Часть I 3 страница. – Я мог бы разрубить вас на куски своей саблей, – сказал Озарёв голосом, в котором слышны были все переполнявшие его чувства

– Я мог бы разрубить вас на куски своей саблей, – сказал Озарёв голосом, в котором слышны были все переполнявшие его чувства, – но для вас это слишком большая честь. Ваши деревенские манеры требуют соответствующего наказания. Бросайте свою дубинку, сразимся голыми руками!

Но мужчина не стал его слушать и вновь замахнулся палкой, Николай рукой успел отразить удар, который немедленно отозвался в лопатке. Сдержав крик боли, он выбросил левый кулак и нанес противнику удар в подбородок, потом еще по лицу, увидел, как повязка сползла, обнажив розовое отверстие, схватил палку и обрушил ее на недруга. Началась рукопашная. Молодой человек был сильнее, француз слабел, будто из него выкачали кровь. Наконец, сопернику удалось припереть его к стене: глаз господина затуманился, изо рта текла струйка крови, он задыхался. Озарёв не мог отказать себе в удовольствии просто стоять рядом, не пользуясь очевидным своим преимуществом. Пару мгновений спустя бонапартист подобрал дубинку, отряхнулся и вышел.

Роялисты ликовали, стакан холодной воды привел Ипполита в чувство. Его товарищ гордился своим подвигом, хотя старался этого не показывать, когда русские и французы подошли к нему, чтобы поздравить. Во рту чувствовался неприятный вкус крови, наверное, разбита губа, но он не помнил, чтобы его ударили по лицу. Господин с белым бантом заказал шампанское.

С этого мгновения Николай уже мало что помнил: обильные возлияния, человек двадцать незнакомцев смеялись и кричали у него в голове. Внезапно появились какие‑то женщины: напудренное бело‑розовое лицо, дерзкий взгляд, надушенные волосы. Парижская гризетка? Или, скорее, проститутка? Одна, Эльвира, страстно обнимала его и шептала: «Мой казак!» Это раздражало, ведь он гвардеец! Что пытался объяснить ей, оказавшись наедине в какой‑то комнате. Но малышка настаивала: «Пусть будет казак!» Молодой человек совсем пал духом. Розников оказался в соседней комнате с подвыпившей брюнеткой с усиками. Он плохо говорил по‑французски, через перегородку приятель служил ему переводчиком.

– Эй! Николай! Что она сказала? Ты слышал?

– Да. Ты кажешься ей красивым и таинственным.

– А‑а! Спасибо! Знаешь, она мила. У тебя как дела?

– Все порядке! – выдохнул юноша, помогая Эльвире расстегнуть платье.

На самом деле все было ужасно: он изнемогал, губа припухла и кровоточила, голова раскалывалась, пылала, и мучила мысль, хватит ли денег, чтобы расплатиться.

Озарёв с жадностью перечитал записку и расцеловал подпись: Дельфина приглашала к себе вечером, ближе к полуночи, на «чай по‑английски, совершенно импровизированный». Странный, необычный час встречи только укрепил Николая во мнении, что эта женщина – восхитительнейший враг всякой банальности. Аналогичное приглашение получил и господин де Ламбрефу. В салоне баронессы, несомненно, будет толпа, но тем легче двоим переговорить. Дельфина, конечно, предусмотрела это. Единственное, о чем сожалел молодой человек, – его внешний вид, не слишком подходящий для собраний после вчерашнего происшествия: нижняя губа за ночь распухла еще больше и приобрела синеватый оттенок, на щеке красовалась царапина. Пострадал и мундир – воротник был порван. Впрочем, Антип уверял, что быстро приведет одежду в порядок: усевшись на столе посреди комнаты, он широкими жестами орудовал иголкой и напевал душераздирающий мотив. Хозяин, устроившись перед зеркалом, прикладывал к губе компресс, в надежде, что она приобретет нормальные размеры. Время от времени он поворачивался к «портняжке» и взглядом вопрошал о результатах, тот отрицательно качал головой. Николай вздыхал и возвращался к своему занятию, но через два часа безуспешных стараний сдался.

