Часть II 9 страница

– Меня, как и тебя, не раз одолевали сомнения, – снова заговорил Николай. – Но нынче я убежден, что мы не могли действовать иначе. Если бы мы с тобой пальцем не шевельнули 14 декабря…

Юрий живо перебил его:

– Если бы мы с тобой пальцем не шевельнули 14 декабря, сидели бы мы с тобой сейчас в Петербурге, счастливые, всеми уважаемые, полные надежд на будущее… Мы ходили бы в театры и на балы… Мы встречались бы с красивыми женщинами…

Приступ кашля сотряс его тщедушное тело. Он согнулся вдвое.

– И нас бы терзали угрызения совести! – добавил Озарёв.

– Лучше уж совесть, чем клопы и клещи! – отозвался Алмазов.

– Лучше уж ты помолчи! Нет ничего дороже для человека, чем уважение к себе самому. Даже если мы выступили преждевременно, мы наделали много шума, и это непременно отразится на всей истории России! Нашим лучшим друзьям, тем, кто продолжит наше дело, еще только предстоит родиться!

– Каждый утешается, чем и как может… – отпарировал Юрий Алмазов. – Восхищение потомков не стоит того, чтобы жертвовать ради него ни глотком шампанского, ни женской улыбкой! Припомни‑ка, Николя, как звали ту хорошенькую танцовщицу из Большого театра?.. Как же ее… А! Катя! Конечно, Катя… В «Ацисе и Галатее»…[5]помнишь? Ах, эти ее прыжки, эти летящие над сценой туфельки… А вечером – ужин с цыганами, в трактире в Красном… Где‑то ты теперь, Катенька?.. Кому улыбаешься, кому глазки строишь?.. Скорее всего – какому‑нибудь офицеру, который 14 декабря оказался не таким дураком, как мы с тобой, и держался в сторонке… А Нева скоро встанет… и начнутся гонки в санях по льду… И песни, песни…

Он фальшиво напел:

«Ах ты, девица красавица,

Покажи‑ка ножку белую!

Барин, ой! Вы так не делайте –

Жениху мому не нравится…»

Юрий раскачивался на кровати, цепи звенели в такт мелодии. Внезапно он залился слезами, задохнулся в рыданиях и страшно разозлился:

– Скотина ты, Николай! Я был спокоен! Я спал! Какого черта ты стал морочить мне голову своими вопросами?

– Кончатся тут эти стоны? – заворчал кто‑то, тяжело ворочаясь на кровати. – Если вам не спится, это не значит, что нужно будить остальных! Дайте покоя‑то!

Николай свесился с постели, чтобы стать ближе к соседу, и зашептал ему в ухо:

– Прости, прости меня!.. Мне так нужно было поговорить с другом сегодня вечером! Я хотел подарить тебе чуточку своей веры… Есть такая фраза в Писании, ее при каждом удобном случае цитировал нам Степан Покровский, помнишь? «Свет праведных весело горит, светильник же нечестивых угасает…»[6]

– Ну и что?

– Разве такие слова – не самая прекрасная молитва для отчаявшихся?

– Хорошо бы еще разобраться, кто праведники, а кто нечестивые…

– Разве тебе непонятно? По‑моему, яснее некуда: нечестивые – те, кто насильно препятствует счастью всего человечества ради того, чтобы любой ценой оставить при себе собственные привилегии!

– Ладно. А праведники тогда – кто?

– Те, кто жертвует своим благосостоянием, своим спокойствием, своей жизнью, в конце концов, во имя высоких побуждений!

– Понятно… Хочешь сказать, такие, как ты да я?

– Конечно, Юрий!

– Тогда позволь мне заметить, что в данную минуту праведники лежат в потемках, а светильники нечестивых тысячами сияют по всей России.

– Это переменится, Юрий.

– Когда нас с тобой не будет в живых!

– Может быть, и раньше.

– Это приезд жены снова преобразил тебя в оптимиста?

– Нет, – пробормотал Николай. – Клянусь тебе, что нет, приезд Софи тут ни при чем!..

– Будет тебе лукавить!.. Да ты же себя не помнишь от счастья!.. Еще минута – и лопнешь!.. И к тому же мечтаешь, чтобы все сразу почувствовали себя счастливыми только оттого, что тебе повезло!..

Молчание длилось долго. Наконец, Озарёв сказал:

– Как по‑твоему… Смогла ли она узнать меня с такого расстояния, разглядеть среди всех прочих?

– Понятия не имею, – буркнул Юрий. – Нет, не думаю…

– Но я‑то ее узнал!

– Еще бы не узнал! Она одна была там, в окошке!

