Часть II 11 страница

Оскорбление задело Софи, как пощечина. Она вздрогнула и сжала зубы. Ее высокомерное молчание лишь распалило ярость Седова. Раздвоенная вена набухла под кожей лба. Он прорычал:

– Вам это безразлично, быть может? Вы вообразили, что я выдумал эту историю из чувства мести?

– Вы – низкое существо! – с придыханием произнесла Софи. – Мне жаль Мари, связавшую свою судьбу с таким человеком, как вы!

– А вы радуетесь тому, что связали вашу судьбу с судьбой абсолютно честного человека, каковым и является Николай Михайлович? – надменно бросил он. – Тогда спросите у него из любопытства, что он делал с Дарьей Филипповной в так называемом китайском павильоне!

– Владимир, ты не имеешь права! – выкрикнула Мария, бросившись на него. – Ради Бога! Умоляю тебя!..

Она стучала своими слабенькими кулачками по груди мужа. Он грубо отстранил ее:

– Оставь меня, дуреха!

Мария упала в кресло и согнула спину. Софи пошла к двери твердой походкой. Перед ней расплывалось лицо Седова со ртом в центре, и он говорил, говорил:

– Прекрасно! Дарья Филипповна Волкова! Это общеизвестно!.. А ее сын, сын Вася, – лучший друг Николая Михайловича!.. Вася узнал обо всем из анонимного письма!.. Какой позор!.. Он не мог этого вынести!.. Его мать! Его родная мать!.. Подумать только!.. Они дрались на дуэли… Теперь вы убедились?..

Свернувшись в комок в своем кресле, Мария рыдала:

– Не слушайте его, Софи! Он хочет причинить вам боль! Это неправда! Не может быть правдой!..

– Как ты смеешь говорить, что это неправда? – заорал Седов.

И ударил жену. Совершая это действие, он отошел от двери. Софи распахнула одну створку и бросилась вон. Седов не побежал за ней.

Только в коляске она пришла в себя. Лошади мчались, разбрызгивая грязь из встречных луж. Николай и Дарья Филипповна! Подобный союз был настолько смешон, настолько чудовищен, что Софи отказывалась допустить такое. Это определенно клевета. Но в обвинениях Седова были пугающие подробности: китайский павильон, дуэль… Она вспомнила о визите к Дарье Филипповне в прошлом году, во время наводнения в Санкт‑Петербурге. И, поразмыслив, засомневалась, ей показалось, что эта женщина была смущена и напугана во время ее приезда. В памяти возникли обрывки разговора. Она вновь увидела маленькую книжечку в зеленом кожаном переплете, лежавшую на столике: стихи Жуковского. Такой же томик, так же переплетенный, находился в библиотеке в Каштановке. Простое совпадение? Теперь ее поразило ужасное сомнение: не Николай ли преподнес этот сборник стихов Дарье Филипповне?

Сразу по приезде Софи поспешила в кабинет. К счастью, свекра там не было. С бьющимся сердцем она обошла стол и встала перед книжным шкафом. Все творения русских поэтов были расставлены на одной полке. Между двумя переплетенными томиками – маленькая пустота, темная ячейка. Сборника стихов Жуковского не хватало в собрании. Софи почувствовала, как что‑то оборвалось у нее внутри. Как мог Николай изменить ей с этой пожилой, рыхлой и тяжелой женщиной, матерью его лучшего друга? С каких пор жили они во лжи? Кому стало известно об этой связи? Достаточно было Софи вспомнить последний разговор с мужем, ласку Николая в момент отъезда, его наставления, улыбку, поцелуй, и дыхание у нее перехватило из‑за нахлынувшего отвращения. Все воспоминания о супружеской жизни были отравлены. Ей хотелось немедленно забыть обо всем, отмыться с головы до ног. Однако ее смятение не имело ничего общего с низменными приступами ревности. Больше всего ее мучила не измена Николая, но характер лжи, которой он окружил свою интригу. Задетая больше со стороны самолюбия, нежели любви, она не могла смириться с мыслью, что так долго доверяла человеку, который смеялся над нею! Он оказался не лучше Седова! И вдруг Софи стала думать обо всех русских с одинаковой неприязнью. Невозможно полагаться на этих людей. Порвать с Николаем, сжечь все корабли, вернуться во Францию… Софи уже не размышляла, она размахивала топором. Затем успокоилась. Неужели она перевернет всю свою жизнь из‑за какой‑то переставленной в другое место, подаренной или потерянной книги? Нужны другие доказательства перед тем, как принять столь важное решение. И эта дуэль, о которой говорил Седов…

