Ненаписанное письмо 2 страница

Девушка беззвучно заплакала. Ее крупные слезы обильно катились по щекам, плечи надрывисто вздрагивали и неподдельное горькое рыдание далеким, родным теплом чувствительно коснулось скрытых глубин души монаха. То, что никогда до этого не посещало его на протяжении всех прошедших дней.

Рус, виновато поглядывал на плачущую Дину, не понимал себя: ее милое, по-детски наивное и искреннее личико сильно бороздило глубокие тайники его души, и перед глазами вставала яркая картина первых проблесков детской памяти. Он вспомнил себя, тянущим мать за руку: ее предсмертный, запоминающийся в желании жить, образ. Ее слезы. Это все очень давнее, забытое и родное таким мощным ностальгическим чувством охватило его, что он не смог стоять. Присел, на первую попавшуюся подставку. Обреченный на долгое одиночество, он не умел думать о себе, о своем прошлом и будущем, готовый принять смерть от первого, рокового случая. Жизнь шла по странному подлому накату, направление которого объяснить было невозможно. Душой болея за каждого обиженного и униженного, опасался к ним приблизиться в душевном сострадании. Семейность, родственность была только монашеской: аскетическая простота с такой же аскетической жесткостью. И вот сейчас, неумело поглядывая на Дину и не зная, что ей сказать, ощущал, что что-то горячее начинает жечь внутри, болезненно ломать годами затвердевшую структуру миропонимания и мироощущения. Это новое, материнское от нахлынувшей памяти жаркой всеохватывающей волной наполнило его и уже не покидало. И вся эта детская глубинная нежность, липко коснувшаяся его, сдерживалась суровой действительностью и опасностью бытия.

Дина вдруг перестала плакать. Не поднимая больших глаз, с состраданием объясняла Русу:

—Ты переродился. Из человека превратился в бродячую гиену. Жадную до смерти. Твоя жестокость, хоть и объясняется защитой, но она создала из тебя нечеловека. Ты убийца: самый натуральный. Ты уже не можешь и не хочешь понимать людей. У тебя, как у вида, сохранилась только общая жалость к человечеству. Но на самого человека тебе наплевать. Ты робот, кукла, киллер. Ты становишься опасен для людей. Тебе необходима семья, жена, чтобы ты очеловечился. Иначе тебя ждет смерть, как у брошенной подворотней собаки. Дина замолчала, но слезы продолжали литься по ее горячим щекам.

Рус никак не ожидал услышать из уст четырнадцатилетней девушки такие глубинные измышления. Он признавал правоту ее слов, но они как бы к нему не относились и он в оправдание ничего сказать не мог. Услышанное все же заставляло задуматься по-новому, иначе оценить прожитое и проделанное. Ему, как тогда, в двухлетнем возрасте, хотелось спросить о вспыхнувшем и оставшемся тлеющей спичкой в памяти. Те, кто убил его мать и отца, в какой степени они были человеки? Но знал: и Дина не ответит, и он долго будет мучиться вопросом, который бередит умы мудрецов. Жесткая действительность не признает мудрости, тем более милосердия. Это можно понять, но невозможно объяснить.

-Дина, -заговорил Рус, не зная, как он продолжит свою мысль, но говорил то, что выходило спонтанно из его души, - ты напоминаешь мне мою мать, которую я сейчас вспомнил умирающей. И этим ты очень близка мне. Я бы хотел, что бы ты была рядом, но я не имею права распоряжаться чужой судьбой, подставлять под опасность лишения жизни. А мне для удовлетворения внутреннего состояния вполне хватает, что я смог помочь брату по несчастью, что смогу помочь тебе, чтобы ты была дома и была там счастлива. Мне моя жизнь менее всего доставляет полноту существования. Я уже не жду чего-то большего. Давно готов к смерти. И меня не волнует, как меня пристрелят. Свое полезное в жизни, что смог, я сделал. Мое место в горах. Меня еще, наверное, ждет на крутых склонах вечный Гу-ру. Если я дойду туда, то может быть найду свое философское успокоение. Ты права: наверное я уже не могу называться человеком. Слишком много крови на моей тропе. Но убивать каждый раз, даже за правое дело, мне становится труднее. Мне надо уйти туда, где я не опасен. Это горы. Это мои духовные отцы. Это вечный Гу-ру.