– Барин, в таком виде вы еще привлекательнее для француженок, – посмеивался Антип. – Да разве они знают, что такое настоящий мужчина? Стоит вам только войти, все ахнут!

Озарёв отказывался поддаться этим увещеваниям:

– Как это глупо! Меня станут расспрашивать, что произошло, откуда эта рана…

– А вы поведаете, как поколотили друга Наполеона, и если они христиане, скажут вам спасибо. Глядите‑ка, ваш мундир как новенький! Осталось почистить сапоги и погладить рубашку.

– Ты еще не сделал этого? Но чего же ты ждешь? Должно быть, уже десять!..

Вместе бросились к прачкам, которые убежали, испугавшись нашествия русских. Антип завладел утюгом и принялся за глажку, набирая в рот воды и щедро разбрызгивая ее на рубашку: его физиономия с надутыми щеками воплощала мифологическую аллегорию бури. Терпения приглашенного на свидание было на пределе – решительно, ему не удастся быть вовремя.

Успел. Когда натянул белые перчатки и посмотрелся в зеркало, в запасе оставался еще час. Вид портила только губа да не совсем здоровый цвет лица. Наконец, господин де Ламбрефу собрался тоже, они уселись в коляску. Особняк барона де Шарлаз находился на улице Севр. По дороге граф рассказал, что получил счастливые известия о своей семье – письмо привез из Лиможа их знакомый – дней через восемь его жена и дочь рассчитывали быть в Париже.

– Жаль, напрасно отправил их в провинцию, но все мы были в ужасе и разве могли представить, что столица чудесным образом окажется в целости и сохранности. Жена беспокоилась из‑за дочери. Она – наш единственный ребенок, из‑за грустных перипетий ее жизни она стала нам еще дороже.

Николаю так хотелось произнести вслух имя любимой женщины, что он с большим чувством сказал:

– Знаю, в тот вечер госпожа де Шарлаз рассказала мне о несчастье, которое постигло вашу дочь.

– А! – сухо рассмеялся Ламбрефу. – Вижу, меня обошли на пути признаний. Что ж, тем хуже для меня и лучше – для вас! Баронесса хорошо знает Софи, они вместе были в монастырском пансионе…

Озарёв удивился: исходя из возраста графа, он воображал его дочь сорокалетней, а она, оказывается, молода! Взволновало его и слово «монастырь» – Дельфину растили монашки. Невероятно! Да, эта женщина – кладезь противоречий.

Коляска подпрыгнула на сточной канавке. Двое слуг устремились навстречу гостям. Николай следовал за господином де Лабрефу, подтянутым и надушенным сильнее обычного. Они поднялись по широкой мраморной лестнице и остановились на пороге гостиной, освещенной огромной люстрой. Здесь стоял еще один слуга – в белых перчатках и напудренном парике, который возглашал имена гостей:

– Граф де Ламбрефу!.. Поручик Озарёв!..

Молодой человек вошел и увидел сияющую Дельфину, рядом ее мужа, жирного, бледного. Их окружало блестящее общество. Николай заметил военные формы: две русских, австрийскую и прусскую. На мгновение испугался – конкуренты. Но русские оказались пожилыми полковниками Семеновского полка – все в орденах, лысые и вовсе не элегантные. Поздоровавшись с ними, он почувствовал себя увереннее и в стремлении очаровать хозяйку, которая переходила от одной группы гостей к другой с видом собственницы, гордой своими приобретениями, старался быть как можно обходительнее и непринужденнее. Дельфина, подойдя ближе, вдруг обнаружила его раны.

Рассмеявшись, он забавно описал свою вылазку в Пале‑Рояль. В ответ раздались возгласы одобрения:

– Прелестно! Он очень мил! Похоже, на берегах Невы так же весело, как и на берегах Сены!

