Перевод Анариэль Ровэн 2 страница

(iv) Дальнейшее развитие легенды о падении Нумэнора За ПНII последовала машинопись, выполненная на отцовской пишущей машинке того периода, но напечатанная не им самим. Об этом можно заключить, судя по тому, что машинописный текст - точная копия ПНII, какой стала рукопись после произведенных исправлений, и судя по наличию двух-трех опечаток. Я не сомневаюсь, что машинописный текст был сделан малое время спустя. Сам по себе он не представляет текстологической ценности, но отец использовал его в качестве основы для некоторых дальнейших изменений. Сюда же относится и отдельная рукописная страница с абзацами, содержание которых тесно связано с исправлениями, внесенными в машинопись. Наличествует развитие текста, которое имеет важное значение для выяснения последовательности версий в целом. Дело касается двух отрывков. Первый это § 8 (который без изменений сохранился с версии ПНI, за исключение опущенного заключительного предложения). Отдельная рукописная страница дает два варианта новой версии этого параграфа, из которых первый, вычеркнутый, выглядит следующим образом: Тогда Илуватар простер Великое Море к западу от Средиземья и Бесплодную Землю на востоке его и сотворил новые земли и новые моря там, где прежде не было ничего, лишь тропы Солнца и Луны. И мир умалился; ибо Валинор и Эрэссэа были взяты в Королевство Сокрытого, и посему как долго бы не плыл человек, не мог он снова достигнуть Истинного Запада. Ибо все земли, старые и новые, были равно далеки от середины земли. И случились [потоп и великое смятение в водах, и моря покрыли то, что прежде было сушей, и земли поднялись там, где прежде были глубокие моря,] и тогда ушел под воду весь Бэлэрианд, кроме той земли, где жили недолго Бэрэн и Лутиэн, земли Линдон под западными подножьями [ зачеркнуто: Эрэд] Луноронти. (Часть, заключенная в квадратные скобки, помечена в рукописи знаком пропуска, это, очевидно, означает, что за наличествующим текстом должно было последовать что-то еще). Здесь исчезли слова "[боги] отогнули назад края Средиземья"; Илуватар "простер" Великое Море на западе и "Бесплодную Землю" на востоке. Теперь говорится, что новые земли и новые моря появились там, "где прежде не было ничего, лишь пути Солнца и Луны" (т.е., под корнями мира, см. диаграмму в Амбарканте, IV.243, 245).Это все, в сою очередь, исчезло при следующем переписывании (см. ниже), где данное утверждение обретает заключительную лаконичную форму, в которой мы находим его в Акаллабэт (с.279). Этот отрывок весьма примечателен, поскольку здесь затопление всего Бэлэрианда к западу от Линдона приписано катаклизму низвержения Нумэнора; см. комментарии к § 14 ПНI и ПНII. Луноронти, название Синих Гор ранее еще не появлялось (хотя см. Этимологии, основа ЛУГ(2)); и это, вероятно, первое появление названия Линдон приложительно к древнему Оссирианду или к той его части, которая не ушла под воду (см. комментарии к § 108 КС). Второй вариант пересмотренной версии § 8 идет в рукописи сразу же за первым: Тогда Илуватар простер Великое Море к западу от Средиземья и Пустынную Землю - на востоке его, и сотворены были новые земли и новые моря; и мир умалился, ибо Валинор и Эрэссэа были взяты из него в королевство сокрытого. И посему как долго бы не плыл человек, не мог он снова достичь Истинного Запада, но усталым возвращался к месту, откуда отправился; ибо все земли и все моря были равно далеки от середины земли, и все пути изогнулись. Случились в то время потоп и великое смятение в водах, и моря покрыли много из того, что в Древние Дни было сушей, равно на востоке и западе Средиземья. Таким образом, строки, касающиеся затопления Бэлэрианда во время нумэнорского катаклизма и сохранения Линдона, были удалены. В таком виде отец внес этот параграф в машинопись, заменив Пустая Земля на Пустые Земли. (Если этой области, в первой версии названной Бесплодная Земля, искать место на карте V Амбарканты (IV.251), это должно быть то, что названо там Обожженные Земли Солнца; вероятно, также Темная Земля, которая показана там как новый континент, сформировавшийся из южной части Пэлмара, или Средиземья (карта IV) после того, как увеличилось бывшее внутренне море Рингиль во времена уничтожения Утумно). Выражение Древние Дни ранее не встречалось в работах моего отца. Второй отрывок - заключительная часть §14 версии ПНII, касающаяся Бэлэрианда и Последнего Союза. Здесь в машинопись были карандашом внесены некоторые изменения: Ту был заменен на Саурон везде, за исключением предложения "каковой на языке гномов именовался Ту", где Ту > Горту (см. с.338); "появился в Бэлэрианде король" > "... в Линдоне..."; и Гиль-галад происходит от Финрода, а не от Фэанора. Это место в машинописи было вычеркнуто, и появилось указание ввести замену. Замена находится на обратной стороне того отдельного листа бумаги, где даны обе формы переделанного § 8, и была явственно написана тогда же, когда и они. Она выглядит следующим