- Что ты говоришь? – снова с надрывом запричитала девушка. – Что ты наговариваешь на себя. Ты еще не растерял свой разум. Ты должен жить среди людей.

- Мне это не дано. Как не дано было с первых дней осознанья своего видеть родных, видеть людей, у которых счастье –это семья, дети, родные. Страницы моей жизни никчемно запачканы кровью других судеб. И все тепло моего существа, наверное, осталось там, с матерью. Я во многом не понимаю себя, того, что делаю. Я даже не знаю, что смогу сказать настоятелю о своих последних годах в Америке. Если я для этого рожден, то ошибка Всевышнего, что он сохранил мне жизнь тогда, когда я мог без страданий умереть рядом с родителями. Люди, противоборствуя друг с другом, отстаивают какие-то свои интересы. Я же никаких интересов не имею в жизни, а стреляю по ним, как запрограммированный. Зачем это? Если я уйду от людей, прекратятся эти никому не нужные интриги, стрельба, убийства, горе. Я давно не смотрел спокойно на звезды. Забыл, как они мигают.

Рус надолго замолчал.

Дина повернулась к нему.

-Почему ты думаешь, что я буду тебе мешать? Я тоже люблю на звезды смотреть.

-Звезды разговаривают только наедине, -вспоминая свое, что-то очень далекое, совсем тихо ответил Рус.

-Видишь, ты можешь быть человеком. Я не буду тебе мешать, - еще тише проговорила девушка.

Монах снова пришел в себя, посмотрел на Дину.

Я для тебя сухое дерево. Тебе нужен человек, с которым ты будешь иметь счастье человеческого бытия: семью, детей.

-А я хочу быть только с тобой. У меня свое понятие счастья.

-Это временный, детский каприз, -как-то даже жестко для себя ответил Рус.

- Тебе нужны не звезды, а дети. В них глубина и широта всей Вселенной.

- Это не для меня.

Дина снова закрыла лицо руками, тихо заплакала.

- Это неестественно. А я знаю, как найти монастырь, -вдруг с детским вызовом воскликнула девушка.

-А кто мог тебе сказать?

-Не скажу.

-Если это Сен, то по его байкам ты можешь забрести куда-нибудь в Таиланд. Он всегда был интересным сказочником для нас.

-Не может Сен обманывать. Он раненый.

-Он не раненый. Он при смерти был. Бредил, а ты слушала.

-Сам ты раненый и бредишь. Монах. Горы. Нет в тебе тепла. От этого ты…

Дина, потупившись, замолчала.

-Дина, - Рус, стараясь не выводить ее из себя, мягко посмотрел на нее, -ты тоже какая-то не такая стала. Раньше из тебя слова нельзя вытянуть. Тихая была, незаметная. Я о тебе в приюте узнал только через неделю.

-А зачем ты меня тогда спасал? – с горечью и неподдельной обидой прошептала девушка.—Лучше бы меня убили.

—Ну вот. Ты уже в крайности бросаешься.

—Да, в крайности. И не надо было водить меня по магазинам и покупать платье.

— Но ты же просила.

—Да, просила. Ну и что? Тебе что до этого. Думаешь, мне нужны были эти тряпки? Я для тебя старалась. А ты звезды любишь, а людей нет.

Вдруг, она что-то вспомнила, побежала в соседнюю комнату номера гостиницы.

—Вот. А то я уже почти забыла,—размахивая маленьким конвертом, вбежала обратно.—От мистера Маккинроя.

Рус недоверчиво взял конверт. Бумага была лощеной, с гербом, большими печатями. Осторожно вскрыл его. Гербовая бумага, на которой было напечатано английским шрифтом, вызывала уважение.