– Да не это я хотел сказать! Я узнал ее, потому что она осталась точно такой же, какой я ее помню! Моя жена – необыкновенное создание, Юрий!

– Разумеется, разумеется…

– Ну, прежде всего, Софи красива!.. замечательно красива!..

– Никто и не спорит. Конечно, красива.

– И к тому же – у нее такая чистая душа!.. Чистая, словно хрусталь!.. Душа, которая звенит, как струна, если ее заденешь…

– О да… да…

Голос Юрия затихал, слова перешли в невнятное бормотание.

– А тебе известно, как мы познакомились в Париже? – не унимался Николай.

Однако вопрос его повис в воздухе. Юрий уснул, свернувшись клубочком, поджав колени к животу, и Николай остался один со всеми своими нерешенными жизненными проблемами. Вокруг него слышалось только неровное хрипловатое дыхание, движение отяжелевших рук и ног, звяканье цепей, шуршание соломы… Он вытянулся на постели, закинув руки за голову, уставился в потолок и попытался представить во всех подробностях, как они завтра встретятся с Софи, и вспомнить все, что собирался ей сказать.

К четырем часам утра облака закрыли луну, и полил дождь…

* * *

– Это они, они, барыня! – кричала Пульхерия. – Быстрее, быстрее!

Софи выбежала из своей комнаты и понеслась к выходу из дома. Остановилась она только под навесом, защищавшим крыльцо. Между небом и землей повисла пелена ледяной измороси. Избы в этой сырости стали похожи на грибы с блестящими черными шляпками. С дальнего конца улицы донесся металлический перезвон: колонной по двое приближались колодники, одетые в промокшие серые робы, тулупы, изодранные солдатские шинели – каждый нес на плече лопату или заступ. Сопровождал заключенных добрый десяток солдат с ружьями. Деревенские собаки лаяли им вслед.

– Их ведут работать к Чертовой Могиле, – пояснила Пульхерия.

Ноги Софи подкосились, она с волнением напряженно вглядывалась в плывущие мимо нее бледные бородатые осунувшиеся лица, вздрагивавшие в такт шагам… Один, другой, десятый… Она искала мужа, но видела только незнакомцев. Неужто на самом деле Николая сегодня приведут к ней? Ее нервам, истомленным ожиданием, не выдержать, если их лишат этой радости, разочарование станет губительным.

Ночью она глаз не сомкнула, а на рассвете стала поспешно готовиться к встрече с Николаем. Желание понравиться мужу боролось со страхом показаться ему чересчур нарядно одетой, чересчур тщательно причесанной. Такой жеманницей… И она не хотела, чтобы Николай по контрасту еще сильнее ощутил ужас собственного положения, это было бы так жестоко! Если бы только она могла ради того, чтобы ему было с ней проще, умерить сияние глаз, свежесть кожи, блеск волос, она бы с радостью это сделала! Впрочем, так говорило в Софи сознание, а подсознательно она наслаждалась мыслью о том, что ей удастся снова обольстить, соблазнить его… На ней было серое платье с белым кружевным воротничком. Ветер растрепал ее волосы, окрасил щеки румянцем… Привстав на цыпочки, она стояла на виду у каторжников, которые, проходя мимо, на нее поглядывали – как знать, может быть, не так давно с кем‑то из них она танцевала на балах в Санкт‑Петербурге. Близился конец колонны. Николая как не было, так и нет! Ею овладела тоска… Но вдруг… Софи вскрикнула: кто это там, позади всех, – высокий худой мужчина, в тряпье, в цепях?.. Унтер‑офицер и солдат выводят его из ряда…

– Николя!!!

Софи бросилась навстречу. Они обнялись, не обращая внимания на дождь. Другие каторжники оборачивались, смотрели на них с завистью и продолжали шлепать по грязи, по лужам: левой, правой, левой, правой, – стараясь не сбить ряды. Объятие длилось долго, Софи прижималась к груди мужа, ощупывала его, вдыхала его запах, повторяла без конца:

– Это ты! Ты! Конечно, ты! Наконец! Какое счастье!

А он не мог говорить. Слезы текли из‑под его покрасневших век, губы дрожали, как в лихорадке.

– Идем, – сказала Софи.

Она взяла Николая за руку, чтобы повести за собой в избу. Он двигался медленно, тащил за собой цепи. Унтер‑офицер вслед за ними вошел в комнату, солдат остался в сенях.

* * *

– Еще пять минут, ну, пожалуйста, всего лишь пять минут! – умоляла Софи.

Унтер‑офицер, раздувшись от сознания собственной значимости, поразмышлял, взвесил в своей тупой, бараньей голове все «за» и «против» и произнес важно:

– Так и быть. На этот раз дозволяется.