Молодые женщины окружили офицера‑ровесника, что, казалось, очень нравилось Дельфине, которая то и дело уходила, чтобы встретить новых гостей. Впрочем, ненадолго. Несколько дам – в высшей степени изящных – расспрашивали о нравах его страны: правда ли, что в России есть рабство? Женщины в Санкт‑Петербурге одеты так же, как в Париже? Каковы там театры, поэзия, еда, танцы, религия? Он старался представить все в лучшем свете. Особый интерес вызывали традиции православной церкви. Близилась Пасха, Николай рассказал, как после всенощной верующие трижды целуют друг друга в щеку, произнося: «Христос воскресе!» Почему‑то это позабавило присутствовавших, а Дельфина заметила:

– Но целуются все‑таки близкие родственники?..

– Нет, никто не вправе отказать в пасхальном поцелуе.

– Даже едва знакомая женщина или молодая девушка?

– Они, как и все другие, должны подчиниться.

Дамы заговорили о варварских обычиях.

– Успокойтесь, – сказал завладевший их вниманием гость. – Только неверующий может позволить себе вложить в этот братский жест какие‑то дурные намерения.

– Когда у вас Пасха? – спросила Дельфина.

– В ночь со следующей субботы на воскресенье. Удивительно, но этом году православная Пасха совпадает с католической!

– Что ж, жду вас в следующее воскресенье в три часа. И вас всех тоже!

Дамы смущенно заулыбались:

– Да, конечно…

– Рассчитываю на вас, – продолжала настаивать хозяйка. – Будет интересно. Посмотрим, осмелится ли господин Озарёв возвестить нам воскресение Христа… по‑русски!

– Дельфина, вы неисправимы! – Лица дам оживились.

– А что вы скажете, господин Озарёв?

– Согласен. – Николай по‑военному щелкнул каблуками. – Встречаемся здесь 29 марта!

– Как 29 марта?! – удивилась хозяйка. – Уже 5 апреля!

Молодой человек извинился. Как он мог забыть об этом абсурдном разночтении между западным и григорианским календарями!

– И для ваших соотечественников исторический день, когда они вошли в Париж, – это?..

– Девятнадцатое марта 1814 года, – с гордостью ответил офицер.

– Теперь я вижу, как далеки ваше 19 марта и наше. Для нас девятнадцатого марта вы потерпели поражение при Арси‑сюр‑Об, и только 31‑го мы оказали вам честь, позволив освободить нас. С такими временными различиями русским и французам трудно будет договориться.

– Время – всего лишь условность, а никакая условность не устоит перед искренними чувствами!

Последнее соображение вырвалось у него так неожиданно и оказалось столь уместным, что он едва сдержался, чтобы не оказаться столь же взволнованным, как и окружавшие его женщины, разомлевшие от удовольствия. «Хорошо было бы продержаться в том же духе до конца вечера», – подумал Озарёв.