«—Уважаемый Рус, обращается к Вам с просьбой о встрече небезызвестный для Вас мистер Маккинрой. настоятельная необходимость встречи диктуется нашим желанием провести предварительные переговоры для соглашения условий будущих встреч с патриархами вашего монастыря. Все ваши предварительные условия будут приняты во внимание и соблюдены в дальнейшем. С почтением к Вам,—Сэр Маккинрой». Рус сложил письмо, вложил в конверт. —Ну что?—пытливо заглядывая в глаза, с нетерпением спросила Дина. Рус пожал плечами.

—Этот джентльмен, о котором ты мне рассказывала, хочет встретиться.

—Это же прекрасно. Он всегда нам помогал. Он хороший. Он добрый. Он знает, что делать.

—Мы сегодня отъезжаем к границам Непала. Пусть он нас в Китае находит.

—Зачем?—растерялась девушка, —Зачем отдалять встречу на неизвестное время? Может это что-то очень важное. Я уверена, что мистер Маккинрой хочет действовать на благо всем нам.

—Какие блага он знает?—иронично усмехнувшись, проговорил Рус и задумался.

В дверь постучали условным сигналом. Дина осторожно открыла. Вошли Сен и пятеро индусов. Рус показал монаху письмо.

—Наверное есть что-то важное в попытках мистера встретиться с нами. Может быть так будет лучше,— слабым еще голосом говорил Сен.—На границе напряженно сейчас. Тебе трудно будет. Мы с друзьями незаметно отъедем и заодно проверим погоду на таможне. Номер сдавать не будем. Ты некоторое время еще оставайся, переговоришь с мистером американцем. Может он и вправду хочет что-то дельное предложить настоятелю. От разговора отказываться не стоит. Все же он нам много помог. А потом ты следом перейдешь границу. Может даже Хан Хуа тебя встретит где-нибудь в Калькутте. Наши друзья здесь тебе также помогут в дальнейшем. Я им все рассказал. По их сведениям пока вокруг нас чисто.

—Дорогой Сен,— подскочила к монаху Дина и мило попросила,—скажите Русу, чтобы он не бросал меня одну.

—Конечно не бросит. Что ты,—простодушно ответил скромный монах.—Настоятель и Ван ему этого не простят.

—Вот и я ему говорю. А то он мне про горы, про дело.

—Да, да,—поторопился сказать Сен, поняв, что влез не в свою оперу и давая понять, что он ничего не знает, обнял Руса.

—Через несколько дней после меня ты тоже должен быть в монастыре.

Глава пятая

—Что вы, сэр Маккинрой, все печетесь об этом бестолковом монахе. Чем он заслужил наше американское почтение.

—Полковник, не трудитесь излишествовать в рассуждениях, не находясь в генеральной комиссии планирования. Вы исполнитель. Не прыгайте выше стула, на котором сидите.

—Но я не получал приказания его охранять.

—У вас вообще нет никаких инструкций находиться подле него. Вы на себя возлагаете совсем не то бремя ответственности.

—Но я имел моральное право. После побега монаха с базы в Южной Корее по нашим же инструкциям я обязан был его ликвидировать в кратчайшие сроки, как лицо, вынесшее секреты за пределы территории Соединенных Штатов. Иных предписаний у нас не имеется,— грубовато, но нашел обоснованный выход из положения полковник.

Маккинрой иронично и с сожалением посмотрел на стойкого коллегу. О чем-то глубоко раздумывая, прошелся до камина.

—Вас перевели на службу в штаб-квартиру. С переменой места службы все прежние инструкции по старым заданиям аннулируются. Тем более относительно отдельного лица. Вы это тоже прекрасно знаете. И не играйте со мной в непосвященного. Сейчас по новым выкладкам центра, монаха намерены привлечь к службе на пользу Америки. А вы нам назойливо и постоянно мешаете,—методично, настойчиво вбивал очередное в незащищенную голову полковника сэр Маккинрой.

—На что он способен? —зло и саркастически язвил Динстон.—Вы же сами видите, что кроме как стрелять и бегать, он ничему не обучен и не умеет. В нашей работе голова требуется.

Маккинрой с видимым пренебрежением бросил взгляд на крупную голову офицера.