образом: Но хранится еще легенда о Бэлэрианде. В Великой Битве против Моргота та земля была разломана; и при падении Нумэнора и изменении облика мира она погибла; ибо море покрыло все, что оставалось, за исключением некоторых гор, которые остались стоят подобно островам, до самого подножья Эрэлиндон. Но та земля, где жила Лутиэн, осталась и звалась она Линдон. Прорезал ее морской залив, а в горах появился пролом, сквозь который текла река Лун. В землях же к северу и югу от залива остались эльфы, и королем их был Гиль-галад, сын Фэлагунда, сына Финрода. И они построили Гавани в заливе Лун, откуда любой из их народа или же любой из эльфов, что бежали от тьмы и скорби Средиземья, могли отплыть на истинный Запад, чтобы больше не возвращаться. В Линдоне Саурон доселе не имел власти. И говорится, что братья Элэндиль и Валандиль, бежав от падения Нумэнора, явились, наконец, в устья рек, что впадали в Западное Море. И Элэндиль (сиречь Друг Эльфов), что прежде любил народ Эрэссэа, приплыл в Линдон и жил там некоторое время, а затем прошел в Средиземье и основал королевство на севере. Валандиль же поднялся вверх по Великой реке Андуину и основал иное королевство далеко на юге. Но Саурон жил в Мордоре, Черной Стране, что была не очень далеко от Ондора, королевства Валандиля; и Саурон пошел войной на всех эльфов и людей Вестернесса, а также тех, кто помогал им, и Валандилю пришлось нелегко. Посему Элэндиль и Гиль-галад, видя, что ежели не оказать сопротивления, Саурон сделается владыкой [? всего] Средиземья, держали совет и заключили великий союз. И Гиль-галад и Элэндиль пришли в Средиземье [? и созвали войско людей и эльфов, собрав его в Имладристе]. Ближе к концу текста становится неразборчив, и чтение заключительных слов сомнительно. Если слово Имладрист интерпретировано правильно, то после с несомненно стоит еще одна буква, которая должны быть т. Ср. Повесть Лет во Властелине Колец (Приложение Б): "Вторая Эпоха 3431. Гиль-галад и Элэндиль идут на восток в Имладрис". Весь этот отрывок был, в свою очередь, вычеркнут и не перенесен в машинописный текст. Как будет видно, в нем вводится новый материал, касающийся Бэлэрианда и Линдона, тот самый материал, который впервые появился в результате пересмотра § 8, но потом был удален (с.31-32); кроме того, возникли многие важные элементы. Гиль-галад - сын Фэлагунда; определенно сказано, что Элэндиль - один из тех, кто выжил после гибели Нумэнора, упомянут его брат Валандиль (так зовут отца Элэндиля в Утраченном Пути); появляется река Лун вместе с заливом, в который она впадает, и разрывом в горной цепи, по которому она течет; эльфы Линдона построили Гавани в заливе Лун; Элэндиль основал королевство на севере, к востоку от гор, а Валандиль, поднявшись по Андуину, основал недалеко от Мордора королевство Ондор. Нет сомнения, что концепция Гондора возникла в ходе написания Властелина Колец. Более того, отец приписал карандашом следующие примечания (также вычеркнутые) в конец машинописи: Об этом больше рассказано во Властелине Колец Требуются только такие изменения: (1) Много эльфов осталось (2) Весь Бэлэрианд затонул, за исключением нескольких островов=гор и части Оссирианда (называемой Линдон), где жил Гиль-галад. (3) Эльронд остался с Гиль-галадом. Или уплыл обратно в Средиземье. Полуэльфы. Второе из этих примечаний - решающее, поскольку оно разрабатывается в пассаже, данном последним; отсюда ясно, что все переработки второй версии Падения Нумэнора, рассмотренные здесь, были сделаны несколько лет спустя. ПНII - это форма, которую приняла данная работа ко времени начала Властелина Колец. С другой стороны, исправления были сделаны, когда роману было далеко до окончания, как видно из формы Ондор и из того, что нумэнорские королевства в Средиземье основаны братьями Элэндилем и Валандилем. Кроме пересмотра больших отрывков, в машинописной копии ПНII присутствуют несколько других изменений, весьма незначительных, за исключением замены Эльронд на Эльрос в обоих случаях в § 2. Эта замена тоже относится ко времени до Властелина Колец, что явствует из появления имени Эльрос в конце КС (см.с337, комментарий к § 28)^*5. Впоследствии отец переписал все начисто, включив изменения, внесенные в машинопись ПНII, но в этой рукописи полностью отсутствует заключение (§ 14), рассказывающее о Бэлэрианде и Последнем Союзе: она кончается словами "и велись меж могучими Средиземья войны, от коих дошли лишь отголоски". Данная версии, улучшенная и отчасти измененная, не обнаруживает, однако, существенного продвижения вперед и явственно относится к тому же самому периоду, что и изменения, рассмотренные выше. ^*5 Третье "изменение", указанное в примечаниях к машинописи ПНII - "Эльронд остался с Гиль-галадом. Или уплыл обратно в Средиземье. Полуэльфы" - предположительно, учитывает именно эту замену. Значит оно то, что отец тогда еще не определился с тем, отправлялся ли сначала Эльронд со своим братом Эльросом в Нумэнор или нет.