«Чай на английский манер» оказался сытным ужином с обильными возлияниями, включавший, впрочем, и британский напиток. Приглашенных рассадили в двух гостиных за шестью украшенными цветами столами. Эта часть программы понравилась Николаю гораздо меньше – он оказался разлучен с Дельфиной. Но продолжал блистать перед двумя соседками, которые были не молоды и не хороши собой. Особы эти оказались настолько очарованы собеседником, что позволили себе некоторую откровенность. Оказалось, что барон де Шарлаз, который провозглашал себя решительным противником Наполеона, именно императору обязан был свои титулом и богатством, так как служил по части снабжения армии. Что касается графа де Ламбрефу, Революция совершенно его разорила, удержаться на плаву он смог благодаря итальянским капиталам жены. «Франция разделилась! – говорила дама слева. – Старая и новая аристократия ревнуют и ненавидят друг друга!» «Редко встретишь их вместе, как в этом доме, – провозглашала дама справа. – Но баронесса де Шарлаз просто волшебница!» Молодой человек соглашался, отрываясь на мгновение от еды. Чего здесь только не было: бараньи ноги, телячьи отбивные, дичь под соусом. После сладкого заглотил еще и ванильное мороженое, увенчав этой полярной шапкой содержимое своего желудка. Не хватало только водки, чтобы подогреть французские съестные припасы, а от шампанского и ликеров он скоро отяжелел. И заскучал, когда за кофе разговор коснулся политики, он решил не вмешиваться. Обсуждали памфлет некоего французского писателя, господина де Шатобриана, «Бонапарт и Бурбоны», который появился в тот день. Успевшие прочитать его говорили о гениальности автора. Последние сторонники Наполеона после столь убийственной критики спешили отмежеваться от него. Укрывшись в Фонтенбло с оставшимися верными ему солдатами, он, впрочем, отказался от трона в пользу своего сына. Скорее всего, чтобы просто выиграть время. Но союзники не дадут себя провести. Решено, что на заседании 6 апреля Сенат официально призовет на трон Людовика XVIII. Графу д’Артуа Париж и вовсе готовил триумфальную встречу. Какая‑то пожилая дама в связи с этим поделилась с русским гостем своими планами:

– Мои внучатые племянники будут участвовать в параде кавалерии, она пройдет перед графом. Экипируются полностью за свой счет, это обойдется им в тысячу двести ливров. Сумма не слишком большая. У них будет белый султан и белая повязка с тремя вышитыми золотом лилиями на рукаве. Когда я думаю о его приезде, боюсь, мое старое сердце не выдержит такой радости!

– Какое это имеет значение, вы же будете лично приветствовать нашего суверена! – заметила, подойдя с чашкой чая в руках, Дельфина.

– Когда, предполагается, граф д’Артуа будет в Париже? – спросил Озарёв.

Баронесса наклонила головку к плечу и кокетливо наморщила губы:

– По французскому календарю или русскому?

– Французскому, другого я теперь не знаю.

– Во вторник, 12 апреля, через два дня после обещанного вами визита по случаю православной Пасхи.

До конца вечера Николай не мог забыть об удовольствии, которое доставили ему эти слова. И даже был любезен с хозяином дома, который, вопреки ожиданиям, был вовсе не глуп и не ревнив. Казалось, забавлялся успехом, каким пользовалась жена у этого юного офицера.

– Приходите, – сказал барон, дружески взяв его под руку.

«Решительно, французы культурнее нас! Русский муж давно бы вызвал меня на дуэль!» – впрочем, эти представления не были подкреплены опытом: на родине Озарёв не успел еще вдоволь повращаться в свете. В три часа утра господин де Ламбрефу увозил в своей коляске счастливого человека.

* * *

В ночь на воскресенье русские солдаты присутствовали на торжественном богослужении по случаю Пасхи. Его проводили посреди полей, в казармах, импровизированных часовнях и даже католических церквях. На утро союзническая армия и национальная гвардия выстроились в каре на площади Людовика XV на праздничную службу. Алтарь возвышался на месте казни Людовика XVI. Войска прошагали парадом перед русским царем и королем Пруссии, затем государи взошли на помост. Едва началась служба, пехотинцы обнажили головы и встали на колени, национальная гвардия их примеру не последовала. Всадники оставались в седле, тоже обнажив головы и опустив сабли. Николай наслаждался необычностью этого зрелища: в самом центре Парижа, рядом с Сеной, напротив сада Тюильри, бородатые священники в золотых облачениях прославляли на церковнославянском Воскресение Господне, вокруг поблескивали хоругви и оклады икон. Солнце стояло высоко. Из кадил вырывались голубоватые облачка. Военный хор пел во всю мощь. Пушечные выстрелы возвестили конец церемонии. Только час спустя литовские гвардейцы смогли покинуть площадь и двинуться в казарму. Впереди шли музыканты.