—Не вам, уважаемый, решать, способен монах или нет для выполнения некоторых задач центра. А там головы покрупнее вашей и вы, наверняка, догадываетесь, совсем не дырявые.

Этих жестких слов хватило, чтобы полковник вытянулся по военному в струнку: пятки вместе, носки врозь... Но эксперт продолжал умело глушить исполнительного Динстона новой информацией.

—Запомните, полковник, сведения сугубо конфиденциальные. Я вам это говорю, так как вы чересчур настырны в своем рвении. Если сказанное мной проникнет в чужие компьютеры, вы будете первым в списках подозреваемых. Тогда трудно будет сохранить пенсию в полном объеме. Понимаете, дружище.

—Так точно, сэр, — по военному звонко рапортовал Динстон.—Вы не должны меня подозревать, сэр. Я около сорока лет на службе.

—Это верно, верно на сто процентов,—успокоил начинавшего отчаиваться коллегу эксперт. — Я вынужден вам напомнить, так как вижу вашу необъяснимую патологическую ненависть ко всему русскому.

—Я затрудняюсь, прямо не знаю, что ответить, сэр,—

смущался под настойчивым взглядом Маккинроя подчиненный.—Мне казалось, что я действую в интересах

моей страны.

—В данном случае, не совсем,—эксперт понял, что ему удалось на некоторое время придавить примитивный интеллект полковника. И уже гораздо спокойнее, но более повелительным тоном начальника, продолжил: —Пришло время, и монах оказался фигурой достойного масштаба и достаточно полезной для нашей страны. Он знает четыре языка. Не составляет особого труда внедрять его в крупные преступные группировки нашей страны. Им можно жертвовать. Он не гражданин Америки. При случае удачного сотрудничества с ним он в состоянии уничтожить целые банды, в чем ему немало помогут его братья-монахи. Где-то даже и вас могут подстраховать.—Эксперт внушительно показал пальцем на лощеный пиджак полковника.

—Он ведь не знает, что это именно вы из него сделали аса мирового уровня. Но,—Маккинрой загадочно улыбнулся, подошел к карте,—вы выковали в нем верткий диверсионный ум. Большие трудности составляет его не только поймать, но даже обнаружить.—Динстон неловко переминался с ноги на ногу, ослабил прямую стойку. Лицо его из дубово строгого становилось дубово-вялым. Подбородок округлялся, глаза тоже. Уши опускались и лицо принимало облик дородного немецкого лавочника-колбасника.—И еще, немаловажно,— подчеркнул отдельным ударением на словах эксперт,— монахи тоже имеют неслабую сеть своих осведомителей во многих странах, где проживают китайские эмигранты. Это информация, и информация серьезного порядка. Динстон с готовностью потряс головой. — Я думаю, сейчас вам должно быть более, чем понятно, господин полковник. Считайте свою мисси» на этом законченной. Ближайшим самолетом вы должны вылететь из Дели в Вашингтон. Больше вашего присутствия вблизи себя и монахов я не потерплю. Человек вы неглупый и, думаю, вы не будете осложнять свое

будущее.

Офицер снова с готовностью потряс седой шевелюрой, с облегчением выдохнул: —«Йес, сэр», поклонился и быстро удалился из кабинета в особняке посольства Соединенных Штатов в Дели.

Через минуту эксперт вызвал майора Крафта.

- Возьмите майор группу, импровизируйте; как можно: но летите с Динстоном в Штаты. О каждом его шаге в сторону, встречи с посторонними мы должны знать досконально. Нужно знать: где и с кем, особенно за время дороги он может встретиться. В Вашингтоне передадите его майору Рею.

-Есть, сэр. Будет сделано в лучшем виде.

-Не торопитесь уходить, майор, мне нужно все подробно знать. Если можно фотографируйте все его встречи и подозрительные движения.

-Будет сделано, сэр.

-Сохраните полностью инкогнито.

-Ясно, сэр.

-Возьмите женщин с собой.

-Будет сделано, сэр.

-Теперь можете идти.

