Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

Часть III 3 страница. – Боже, я слышу голос моей невестки




– Боже, я слышу голос моей невестки! – воскликнул Озарёв‑старший. – Так что же насчет французов, которые знают, чего хотят?

– Все очень просто. Мы хотим избавиться от издержек абсолютной власти, несправедливости, дать одинаковое право на счастье каждому…

– И ваш король согласен одобрить эту программу?

– Согласен был бы, если бы у него было другое окружение. Как и ваш царь…

– Вы не можете сравнивать! Россия не нуждается в реформах!

– Вы уверены? Военная победа, которую одержал над Наполеоном император Александр, ни в коей мере не доказывает, что надо все порицать в нашей стране и восхвалять – в вашей!

– Вы всего неделю в России и уже составили себе мнение о наших достоинствах и недостатках? Что ж, браво!

– Не судите ли вы о достоинствах и недостатках французов, не будучи никогда во Франции?

– Вы забываете, что у меня перед глазами есть объект изучения – мсье Лезюр! – ухмыльнулся хозяин.

Француз уткнулся носом в тарелку, на глазах его заблестели слезы. Софи нервно сжала салфетку, бросила ее на стол.

– Отец, прошу вас, – вмешался Николай.

– Замолчи! – оборвал его Михаил Борисович. – Я говорю не с тобой, а с твоей женой! Вдруг она ответит мне, что и у нее был экземпляр для изучения России – мой сын!

Он поднялся и, тяжело ступая, направился к двери. Софи обвела глазами присутствующих – в голове у нее шумело, она задыхалась. Неужели это не сон и они – Николай, Мари, мсье Лезюр – тоже слышали все это? Но эти трое сидели чуть живы, не проронив ни звука. Словно дом поразила молния. Почему они боятся этого деревенского тирана? Она бросилась в гостиную вслед за хозяином, заслышав ее шаги, тот обернулся. Морщинистое лицо, пронзительные серые глаза.

– Я волновалась за ваше здоровье, – проговорила запыхавшаяся Софи. – Но вы, должно быть, прекрасно себя чувствуете, раз находите столько удовольствия мучить своих близких! Вас возмущает Франция или я?

Михаил Борисович не отвечал. Прибежали Николай и Мари, замерли на пороге из боязни ускорить развязку.

– Теперь вы молчите, и это лучшее, что можете сделать! Ваше поведение недостойно человека, у которого есть сердце! Мне остается надеяться, что это не в обычае у всех русских! Прощайте!

В бешенстве она вышла из гостиной. Муж бросился за ней, догнал у лестницы, схватил за руку:

– Софи! Это ужасно!..

Она открыла дверь, полагая, ту, что ведет в их комнату, но, оказалось, ошиблась, вздохнула. Решительно, даже вещи враждебны к ней в этом доме!

– Где наша комната?

– Немного дальше!

Толкнула следующую дверь и вошла в комнату, где еще не разобрали вещи. Полуоткрытые чемоданы, платья, пальто, белье на стульях и постели. При виде этого беспорядка ее охватила безысходность. Прижавшись к мужу, Софи прошептала:

– Простите меня, друг мой, но я не могла ответить иначе. Этот обед был для меня страшным испытанием! С какой радостью ожидала я встречи с вашей семьей!.. Но никто никогда не оскорбил меня так, как ваш отец!.. Что за отвратительный, полный ненависти, высокомерный человек!.. Отчего он так меня ненавидит?

– Клянусь, он вовсе не ненавидит вас, – сказал Николай, целуя жену.

– Нет, ненавидит! Вас ослепляет сыновняя любовь! Он ненавидит меня, я знаю, я чувствую это! И не вижу этому объяснения. Как мог он столь дурно встретить меня после всего того, что написал вам?

– Не будем говорить об этом, Софи.

– Если ему так не нравилось, что вы женитесь на француженке, он не имел права давать вам свое благословение!

– Конечно, – пробормотал супруг.