Солдаты были недовольны, что не получили положенных, согласно обычаю, крашеных яиц, водка оказалась прусской, картофельной. Пилась она, как вода, внутри не согревала. С такой водкой и без яиц, что за праздник! Все мысли обращены были к России, где теперь радостно и обильно отмечали Пасху. Офицеры и те взгрустнули. Единственным, наверное, счастливым человеком в полку был Озарёв, который с нетерпением думал о грядущем свидании с Дельфиной. В каком‑то она расположении духа? Помнит ли о своем предложении?

Антип привел в порядок форму барина, тот бросился на улицу Севр.

Баронесса приняла его в маленькой гостиной. Она сидела между двумя молодыми особами, уже знакомыми ему. Собравшись с духом, Николай произнес: «Христос воскрес!» – и в ожидании замер. Хозяйка с наивной грацией подняла к нему лицо, он уважительно трижды легко поцеловал ее в щеки. И покраснел как рак.

– Теперь вы, Мариетта! И вы, Зели! – сказала Дельфина. – Светлой Пасхи!..

Но подруги оказались не столь смелы и, не без жеманства, от поцелуев отказались. На смех пришел барон и, узнав в чем дело, пожелал, чтобы во славу Христа расцеловали и его. Раскрыв объятия, де Шарлаз балаганил, корчил гримасы, глазки его блестели. Гость подчинился, хотя и опасался выставить себя в смешном свете. Но благодарный взгляд Дельфины его успокоил. На этот раз обед был в узком кругу – всего двенадцать приглашенных. Когда все выходили из‑за стола, она увлекла Озарёва к окну и сказала:

– Как жаль, что наше свидание вышло таким неудачным – едва перебросились парой слов. Я дам вам знать, когда мы можем увидеться в более спокойной обстановке.

Ее было не узнать – огромные, словно полные слез глаза, розовые пятна на щеках, дрожащая нижняя губа. Не дожидаясь ответа, баронесса уже отошла. Когда Николай присоединился к гостям, дама уже взяла себя в руки. И была столь естественна, что у него возникли сомнения, верно ли понял ее слова.

* * *

Наполеон отрекся от престола и согласился удалиться на остров Эльба, в Париж триумфально вошел граф д’Артуа, Людовик XVIII готовился покинуть Англию и вернуться во Францию, а Николай все ждал, когда Дельфина позовет его. В тот же день, когда в столицу прибыл брат короля, русский царь оставил особняк Талейрана и обосновался со своей штаб‑квартирой во дворце Бурбонов. Охрану дворца по очереди несли разные полки. Скоро под командованием капитана Максимова на пост заступил и Озарёв со товарищи. После торжественной смены караула под музыку гвардейцы Литовского полка выстроились по правую сторону парадного двора, французские гвардейцы – группами стояли по левую. Неловкость этих солдат, волею случая, вызвала насмешки русских. Командиру взвода даже пришлось вмешаться и приказать подчиненным вести себя тише.

Когда часовые разошлись, на крыльце появился начальник Главного штаба князь Волконский и величественным жестом подозвал к себе Максимова. Вернувшись к своим, капитан был взволнован.

– Ну и дела! – проворчал он. – Царь ожидает польского генерала Костюшко и желает, чтобы по прибытии ему оказали фельдмаршальские почести. Горе нам, если не встретим его барабанным боем! Но как его узнаешь? Сам я никогда его не видел!

– Я тоже!

– Князь сказал мне только, что у генерала вздернутый нос! Вот вам и примета! Теперь смотри в оба! Ты ведь не хочешь за свою оплошность оказаться под строгим арестом?

Николай живо представил себе, как Дельфина зовет его на любовное свидание, а ему запрещено выходить в город, потому что не поприветствовал вовремя генерала Костюшко!

– Рассчитывайте на меня, – сказал он. – Ни один человек со вздернутым носом не проникнет сюда незамеченным!