Он прислонился к стене, достал из кармана горсть кедровых орешков и принялся задумчиво щелкать их. Софи с Николаем снова уселись на край кровати. Но, вымолив желанную отсрочку, молодая женщина не знала, что сказать. Теперь, когда она увидела своего мужа снова, когда услышала его торопливый рассказ о жизни на каторге, когда наспех сама рассказала ему о своем путешествии, она пришла в растерянность оттого, что смогла совершить задуманное, что ей все удалось. Больше не надо было преодолевать бесчисленные препятствия, больше не надо было побеждать нечеловеческую усталость! Праздная, умиротворенная, она с нежностью смотрела на Николая. Он сильно похудел, но выглядел здоровым. Должно быть, его побрили перед свиданием. Шинель на нем грязная, с обтрепанными обшлагами. А между ног, словно ручное животное, притулилась кучка цепей. Мария Волконская права: самое ужасное – это вид оков, надетых на дорогого тебе человека, как будто он злодей, убийца! Софи невольно опустила взгляд к щиколоткам мужа – желание посмотреть на кандалы вблизи оказалось сильнее нее, а он, заметив это ее движение, сказал:

– Да, поначалу удивительно… Но потом привыкаешь… Скоро ты вообще не станешь обращать на них внимания!..

Николай был исполнен спокойного мужества, и жена гордилась им, ей так хотелось верить в него. Может быть, для того, чтобы оправдаться перед собой самой, чтобы объяснить себе, зачем ее понесло сюда, в Сибирь? Чего стоят не столь уж давние сомнения, разочарования, злость по сравнению с удачей, которая сегодня выпала ей – облегчить его участь, утешить его в беде! Он нуждался в ней, чтобы выжить, – эта мысль ее опьяняла.

– А что там в Санкт‑Петербурге? – вдруг спросил он.

Вопрос изумил Софи так, словно муж поинтересовался, как течет жизнь на другой планете.

– Да я так давно оттуда уехала… – пробормотала она.

– Конечно, конечно… но у тебя же должны быть какие‑то новости из столицы… Что о нас думают?

– Ничего, Николя… Жизнь вошла в прежнее русло и идет своим чередом.

– Можно было это предвидеть! Но все‑таки когда‑нибудь необходимость дать человеку все права будет признана всеми. И тогда даже наши палачи воздадут нам должное… А знаешь, чего тут больше всего не хватает? Книг, журналов, газет… Случись во Франции революция, мы и не узнаем об этом!

Софи и не подозревала, что любовь мужа к свободе способна выстоять при таком глубоком разочаровании. Это упрямство, заставляющее его рассуждать в пустоте, думала она, уживается в нем с героизмом, слепотой, ребячеством. Странная смесь!.. Поддержав энтузиазм мужа, она все‑таки колебалась, следовать ли за ним, словно что‑то самое глубинное, самое женское в ней сопротивлялось политическим играм с силой, присущей лишь инстинкту самосохранения. Как человек, которому отпущено так мало лет земной жизни, может терять время на теоретические споры, когда известно, что тысячелетиями самым главным было для него совсем другое: пробуждение любви, рождение детей, болезнь, смерть дорогого его сердцу существа, голод, жажда, смена времен года, тепло тел, слившихся на постели?.. Счастья в облаках не ищут, счастья ищут здесь, на земле. В кусочке черного хлеба больше правды, чем во всех философских трактатах мира! Софи пришло в голову, что подобным приближением к жизни и, наоборот, отдалением от всяких там безумных идей она обязана именно своему долгому путешествию на край света. Николай, который долго смотрел на задумавшуюся жену, прошептал:

– О чем ты думаешь?

– Да так, ни о чем…

– А кажешься озабоченной…

– Ну, что ты… Вовсе нет… Это просто усталость… перемена мест…

Он окинул взглядом комнату и сказал:

– Надеюсь, тебе нравится в этом доме? Но хорошо бы тебе все‑таки завести служанку…

– Пульхерия мне очень много помогает, – ответила Софи. – Потом найму кого‑нибудь. Дай мне обосноваться как следует, осмотреться…

– Как жалко, что Никита не смог поехать с тобой!..

Она вздрогнула. Огненный ураган пронесся у нее в голове, сметая все мысли.

– Да… мне тоже жалко… Но ему очень хорошо в Иркутске.

– А может быть, в конце концов, ему удастся получить свои бумаги?

– Может быть, удастся… – эхом откликнулась она.

– Наверное, тебе стоит поговорить о нем с генералом Лепарским.