Он понял, что не может продолжать лгать, выстроенное на лжи здание трещало по всем швам, земля уплывала у него из‑под ног, и, словно бросаясь в бездну, тихо сказал:

– Я хочу признаться вам, Софи. Все это из‑за меня. Мой отец не давал согласия…

– Не давал согласия? На что?

– На наш брак.

Она отошла.

– Не понимаю. Вы хотите сказать…

– Да, дорогая!

– А письмо! Письмо, которое вы переводили?..

– Это было письмо с отказом.

Софи замерла, все вокруг померкло, словно нашла черная туча. В голове было пусто, она утратила способность мыслить. И тут ею овладела ярость, от которой тело ее задрожало.

– Когда ваш отец узнал о вашей женитьбе?

– Вчера утром. Он рассердился. Потом согласился со мной и обещал, что примет вас, будто ничего не произошло!

– Вы слишком многого от него требовали! Теперь меня не удивляет ни его грубость, ни его насмешки. Боже, но что за роль играли вы! Лжец, низкий лжец!

– У меня не было выбора, вы поставили условия, я должен был во что бы то ни стало выиграть время!

– И все это время вы знали, какой стыд ожидает меня здесь, и это не мешало вам видеть меня счастливой, гордой, полагаться на мою доверчивость! Не знаю, чем больше восхищаться: вашим умением ломать комедию или моей доверчивостью!

Она задыхалась. В зеркале заметила отражение бежевого платья в коричневую полоску. Вид женщины, разумно подобравшей наряд для первой встречи с тестем, окончательно вывел ее из себя. Как могла она позволить одурачить себя, как с закрытыми глазами отправилась на край света с почти незнакомым мужчиной? За тысячи лье от Франции! И вот теперь, преданная им, униженная, может только ненавидеть его. Прекрасное лицо Николая внушало ей ужас.

– Вы чудовище! Никогда ни один француз не поступил бы подобным образом!

Он побледнел от нанесенного оскорбления:

– Софи, я виноват перед вами, но прошу вас, выслушайте меня! Я лгал вам, чтобы спасти нашу любовь, я вел себя как игрок, глупый игрок, потерявший первую ставку, но решивший рискнуть, чтобы все вернуть. Я повез вас сюда, потому что был уверен, отец отреагирует по‑человечески! Не понимаю, что на него нашло!..

– Полагаю, он не привык скрывать свои чувства!

Супруг хотел взять ее руку, она с отвращением отдернула ее:

– Не смейте прикасаться ко мне! Приближаться!

Он понурил голову:

– Софи! Это невозможно! Что с нами будет?

– Вовремя вы задумались об этом, мсье!

Это «мсье» ударило его, словно хлыстом. Он сел на постель между шляпой и голубым бархатным платьем, обхватил руками голову. Возлюбленная стояла перед ним, пытаясь подобрать слова достаточно сильные, чтобы месть оказалась полнее, и не находила. «Унизить его, разорвать на части, заклеймить каленым железом!» – говорила она про себя, но видела, что муж по‑настоящему несчастлив. Поступил как безответственный мальчишка, легкость, с которой он все проделал, свидетельствовала лишь о полном незнании жизни и людей. «Я вышла замуж за ребенка!» – после этого вывода ярость сменилась материнским снисхождением. Николай поднял голову, взгляд его глубоко тронул Софи. Как он хорош! И при этом самый виноватый из мужчин!

– Мы не можем оставаться в этом доме! – Ее голос был полон решимости.

– Вы правы! Едем!

Она едва слышала его, полная сладкой благодарности, никак не связанной с его словами. И все же нашла силы произнести:

– Я еду одна!

– Одна? Но, Софи, подумайте, вы – моя жена, я люблю вас.

– Замолчите. Что бы вы ни сказали, я больше никогда не поверю вам. Наши дороги разошлись.

