачиваетесь со мной золотом за то, что я сделал чучело?

Локхарт отрицательно покачал головой:

— Нет, папочка, кое за что другое.

— За что? — с подозрением в голосе спросил таксидермист.

— За то, что ты станешь моим отцом, — ответил Локхарт. Глаза Таглиони завращались почти так же, как глаза тигра в кукле старика.

— Твоим отцом? — поперхнулся он. — Ты хочешь, чтобы я был твоим отцом? Зачем мне быть твоим отцом? У тебя что, своего нет?

— Я незаконнорожденный, — сказал Локхарт, но Таглиони уже и сам это понял.

— Ну и что? У незаконнорожденных тоже всегда есть отец. Или твоя мать была девой Марией?

— Оставь мою мать в покое, — сказал Локхарт. Додд тем временем сунул в жарко пылавший огонь кочергу. Когда она раскалилась добела, Таглиони решился. Локхарт почти не оставил ему выбора.

— Хорошо, я согласен. Я скажу этому Балстроду, что я твой отец. Я не против. А ты даешь мне эти деньги. Я согласен. На все, что ты скажешь.

Локхарт наговорил ему немало. В том числе и о тюрьме, которая ждет таксидермиста, сделавшего из старика чучело. А перед этим, скорее всего, убившего этого старика, чтобы украсть тысячу золотых соверенов из его сейфа.

— Я никогда не убивал, — стал лихорадочно оправдываться Таглиони, — ты это знаешь. Когда я сюда приехал, он был уже мертв.

— Докажи, — сказал Локхарт. — Где его внутренности, по которым полиция и судебные эксперты смогут определить, когда он умер?

— В парнике для огурцов, — машинально произнес Додд. Это обстоятельство постоянно угнетало его.

— Неважно, — сказал Локхарт, — я просто хочу подчеркнуть: ты никогда не сможешь доказать, что не убивал моего деда. А мотив убийства — вот эти деньги. А кроме того, в этой стране не любят иностранцев. Присяжные будут настроены против тебя.

Таглиони согласился, что это вполне возможно. По крайней мере, повсюду, где ему довелось побывать в этой стране, он чувствовал неприязнь к себе.

— Хорошо, хорошо. Я скажу все, что ты хочешь, чтобы я сказал. А потом я смогу уехать со всеми этими деньгами? Так?

— Так, — подтвердил Локхарт, — даю тебе слово джентльмена.

Вечером того же дня Додд отправился в Блэк-Покрингтон и, забрав вначале припрятанную на известковом заводике машину мисс Дейнтри, поехал в Гексам предупредить мистера Балстрода, что его и доктора Мэгрю просят на следующий день прибыть во Флоуз-Холл и удостоверить под присягой заявление отца Локхарта о том, что именно он стал в свое время причиной беременности мисс Флоуз. После этого Додд отогнал машину в Дайвит-Холл.

Локхарт и Таглиони сидели вдвоем на кухне, итальянец запоминал то, что ему придется потом говорить. Наверху миссис Флоуз готовилась к борьбе. Она твердо решила: ничто, даже возможность получить сказочное богатство, не заставит ее лежать в этой комнате, дожидаясь такого же конца, какой постиг ее мужа. Будь что будет, но она должна освободиться от этой привязи и скрыться из имения. И пусть за ней гонятся все своры старого Флоуза, от своего плана она не откажется: побег должен состояться. Поскольку рот у нее был заткнут кляпом и выражать свои чувства вслух она все равно не могла, миссис Флоуз целиком сосредоточилась на тех веревках, что привязывали ее к железной основе кровати. Ей удалось дотянуться руками до нижней части кровати, и она шарила там с упорством и настойчивостью, отражавшими всю меру испытаемого ею страха.

А в Гексаме в это время мистер Балстрод упорно уговаривал доктора Мэгрю поехать с ним вместе наутро во Флоуз-Холл. Доктор же упрямо не соглашался. Его последняя поездка в это имение произвела на него незабываемое впечатление.

— Балстрод, — говорил он, — мне нелегко нарушить профессиональную клятву и рассказать тебе о том, о чем говорил человек, который долгие годы был моим другом и который, возможно, лежит сейчас на смертном одре. Но я должен тебе сказать: старина Эдвин крайне плохо отзывался о тебе, когда я был у него в последний раз.