Приближались шаги. Софи встала лицом к двери. Вошел Михаил Борисович.

– Уже вернулись? – спросил он с притворным добродушием.

Ему не нравилось, что сноха оставляет его на все послеобеденное время и ездит в Отрадное. Разбитая от усталости, она прислонилась к книжному шкафу. У нее больше не было иного друга, иной поддержки на свете, помимо этого человека с грубыми чертами лица и седеющими волосами. Софи сказала тихим голосом:

– Отец, вы знаете, что Николай дрался на дуэли?

Он застыл. Их разделял стол.

– Да, – ответил он.

И глаза его потухли, лицо отяжелело, будто под воздействием муки.

– Я узнал об этом случайно, незадолго до его отъезда, – продолжал он. – Конечно, он заставил меня пообещать, что я не расскажу вам об этом деле. Но поскольку вы уже в курсе…

– Он сказал вам, что Вася вызвал его?

– Он говорил мне о ссоре за карточным столом…

– И вы ему поверили?

Михаил Борисович не ответил. Он наслаждался первыми признаками победы. Нет, он не попался на удочку. И все по той простой причине, что собрал самые точные сведения на обеде у губернатора. В тот момент, когда Николай воображал, что убедил его, изложив по‑своему причины дуэли, он уже знал, в чем было дело! О! Какое редкое удовольствие притворяться доверчивым перед лицом плохого лжеца! Слушая сына и притворяясь, что верит ему, он осуждал его с холодной ненавистью и спокойным презрением. Со времени того разговора он хранил в душе единственную надежду, что Софи когда‑нибудь узнает правду. Он даже размышлял, как подтолкнуть ее на этот путь. И вот она, кажется, узнала все, и ему не пришлось упрекать себя в болтливости. Определенно, Бог был на его стороне в этом деле!

– Вы ничего не отвечаете! – продолжала Софи. – Вы боитесь причинить мне боль! Но если вы не поможете мне избавиться от сомнений, я вынуждена буду обратиться к кому‑то другому. Этого вы хотите?

– Нет! – воскликнул он.

– Тогда говорите со мной откровенно. Вася из‑за матери потребовал удовлетворения с помощью оружия? Николай был…

Она искала слова и, покраснев от стыда, закончила:

– Николай был любовником этой женщины?

Взрыв радости потряс голову Михаила Борисовича. «На этот раз все действительно кончено между ними!» – подумал он. И тем не менее сумел сохранить печаль на лице. Губы его, как бы сожалея, произнесли:

– Я не могу этого отрицать, Софи.

Она ждала такого ответа и все же растерялась. Ее поражение представилось Софи бесспорным и ослепило. Ноги у нее подкосились, Софи добрела до кресла, села и сжала плечи. Михаил Борисович пришел в восторг, увидев, как она красива в такой беспомощной позе. Он подумал о раненой птице, о задыхающейся козочке. Как мог Николай предпочесть толстую Дарью Филипповну этой молодой женщине, каждым движением подчеркивающей изящество своего тела, утонченность черт, жар души?