Началась сущая пытка: согласно распорядку, только принцы крови имели право доехать в карете до ступеней дворца, все остальные оставляли экипажи у ворот и пересекали двор пешком, обнажив голову. Стоя на посту, офицер беспокойно вглядывался в лица прибывавших. Некоторых узнал: маршалы Ней, Мармон, Бертье, генерал Сакен, барон Штайн… Что до незнакомых ему людей, пришлось полагаться на интуицию, оценивая их значимость. Время текло медленно, но на горизонте не появилось ни одного вздернутого носа. Может, он вообще не придет, этот чертов поляк? Усталость брала свое, к полудню бдительность дежурившего стала ослабевать. Вдруг, при взгляде в направлении предместья Сент‑Оноре, его внимание привлек желтый фиакр с написанным огромными цифрами номером, который остановился на улице в двух шагах от ворот. Оттуда не без усилий вылез старик в голубом мундире с шитым золотом воротничком. На боку у него висела крошечная, похожая на игрушку, сабля. На согнутой в локте руке он держал треуголку с черными перьями. Еще не взглянув ему в лицо, молодой человек сразу понял, что это Костюшко, и ринулся к Максимову, выкрикивая сдавленным голосом:

– Прибыл!

Капитан наскоро застегнулся и прорычал:

– Быстро, все во двор!

Когда минуту спустя генерал вошел в ворота, раздалась барабанная дробь, гвардейцы, вытянувшись во фронт, салютовали ему. Тот приветствовал их, вяло махнув рукой. «Только бы это был он! – с ужасом думал Озарёв. – Если это обычный посетитель, для меня все кончено! Строгий арест…» Привлеченный шумом, на крыльце появился Волконский. Удивится или рассердится? Но нет, суровое лицо расплылось в приветливой улыбке, князь протянул руки навстречу прибывшему. Не моргнув глазом, Максимов прошептал:

– Угадали!

Удача явно улыбалась Николаю, а потому он нимало не был удивлен, завидев часа в два Антипа, который прогуливался, заложив руки за спину, по противоположной стороне улицы. Наверное, Дельфина прислала записку на улицу Гренель, верный слуга решил передать ее по назначению. В нарушение всех инструкций хозяин направился к ординарцу.

– Что ты здесь делаешь?

– Пришел посмотреть, где живет царь, барин.

– И все?

– Для простого грешника, как я, это не так уж мало.

– Ты ничего не принес?

– А что? Разве вы голодны?

– Да нет, дурак… Я хочу сказать… нет ли там письма для меня?

– Из России? Все еще ничего.

– А еще откуда‑нибудь?

– Тоже. А, слушайте, вот новость: приехали жена и дочь графа. Повсюду чемоданы, слуги бегают туда‑сюда…

Озарёв пожал плечами, он был раздосадован. Сказал только:

– Здесь тебе нельзя оставаться. – И, понурив голову, вернулся во двор.

* * *

Когда Николай пришел в особняк господина де Ламбрефу, там было по‑прежнему тихо, спокойно, граф в одиночестве сидел в гостиной и встретил постояльца не слишком радушно. Молодой человек поинтересовался, хорошо ли доехали его жена и дочь.

– Да, да, – пробормотал тот. – Путешествие вышло превосходным. Спасибо…

– Надеюсь, мне скоро представится возможность засвидетельствовать им свое почтение.

– Конечно! Но теперь они отдыхают, очень устали…

Озарёв понял, настаивать не стоит, и уже собирался уйти, как в комнату вошла пухленькая дама лет пятидесяти, седая, с черными глазами. Плохо скрыв удивление, граф устремился к супруге и представил ей их гостя.

– Муж много говорил мне о вас.

Графиня смотрела на русского дружелюбно, но с некоторой опаской. «Ее беспокоит мой мундир!» – подумал он и, чтобы снять напряжение, заговорил о том, как ему уютно, хорошо в их доме, но и о своих опасениях оказаться назойливым:

– Мне не хотелось бы причинить вам беспокойство.