- Альбойн! - крикнул еще раз Освин Эррол. Он стоял на пороге двери, ведущей в маленький сад на обрыве за домом. Наконец, мальчишеский голос ответил, откуда-то издалека, и будто со сна:

Освин сбежал по ступенькам в сад и пошел по дорожке, обсаженной цветами. За поворотом была невысокая каменная стена - от дома ее загораживала живая изгородь. За стеной была небольшая лужайка, а дальше - обрыв, и внизу - западное море: сейчас оно спокойно лучилось в вечернем свете. На стене Освин нашел своего сына, мальчика лет двенадцати. Он лежал, оперев голову на руки, и смотрел на море.

- Ах, вот ты где, - сказал Освин. - Тебя не дозовешься. Ты что,

- Как услышал, сразу отозвался, - ответил Альбойн.

- Ты не то оглох, не то заснул, - улыбнулся отец. - Скорее всего,

ты и впрямь задремал. Скоро спать пора; так что если хочешь послушать

на сон грядущий какую-нибудь историю, сейчас самое время.

- Извини, пап, но я не спал. Я просто задумался.

- Да. Я думал, почему "Альбойн"? Почему меня зовут "Альбойн"? В школе часто спрашивают: "А почему "Альбойн"?" и дразнят меня " all-bone "? (*). Но ведь это неправда, скажи, пап?

- Знаешь, мальчик, ты и в самом деле выглядишь довольно костлявым; но, слава Богу, в тебе не одни кости. Боюсь, тебя зовут Альбойном потому, что я тебя так назвал. Извини, я не знал, что тебя будут дразнить.

- Но ведь это настоящее имя, да, пап? - взволнованно спросил Альбойн. - То есть оно ведь что-нибудь значит, да? И других людей так звали? Или ты его просто выдумал?

- Нет, конечно. Оно такое же настоящее и правильное, как и Освин; можно сказать, оно из того же семейства. Только меня моим именем никогда не дразнили. Хотя меня часто называли Освальдом - по ошибке. Помню, как это меня раздражало - до сих пор не знаю, почему. Я был довольно щепетилен насчет своего имени.

Они долго сидели и разговаривали на стене, глядя на море, и вернулись домой, только когда мальчику пора было ложиться спать. Их разговор, как нередко случалось, перешел в рассказ: Освин рассказал сыну историю Альбойна, сына Аудойна, короля лангобардов; и о великой битве между лангобардами и гепидами, которая ужаснула даже мрачный шестой век; и о королях Туризинде и Кунимунде, и о Розамунде.

