Э. Титченер

А

нания, могут быть во всякую минуту

своей деятельности охарактеризова- [Рис Л

ны следующей схемой (см. рис. 1).

Джеймс У. Поток сознания

Пусть горизонтальная линия означает линию времени; три кривые, начи­нающиеся у точек а, Ь, с, выражают соответственно нервные процессы, обу­словливающие представление этих трех букв. Каждый процесс занимает из­вестный промежуток времени, в течение которого его интенсивность растет, достигает высшей точки и, наконец, ослабевает. В то время как процесс, со­ответствующий сознаванию а, еще не замер, процесс с уже начался, а процесс Ь достиг высшей точки. В тот момент, который обозначен вертикальной ли­нией, все три процесса сосуществуют с интенсивностями, обозначаемыми вы­сотами кривых.

Интенсивности, предшествовавшие вершине с, были мгновением раньше большими, следующие за ней будут больше мгновение спустя. Ко­гда я говорю: а, Ь, с> то в момент произнесения Ь> ни а, ни с не отсутству­ют вполне в моем сознании, но каждое из них по-своему примешивается к более сильному Ь, так как оба эти процесса уже успели достигнуть из­вестной степени интенсивности. Здесь мы наблюдаем нечто совершенно аналогичное обертонам в музыке: отдельно они не различаются ухом, но, смешиваясь с основной нотой, модифицируют ее; таким же точно обра­зом зарождающиеся и ослабевающие нервные процессы в каждый мо­мент примешиваются к процессам, достигшим высшей точки, и тем ви­доизменяют конечный результат последних.

Содержание мысли. Анализируя познавательную функцию при раз­личных состояниях нашего сознания, мы можем легко убедиться, что раз­ница между поверхностным знакомством с предметом и знанием о нем сводится почти всецело к отсутствию или присутствию психических обертонов. Знание о предмете есть знание о его отношениях к другим предметам. Беглое знакомство с предметом выражается в получении от него простого впечатления. Большинство отношений данного предмета к другим мы познаем только путем установления неясного сродства меж­ду идеями при помощи психических обертонов. Об этом чувстве сродст­ва, представляющем одну из любопытнейших особенностей потока соз­нания, я скажу несколько слов, прежде чем перейти к анализу других вопросов.

Между мыслями всегда существует какое-нибудь рациональное отно­шение. Во всех наших произвольных процессах мысли всегда есть извест­ная тема или идея, около которой вращаются все остальные детали мысли (в виде психических обертонов). В этих деталях обязательно чувствуется определенное отношение к главной мысли, связанный с нею интерес и в осо­бенности отношение гармонии или диссонанса, смотря по тому, содейству­ют они развитию главной мысли или являются для нее помехой. Всякая мысль, в которой детали по качеству вполне гармонируют с основной идеей, может считаться успешным развитием данной темы. Для того, чтобы объ­ект мысли занял соответствующее место в ряду наших идей, достаточно, чтобы он занимал известное место в той схеме отношений, к которой отно­сится и господствующая в нашем сознании идея.

96 Тема 2. Становление предмета психологии

Мы можем мысленно развивать основную тему в сознании главным образом посредством словесных, зрительных и иных представлений; на успешное развитие основной мысли это обстоятельство не влияет. Если только мы чувствуем в терминах родство деталей мысли с основной те­мой и между собой и если мы сознаем приближение вывода, то полагаем, что мысль развивается правильно и логично. В каждом языке какие-то слова благодаря частым ассоциациям с деталями мысли по сходству и контрасту вступили в тесную связь между собой и с известным заключе­нием, вследствие чего словесный процесс мысли течет строго параллельно соответствующим психическим процессам в форме зрительных, осяза­тельных и иных представлений. В этих психических процессах самым важным элементом является простое чувство гармонии или разлада, пра­вильного или ложного направления мысли.