– Мой сын, – сказал он, – негодяй! Он никогда не будет взрослым! Навсегда останется безмозглым, легкомысленным, кривляющимся, бесполезным мальчишкой!.. Он не заслуживает такой несравненной женщины, как вы! Я презираю его за нанесенное вам оскорбление! Я бы отдал жизнь, чтобы искупить его ошибки! О Господи, если бы вы знали, что я испытываю в эту минуту!..

Склонившись над Софи, он смотрел ей в глаза таким умоляющим взглядом, что она была смущена. Какая разница между отцом и сыном! Разницы поколений недостаточно, чтобы объяснить, почему один из этих мужчин был образцом неверности, тогда как другой обладал таким благородством, постоянством и силой воли. Если к мужу Софи в основном относилась как старшая снисходительная сестра, при Михаиле Борисовиче она не могла забыть, что была прежде всего женщиной. Он поддерживал в ней ощущение, что она изящна и неповторима, изощрялся, убеждал Софи, что она центр мира, молодая женщина чувствовала себя растоптанной, униженной, потерянной, а он воздавал ей должное, восхищаясь.

– Все это ужасно! – вздохнула Софи. – Я сержусь на себя за легкомыслие, за свою неосмотрительность…

– Не говорите так! – перебил ее он. – Вы лишь усугубите свою боль!

Софи вскинула подбородок:

– У меня нет боли! Я испытываю отвращение!

Он схватил ее за руку. Она вздрогнула, и по жилам у нее расплылось тепло. Такая нежность, излившаяся на нее после пережитого стыда, вызывала желание плакать.

– Поверьте мне, – сказал Михаил Борисович, – ваш истинный смысл существования – здесь, посреди этой деревни, которую вы любите, в этом доме, который принадлежит вам. Отъезд Николая – хорошая вещь. Он увез с собою всю свою грязь, всю ложь! Чистое место! Мы не нуждаемся в нем, чтобы быть счастливыми!..

Он испугался, что зашел слишком далеко, и бросил беспокойный взгляд на сноху. Она, казалось, совсем ослабела. Да слышала ли она то, что он говорил? Дождливые сумерки окутывали кабинет. Михаил Борисович не осмеливался зажечь лампу. Отпустив руку Софи, он сел рядом с нею на стул и смиренно продолжил:

– Софи, Софи, вы меня понимаете, вы думаете так же, как я?

Она наклонила голову, не отвечая.

– Вы не сердитесь на меня за то зло, которое причинил вам мой сын?

Она отрицательно покачала головой.

– Вы останетесь здесь, что бы ни случилось?

– Да, – сказала она.

Софи встала и слабо добавила:

– Извините меня, батюшка, я поднимусь в свою комнату, мне нужно побыть одной.

Он проводил ее до двери, ступая совсем рядом, чтобы как можно дольше находиться в ее тепле. Затем, вернувшись в кабинет, сел в кресло, откуда она только что встала. И там сверхчеловеческое торжество охватило его, хотя одновременно нарастал страх по поводу того, что случится дальше.

Николай и Костя молча заканчивали обед в большой столовой, стены которой были обтянуты темной кожей. Двое слуг суетились вокруг них под присмотром Платона. Присутствие этих угодливых холопов раздражало Николая. Он жил у своего друга, ел всегда вместе с ним, но не обрел той беззаботности, которую ощущал во время предыдущего приезда. Несомненно это было связано с тем, что он беспокоился о жене! Уже было 27 ноября, а он так и не получил ответа на три письма, посланных Софи. Сегодня вечером он напишет ей опять. По совести, Николай задавался вопросом, зачем приехал в Санкт‑Петербург. Напрасно он искал Седова по всему городу. Даже предположив, что повстречает этого человека, как он сможет доказать, что анонимное письмо действительно написано его рукой? На каком основании он бросил бы ему вызов, не спровоцировав нового скандала? Благоразумие требовало от него на время отказаться от расправы. С другой стороны, у Николая не возникло никакого желания вновь увидеть милую полячку. Он даже не заглянул в свой прежний дом. Дуэль закалила его душу, сделала серьезным. Он хотел посвятить себя целиком политике. Но политика, казалось, дремала. Отъезд императора в южные провинции для проведения смотров создал в Санкт‑Петербурге нечто вроде перемирия между властью и заговорщиками. Наступила передышка. В России больше не было столицы. По некоторым неподтвержденным слухам, царь простудился и отдыхал в Таганроге. Императрица ухаживала за ним с необыкновенным вниманием. Князь Трубецкой привез эти новости из дворца четыре дня назад. Заговорщики не придали им никакого значения. Крепкий организм Александра очень скоро справится с болезнью.