- Но такие истории на ночь лучше не рассказывать, - оборвал он, поведав о том, как Альбойн пил вино из украшенного самоцветами черепа Кунимунда.

- Не очень-то мне нравится этот Альбойн, - сказал мальчик. – Мне больше нравятся гепиды и король Туризинд. Лучше бы они победили. Почему ты не назвал меня Туризиндом или Туризмодом?

- Знаешь, вообще-то мама хотела назвать тебя Розамундой, только ты родился мальчиком. А она не успела помочь мне выбрать другое имя. Ну, вот я и взял имя из той же истории - я решил, что оно подойдет. Оно ведь не только из этой истории, оно гораздо древнее. Может, ты предпочел бы, чтобы тебя звали Elf-friend? (*) Твое имя значит именно это.

- Не-е-eт, - задумчиво протянул Альбойн. - Я люблю, чтобы имя что-то значило, но мне не нравится, когда имя что-то говорит вот так, в лоб.

- Ну, я, конечно, мог бы назвать тебя "Эльфвине" - это то же самое, только по-древнеанглийски. Не только в честь того Эльфвине, что завоевал Италию, но и в честь всех Друзей эльфов, что жили в древности. В честь внука короля Альфреда, что пал в день великой победы в 937 году, и того Эльфвине, что погиб в знаменитой битве при Малдоне - тогда англичане потерпели поражение, - и многих других англичан и людей Севера из числа Друзей эльфов. Но я дал тебе имя в латинском варианте. Я решил, что так лучше. Былые дни Севера исчезли без следа, и все, что осталось, дошло до нас через христианство. Вот я и выбрал имя "Альбойн" - оно не совсем латинское, и не совсем германское, как и большинство западных имен - как и большинство людей, которые носят эти имена. Иногда это имя переделывают в "Альбин". Я мог бы назвать тебя так - и тебя никто бы не дразнил, в нем нет ничего смешного. Но оно чересчур латинское, и по-латыни значит "белый, светлый". А ты, мальчик, совсем не светлый и не белокурый - ты у меня черненький. Вот потому ты и Альбойн. А теперь все. Остается только лечь спать.

Но прежде, чем лечь спать, Альбойн выглянул в окно. За обрывом виднелось море. Было лето, и солнце только садилось. Оно медленно уходило в море, и горизонт горел алым. Море быстро угасало: с запада налетел холодный ветер, и от заката ползли угрожающие черные тучи с

огромными крыльями, распростертыми к югу и к северу.

- Они похожи на орлов Западных Владык, летящих к Нуменору, - сказал вдруг Альбойн. Интересно, что это значит? Он не так уж удивился: в те дни он часто сочинял разные слова. Смотрит он на знакомый холм, и вдруг видит его в каком-то другом времени, в другой истории. "Зеленые склоны Амон-эреб", - говорил он. "Громко шумят волны на берегах Белерианда", - сказал он однажды, когда был шторм, и волны разбивались о подножия утесов, на которых стоял дом.

Некоторые имена он просто сочинял (или думал, что сочиняет): ему нравилось, как это звучит. Но другие казались "настоящими", словно не он произнес их первым. Слово "Нуменор" было из таких. "Мне нравится это слово, - подумал он. - Я мог бы выдумать длинную историю о стране "Нуменор".

Он лег в постель, но история как-то не выдумывалась. И он скоро забыл это слово. Он начал думать о другом - о словах отца и о собственных сегодняшних размышлениях.

"Черный Альбойн, - думал он. - Интересно, есть ли во мне римская кровь? Если и есть, то, наверно, не так уж много. Я люблю западные берега, и настоящее море - оно совсем не такое, как Средиземное, даже в книжках. Я хотел бы, чтобы у него не было другого берега. А есть другие черноволосые народы, кроме римлян. А португальцы - римляне? А кто такие римляне? Интересно, какие народы жили в Португалии, и в Испании, и в Ирландии, и в Британии давным-давно, совсем давно, раньше римлян, раньше карфагенян, - раньше всех? А интересно, что подумал тот человек, который первым увидел западное море?"