Да, она перегибала палку, но иначе не устоять против соблазна простить, и тогда станет одной из этих жен, которыми вечно помыкают мужья, которые всегда с ними согласны, любят их, несмотря ни на что, покорно сносят бесчестье. Николай вновь попытался подойти к ней и снова был пригвожден к месту грозным взглядом:

– Нет, если вы сохранили хотя бы каплю уважения ко мне, умоляю, уйдите. Я не хочу видеть вас.

– Но, Софи…

– Мне надо остаться одной. Можете вы это понять?

– Да, Софи.

Он не осмелился спросить, когда ему позволено будет вернуться, чем супруга намерена заняться. Тихо прикрыл за собой дверь и спустился вниз, где его подстерегала сестра.

– Что? – Шепот был еле слышен.

– Все пропало, Мари.

– Расскажи! Что говорила?

– Мы почти не говорили. Она больше не желает знать меня.

– Как же так? Ведь вы – муж и жена.

– Где отец?

– В своей комнате. Отдыхает.

– Отдыхает! – вскричал Николай. – Да как он может отдыхать после того, что произошло?! Пойду и выскажу ему все, что о нем думаю!..

– Нет! – простонала Мари, вставая у него на пути. – Дай ему поспать! Это ему необходимо! Ты и так проявил к нему немало неуважения!

Брат задумался на мгновение, ударил ладонью по стене:

– Что ж! Увижусь с ним позже! Он, должно быть, горд собой!

И вышел в прихожую, взял пальто, набросил на плечи.

– Куда ты?

– Подышать.

Холодный ветер ударил ему в лицо, хлопья снега падали на лишенную красок землю. Озарёв отошел от дома и взглянул на окно их с Софи комнаты. Чего бы он ни отдал, лишь бы там появилась его жена и сделала знак, что можно вернуться! Но, хорошо зная ее, трудно рассчитывать на милость. Любимая никогда не простит его! Чем все закончится? Как можно будет ему смириться с этим горем, с ее презрением? Заживо погребен под руинами своей любви. Николай ненавидел себя, жалел Софи и не ждал спасения.

Приблизившись к конюшне, расслышал голос Антипа, который что‑то рассказывал слугам, – по возращении в Каштановку его слуга стал настоящим героем, который сражался с Наполеоном, побывал во Франции, в Париже вел жизнь, полную наслаждений и, возможно, распутную.

– Париж! Каждый день там – праздник! – говорил он. – В любое время на столе шампанское и жареная курица. А что вы хотите? Мы же – победители! Стоило одному из наших господ пальцем пошевелить – столица трепетала! Даже нам, ординарцам, отдавали честь французские солдаты! Заскучаешь, сделаешь знак рукой, скажешь: «Мадемуазель!..» – и вот уже у тебя в объятиях хорошенькая барышня!..

– А как молодой барин познакомился со своей? – спросил конюх.

Озарёв боялся услышать ответ – а потому покашлял, извещая о своем появлении. Беседа немедленно прервалась. «Я не могу упрекнуть Антипа во лжи, когда лгал гораздо больше, да и причина несравнимо серьезнее! Любой теперь заслуживает большего уважения, чем я! Перед Богом грехи последнего из мужиков ничто в сравнении с моими!»

Он вошел. Слуги низко склонились перед ним, ему стало стыдно. Их было четверо: каретник, конюх, кучер и Антип. Конюх немедленно стал с остервенением ковырять вилами сено в кормушках. Лошади на привязи оглянулись на нового человека. Тот приказал оседлать ему Водяного – красивого коня рыжей масти с тонкой шеей, но широким крупом.

– У вас что, нет лошади получше для барина? – проворчал Антип. – В Париже он садился только на чистокровных английских скакунов!

Его фанфаронство раздражало Николая, ему захотелось дать по шее, чтобы замолчал, но, вспомнив Софи и обращение французов со слугами, сдержал себя.