Если мы свободно владеем английским и французским языками и начинаем говорить по-французски, то при дальнейшем ходе мысли нам будут приходить в голову французские слова и почти никогда при этом мы не собьемся на английскую речь. И это родство французских слов ме­жду собой не есть нечто, совершающееся бессознательным механическим путем, как простой физиологический процесс: во время процесса мысли мы сознаем родство. Мы не утрачиваем настолько понимания француз­ской речи, чтобы не сознавать вовсе лингвистического родства входящих в нее слов. Наше внимание при звуках французской речи всегда поража­ется внезапным введением в нее английского слова.

Наименьшее понимание слышимых звуков выражается именно е том, что мы сознаем в них принадлежность известному языку, если толь­ко мы вообще сознаем их. Обыкновенно смутное сознание того, что все слышимые нами слова принадлежат одному и тому же языку и специаль ному словарю этого языка и что грамматические согласования соблюде ны при этом вполне правильно, на практике равносильно признанию, чтс слышимое нами имеет определенный смысл. Но если внезапно в слыши мую речь введено неизвестное иностранное слово, если в ней слышите* ошибка или среди философских рассуждений вдруг попадается какое-ни будь площадное, тривиальное выражение, мы получим ощущение диссо нанса и наше полусознательное согласие с общим тоном речи мгновенш исчезает. В этих случаях сознание разумности речи выражается скорее ] отрицательной, чем в положительной форме.

Наоборот, если слова принадлежат тому же словарю и грамматиче ские конструкции строго соблюдены, то фразы, абсолютно лишенные смыс ла, могут в ином случае сойти за осмысленные суждения и проскользнуть нисколько не поразив неприятным образом нашего слуха. Речи на молит венных собраниях, представляющие вечно одну и ту же перетасовку бес смысленных фраз, и напыщенная риторика получающих гроши за строчк газетных писак могут служить яркими иллюстрациями этого факта. «Пти цы заполняли вершины деревьев их утренней песнью, делая воздух сырым

Ажеймс У. Поток сознания

прохладным и приятным», — вот фраза, которую я прочитал однажды в отчете об атлетическом состязании, состоявшемся в Джером-Парке. Репор­тер, очевидно, написал ее второпях, а многие читатели прочитали, не вду­мываясь в смысл.

Итак, мы видим, что во всех по­добных случаях само содержание ре­чи, качественный характер представ-

^ис' * лений, образующих мысль, имеют

весьма мало значения, можно даже

сказать, что не имеют никакого значения. Зато важное значение сохраня­ют по внутреннему содержанию только остановочные пункты в речи: ос­новные посылки мысли и выводы. Во всем остальном потоке мысли глав­ная роль остается за чувством родства элементов речи, само же содержание их почти не имеет никакого значения. Эти чувства отношений, психические обертоны, сопровождающие термины данной мысли, могут выражаться в представлениях весьма различного характера. На диаграмме (см. рис.2) легко увидеть, как разнородные психические процессы ведут одинаково к той же цели. Пусть А будет некоторым впечатлением, почерпнутым из внешнего опыта, от которого отправляется мысль нескольких лиц. Пусть Z будет практическим выводом, к которому всего естественнее приводит дан­ный опыт. Одно из данных лиц придет к выводу по одной линии, другое — по другой; одно будет при этом процессе мысли пользоваться английской словесной символикой, другое — немецкой; у одного будут преобладать зри­тельные образы, у другого — осязательные; у одного элементы мысли будут окрашены эмоциональным волнением, у другого — нет; у одних лиц про­цесс мысли совершается разом, быстро и синтетически, у других — медлен­но и в несколько приемов. Но когда предпоследний элемент в мысли ка­ждого из этих лиц приводит их к одному общему выводу, мы говорим, и говорим совершенно правильно, что все лица, в сущности, думали об одном и том же. Каждое из них было бы чрезвычайно изумлено, заглянув в пред­шествующий одинаковому выводу душевный процесс другого и увидав в нем совершенно иные элементы мысли.