-Есть, сэр.

Глава шестая

Какая скука-жить умом,

На все несчастья обреченным,

От всех побед ожесточенным…

В окольном смысле и прямом.

Юнна Мориц

Внешне Ван, конечно, был спокоен. Но настоятель знал, что воин недоволен итогами поездки в Латину. И потому, спрашивая свое, все размышлял о произошедшем.

-Ван, Клу меня спрашивает, что могло помешать Руссу соединиться с вами еще в Бразилии?

Большой Чемпион стоял неподвижно: его боль и сомнения горьким потоком выходили на простор монастырского двора.

-Кто это может, сможет объяснить? Кому дано знать непредсказуемое. Такое можно понять сердцем, принять душой, но опять же тогда, когда находишься рядом – видишь, слышишь, чувствуешь, переживаешь. Нашего младшего брата всегда мучила совесть, что из-за него гибнут его братья по духу, по жизни.

-Но только этим трудно объяснить и обосновать все его действия.

-Почему? Почему наш брат не имеет право выбора? Право на спасение своих братьев. Он что, не человек? Не любит тех, кто его любит? У него нет совести? Разума? За него идут на риск. Гибнут. Его совесть не может принять такого подношения без душевной и физической отдачи. У него еще болит сердце за маленького Суня. В таких случаях всегда легче самому погибать, чем ощущать вину за гибель других.

-Но он же не понимает, что его отношения к этому нет

-Это можно разъяснить уму, но не сердцу.

-Но логика действий не позволяет принять только такие соображения.

Чемпион с глубокой иронией усмехнулся.

-Можно и свои придумать. Результат будет тот же.

-Хорошо. Ты уже знаешь, что произошло, когда вас здесь не было. Совет монастырей ставит вопрос:-«Можно ли Руссу верить в той же степени, что и раньше?»

Лицо Ванна резко посуровело. Повернулся к настоятелю.

-Да, я знал, что Коу не сумеет найти нужные слова. Он не много видел воспитанника в отрочестве, не обучал его. И во многом не видит, не понимает его характера, мироощущения, перспектив. Рус с младых лет брошена голый алтарь судьбы и предоставлен самому себе. И он не потерял себя, свое лицо. Подумай, Дэ.

Настоятель нахмурился, покачал головой.

-Наверное и я многого не осознаю.

-Не думаю. Скорее ты не хочешь жестче отнестись к своим догадкам. Ревнуешь. Обижаешься. А жизнь необходимо принимать такой, какая она есть. Рассчитывать, предугадывать, принимать самые неудобные, неприятные ходы. Тогда реальность не так непривычна, болезненна. Ты его духовный отец и тебе труднее принять то, согласиться с тем, что происходит в душе нашего брата. Он уже взрослый. Мы хотели вырастить из него чемпиона, но жизнь не дала завершить задуманное. Сейчас, по развитию, он догнал свой возраст. А в чем-то и обошел. Но стал одинок. Так получилось. В это все одинаково виноваты: и мы, и американцы, и китайские службы, и рок бытия.

Ван возбужденно прошелся в дальний угол кельи. Обернулся. Настоятель молча внимательно слушал и очень уж по-старчески осунулся.

-Дэ, этого следовало ожидать. Мы ему столько внушили философски неземного, что трудно думать, что он к кому-нибудь чужому приблизится, а тем более предать. Это исключено. Рус отвлечен. Это было видно потому, как он более желал где-то один сидеть наедине с самим собой, переживать свои детские трагедии. Мы желаем, чтобы наши дети шли по нашим стопам. Не понимаем, что в этом случае выращиваем просто двойников. Хорошо, что природа противится однообразию. А, если ученик опередил учителя, то этим можно только гордиться. Ты хоть согласен с этим, уважаемый мыслитель.

Дэ болезненно шмыгнул носом. Крупная слеза медленно катилась по щеке. Он стер ее. Поднял глаза на Вана.

—Ты, братец, жестко рубишь.

—Жизнь не мягче.

—Неужели только этим все объясняется?