Водяного оседлали, вывели на улицу. Всадник вскочил в седло и с наслаждением ощутил под собой крепкое, горячее животное, послушное его воле. Копыта увязали в коричневатой жиже, смеси грязи и тающего снега. Но вокруг все было белым‑бело. Глядя перед собой, Озарёв почти незаметными постороннему взгляду движениями направлял лошадь. Свежий воздух отрезвил его, одиночество успокоило. «Мы не можем оставаться в этом доме!» – сказала Софи. У него это не вызывало возражений. Но изъявит ли она готовность жить с ним в Санкт‑Петербурге? Он найдет себе место в министерстве. Или снова поступит на службу в армию…

Лошадь пошла рысью. Теперь мозг его работал в ритме ее бега. Водяной отряхивался, отфыркивался от снега. Вдалеке показалась деревня. Сколько раз в детстве ездил туда брат с сестрой и мсье Лезюром посмотреть на умельцев, которые делают деревянные ложки или плетут лапти! Как он был счастлив тогда! Как верил в свое будущее! Стремясь забыть, что все потеряно, Николай пустил лошадь галопом.

 

* * *

 

Софи услышала стук в дверь и приготовилась защищаться. Это не мог быть муж, она видела, как тот уехал верхом минут десять назад.

– Кто там?

– Я не помешаю вам? – прозвучал робкий голосок.

Сама себе удивляясь, Софи тихо сказала:

– Входите, Мари.

Девушка проскользнула в комнату и прислонилась к стене, грустная, глаза полны слез. Помолчав немного, спросила:

– Не нужно ли вам чего?

Простой вопрос странно контрастировал с настойчивостью, с которой был произнесен.

– Нет, спасибо, – улыбнулась невестка.

Словно разочарованная ее ответом, Мари помешкала мгновение, потом, по‑мальчишески передернув плечами, предложила:

– Не хотите пройтись со мной? Вокруг дома? Там красиво.

– Я устала.

– Недолго! – В глазах нежданной гости была мольба. – Там действительно очень красиво! Я не могу вынести, что вы сидите одна в комнате.

Софи смутилась. Неужели она до такой степени нуждается в симпатии, раз ее трогает это простое приглашение?

– Я не хочу никого видеть! – сказала она.

– Знаю! Знаю! – воскликнула Мари. – Николай сказал, что вы поссорились. Уверена, во всем виноват мой брат. Но не сомневайтесь, он не злой, напротив, добрый, очень добрый… И отец тоже очень добрый… Но… любит насмешничать… И выводит из себя бедного мсье Лезюра… И с вами повел себя неловко!.. Как мне было мучительно!.. Болезнь испортила ему характер… Иногда на него находит, словно припадок… А на другой день добр и радушен… Ни облачка… В доме все смеются… Вы поладите с ним, полюбите его!..

Софи не отвечала.

– Вы сомневаетесь? – вздохнула Мари. – Но это необходимо. Вы – его невестка. Он имеет право говорить все, что думает, даже если это вам не нравится.

И, заговорщицки взглянув, добавила:

– Таков удел всех жен!

Подобная покорность позабавила француженку, которая спрашивала себя, свойственно ли это всем русским женщинам или есть среди них независимые умы.

– Вы живете здесь круглый год? – обратилась она к девушке.

– Да, и вы увидите, вовсе не скучаем. Каждое время года приносит свои радости…

– У меня не будет возможности узнать это.

– Почему? Вы не хотите остаться с нами?

Кончиками пальцев Софи взяла Мари за подбородок и произнесла тоном взрослого, пытающего уклониться от ответа на вопрос ребенка:

– Я хотела бы увидеть вашу комнату.

– Правда? – Лицо ее засветилось радостью. – Но в ней нет ничего особенного! Вы будете разочарованы!

Расположенная в конце коридора комната и впрямь поражала простотой. Софи выразила восхищение шторами, тканью в желтые и розовые цветочки на стенах, но нашла, что секретер красного дерева стоит не на месте. Вдвоем передвинули его к окну. Комната чудесно преобразилась.

– Вы – волшебница! – воскликнула Мари.

Потом показала ей миниатюру на слоновой кости – молодая женщина с печальными глазами.