Остатки фаршированного бекаса с орехами на тарелке перед Николаем были заменены фруктовым мармеладом под сметанным соусом. В его бокал налили вина – малаги. Он выпил глоток и вздохнул:

– Я здесь уже три недели! И каков результат, Боже мой?

Слуги, подав десерт, удалились за дверь. Остался один Платон, человек, пользовавшийся доверием.

– Надеюсь, ты как‑никак предполагал, что Рылеев устроит революцию сразу после твоего приезда, лишь бы доставить тебе удовольствие! – сказал Костя.

– Нет, – согласился Николай. – Но, судя по твоим письмам, я все же ожидал, что наше общество бурлит, активно готовит войска к бою, раскинув сеть во всех казармах, всех административных частях… Однако ничего не изменилось со времени моего последнего приезда. Вы по‑прежнему обсуждаете, какую конституцию следует выбрать для России и на каких условиях мы можем объединиться с Пестелем и южными заговорщиками. Уверяю тебя, ваша инертность обескураживает!

– Если бы ты прожил с нами весь год, – перебил его Костя, – ты лучше бы понял, какие трудности ожидают наше предприятие и что их можно избежать, лишь действуя медленно.

– Может быть! В любом случае, я решил уехать послезавтра.

Костя уронил вилку. Пристально глядя на Николая, нахмурив брови, он сказал:

– Уже? Ты ведь хотел остаться до 15 декабря!

– Я поразмыслил обо всем: это невозможно.

– Почему?

– Жена не поняла бы меня.

– Да что ты! Я уверен, она поймет! Она же знает, зачем ты находишься в Санкт‑Петербурге! И одобряет тебя! Во всяком случае, до сих пор не проявляла нетерпения…

Николай в глубине души признал, что Костя прав. И эта мысль огорчила его. Он хотел бы, чтобы свобода, которой он сейчас пользовался, не обернулась для него охлаждением со стороны Софи. Как живет она в его отсутствие? А если супружеские отношения, обросшие тысячами привычек, тысячью разочарований, покрылись плесенью, побеждающей их любовь? Быть может, он сейчас теряет свою супругу? А вдруг она уже не будет рада снова увидеть его? Он испугался и посмотрел на своего друга так странно, что тот спросил:

– Что с тобой?

– Ничего, – ответил он, – я размышлял о моем возвращении. Надо заказать лошадей на почтовой станции.

Он приехал в Псков в наемной карете, без слуг.

– Друзья будут огорчены! – заметил Костя. – Побудь с нами еще неделю…

– Нет!

– Ты упрям, как осел! Неужели так влюблен в свою жену, что не можешь подождать?

Николай засмеялся, но невесело, и пробормотал: «Кажется, да!», и согласился выкурить маленькую сигару. Они вышли в гостиную. Поджав длинные ноги на груде турецких подушек, Костя, вытянув нос, взъерошив волосы, еще раз попытался переубедить друга:

– Предупреждаю тебя: чем сильнее ты заставишь ее скучать, тем радостнее будет ваша встреча. Торопя события, ты лишаешь себя возможности еще ближе привлечь ее!

– Ты рассуждаешь, как холостяк! – буркнул Николай.