А потом он заснул, и ему приснился сон. Но когда он проснулся, сон забылся начисто: не осталось ни истории, ни образа – только чувство, которое они вызвали - чувство, которое для него было связано с длинными непонятными словами. И он встал. И пролетело лето, и Альбойн вернулся в школу, к латыни. А еще он изучал греческий. А позднее, лет в пятнадцать, он взялся за другие языки, особенно северные: древнеанглийский, норвежский, валлийский, ирландский. Это не слишком поощрялось - даже отец-историк не очень одобрял. Похоже, считалось, что латыни и греческого за глаза довольно; и вообще, все это такое старье - а ведь есть отличные современные языки, на которых говорят миллионы людей; не говоря уж о математике и прочих полезных науках.

Но Альбойну нравился аромат древних северных языков - нравился не меньше того, что на них написано. Конечно, поднабрался он и истории языков - все грамматики "неклассических" языков просто переполнены ею. Он ничего против и не имел - передвижения и аблауты сделались его коньком еще в том возрасте, когда другие мальчишки роются в автомобильных моторах. Так что он имел некоторое представление о взаимосвязи европейских языков. Но ему казалось, что грамматики чего-то не договаривают. Его любимые языки обладали особым ароматом - и он был до некоторой степени общим для всех этих языков. Кроме того, Альбойну казалось, что этот аромат как-то связан с атмосферой мифов и легенд, которые рассказывались на этих языках.

Однажды, когда Альбойну было почти восемнадцать, он сидел в кабинете у отца. Была осень, конец летних каникул, проведенных на вольном воздухе. Снова топили камины. Настало время года, когда больше всего тянет к книгам (тех, кто вообще за них берется). Они говорили о "языке". Эррол старался говорить с сыном обо всем, что его интересует, хотя втайне начинал побаиваться, что северные языки и легенды отнимают больше времени и энергии, чем оправдывает их практическая ценность в нашем жестоком мире. "А все-таки лучше, чтобы я знал, что у него в голове, насколько это доступно отцу, - думал он. - Все равно он это не бросит, если его тянет по-настоящему, - и лучше не загонять это внутрь".

Альбойн пытался объяснить, как он понимает "атмосферу языка".

- Понимаешь, - говорил он, - все время слышатся какие-то отзвуки, в отдельных странных словах - это могут быть самые обыденные слова, но с темной этимологией; а иногда это есть во всем звучании языка - словно что-то проглядывает из глубины.

- Я, конечно, не филолог, - заметил отец, - но я никогда не думал, что влияние субстрата на изменения языка так уж важно. Хотя, возможно, он оказывает некоторое влияние - определить его трудно – на народ в целом, национальные способности, национальный характер, и все такое. Но ведь народ, культура и язык - разные вещи.

- Да, но они очень тесно связаны друг с другом, то, и другое, и третье. А потом, язык ведь тоже имеет непрерывную традицию и уходит далеко в прошлое, так же далеко, как народ и культура. Я часто думал, что, если бы посмотреть на лица чьих-то предков, можно было бы узнать много любопытного об этом человеке. Например, нос у него - совсем как у прадеда его матери, но что-то, выражение - или как это называется? - гораздо древнее, скажем, как у прапрапрадеда его отца, или даже еще дальше. И вообще, мне нравится уходить в прошлое, к корням - не только народа, культуры или языка по отдельности, а всех трех вместе. Я хотел бы докопаться до корней того, что смешалось в нас – обыкновенных Эрролах, что живут теперь в маленьком домике в Корнуолле. Интересно, что бы я там нашел?

- Это зависит от того, как глубоко ты зароешься, - заметил старший Эррол. - Если ты перевалишь за ледниковый период, то, скорее всего, не найдешь там ничего; в лучшем случае, зверский и уродливый народ с культурой когтей и клыков и отвратным языком, в котором ты не

услышишь никаких отзвуков, кроме разве чавканья.

- В самом деле? - хмыкнул Альбойн. - Не знаю, не знаю.

- В любом случае, - продолжал отец, - в прошлое ты вернуться не можешь, по крайней мере, дальше пределов, что положены нам, смертным. Можно в некотором смысле вернуться в прошлое путем добросовестного изучения, долгого и кропотливого труда. Хорошо бы тебе, кроме филологии, заняться еще и археологией; они могли бы помочь друг другу, хотя их редко объединяют.