– Это моя мать. Мне было девять, когда она умерла. Правда, Николай похож на нее?

– Да. – Почувствовав вдруг щемящую нежность, чтобы скрыть смущение, сказала: – Теперь пойдемте гулять.

Они надели валенки, закутались и вышли на белый, чистый воздух, который плясал вокруг, покалывая щеки. Мари взяла родственницу под руку, пошли вокруг дома. Софи вглядывалась в даль, пытаясь высмотреть за хлопьями снега силуэт всадника. Но повсюду был только снег. В какую сторону поехал муж? Какое ей дело! И все же продолжала с нетерпением ждать его появления. Скоро приблизились к берегу узкой речки.

– Летом мы здесь ловим рыбу, купаемся… Приезжают в гости соседи… Устраиваем пикники, играем, веселимся… – говорила Мари, словно рассчитывая перечнем этих нехитрых забав удержать жену брата. Та оставалась безучастна. – Вижу, мои истории наскучили вам. Но хочу, чтобы вы знали одно: когда вы уедете, мне будет очень тоскливо!

– Идем! Хватит!

– Очень горестно, – повторяла девушка. Она была похожа на зверька – хрупкого, потерянного, робкого, мечтающего о хозяине, который будет любить его и которого он полюбит. – Но никто об этом не узнает.

Мари взяла в руку горсть снега:

– Пахнет смертью.

Глаза ее наполнились слезами. Вода шумно неслась меж узких берегов.

– В Париже бывает снег?

– Да. Но не так много и не такой чистый.

– Как мне хотелось бы побывать в Париже!

– Однажды вы побываете там…

– О нет! Вряд ли!

– Почему? В ваши годы я ничуть не сомневалась, что окажусь в России. И вы…

– Нет, вы – другое дело! Вы – красивая, свободная! И были такой всегда, это видно! Как живут в Париже? Что носят женщины?

– Почти то же, что и в России.

– Уверена, что нет! Если бы я набралась смелости, я попросила бы вас показать мне свои платья!

Софи засмеялась и пожала Мари руку:

– Вы действительно хотите?

– Все! Прошу вас! – закивала головой девушка.

 

* * *

 

Близился вечер, Николай решил повернуть к дому. Дорога терялась во мраке, лишь вдалеке слабые пятна света говорили, что впереди дом, гостиная, кабинет отца, комната Софи, напоминали о разыгравшейся там драме. Пока он скакал через поля, другие продолжали страдать, отчаиваться, сердиться. Появился конюх с фонарем в руке:

– Ох, барин, мы уж думали, вы заблудились!

Озарёв спрыгнул, потрепал по шее усталого коня, от которого шел пар, передал конюху поводья. Сам он тоже устал, руки‑ноги окоченели, лицо горело от мороза. Но духом несколько воспрял. Физическая сила, которую ощущал, давала основания верить и в силу собственного характера: не может отчаяние длиться долго, когда так играет кровь. В доме царило молчание – ни шороха, ни звука. Молодой человек решительно направился к отцовскому кабинету.

Михаил Борисович в халате сидел перед письменным столом, масляная лампа едва освещала комнату невеселым светом, в полумраке выделялся малахит и золотые корешки старинных книг на полках. Остановив на сыне взгляд, лишенный всякого выражения, хозяин спросил:

– Откуда ты?

– Проехался верхом, – ответил Николай, словно ребенок, сбитый с толку этим вопросом.

– А твоя жена чем занималась все это время?

– Я оставил ее одну.

– Почему?

Озарёв‑младший чувствовал, что становится фигурой обвинения, тогда как пришел сюда с намерением самому произнести обвинительную речь. Ярость взвилась в нем, словно пламя, и заставила кричать:

– Вы спрашиваете почему? После вашего с ней обращения она больше не желает выносить мое присутствие!

– Что за странная идея? В отношении меня я еще могу ее понять! Но при чем здесь ты! К тому же я ничего не сказал плохого о ней самой!