— Если ты не будешь впустую сентиментальничать,
то найдешь еще массу серьезных объяснений.

—Да, похоже старость меня раньше.берет за горло, чем тебя. Я должен был так мыслить. Ты выходишь на уровень стоп вечного Гу-ру.

—Не стоит меня хвалить, Дэ. Все это глубоко естественно. Просто ты не хотел замечать, а когда пришло время понять, был не готов к этому, твоя внутренняя психика воспротивилась внешней логике. Он одинок. Мы нет. В этом вся логика его существа. Его трагедия, как человека разумного, но которому не дают заняться тем, чем желает его душа.

—Но на чем ты основываешься, что он одинок?

—Дэ, ты начинаешь меня удивлять. Соберись с мыслями. Я тебя направлю. Он был бы наш, если бы мы не продали его американцам. Какие мы отцы после этого? А тем более духовные. Так, воспитатели. Но, тогда он был по-детски наивен и верил всем нашим утверждениям. Тогда мы еще были ему отцами и братьями, он— нашим сыном и братом. И, когда он возвращался после своего изнурительного бегства с корейской базы, Дэ, ты тогда прекрасно сознавал его состояние и твоя речь у стен Шаолиня потрясла даже тех, кто впервые о нем слышал. Тогда наши ауры были тесно переплетены. И вот, когда он пришел домой, фактически по расстоянию дважды опоясав шар земной, Дэ,—Ван сурово смотрел в даль окна. Чувствовалось, что он и сам слабел от своих откровений,—тогда мы предали его второй раз. Мы не оставили его дома. Не дали ему кров, в котором он шестнадцать лет жил и нашел себя. Объясняя все происшедшее более высокими материями, мы снова погнали его одного в жестокий мир, мир, которого он боялся еще с первого путешествия. Снова одного, снова, думая больше о себе, о спокойствии монастырей. Помнишь, как он опасался снова оказаться там, где деньги руководят душами и миром. Разве в бескрайнем Тибете места ему не нашлось бы? Мы все сели в политику, забыли своих питомцев. Ею все плохо объясняем. А зачем? Человек пропадает, исчезает за ней. Слово вершит судьбами, играет трагедиями. Не человек, не его желания и стремления. Дэ, раньше в монастырях «Белого лотоса» подобного не случалось. Брат умирал за брата, но на уступки властям и политикам не шел. А мы? Неужели на нас прервется история Великого Братства?

—Ван,—настоятель глухо заговорил, —сто раз ты прав. Мы оказались мелкими, недостойными наших

упорных предков.

—Трудно укорять себя. Каждое время делает свой ход. И не каждый ход на поверку получается верным. Я тоже оказался слаб в такой же степени, как и обыватель-мирянин. Был бы сильнее, сумел бы вас убедить. А так. Все мы сильны задним умом. Наше предвидение, прозорливость ничего не стоят. Умнее всех и логичнее оказался американец Маккинрой. Только он оказался до конца обоснованным в своих действиях и доказательствах. Одно утешает, что он пока не против нас. —А что можно еще предпринять? —Не знаю. Но Рус—наш брат, и пока он еще идет

к нам, к монастырю.

—Почему же он остался в Индии?

—Граница сейчас трудна. Подозрительные проверки всех проходящих. Решили сначала только Сен Ю провести. Ему проще. Он не известен и хорошо за местного сходит. А бой за Руса еще продолжается и конца, пока,

я еще не вижу.

—А с Маккинроем у него какие дела? —У него лично никаких. Эксперт хочет с нами видеться. Сен по телефону передал все в Лхасу. Да и Маккинрой сумел передать нам много информации по нашим братьям. Мы сумели по его сведениям подготовить братьев в Индии к встрече.

—А от нас чего хочет мистер?

—Не знаю. Когда встретится с нами, думаю подробно доложит.

В раздумьях нервной полемики монахи не заметили, как вошел в келью Коу Кусин. Он тихо сидел у дверей и молча слушал. Сейчас, когда старейшины замолчали, спросил:

—А почему ты не сказал этого в Америке. В Бомбее была возможность соединиться.