– Вы не причиняете нам ни малейшего беспокойства! – воскликнула хозяйка, бросив на мужа взгляд, словно искала поддержки и одобрения. – Да и дом у нас большой, каждый может жить в нем по своему усмотрению…

Последнее замечание озадачило Николая: ему предложили сидеть в своем углу и не высовываться или, напротив, чувствовать себя как дома? Полный сомнений, он улыбнулся и поблагодарил графиню. Его волновало, как себя чувствует после поездки госпожа де Шамплит, но граф быстро сменил тему разговора. Казалось, ни он, ни жена не желают беседовать о дочери с иностранцем. Это выглядело несколько странно, но его, слишком занятого своей влюбленностью, чужие дела могли заинтересовать на несколько минут, не более того.

Простившись с супругами, он, как всегда, поужинал у себя в комнате, Антип прислуживал, принося с кухни еду. Коридор, по которому ему приходилось идти, был длинным, а потому горячим оказывался он, спешивший доставить очередное блюдо барину, но никак не еда. Закончив трапезу, Озарёв обратился к своей корреспонденции. Начал читать письмо отца, как вдруг этажом выше услышал легкие шаги:

– Что это?

– Графская дочка живет над вами, – ответил Антип.

– Ты видел ее?

– Нет. Она не показывается. Я вам еще нужен?

Барин отпустил его спать, как обычно, в коридоре, сам же ложиться не хотел. На столе горели две толстые свечи, тень гусиного пера замерла над листом бумаги: если бы пришлось писать Дельфине, он ни на миг не задумался, но о чем рассказать отцу, далекому, непостижимому? «Надеюсь, вы в добром здравии, дела имения не отнимают много времени. Удалось Федотенко устроить так, чтобы лен трепали теперь рядом с прудом?..»

Наверху ходила по своей комнате госпожа де Шамплит, останавливалась, вновь принималась ходить…

* * *

В последовавшие за этим дни Николаю так и не удалось увидеть дочь графа де Ламбрефу. Госпожа де Шамплит и ее мать занимали комнаты на втором этаже, господин де Ламбрефу, казалось, избегал квартиранта. «В чем я провинился?» – спрашивал он себя. Впрочем, находил утешение в мыслях о том, что Дельфина, напротив, уделяла ему все больше внимания: пригласила в свою ложу в Оперу, где давали «Эдипа в Колоне». Ее муж тоже должен был быть там, но это ничуть не беспокоило нового знакомого, создавалось даже впечатление, что этот приветливый мужчина расположен помочь в его предприятии. Быть может, он из тех стариков, что закрывают глаза на интрижки жен? Как бы то ни было, когда в семь часов молодой офицер при полном параде появился в их ложе, оба – и барон, и баронесса – посмотрели на него одинаково дружелюбно, почти с признательностью. В ложе сидели также граф и графиня де Мальфер‑Жуэ. Чтобы никому не помешать, гость решил стоять в глубине, смотрел на белую шею и голые плечи Дельфины. Она показала ему бывшую ложу Наполеона, орел на которой был теперь задрапирован голубым бархатом с вышитыми на нем лилиями – два дня назад здесь принимали графа д’Артуа, и сказала, оборачиваясь к Озарёву, словно призывая его в свидетели своего несчастья:

– Никак не могу смириться с тем, что пропустила это событие! Моя жизнь – водоворот, в котором второстепенное зачастую выходит на первый план. Сама я просто не успеваю вмешаться в ход событий…

– Большинство скажут вам, в наше время – это редкое везение! – произнес барон.

Зал заполнялся: между рядами партера ходили продавцы газет, предлагали напрокат бинокли, горели свечи. Внезапно публика замерла, задрожали скрипки, загудели басы, одиноко запела флейта. Весь вечер Николай думал о своем чувстве и мучился от того, с каким пафосом оркестр и певцы рассказывали историю несчастного старика Эдипа. После оперы давали балет‑пантомиму «Нина, или Безумства любви». Занавес опустился ровно в половине десятого под бурные овации зала.