Четвертая особенность душевных процессов, на которую нам нужно обратить внимание при первоначальном поверхностном описании пото­ка сознания, заключается в следующем: сознание всегда бывает более за­интересовано в одной стороне объекта мысли, чем в другой, производя во все время процесса мышления известный выбор между его элементами, отвергая одни из них и предпочитая другие. Яркими примерами этой из­бирательной деятельности могут служить явления направленного внима­ния и обдумывания. Но немногие из нас сознают, как непрерывна деятель­ность внимания при психических процессах, с которыми обыкновенно не

7 Зак. 2652

98 Тема 2. Становление предмета психологии

связывают этого понятия. Для нас совершенно невозможно равномерно распределить внимание между несколькими впечатлениями. Монотонная последовательность звуковых ударов распадается на ритмические перио­ды то одного, то другого характера, смотря по тому, на какие звуки мы бу­дем мысленно переносить ударение. Простейший из этих ритмов двойной, например: тик-так, тик-так, тик-так. Пятна, рассеянные по поверхности, при восприятии мысленно объединяются нами в ряды и группы. Линии объединяются в фигуры. Всеобщность различений «здесь» и «там», «это» и «то», «теперь» и «тогда» является результатом того, что мы направля­ем внимание то на одни, то на другие части пространства и времени.

Но мы не только делаем известное ударение на некоторых элемен­тах восприятий, но и объединяем одни из них и выделяем другие. Обык­новенно большую часть находящихся перед нами объектов мы оставля­ем без внимания. Я попытаюсь вкратце объяснить, как это происходит.

Начнем анализ с низших форм психики: что такое сами чувства наши, как не органы подбора? Из бесконечного хаоса движений, из кото­рых, по словам физиков, состоит внешний мир, каждый орган чувств из­влекает и воспринимает лишь те движения, которые колеблются в опре­деленных пределах скорости. На эти движения данный орган чувств реагирует, оставляя без внимания остальные, как будто они вовсе не су­ществуют. Из того, что само по себе представляет беспорядочное неразли­чимое сплошное целое, лишенное всяких оттенков и различий, наши ор­ганы чувств, отвечая на одни движения и не отвечая на другие, создали мир, полный контрастов, резких ударений, внезапных перемен и картин­ных сочетаний света и тени.

Если, с одной стороны, ощущения, получаемые нами при посредстве органа чувств, обусловлены известным соотношением концевого аппара­та органа с внешней средой, то, с другой, из всех этих ощущений внимание наше избирает лишь некоторые наиболее интересные, оставляя в стороне остальные. Мы замечаем лишь те ощущения, которые служат знаками объектов, достойных нашего внимания в практическом или эстетическом отношении, имеющих названия субстанций и потому возведенных в осо­бый чин достоинства и независимости. Но помимо того особого интереса, который мы придаем объекту, можно сказать, что какой-нибудь столб пы­ли в ветреный день представляет совершенно такую же индивидуальную вещь и в такой же мере заслуживает особого названия, как и мое собст­венное тело.

Что же происходит далее с ощущениями, воспринятыми нами от каж­дого отдельного предмета? Между ними рассудок снова делает выбор. Какие-то ощущения он избирает в качестве черт, правильно характери­зующих данный предмет, на другие смотрит как на случайные свойства предмета, обусловленные обстоятельствами минуты. Так, крышка моего стола называется прямоугольной, согласно одному из бесконечного числа впечатлений, производимых ею на сетчатку и представляющих ощущение

Джеймс У. Поток сознания

двух острых и двух тупых углов, но все эти впечатления я называю пер­спективными видами стола; четыре же прямых угла считаю его истинной формой, видя в прямоугольной форме на основании некоторых собствен­ных соображений, вызванных чувственными впечатлениями, существенное свойство этого предмета.