– Почему же! Разве у супруги не то же восприятие любви, что у других женщин?

Николай зевнул, стряхнул пепел с кончика сигары в медную плошку и сказал:

– Любовника и любовницу связывает только любовь, а в жизни супружеской пары существует также дружба, взаимное доверие, уважение… Например, Софи и я…

Он не закончил фразы. В коридоре послышались торопливые шаги. Раздался лепет Платона:

– Подождите! Подождите хотя бы, пока я доложу о вас!..

Дверь открылась. На пороге появился Степан Покровский. Его румяное лицо побелело от мороза. Из‑под очков блеснул полный трагизма взгляд. Он передохнул и произнес:

– Государь скончался!

Николай задрожал. Внешний мир померк, как и его собственные мысли. Вскочив на ноги, Костя спросил:

– Ты уверен?

– Абсолютно! – подтвердил Степан Покровский. – Новость только что обнародована! Он умер от лихорадки 19 ноября в Таганроге. Уже восемь дней Россия без царя! И никто об этом ничего не знал!..

Голова Николая склонилась на грудь. Умер победитель Наполеона! – подумал он. Умер полубог, который провел парад своих войск в Париже, на Елисейских полях! Он мысленно представил себе царя: в парадном мундире, грудь колесом, эполеты блещут, в треуголке, украшенной петушиными перьями и затеняющей его мраморное лицо; это воспоминание взволновало его, потому что напомнило о молодости. Как бы строго он ни осуждал Александра в последние годы его правления, он ничего не мог поделать с тем, что большая часть его души скорбила по поводу этой кончины, как будто перевернулась страница его собственной жизни.

– Кто наследует ему? – спросил он. – Его брат Константин, этот своенравный и невежественный зверь, которого поляки едва терпят как наместника?

– Ничего еще не решено, – ответил Степан Покровский. – Во дворце действительно все приносят присягу Константину. Но он находится в Варшаве. Неизвестно, примет ли он венец. Некоторые люди заявляют, что по завещанию почившего императора законным наследником будет великий князь Николай Павлович.

– Что?! – воскликнул Николай. – Но это же невозможно! Значит, очередность наследования будет нарушена?

– Может быть! Я надеюсь на это и опасаюсь одновременно!

– Какая путаница! – заметил Костя.

– Во всяком случае, – сказал Степан Покровский, – развитие событий может заставить нас принять главное решение. Рылеев ждет всех нас в восемь часов сегодня вечером. Вы придете?

– Конечно! – ответил Николай.

И он с леденящей ясностью понял, что уже не имеет права покинуть своих товарищей.

* * *

Приехав к Рылееву к восьми часам вечера, Николай и Костя обнаружили, что дом полон народу. На всех лицах запечатлелась значимость события. На пороге столовой Николай столкнулся с Васей Волковым. Здесь они впервые встретились после дуэли. Но нынешние обстоятельства были очень серьезны, и, вместо того чтобы повернуться спиной друг к другу, они обменялись благожелательным взглядом. Этот дружеский знак удивил Николая, и он покраснел от удовольствия. Но прежде чем успел произнести хоть слово, Вася Волков отошел от него. Еще погруженный в свои мысли, Николай увидел Рылеева, который сидел за круглым столом в группе офицеров. Он был бледен, лохмат, галстук плохо завязан, и что‑то нервно обсуждал с двумя братьями – Николаем и Александром Бестужевыми. Вдруг он поднялся и уставился на дверь.

Высокий, худой, с очень длинным носом полковник гвардии вразвалку вошел в комнату. Кульмский железный крест покачивался на его впалой груди. На лице полковника, попорченном оспой, запечатлелось похоронное достоинство. Это был князь Трубецкой, один из главарей заговорщиков. Он приехал из дворца со свежими новостями. Все замолчали, чтобы выслушать его.