- А это мысль, - сказал Альбойн. - Только, помнишь, давным-давно ты сказал, что во мне не "одни кости". Так вот, мне нужна еще и мифология. Мне нужны мифы, а не только кости и камни.

- Да пожалуйста! Сколько угодно! - рассмеялся отец. - Но пока что у тебя есть не столь грандиозная задача. Мне говорили, что к экзаменам тебе стоит подтянуться по латыни. А стипендия очень может пригодиться, особенно таким любителям копаться в старине, как мы с тобой. Не забудь, этой зимой - первая попытка.

- Если бы еще обращали меньше внимания на латинскую прозу! -

- Не вздумай только вставить на экзамене в стихи свой эрессейский, иль эльфийскую латынь, или как ее там. Оно, может, и красиво, но это не пропустят.

- Да что ты! - Юноша вспыхнул. Он принимал это слишком близко к сердцу, чтобы шутить с этим. - Только, пожалуйста, не разболтай никому про эрессейский. Пусть это будет между нами. А то я пожалею, что сказал тебе.

- Так ведь ты и не говорил. Я бы, наверно, так и не узнал, если бы ты не забыл свой блокнот у меня в кабинете. Да и то, не так уж много я оттуда вычитал. Но ведь я и не подумал бы болтать об этом, даже если бы знал больше. Только, пожалуйста, не трать на это слишком много времени. Ты знаешь, я беспокоюсь о твоей стипендии, и не только из высоких побуждений. Жалованье-то у меня - не разгуляешься.

- Да я этим давно уже не занимался - ну, почти не занимался, -

- Теперь - да. Наверно, слишком много других дел. Но недавно я нашел + несколько [отличных][совсем] новых слов: например, lomelinde значит "соловей"; lome - "ночь" (но не "тьма"), это точно. Глагол еще очень неопределенный. Но...

Он запнулся. Застенчивость (и нечистая совесть) боролись с привычкой к тому, что он называл "братство с pater 'ом", с одной стороны, и с желанием раскрыть кому-то свою тайну, с другой.

...- Но настоящая трудность в том, что тут пробивается еще один язык. Он, кажется, родственный, но совсем другой, более... более северный. Alda значит "дерево" (это слово я уже давно нашел), а в новом языке "дерево" будет galadh, и еще orn. У Солнца и Луны,

кажется, похожие названия: в одном языке anar и isil, A в другом - anor и ithil. Мне иногда больше нравится один, а иногда другой, от настроения зависит. Белериандский действительно очень привлекателен, но это усложняет дело.

- Господи, помилуй! - воскликнул отец. - Да это серьезно! Ладно, я сохраню невольно узнанную тайну. Только, пожалуйста, покажи, что, кроме сердца и настроения, у тебя есть еще и совесть. Или пусть у тебя появится настроение заняться латынью и греческим!

- Уже появилось. У меня целую неделю было такое настроение, да и сейчас еще не прошло: меня, по счастью, потянуло на латынь, особенно на Вергилия. Так что я пошел.

- Пойду почитаю малость. Я приду уложить тебя в кроватку.

И захлопнул дверь, сопровождаемый хмыканьем отца. На самом деле, Эрролу не слишком понравилась последняя фраза. Альбойн сказал это с любовью, и у отца стало тепло на душе, но все же она огорчила его. Он поздно женился, и теперь пора было уходить со скромного учительского

жалованья на еще более скромную пенсию, как раз когда Альбойну нужно было поступать в университет. И еще - он устал. Он давно почувствовал это, и в последний год уже признавался самому себе. Он никогда не был сильным человеком. Хотелось бы поддержать Альбойна подольше - будь он помоложе, он бы так и сделал; но он чувствовал, что его хватит ненадолго. "Черт побери, - сказал он себе, - мальчику его возраста не следует думать о том, чтобы отец вовремя лег спать. Куда я дел книгу?"