— Ну и что? — возражал Балстрод. — Не сомневаюсь, что он говорил все это в бреду. И вообще не стоит обращать внимание на слова выжившего из ума старика.

— Это верно, — соглашался доктор, — но в его высказываниях была такая четкость мысли, которая не позволяет мне считать его выжившим из ума.

— Например? — спросил Балстрод. Но доктор Мэгрю не был готов воспроизвести слова, сказанные старым Флоузом.

— Я не хочу повторять оскорбления, — ответил он, — но я поеду во Флоуз-Холл только в двух случаях: если Эдвин готов извиниться перед тобой, или если он уже умер.

Балстрод же смотрел на дело скорее с философской и практически-финансовой точек зрения.

— Тебе виднее, — сказал он, — ты его личный врач. Что же касается меня, я не намерен отказываться от тех гонораров, что он платит мне как своему адвокату. Имение большое, передача его по наследству потребует немалых хлопот. Кроме того, завещание сформулировано достаточно двусмысленно и открывает возможность оспорить его в суде. Если Локхарт действительно нашел своего отца, я очень сомневаюсь, что миссис Флоуз не оспорит этого через суд, а доход от столь затяжного дела может оказаться весьма приличным. Было бы глупо после стольких лет дружеских отношений с Эдвином бросить его на произвол судьбы в тот момент, когда он во мне нуждается.

— Ну, будь по-твоему, — уступил в конце концов доктор Мэгрю. — Я поеду с тобой. Но я предупреждаю: во Флоуз-Холле творятся странные дела и мне они очень не нравятся.

Глава восемнадцатая

Все, что он увидел во Флоуз-Холле на следующий день, понравилось ему еще меньше. Утром Балстрод остановил машину у въезда на мост и стал дожидаться, пока Додд откроет ворота. Даже с этого расстояния можно было слышать голос старого Флоуза, который разносил Всевышнего, возлагая на него ответственность за то мерзкое состояние, в котором пребывал мир. Отношение Балстрода к тому, что они услышали, как всегда, было более прагматичным, нежели у доктора.

— Не могу сказать, что разделяю его взгляды и чувства, — сказал Балстрод, — но если он действительно говорил обо мне что-то скверное, то, по крайней мере, я в неплохой компании.

Компания, в которой он оказался несколько минут спустя, со всей очевидностью не подходила под это определение. Внешний вид Таглиони не вызывал к нему особого доверия.

Таксидермист пережил за последнее время слишком много неописуемых ужасов и потому находился далеко не в лучшей форме. К тому же почти всю ночь напролет Локхарт добивался того, чтобы его «папочка» был бы безукоризнен в исполнении этой новой для него роли. Последствия перепоя, страх и сильный недосып отнюдь не способствовали благообразности облика Таглиони. Собственная одежда его пострадала в процессе работы, и потому Локхарт дал ему кое-что из гардероба деда вместо заляпанной кровью его одежды, однако вещи старого Флоуза оказались таксидермисту не очень впору. При виде его взгляд Балстрода выразил обескураженность и ужас, а взгляд доктора Мэгрю — сугубо профессиональную озабоченность его состоянием.

— На мой взгляд, он выглядит просто больным человеком, — прошептал врач адвокату, когда они шли вслед за Локхартом в кабинет.

— Не берусь судить о его здоровье, — ответил Балстрод, — но облачение у него явно неподобающее.

— По мне, он не тот человек, состояние которого позволяет ему быть сейчас поротым до тех пор, пока жизнь его не повиснет на ниточке, — сказал доктор Мэгрю.

Балстрод резко остановился.

— О Боже, — пробормотал он, — я совершенно забыл об этом условии!

Таглиони вообще не имел об этом понятия. Ему даже в голову не могло прийти нечто подобное. Единственное, о чем он мечтал, это выбраться как можно быстрее из этого страшного дома, сохранив свою жизнь, репутацию и деньги.

— Чего мы ждем? — спросил он, видя, что Балстрод замешкался.

— Действительно, — поддержал его Локхарт, — давайте переходить к делу.

Балстрод сглотнул.

— Мне кажется, было бы правильнее, если бы здесь присутствовали ваш дед и его жена, — сказал адвокат. — В конце концов, один из них написал завещание, выразив в нем свою последнюю волю, а другая лишается тех привилегий, которые она при иных обстоятельствах получила бы в соответствии с его волей.