– Друзья мои, – начал он, – то, что я увидел при дворе, оставило у меня ощущение глубокого, непоправимого замешательства. Императорская фамилия находилась в дворцовой часовне и молилась за выздоровление Александра, когда пришло сообщение о его кончине. Императрица‑мать упала в обморок, а Великий князь Николай со стремительностью, которая вам известна, тут же присягнул своему старшему брату Константину. Он потребовал той же присяги от нескольких присутствующих лиц и внутренней дворцовой гвардии.

– Из какого полка были гвардейцы? – спросил Рылеев.

– Преображенского.

– Они никак не противились присяге?

– Да! Некоторые из них говорили, что их даже не оповестили о болезни императора и что, быть может, весть о кончине – ложная. Понадобилось личное вмешательство Великого князя, чтобы убедить их. Я наблюдал эту сцену собственными глазами. После этого Николай Павлович тут же послал приказы в гарнизон и поздравительное письмо Великому князю Константину в Варшаву с выражением покорности. Когда императрица‑мать пришла в себя, по свидетельству очевидцев, она воскликнула: «Николай, что вы наделали? Разве вы не знаете, что существует другой документ, назначающий наследником вас!» А он якобы ответил: «Если такой документ и существует, то мне он неизвестен, и никто в моем окружении о нем не знает. Пока не доказано обратное, мой старший брат должен наследовать Александру. Так будь что будет!» Его приближенные потрясены. По общему мнению, Константин не захочет принять престол. В этом случае нас ожидают времена междуцарствия…

– Идеальные условия для революции! – заметил Степан Покровский.

Взгляды обратились к Рылееву, который снова сел и задумчиво разглядывал свои руки.

– Нужно еще иметь силы, чтобы сделать это! – сказал он.

Николай Бестужев в мундире морского офицера выпрямился во весь рост:

– Не хочешь ли ты сказать, что мы не готовы?

Поскольку Рылеев молчал, он продолжил:

– Я слышал, как ты всегда утверждал, что смерть императора послужит сигналом к восстанию. И вот тебе преподносят эту новость на серебряном блюде! К тому же тебе сообщают, что наследник еще не назначен! И вместо того, чтобы радоваться этому, ты подавлен, растерян, не знаешь, что предпринять!..

Александр Бестужев, штабс‑капитан, редактор и издатель альманаха «Полярная звезда», поддержал брата:

– Он прав! Объяснись же, прошу тебя! Неужели ты нас обманывал, рассказывая о мощи нашей организации?

– Я сам обманывался! – вздохнул Рылеев. – Когда рассуждаешь впустую, все кажется возможным. Но при столкновении с реальными событиями миражи рассеиваются. У нас нет плана борьбы, нет надежных войск, наши обязанности, и у одних, и у других, нечетко определены. Действовать в подобных условиях было бы безумием!..

Он уткнулся лбом в ладони. Плечи его согнулись.

– Я у всех вас прошу прощения, – добавил он глухим голосом.

– Вам надо просить у нас прощения! – воскликнул Николай, потрясенный видом этого замечательного человека, согнувшегося под тяжестью угрызений совести. – Главное – согласовать наши усилия с возможностями, которыми мы располагаем. Даже незначительное, даже ограниченное наше вмешательство может положительно повлиять на ход вещей…

Посреди своей речи он вдруг осознал, что не предлагает никакого конкретного решения, а роняет слова лишь ради удовольствия услышать, как говорит. Именно в этой слабости он любил упрекнуть своих друзей. Николай приуныл. Но Степан Покровский разделил его воодушевление:

– То, что ты говоришь, абсолютно верно. Во всяком случае, наше дело на один шаг продвинулось вперед. Константина любит гвардия. Между собой они говорят, что Константин в Варшаве платит своим людям серебром. Нельзя ли использовать эти настроения в наших целях?

– Как? – спросил Рылеев.