Совершенно неожиданно для себя Софи вдруг увидела полуголого Никиту, распростертого на красном полу постоялого двора в Иркутске. Растрепанные светлые волосы, гримасу боли, исказившую лицо, блуждающий сине‑лиловый взгляд… услышала его прерывистое дыхание… Никита был так близок к ней, несмотря на физическое отсутствие, что ей, почти ослепленной видением, пришлось зажмуриться. Память к тому же воскресила в ней тайное вожделение, и она испугалась чувств, завладевающих ею.

– У меня есть другие, куда более важные предметы для беседы с генералом Лепарским, – сказала она поспешно.

– Ну, какие же, к примеру?

– К примеру, попросить у него разрешения видеться с тобой чаще, и чтобы свидания были подольше, и чтобы я могла снабжать тебя теплой одеждой, едой, книгами…

– Дорогая моя! – Николай задыхался от волнения, наклонившись, он принялся целовать руки жены, каждый пальчик в отдельности. – Дорогая моя! Жизнь в Чите будет так тяжела для тебя! Не знаю, как благодарить тебя! Прости! Прости, любимая! Я так тебя люблю! Я люблю тебя!..

Она уложила себе на колени его тяжелую, как пушечное ядро, голову, и позволила заполнить себя всю щемящей жалости. Желание, которое погнало ее в путешествие и томило в течение всего длинного пути, мгновенно покинуло Софи, едва она достигла цели. Рядом с Николаем оно угасло совершенно, и напрасно она старалась возродить его, разжечь, воодушевить себя на безумства – чувства ее мирно спали. Софи бездумно перебирала спутанные пряди и грезила о совсем других волосах, о другом лице, о дороге, пересекающей бесконечную равнину… Пустое ожидание прилива страсти продолжалось, и ей почудилось, будто время повернуло вспять.

На дворе было сыро и холодно. Унтер‑офицер, причмокивая, щелкал орешки, но глаз не сводил с молчаливой пары, сидевшей перед ним. Прошло еще немного времени, и он заявил:

– Пошли, свидание окончено!

Софи не протестовала. Николай встал, гремя железом.

– В воскресенье мы увидимся снова! – прошептала Софи и потянулась к мужу губами.

Они поцеловались. Милосердно позволяя ему терзать ее рот жадными поцелуями, Софи оставалась совершенно спокойной. Унтер‑офицер тронул арестанта за плечо, заставив того выпустить добычу.

– И куда же ты теперь? – спросила Софи.

– Туда, где все – на работу, – ответил Николай.

Софи снова стояла под навесом. Теперь она смотрела, как муж уходит от нее. С одной стороны – унтер‑офицер, с другой – солдат. Он волок ноги по грязи и иногда спотыкался: цепи мешали идти нормально. Пройдет шага четыре – оборачивается, чтобы поглядеть на нее, пройдет еще четыре – и снова… Она улыбнулась, помахала ему рукой. Когда Николай скрылся из виду, на нее навалилась тоска, такая острая, что трудно стало дышать. «Что я здесь делаю?» – подумала Софи.

Перед ее глазами тянулись избы, окруженные заборами. В тумане дымила труба. Прошел крестьянин, на недоуздке он тащил за собой козу. Крестьянин поклонился Софи. Она кивнула ему в ответ и вернулась в дом.

[1]Le coquelicot (фр.) – мак‑самосейка.

[2]Образ жизни (лат.).

[3]В 1310 году Баямонте Тьеполо, один из венецианских патрициев, пытается свергнуть дожа Пьетро Градениго. Результатом захлебнувшегося в крови восстания стала необходимость создания чрезвычайного судебного совета – Совета Десяти, задачей которого была защита существующих общественных устоев. Во главе его был дож, в состав входили десять членов Сената и шесть старейшин. В распоряжении этого органа имелись тайная полиция и осведомители. Он занимался расследованием дел подозреваемых жителей Венеции и рассматривал заявления (доносы) о преступлениях против государства, которые собирались через так наз. львиную пасть: то есть внутри размещенных на стенах общественных зданий барельефных изображений лица с крайне неприятным выражением. В раскрытый рот и опускались анонимные письма‑доносы, которые принимались к рассмотрению только в тех случаях, если была ссылка не менее чем на двух свидетелей. (Прим. пер.).

[4]Восхитительно! В высшей степени! (фр.).

[5]«Ацис и Галатея» – балет Фридриха Гильфердинга, венского балетмейстера, прибывшего в Россию около 1760 г., чтобы привести в «лучшее нового вкуса совершенство балеты» на придворной сцене (Прим. перев.).

[6]Прит.13:9. (Прим. перев.).

Дата добавления: 2015-06-04