Подобным же образом истинная форма круга воспринимается на­ми, когда линия зрения перпендикулярна к нему и проходит через его центр; все другие ощущения, получаемые нами от круга, суть лишь знаки, указывающие на это ощущение. Истинный звук пушки есть тот, который мы слышим, находясь возле нее. Истинный цвет кирпича есть то ощуще­ние, которое мы получаем, когда глаз глядит на него на недалеком рас­стоянии не при ярком освещении солнца и не в полумраке; при других же условиях мы получаем от кирпича другое впечатление, которое слу­жит лишь знаком, указывающим на истинное; именно в первом случае кирпич кажется краснее, во втором — синее, чем он есть на самом деле. Читатель, вероятно, не знает предмета, которого он не представлял бы се­бе в каком-то типичном положении, какого-то нормального разреза, на оп­ределенном расстоянии, с определенной окраской и т. д. Но все эти су­щественные характерные черты, которые в совокупности образуют для нас истинную объективность предмета и контрастируют с так называемыми субъективными ощущениями, получаемыми когда угодно от данного пред­мета, суть такие же простые ощущения. Наш ум делает выбор в извест­ном направлении и решает, какие именно ощущения считать более реаль­ными и существенными.

Далее, в мире объектов, индивидуализированных таким образом с помощью избирательной деятельности ума, то, что называется опытом, всецело обусловливается воспитанием нашего внимания. Вещь может по­падаться человеку на глаза сотни раз, но если он упорно не будет обра­щать на нее внимания, то никак нельзя будет сказать, что эта вещь вошла в состав его жизненного опыта. Мы видим тысячи мух, жуков и молей, но кто, кроме энтомолога, может почерпнуть из своих наблюдений подроб­ные и точные сведения о жизни и свойствах этих насекомых? В то же время вещь, увиденная раз в жизни, может оставить неизгладимый след в нашей памяти. Представьте себе, что четыре американца путешествуют по Европе. Один привезет домой богатый запас художественных впечат­лений от костюмов, пейзажей, парков, произведений архитектуры, скульп­туры и живописи. Для другого во время путешествия эти впечатления как бы не существовали: он весь был занят собиранием статистических данных, касающихся практической жизни. Расстояния, цены, количество населения, канализация городов, механизмы для замыкания дверей и окон — вот какие предметы поглощали все его внимание. Третий, вернув­шись домой, дает подробный отчет о театрах, ресторанах и публичных со­браниях и больше ни о чем. Четвертый же, быть может, во все время пу­тешествия окажется до того погружен в свои думы, что его память, кроме

100 Тема 2. Становление предмета психологии

названий некоторых мест, ничего не сохранит. Из той же массы воспри­нятых впечатлений каждый путешественник избрал то, что наиболее со­ответствовало его личным интересам, и в этом направлении производил свои наблюдения.

Если теперь, оставив в стороне случайные сочетания объектов в опы­те, мы зададимся вопросом, как наш ум рационально связывает их между собой, то увидим, что и в этом процессе подбор играет главную роль. Вся­кое суждение, как мы увидим в главе «Мышление», обусловливается спо­собностью ума раздробить анализируемое явление на части и извлечь из последних то именно, что в данном случае может повести к правильному выводу. Поэтому гениальным человеком мы назовем такого, который всегда сумеет извлечь из данного опыта истину в теоретических вопросах и указать надлежащие средства в практических.

В области эстетической наш закон еще более несомненен. Артист за­ведомо делает выбор в средствах художественного воспроизведения, отбра­сывая все тона, краски и размеры, которые не гармонируют друг с другом и не соответствуют главной цели его работы. Это единство, гармония, «конвер­генция характерных признаков», согласно выражению Тэна, которая сооб­щает произведениям искусства их превосходство над произведениями при­роды, всецело обусловлены элиминацией. Любой объект, выхваченный из жизни, может стать произведением искусства, если художник сумеет в нем оттенить одну черту как самую характерную, отбросив все случайные, не гармонирующие с ней элементы.