— Дед сказал, что он плохо себя чувствует и не хочет вставать с постели, — ответил Локхарт и подождал, пока не раздались новые выкрики Флоуза, на этот раз проезжавшегося по поводу профессиональных качеств доктора Мэгрю. — Не кривя душой, могу то же самое сказать и в отношении моей тещи. Она сейчас недомогает. И, кроме того, появление моего отца со всеми вытекающими отсюда для нее финансовыми последствиями, естественно, привело ее, мягко говоря, в нервное и раздраженное состояние.

Последние слова были истинной правдой. Ночь, проведенная в непрерывных попытках перетереть связывавшие ее веревки о железный каркас кровати, действительно привела миссис Флоуз в состояние раздражения и нервного возбуждения, и тем не менее она все еще не прекращала свои попытки. А тем временем внизу, в кабинете, Таглиони уже слово в слово повторял все то, чему научил его Локхарт. Балстрод записывал и, вопреки его собственным ожиданиям, слова Таглиони производили на него впечатление. Таглиони заявил, что в то время он работал временным рабочим в одной из местных фирм, и поскольку он был итальянцем, то это само по себе привлекало к нему внимание мисс Флоуз.

— Я ничего не мог поделать, — оправдывался Таглиони, — я итальянец, а английские женщины… — ну, вы знаете, что это такое.

— Знаем, — подтвердил Балстрод, который догадывался, что последует дальше, и был не расположен все это выслушивать. — И вы влюбились друг в друга? — спросил он, чтобы хоть чем-то скрасить обнаруженную покойной мисс Клариссой Флоуз прискорбную склонность к иностранцам.

— Да. Мы влюбились. Можно и так записать.

Балстрод записывал, бормоча про себя, что ему не доставляет удовольствия узнавать такого рода подробности про мисс Флоуз.

— Ну и что было дальше?

— А вы как думаете? Я ее трахнул[23]. Балстрод вытер вспотевшую лысину носовым платком, а доктор Мэгрю злобно сверкнул на итальянца глазами.

— У вас состоялось половое сношение с мисс Флоуз? — спросил адвокат, когда снова обрел дар речи.

— Половое сношение? Не знаю. Мы потрахались. Это же так называется, верно? Вначале я ее, потом она меня, потом…

— Сейчас получишь, если не заткнешься! — заорал Мэгрю.

— А что я такого сказал? — удивился Таглиони. — Вы же…

Но тут вмешался Локхарт.

— Не думаю, что нам стоит вдаваться в дальнейшие подробности, — примирительно сказал он. Балстрод с энтузиазмом согласился.

— И вы готовы заявить под присягой, что являетесь отцом этого человека и не сомневаетесь в своем отцовстве? — спросил он.

Таглиони подтвердил все перечисленное адвокатом.

— Тогда подпишите тут, — показал Балстрод и дал ему ручку. Таглиони расписался. Подлинность его подписи была засвидетельствована доктором Мэгрю.

— И позвольте узнать ваш род занятий? — необдуманно спросил Балстрод.

— Вы хотите сказать — чем я зарабатываю? — переспросил Таглиони. Балстрод кивнул. Таглиони поколебался, но затем решил хоть раз за сегодняшнее утро сказать правду. Мэгрю готов был броситься и растерзать его, и Локхарт поспешно выпроводил итальянца из комнаты. Балстрод и Мэгрю остались вдвоем в кабинете, не в силах вымолвить ни слова.

— Нет, вам приходилось слышать нечто подобное?! — выговорил наконец Мэгрю, когда его сердцебиение более или менее пришло в норму. — И у этой скотины еще хватало наглости стоять тут и рассказывать…

— Дорогой Мэгрю, — ответил Балстрод, — только теперь я понимаю, почему старик включил в завещание условие, что отец его незаконнорожденного внука должен быть порот до тех пор, пока его жизнь не повиснет на ниточке. Он, по-видимому, обо всем этом догадывался.

Доктор Мэгрю выразил свое согласие с таким предположением.

— Лично я хотел бы, — заявил он, — чтобы это условие было сформулировано жестче: пороть, пока его жизнь не слетит с этой ниточки.

— Слетит куда? — поинтересовался адвокат.