Альбойн сидел в своей бывшей детской - теперь это был кабинет – и смотрел во тьму. Он не скоро взялся за книги. "И почему жизнь такая короткая? - думал он. - Языки требуют много времени - как и все, что хочется знать. А pater - он выглядит усталым. А он мне еще нужен, очень нужен. Даже если бы он дожил до ста лет, и мне было бы столько же, сколько ему теперь, он бы все равно был мне нужен. А он не доживет. Вот если бы мы могли переставать стареть! Отец продолжал бы работать и писать эту книгу о Корнуолле, про которую он говорил; и мы могли бы всегда разговаривать. Он умеет подыграть, даже когда не согласен или не понимает. Пропади он пропадом, этот эрессейский. Лучше бы отец его не вспоминал. Опять сегодня сон приснится, это точно. А это так заводит! И всю латынь - побоку. Отец очень благородно к этому относится, хоть и думает, что я все сочиняю. Кабы я сочинял, я бы бросил, чтоб его не огорчать. Но ведь оно само приходит - я просто не могу это упустить. А тут еще белериандский..."

В разрывах облаков на западе показалась луна. Море слабо мерцало во мраке, огромное, бесконечное, до края света.

- Прочь, сны! - воскликнул Альбойн. - Дайте мне спокойно поработать, хотя бы до декабря. Если я получу стипендию, это здорово подбодрит pater 'а.

В половине одиннадцатого он зашел к отцу. Тот спал в кресле. Они отправились спать вместе. Альбойн лег в постель и спал безо всяких сновидений. После завтрака он всеми силами взялся за латынь; тем более что погода встала на сторону добродетели: дождь лил как из ведра.

Альбойн потом долго вспоминал тот вечер - после этого Сны прекратились, внезапно - как отрезало. Ему дали стипендию (на следующий год), и это действительно "подбодрило pater 'а". В университете он вел себя довольно хорошо и отвлекался не слишком часто (по крайней мере, он так думал); правда, настроение заниматься латынью и греческим продержалось не слишком?? долго, так что он не получил.... Оно, конечно, вернулось, но уже после экзаменов. Вот так всегда. Но он все равно перешел на исторический, и снова?? "подбодрил pater 'a" высшим баллом. Pater в этом очень нуждался. Пенсия – это совсем не то, что каникулы: он начал постепенно уходить. Он еще продержался до тех пор, когда Альбойн получил свою первую работу: помощник лектора в университетском колледже.

Сны вернулись к нему - весьма некстати - перед..... Они особенно преследовали его в следующие каникулы - последние, которые он провел в Корнуолле вместе с отцом. Но тогда Сны на время приняли новое направление.

Он потом не раз вспоминал ту беседу со стариком - это был чуть ли не последний раз, когда им удалось потолковать по душам. Теперь он видел ее как наяву.

- Ну, мальчик, как твоя эрессейская эльфийская латынь? – с улыбкой спросил отец. Он очевидно, собирался пошутить - словно говорил о давно забытых мальчишеских шалостях.

- Ты знаешь, - ответил Альбойн, - очень странно, но в последнее время она не появляется. Зато много всего другого. Кое-чего я пока не понимаю. Кое-что могло бы быть одним из кельтских языков. Кое-что похоже на очень древний германский - я готов съесть свою мантию вместе с шапочкой, если это не до-рунический.

- Что ж, мальчик, это более надежная почва для историка. Но ты рискуешь нарваться на большие неприятности, если выложишь все это филологам, - разве что ты можешь опереться на какие-нибудь авторитеты.

- На самом деле, похоже, что могу, - сказал Альбойн.

- Так расскажи что-нибудь, если можешь обойтись без записной книжки, - лукаво предложил отец.

- Westra lage wegas rehtas, nu isti sa wraihtas, - процитировал он - это застряло у него в голове, хотя он не понимал этих слов. Смысл-то был вполне ясен: "На запад лежал прямой путь, теперь он искривлен". Он помнил, как проснулся с ощущением, что это почему-то

- А вот прошлой ночью я поймал кусок на простом англо-саксонском, - продолжал он. Он решил, что англо-саксонский отцу должен понравиться: нормальный исторический язык, и отец когда-то неплохо знал его. К тому же он помнил этот кусок очень отчетливо, и он был самым длинным и наиболее связным из всего, что приходило до тех пор. Утром он проснулся поздно, после ночи, полной сновидений, со стихами на устах. Он тотчас записал их - иначе они исчезли бы к завтраку (обычно так и бывало), несмотря на то, что язык был ему известен. Но теперь он и наяву отлично помнил их.