Делая еще шаг далее, мы переходим в область этики, где выбор заве­домо царит над всем остальным, поступок не имеет никакой нравственной ценности, если он не был выбран из нескольких одинаково возможных. Бороться во имя добра и постоянно поддерживать в себе благие намерения, искоренять в себе соблазнительные влечения, неуклонно следовать тяжелой стезей добродетели — вот характерные проявления этической способности. Мало того, все это лишь средства к достижению целей, которые человек счи­тает высшими. Этическая же энергия par excellence (по преимуществу) должна идти еще дальше и выбирать из нескольких целей, одинаково дос­тижимых, ту, которую нужно считать наивысшей. Выбор здесь влечет за со­бой весьма важные последствия, налагающие неизгладимую печать на всю деятельность человека. Когда человек обдумывает, совершить преступление или нет, выбрать или нет ту или иную профессию, взять ли на себя эту долж­ность, жениться ли на богатой, то выбор его в сущности колеблется между несколькими равно возможными будущими его характерами. Решение, принятое в данную минуту, предопределяет все его дальнейшее поведение. Шопенгауэр, приводя в пользу своего детерминизма тот аргумент, что в дан­ном человеке со сложившимся характером при данных условиях возмож­но лишь одно определенное решение воли, забывает, что в такие критиче­ские с точки зрения нравственности моменты для сознания сомнительна именно предполагаемая законченность характера. Здесь для человека не

Джеймс У. Поток сознания

столь важен вопрос, как поступить в данном случае, — важнее определить, каким существом ему лучше стать на будущее время.

Рассматривая человеческий опыт вообще, можно сказать, что спо­собность выбора у различных людей имеет очень много общего. Род че­ловеческий сходится в том, на какие объекты следует обращать особое внимание и каким объектам следует давать названия; в выделенных из опыта элементах мы оказываем предпочтение одним из них перед другими также весьма аналогичными путями. Есть, впрочем, совершен­но исключительный случай, в котором выбор не был произведен ни од­ним человеком вполне аналогично с другим. Всякий из нас по-своему разделяет мир на две половинки, и для каждого почти весь интерес жизни сосредоточивается на одной из них, но пограничная черта меж­ду обеими половинками одинакова: «я» и «не-я». Интерес совершенно особенного свойства, который всякий человек питает к тому, что назы-вает «я» или «мое», представляет, быть может, загадочное в моральном отношении явление, но, во всяком случае, должен считаться основным психическим фактом. Никто не может проявлять одинаковый интерес к собственной личности и к личности ближнего. Личность ближнего сливается со всем остальным миром в общую массу, резко противопо­лагаемую собственному «я». Даже полураздавленный червь, как гово­рит где-то Лотце, противопоставляет своему страданию всю остальную Вселенную, хотя и не имеет о ней и о себе самом ясного представле­ния. Для меня он — простая частица мира, но и я для него — такая же простая частица. Каждый из нас раздваивает мир по-своему.

ДВА УРОВНЯ СОЗНАНИЯ¹

Уже поверхностный анализ, сделанный [ранее], привел нас к заклю­чению, что душевный процесс внимания всегда распределен по двойной схе­ме — по схеме ясного и темного, фокуса и границы сознания. Мы можем иллюстрировать это посредством двух концентрических окружностей: внутренней, меньшей по величине, заключающей область ясности сознания или содержащей то, что называется объектом внимания, и внешней, боль­шей по величине, заключающей область смутности или рассеянности созна­ния. Но более удобна диаграмма, представляющая поток сознания как те­чение на двух различных уровнях, из которых верхний представляет ясные процессы сознания, а нижний — смутные (см. рис. 1). В дальнейшем мы воспользуемся этой диаграммой.

Начнем с наблюдения над собой. Рис. 2 представляет собою загадоч­ную картинку. Здесь изображено левое полушарие большого мозга, но на картинке изображено также и нечто другое. Всмотримся в нее и постара­емся раскрыть, что в ней скрывается. В то время как мы делаем эти изы­скания, все изображение находится на верхнем уровне сознания, остальные же переживания — на нижнем уровне. Внезапно мы находим то, что иска­ли. Что же происходит тогда? В тот момент, когда мы находим скрытое со-

Рис. 1. Диаграмма переживания процессов внимания. Поток созна­ния, очерченный на фигуре тонкой линией, нужно представлять себе двигающимся к нам от плоскости бумаги; толстая линия представ­ляет нервный канал, по которому

течет поток

¹ Хрестоматия по вниманию / Под ред. А.Н.Леонтьева, А.А.Пузырея, В.Я.Романова. М.; Изд-во Моск. ун-та, 1976. С. 34—37.