— Пока она не оборвется, — ответил доктор Мэгрю и налил себе флоуз-холловского виски из графина, стоявшего в углу на подносе, Балстрод присоединился к нему.

— Это поднимает очень интересный вопрос, — сказал он после того, как они по очереди выпили за здоровье друг друга, а потом и за то, чтобы Таглиони досталось по заслугам. — А именно вопрос о том, что может практически означать выражение «жизнь, повисшая на ниточке». Суть вопроса — как определить прочность этой ниточки, как предвидеть момент, когда она оборвется.

— Я как-то не думал об этом, — ответил доктор Мэгрю, — но сейчас, после того, что вы сказали, такая формулировка вызывает у меня серьезные возражения. Точнее, мне кажется, было бы сказать «на волосок от смерти».

— Это все равно не отвечает на вопрос. Жизнь — это время. Мы ведь говорим о продолжительности жизни человека, а не о том, какое место его жизнь занимает в пространстве. А слова «на волосок от смерти» характеризуют именно место в пространстве, но ничего не говорят нам о моменте времени.

— Но мы же говорим о долгой жизни, — возразил Мэгрю, — а это предполагает и какое-то ее протяжение в пространстве. Если, например, под долгой жизнью мы будем понимать восемьдесят лет — я полагаю, такой срок можно назвать долгой жизнью, — тогда нормальной продолжительностью жизни можно считать, скажем, семьдесят. Лично мне доставляет удовольствие то, что, судя по комплекции этого паршивого итальяшки и по его общему состоянию, эта скотина не дотянет до сроков, отмеренных человеку в Библии. И далеко не дотянет. На всякий случай, просто чтобы подстраховаться, допустим, что он дожил бы до шестидесяти лет. Значит, по отношению к шестидесяти годам висеть на ниточке — это…

Их дискуссию прервало появление Локхарта, сообщившего, что, дабы не беспокоить деда и недомогающую миссис Флоуз, он решил провести вторую часть сегодняшней церемонии в башне.

— Додд готовит его к порке, — сказал Локхарт, предложив пройти туда. Два старика последовали за ним, продолжая увлеченно обсуждать, как практически понимать смысл выражения «жизнь, которая висит на ниточке».

— У этого состояния, — продолжал спор Мэгрю, — есть как бы две грани: на ниточке до момента смерти и сразу же после него. Но сама смерть — это очень неопределенное состояние, и поэтому, прежде чем начинать выполнение этого условия завещания, следовало бы решить, что конкретно оно подразумевает. Некоторые авторитеты считают, что смерть наступает в тот момент, когда перестает биться сердце. Другие утверждают, что мозг, как орган сознания, способен функционировать еще в течение какого-то времени после того, как останавливается сердце. Поэтому, сэр, давайте определим, что…

— Доктор Мэгрю, — возразил Балстрод, — они в это время пересекали крошечный садик, — будучи юристом, я не компетентен выносить суждения по таким вопросам. Выражение «пока жизнь его не повиснет на ниточке» означает, что человеку не дадут умереть. Я никоим образом не принял бы никакого участия в оформлении завещания и последней воли, если бы они предполагали убийство отца Локхарта — независимо от того, что я лично думаю по поводу всего этого дела. Убийство противозаконно…

— Порка тоже противозаконна, — заметил Мэгрю. — Вставлять в завещание условие, гласящее, что человек должен быть порот до тех пор, пока жизнь его не повиснет на ниточке, — значит делать нас обоих соучастниками преступления.

В этот момент они вошли в башню, и последние слова доктора отразились эхом от древнего оружия и пропыленных знамен. Безглазый тигр скалил зубы над большим камином. Таглиони, прикованный кандалами к противоположной от камина стене, увидев вошедших, стал бурно выражать свое несогласие с происходящим.

— Что значит пороть? — закричал он, но Додд вложил ему в рот пулю.

— Чтобы было что пожевать, — пояснил он. — Старый армейский обычай.

Таглиони выплюнул пулю.

— Вы что, с ума посходили? — снова завопил он. — Что еще вам от меня надо? Сперва я…

— Зажми пулю зубами, — прервал его Додд и сунул пулю обратно. Таглиони сопротивлялся, не давая впихнуть ее себе в рот, но в конце концов был вынужден взять ее за щеку, и снаружи это место выглядело чем-то вроде небольшого флюса.

Дата добавления: 2015-06-04