На подъездах к театру теснились экипажи, огни на которых оттеняли ночной мрак. С крыльца выкрикивали кареты, фонарщики предлагали свои услуги тем, кто вынужден был возвращаться домой пешком. Мальфер‑Жуэ забрались в свою канареечно‑желтую внутри коляску и уехали, наговорив массу любезностей. Вскоре подали экипаж Шарлазов. Гость решил, что пора откланяться, но барон возмутился:

– Что за мысль! Вы едете с нами!

Полудовольный, полусмущенный Озарёв устроился на сиденье спиной по ходу движения. Перед ним расположились Дельфина в светлом платье и ее огромный, вялый, задумчивый муж в черном костюме и белой манишке. Коляска то и дело подпрыгивала, коленом Николай касался колена спутницы. Иногда внутрь проникал луч света, и на мгновение из темноты выступало ее лицо – улыбающееся, загадочное. Запах духов наполнял экипаж, одурманенный Николай едва прислушивался к тому, о чем говорили супруги, но внезапно насторожился. Барон властным голосом говорил:

– Уверяю вас, дорогая, что не могу поступить иначе. Я обещал господину Нуай, что буду у него сегодня около десяти, сразу после театра. Нам надо поговорить о делах.

– Но разве вы не можете увидеться завтра в банке?

– Нет, там нас будут постоянно отрывать посетители.

Жена вздохнула и отвернулась.

– Успокойтесь, – обратился к ней барон. – Я вовсе не настаиваю, чтобы вы меня сопровождали.

Он взял ее руку, поцеловал и сказал:

– Вы оставите меня у дверей господина Нуай и вернетесь домой, господина Озарёва отвезут на улицу Гренель, потом экипаж вернется за мной. Я уже обо всем договорился с кучером.

– Но я могу вернуться пешком! – тихо запротестовал Николай.

– И это будет ошибкой, когда в вашем распоряжении четыре прекрасных колеса, – возразил Шарлаз. – К тому же я не могу отпустить жену одну среди ночи. Ваше присутствие гарантирует ей безопасность.

Произнесено это было не без иронии, Озарёв подумал, что его разыгрывают. Эти слова лишали его всякого ощущения трудной победы. А может быть, все это сделано не без участия самой Дельфины? И она в сговоре с мужем, тем более что не выказала ни малейшего удивления. В любом случае, для честного человека ситуация затруднительная.

– Вот я и приехал. – Барон еще раз поцеловал жене руку, пожал, как бы заранее благодаря, руку ее попутчику, спустился, поддерживаемый кучером, и прихрамывая направился к дому. Когда кучер вернулся, хозяйка обратилась к нему:

– Домой, Жермен. Но не слишком быстро. От тряски у меня разболелась голова.

Потом обернулась к Николаю и сладким голосом прошептала:

– Садитесь рядом со мной. На своей скамейке вы выглядите настоящим мучеником.

Влюбленный был вне себя от счастья, но столь неожиданная удача буквально парализовала его, он только пожирал баронессу глазами. Коляска тихо тронулась, лошади шли шагом. Звон копыт и поскрипывание рессор мешались с мечтами о бесконечном путешествии с обожаемой женщиной. Наконец, у него хватило сил промолвить:

– Что за дивный вечер!

Вместо ответа что‑то теплое прижалось к его плечу.

Юноша окончательно потерял голову:

– Я вас люблю!

Дельфина тихо вскрикнула, скорее удивленно, чем гневно, коляска подпрыгнула, трепещущая соседка прижалась к его груди. Ему даже показалось, что она плачет: что за нежное, деликатное создание!

– Я вас люблю, Дельфина, – повторил он, подбадривая себя на дальнейшие шаги.

Дата добавления: 2015-06-04