Титченер Э. Два уровня сознания

держание, изображение мозга опускается с верхнего уровня на нижний: скрывавшиеся до сих пор очертания выступают со всей той ясностью, ка­кую только можно представить, а форма мозга становится не яснее, чем впе­чатление от книги, находящейся в наших руках. Первоначальное сознание, распадавшееся на два уровня, заменилось другим сознанием, и падение пер­воначального предмета внимания с верхнего уровня на нижний здесь совер­шенно ясно.

В одном отношении это наблюдение нетипично. Когда мы уже ре­шили загадку, мы испытываем явное удовлетворение; но аффективные процессы не всегда содержатся в душевном процессе внимания. Во всех других отношениях это наблюдение для автора является типичным. Предмет внимания не медленно ползет, ступень за ступенью, к верхнему уровню, а поднимается одним прыжком; в данный момент мы сосредото­чиваем внимание на одном предмете, и в следующий момент мы находим наше внимание направленным уже на другой предмет. Но нужно сказать, что этот взгляд оспаривается. Некоторые психологи полагают, что душев­ный процесс внимания обнаруживает не два различных уровня, а один поднимающийся и опускающийся склон; они полагают, таким образом, что в одном и том же сознании могут сосуществовать процессы всех воз­можных степеней ясности. Другие полагают, что существует больше, чем два уровня, — три, например: уровень внимания, уровень невнимания и уровень еще более глубокой подсознательной смутности. <...>

Рис. 2. Рисунок Гуддена из Франкфурта-на-Майне

Главным характерным признаком процессов, находящихся на верх­нем уровне сознания, является высокая степень их ясности<...> Процесс называется ясным или живым, когда он лучше всего проявляется в пе­реживании. Ясность есть интенсивное свойство в том смысле, что она об­наруживает способность уменьшаться и увеличиваться; но она совершен-

104 Тема 2. Становление предмета психологии

но отлична от интенсивности в собственном смысле. Если, например, прислушиваться к очень слабому звуку, то ощущение шума может быть весьма ясным в сознании, хотя его интенсивность минимальная. И дей­ствительно, даже при небольшом навыке нетрудно субъективно разли­чать ясность от интенсивности в любом данном душевном процессе.

Немало споров, однако, вызвал вопрос о том, не соединяются ли по­стоянно в переживании ясность и интенсивность, хотя они и представля­ют собою отдельные свойства ощущения. Не означает ли усиление яснос­ти также усиления интенсивности? И очень слабый звук может быть ясным, несмотря на свою слабость: но так ли он слаб, каким он был бы и при меньшей ясности? Популярно выражаясь, не повышает ли внима­ние интенсивности своего предмета? На эти вопросы мы находим все от­веты, какие только можно на них дать. Некоторые психологи полагают, что изменение ясности не делает никакой разницы в интенсивности. Дру­гие думают, что оно обусловливает только кажущуюся разницу. Прирост ясности, говорят они, означает более независимое положение сознания; и эта независимость, эта свобода от вмешательства дает возможность дру­гим свойствам ощущения во всей своей полноте проявиться в сознании. Интенсивность, таким образом, не производит никакого иного действия, кроме того, которое составляет ее функцию; она кажется усиленной, в то время как в действительности только дана возможность свободно про­явиться в сознании, которой без ясности она не могла бы достигнуть. Тре­тьи, со своей стороны, думают, что ясность приносит с собою прирост ин­тенсивности и четвертые, наконец, утверждают, что ясность обусловливает понижение интенсивности. По мнению автора, наиболее вероятен третий из этих взглядов, считающий, что интенсивность возрастает с ясностью.

Метод интроспекции и проблема самонаблюдения. Субъективный отчет

Дата добавления: 2015-06-04