Молодой князь Оболенский, какое‑то время кусавший ногти, проверещал петушиным голосом:

– Я разговаривал с кавалергардами, пытался узнать, сможем ли мы рассчитывать на их полк в случае революции: они все назвали меня сумасшедшим!

При слове «революция» князь Трубецкой скорчил кислую мину. Его длинный нос заострился. Худосочные пальцы застучали по краю стола.

– Выбирайте выражение! – строго сказал он. – Мы здесь занимаемся военным переворотом, а не революцией! Дисциплина прежде всего! Все должно происходить как на параде!

– Для этого требуется, чтобы в наших рядах было в десять раз больше офицеров, – пробормотал Рылеев.

– Попробуем найти их! – сказал Николай. – Еще есть время!..

– Было бы хорошо, – продолжил князь Трубецкой, – если бы после одновременного отказа Великих князей Константина и Николая вдова почившего императора императрица Елизавета взошла на престол. Мне кажется, ее можно было бы убедить принять конституцию.

– Князь, – вмешался Рылеев, – вы принимаете свои мечты за реальность. Вы же не хуже меня знаете, что нет никакой надежды на то, что императрица станет наследницей супруга!

– При таких условиях наше дело представляется мне довольно безнадежным, – ответил князь. – Я до смерти хочу спать. Желаю всем доброй ночи! Завтра увидимся снова. Может быть, тогда появится что‑то новое.

Его отъезд охладил присутствующих. Разговор продолжился, но вяло. Рылеев, усевшись на стул, не проявлял больше интереса к обсуждению. Николаю хотелось переброситься словами с Васей, но тот скоро ушел. Другие заговорщики последовали за ним. В столовой осталось не больше пятнадцати человек, и в этот момент братья Бестужевы предложили составить воззвания и тайком разбросать их в казармах. Неожиданно оживившийся Рылеев признал, что идея великолепна. Он раздал бумагу, перья. Офицеры и гражданские лица сели вокруг стола, чтобы выполнить одинаковое задание. Тяжелая лампа, подвешенная к потолку на цепях, освещала их прилежные головы. Стали обсуждать текст. Первую фразу одобрили все: «Солдаты, вас обманывают!» Далее начались разногласия. Вдруг Николая осенило:

– Мы пишем воззвания для солдат, тогда как большинство из них неграмотно! – сказал он. – Это глупо! Если мы хотим, чтобы нас услышали в армии, нам надо обращаться к людям живым голосом!

– Вы абсолютно правы! – согласился Рылеев.

Николай расцвел от гордости. Наконец‑то он почувствовал себя значительным, необходимым! О нет! Сейчас не время возвращаться в Каштановку! Софи и сама отсоветовала бы ему ехать, если бы присутствовала на этом собрании!

– Да‑да! – сказал Александр Бестужев. – Мы должны выйти на улицу, останавливать солдат, возвращающихся после увольнительной в казармы, заговаривать с часовыми…

– Или можно было бы сказать, например, – продолжил его брат, – что царь обещал дать мужикам свободу и сократить срок военной службы до пятнадцати лет, но что новое правительство хочет уничтожить манифест!

– Расскажем им что угодно, но давайте разбередим их, избавим от апатии, подготовим, на всякий случай, к тому, чтобы они взялись за оружие и выступили против будущего императора! – сказал Рылеев. – Разумеется, они охотнее станут слушать человека в офицерском мундире. Оболенский, ты великолепен в форме поручика гвардии, это подходящий способ!

– Не хотите ли составить мне компанию? – спросил Николая Александр Бестужев, поклонившись ему, будто приглашал даму на танец.

Они расхохотались. Костя Ладомиров присоединился к Николаю Бестужеву, Степан Покровский – к юному корнету, новому члену братства… Выйдя на улицу, каждая группа пошла в разных направлениях.