– Вы оскорбляли Францию в ее присутствии! Поверьте, это очень серьезно! Ах, батюшка, вы не причинили бы мне такой обиды, если бы просто отказались принять мою жену! Вы же заставили меня выслушать…

Озарёв‑старший прервал его движением руки, прищурился, лицо его выражало теперь какую‑то животную хитрость. Он задумчиво почесал бакенбарды кончиками пальцев:

– Да, я хотел бы быть любезным, любезным по отношению к вам обоим, но это сильнее меня – когда я вижу француза или француженку, во мне закипает желчь, я нервничаю, мне хочется уколоть, ударить… Эти люди принесли на нашу землю огонь и кровь!

– Война закончилась, отец, – сурово произнес Николай.

Тот глубоко вздохнул:

– Для тебя, быть может, раз ты увлекся француженкой. Но не для миллионов истинных русских, которых заботят беды родной страны. Посмотри вокруг, на наших соседей: у Брюсовых единственный сын погиб под Смоленском, двое сыновей Татариновых – на Бородинском поле, сын Сухиных умер от ран два месяца назад в госпитале в Нанси… Нет, нет и нет, мы не наказали французов по заслугам! Даже побежденные, они уже подняли головы!

– Вы совсем не знаете их, отец! Отсюда они видятся вам заносчивыми, жестокими, но если вы узнаете их ближе, вынуждены будете признать, что у них есть здравый смысл, благородство, умение мыслить, интерес к мировым проблемам…

Говоря об этой идеальной Франции, он вспоминал Пуатевенов, Вавассера, их сподвижников, мечтающих о счастье на земле.

– Не надо восхвалять эту знаменитую цивилизацию! Философы воспитывают палачей. Вольтер и Робеспьер могут пожать друг другу руки. Сначала мудрствуют, потом рубят головы. Я человек порядка. И не проси меня любить этих людишек!

– Вы могли бы сделать исключение для своей невестки!

Хозяин Каштановки склонил голову набок, словно услышал сладкую музыку.

– Моя невестка, – произнес он с улыбкой. – Да, мне хочется верить, что она из благородной семьи, как ты меня уверял…

Надежда коснулась Николая, почти незаметная, словно рябь на воде.

– Я наблюдал за ней за столом, – продолжал отец. – В ней есть благородство. И когда она рассердилась, я с удовольствием слушал ее – у нее чудесный голос.

– Софи – необыкновенная, единственная! Но если она вам понравилась, почему вы не сказали ей ни одного любезного слова?

Озарёв‑старший нахмурился, лицо его вдруг стало жестким, каким‑то отяжелевшим.

– Хочешь знать? – прорычал он. – Глупец несчастный! Да, она умна, твоя Софи! И за это мне не нравится…

– Не понимаю?

– Она слишком умна для тебя! Она тебя окрутила! Коварная, как все француженки, она сумела убедить тебя, что можно обойтись без моего благословения!

Хозяин встал во весь рост и, обогнув стол, наступал на сына.

– Отец, уверяю вас…

– Замолчи, дурак! – Глава семейства покрылся красными пятнами. – Я знаю, что говорю!

Сквозь маску добряка проявилось его истинное лицо, искаженное злобой:

– Эта дрянь ловко обтяпала свои делишки! Вышла за тебя и потащилась за тобой в Россию, чтобы вслед за сыном облапошить и отца! Но я не так прост! Она узнает, что значит пойти против моей воли! Пока жив, я буду здесь хозяином, а с ней буду обращаться, как с прислугой! Она не дороже мне, чем мсье Лезюр! Французы! Грязные французишки!..

Приступ кашля прервал его речь. На висках вздулись вены. Он откашлялся в платок и с ненавистью взглянул на сына:

– Тебя это удивляет? Ты, наверное, думал, что от болезни у меня размягчился мозг, что я стал ягненком, согласным на заклание!.. Так ведь?.. А ягненок‑то рассердился! И показал зубы! И еще укусит тебя! Признай, что вы заслужили этот урок, и она, и ты! Признай, клятвопреступник, антихрист!..