Ночь была светлая. Ледяной ветер дул с севера. Александр Бестужев повел Николая по большой Морской к казарме конногвардейцев. Было одиннадцать часов вечера. В большинстве домов за окнами уже не горел свет, двери заперли. Время от времени раздавался стук башмаков по сухой мостовой. Проезжала коляска с лакированными дверями, горящими серебряными факелами, лошадьми с шелковыми накидками и с бородатым кучером, вырисовывающимся наподобие китайской тени. Прохожие попадались редко. Николай уж и не надеялся встретить солдат, как вдруг Александр Бестужев показал на одного из них, идущего им навстречу.

– У него, должно быть, увольнение до полуночи, – предположил он.

Увидев офицера, солдат встал по стойке «смирно» у стены и снял кивер.

– Ничего не бойся, любезный! – сказал ему Александр Бестужев. – Мне надо задать тебе один вопрос. Ты слышал о завещании, которое наш возлюбленный император составил перед смертью? Завещании, написанном золотыми буквами…

Рыжий солдат, с расплющенным носом и бледными зрачками, засопел и хриплым басовитым голосом ответил:

– Нет, Ваше Благородие.

– Ну так вот! Такой документ существует! В нем обещана отмена крепостного права, увеличение денежного содержания, уменьшение срока службы в армии! Но враги народа не хотят, чтобы это стало известно…

В то время как он разглагольствовал с пафосом, ветер трепал его султан. Плащ, соскользнув, обнажил блестящий эполет и белую аксельбантовую ленту адъютанта. Ужас отобразился на лице солдата. Конечно, он никак не мог предполагать, что офицер позволит себе держать столь безрассудные речи в его присутствии. За это могут сослать в Сибирь и того, кто говорил, и того, кто слушал!

– Тебя это удивило, не так ли? – спросил Николай. – Ты расскажешь об этом своим товарищам?

– Никогда! – пробормотал солдат. – Обещаю вам, что никогда не стану повторять такое!

– Ну, дурак ты эдакий! – закричал Александр Бестужев. – Надо, чтобы ты рассказывал! Я прошу тебя, приказываю тебе рассказывать!

– Рад служить Вашему Благородию!

– Если многие из вас узнают, что такое завещание существует и вы потребуете исполнить его, новый царь будет вынужден дать вам все, чего вы хотите!

– Мы не хотим ничего, кроме блага нашему отечеству, Ваше Благородие!

– В этом‑то и состоит благо отечества!

– В чем в этом, Ваше Благородие?

– В свободе!

– Бейте меня, убейте, Ваше Благородие, но я не виновен в свободе! – пробормотал солдат.

И вдруг он задрожал, спрятал голову в плечи и бросился бежать.

– Эй! Вернись! – крикнул Александр Бестужев. – Тебе не хотят зла! Вернись!

Беглец исчез за поворотом улицы. Эхо его галопа затерялось в ночи.

– Если все они так ограниченны, – заметил Николай, – наша задача не так проста.

Они сделали еще несколько шагов среди темных камней, срезанных с правого угла. Ветер свистел, завывал и бросал в лицо Николаю белую, колючую пыль. Время от времени он потирал нос, уши, чтобы они не отмерзли. Дыхание изо рта дымилось.

– Внимание! – прошептал Александр Бестужев. – Вот те, кого мы ищем!

Двое крепких парней спешили к казарме. Их сапоги стучали по мостовой в согласованном бравом ритме. Фонарь, висевший на столбе в белую и черную полоски, на секунду осветил их лица. Одному, должно быть, было лет около тридцати, другому – едва двадцать. Они были похожи на переодетых крестьян. Александр Бестужев и Николай вышли из тени. Солдаты застыли на месте, и теперь их лица абсолютно ничего не выражали. Ответив на приветствие, Александр Бестужев спросил, слышали ли они о завещании императора. К его великому удивлению, старший из солдат ответил:

– Да, Ваше Благородие.

– И что о нем говорят в казарме?

– Я не могу этого повторить, Ваше Благородие.

Дата добавления: 2015-06-04