Он поднял руку, чтобы ударить сына, но рука замерла в воздухе. Глаза налились кровью, лицо исказила гримаса безумного исступления. Николай не шелохнулся, был спокоен и очень несчастен.

– Отец, если кто и заслуживает урока, то это я, а не моя жена. Чтобы она согласилась выйти за меня, я уверил ее, что вы в письме благословили нас.

Родитель опустил руку, черты его лица смягчились:

– Что?.. Что ты сказал?..

– Поймите меня, отец…

Повисло молчание. Затем Озарёв‑старший медленно сказал:

– Итак, ты солгал жене, как солгал мне?

– Так надо было, иначе она не поехала бы со мной…

– И она все еще думает?..

– Теперь уже нет!

– Когда ты сказал ей правду?

– Когда мы вышли из‑за стола.

– А до тех пор…

– До тех пор она была уверена, что вы одобрите наш союз!

Отец опустил голову, видно было, отказывается поверить в это признание, столь ранящее его самолюбие.

– Ты опять лжешь! – процедил он сквозь зубы.

– Нет, отец.

– Клянись!

– Если вам угодно.

Николай подошел к молельне, устроенной в углу комнаты, встал на колени. Множество икон окружало прекрасную копию иконы Казанской Божьей Матери, что спасла Россию от нашествия французов.

– Клянусь, – прошептал он, – клянусь, все, рассказанное мною отцу, истина.

Потом перекрестился, встал, поцеловал икону и повернулся к Озарёву‑старшему, который пристально смотрел на него.

– Теперь вы верите мне?

Старик тяжело опустился в кресло. Он был подавлен и растерян, не отрывал глаз от капелек масла, одна за одной падавших в стеклянный колпачок лампы.

– Итак, ты все придумал один и явился ко мне с этим подарком! Мой сын! Которым я так хотел гордиться!

Николай молчал. Слова отца выводили его из себя, но противоречить не смел. Тот вдруг снова покраснел и выкрикнул:

– Несчастный!

В наступившем молчании слышны были шаги слуги, в соседней комнате с грохотом закрывались ставни, запирались задвижки. Ночной сторож прогремел своей колотушкой.

– Что думает теперь обо мне эта женщина? – проговорил он, словно спрашивая самого себя. – Все испорчено.

Вновь молчание. Мрак и снег окружали дом. Вдалеке залаяла собака. Сквозь дверь просочился запах капусты – на ужин готовили борщ. Нахлынули воспоминания детства. Но сын был непреклонен и твердо произнес:

– Я принял важное решение. Мы с Софи не останемся в Каштановке.

Отец взглянул на него – такого удара он не ожидал. Подумал и спросил:

– Ты хочешь уехать или она?

– Это не имеет значения.

– Отвечай: ты решил уехать отсюда?

– Софи не может жить под одной крышей с тобой…

– Так! Решение исходит от твоей жены. В конце концов, и для нее, и для меня этот отъезд – лучшее решение…

Он положил руки на стол и потирал их, пытаясь унять гнев, тяжело дышал, закашлялся.

– Куда вы поедете? – спросил наконец.

– Пока не знаю. Думаю, в Петербург.

– Да? – Глаза его удовлетворенно блеснули, что не ускользнуло от Николая. Несомненно, он опасался, что молодые уедут во Францию. – Петербург – это хорошо. Я дам тебе рекомендательные письма к моим друзьям. Они найдут тебе место при каком‑нибудь начальстве.

– Я не могу принять этого, – гордо заявил Озарёв‑младший.

Старший стукнул кулаками по столу: подпрыгнули безделушки, упало гусиное перо.

– Ты сделаешь все, что я скажу! Как смеешь ты спорить! Ты повел себя со своей женой как последний мошенник, ничтожество! И хочешь вовлечь ее в дальнейшие авантюры?!

Успокоился немного, справился с дыханием и глухо произнес:

– На какие средства вы собираетесь жить в Петербурге, если я не помогу вам? Эта женщина носит твою фамилию, мою фамилию. Она имеет право на достойное существование. Вы будете жить в нашем доме. Конечно, теперь он мало пригоден для того, чтобы в нем поселиться, но, полагаю, его не трудно привести в порядок. Для начала вам хватит шести слуг. Возьмешь их здесь. Гришку – поваром, Савелия – кучером. Они опрятны и не пьют. Возьмешь лошадей. Хватит тебе четырех.

Посмотрел на сына, требуя одобрения, но увидел неподвижное лицо и прокричал:

– Четыре! Ты слышал!

– Да, отец.

– Они обойдутся в сорок‑пятьдесят рублей в месяц за овес и сено! Да, не забыть посуду, белье, зимние запасы…

Михаил Борисович взял перо, обмакнул его в чернильницу и начал выводить что‑то на бумаге. Забота не слишком смягчила Николая, самолюбие его был задето: пришел сюда заявить о своей независимости, оказался обязанным отцу. Боже, когда же он начнет жить самостоятельно!

– Думаю, тебе понадобится несколько дней на сборы…

Сын покачал головой и, глядя ему в глаза, с жестокой уверенностью медленно произнес:

– Нет. Не понадобится. Мы уедем как можно скорее. Завтра, самое позднее послезавтра.

 

* * *

 

Николай вышел от отца успокоенный лишь наполовину – его ожидало еще более суровое испытание. Захочет ли Софи хотя бы выслушать его? От неопределенности у него холодело внутри. Он решительно поднялся на второй этаж, постучал и, получив разрешение войти, замер на пороге, лишился дара речи. Посреди комнаты, глядя в зеркало, стояла Мари, обеими руками прижимая к себе то самое золотистое платье его жены, Софи же протягивала ей черный бархатный капор. Лицо сестры сияло счастьем:

– Взгляни, Николя, правда, я совсем парижанка!

Не в силах вымолвить ни слова, он лишь согласно закивал. Неужели Мари в его отсутствие сумела все уладить?

– Ты прелестна, – проговорил наконец. – Но я хотел бы, чтобы ты нас оставила.

– Хорошо. Но поторопитесь. Через полчаса мы садимся за стол…

Она бросила на невестку восхищенный взгляд и спросила:

– Вы спуститесь к ужину, да?

– Я просил тебя оставить нас! – вмешался брат, забирая у нее из рук платье, чудесно преобразившее бледные щеки сестры, которая не сводила с него умоляющих глаз.

– Нет, Мари, это невозможно! – раздался мягкий голос Софи.

– Но почему? Я поговорю с отцом! Он все поймет! Вы увидите, он будет любезен с вами!..

Николай испугался, что своей настойчивостью она выведет из терпения его супругу – одно неверное слово, и все пропало.

– Перестань, пожалуйста!

Мари опустила голову:

– Без вас двоих будет так грустно!

– Николай будет ужинать с вами! – возразила Софи.

Муж удивленно посмотрел на нее, не зная, как отнестись к этому ее решению: знак благосклонности или, напротив, немилости?

– А вы? – продолжала Мари. – Вы останетесь у себя?

– Да.

– Не поев?

– Я не голодна.

– Но так нельзя! – воскликнул Озарёв. – Вы заболеете!

– Прикажу, чтобы вам принесли поднос со всякими вкусными вещами! – нашла выход Мари. – А потом мы вновь поднимемся к вам!..

Окрыленная этой мыслью, она исчезла. Николай закрыл дверь.

– Вы действительно собираетесь ужинать в одиночестве?

– Да, друг мой.

Софи повернулась к нему спиной. Голос был холодный, чужой, последние надежды растаяли без следа.

– Могу я узнать, чем вы занимались после обеда? – обратилась она к мужу.




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-06-04; Просмотров: 352; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.172 сек.