Ван не удивился, что Коу оказался в комнате. Продолжил размышления вслух.

— Нельзя все делать искусственно, тем более опережать.события. Индусы выставят и десять тысяч человек для сопровождения наших братьев. Но с такой процессией до наших мест ловко бы прошел и противник. Рвется естественная нить бытия. Рус это прекрасно понимает. И что-то он уже знает больше, чем мы. Осторожность его сохраняется на высоком уровне каждодневной опасности. Тем более, что мы еще не видели нашего хитрого эксперта. У меня темное предчувствие, что выходит на сцену против нас еще одна неизвестная сила. Динстон в этих делах ничто. Бойцы от черных монастырей, гибель связника в Гонконге, самураи на нашем пути, сверхнастойчивое преследование Руса, снова повышенный интерес неизвестных сил к Тибету, недавнее нападение на южный монастырь в предгорьях. И вот последнее давление наших центральных властей. Разве этого мало для серьезного анализа и определения за всем этим долго и удачно скрывающегося противника. Кто он?

Монахи надолго замолчали.

—Значит,—ожил настоятель, —пока мы не увидим Руса, а потом мистера Маккинроя, трудно до конца все проанализировать. Нужен какой-то определенный, достоверный, конкретный факт. Тогда что-то можно прояснить во всей этой таинственности и загадочности интереса к нам американцев и некоторых неизвестных сил. Так я понимаю, Ван?

—Так. Только в ближайшее время это мы не определим. Тебе, Коу, надо сейчас в ближайшие дни собрать всю информацию об иностранцах, посещавших тибетский район. Уже пора снова встретиться с полковником Чаном, поговорить. Иначе мы многое потеряем из-за нашего благодушного спокойствия.

—Через несколько дней собирается Большой Патриарший Совет. Там надо о многом договориться, многое решить.

— Нет. Там надо быть уже подготовленным и к вопросам, и к ответам,—добавил Ван, собираясь уходить и прощаясь с братьями-монахами.

Глава седьмая

Дина скованно и с опаской сидела в большом ресторане Бомбея и с минуты на минуту ожидала появления мистера Маккинроя. Она сидела одна. Девушка имела полное право заказать все, что душе угодно, но боязливое напряжение так сковывало ее, что кроме мороженого и кофе ничего больше не спросила. Знала, что где-то рядом Рус и индусы, что они ее прикрывают. И все же для первого раза такая ответственность ей была непривычна и страшновата. Часы пробили ровно шесть, но мистера американца все еще не было. Не появился он и через долгих пять минут. Рус предупреждал: если не придет американец или кто-нибудь через установленные пять минут, рассчитаться с официантом и спокойно выходить из ресторана. Двигаться по улице в направлении железнодорожного вокзала. Минутная стрелка прошла единичку. Дина положила деньги, попросила ореховое пирожное и неторопливо побрела по многолюдной улице. Метров двести она прошла, остановилась перед витриной магазина, покрутилась, выкинула обертку от пирожного в мусорный бачок. Ничего угрожающего для нее вокруг не наблюдалось. Пошла дальше. Вдруг рядом резко подрулило такси. Открылась дверца. На заднем сиденье сидел Рус. Показал ей жестом, чтобы садилась. У Дины отлегло от сердца. И она, пряча улыбку, быстро впорхнула в машину.

Ехали долго. Монах молчал. И уже когда вошли в какой-то дом и Рус что-то переговорил с индийцами, Дина осмелилась спросить:

— А, если мистер Маккинрой немного запоздал и

сейчас ждет нас в ресторане?

—Такого не может быть. Что-то у него случилось непредвиденное. Мы не имеем право задерживаться там, где можем оказаться под ударом.

—А как он теперь нас найдет?

—Это его проблемы. Он, в мире, наверное, шпион номер один. Он все обо всех знает. У него связи и влияние, каких больше ни у кого нет. У него денег, какими только банкиры ворочают. Надо ему, он найдет нас. Где находится монастырь, он знает. Да и в Китае ему служба полковника Чана поможет. А я не имею право тобой рисковать. Какой-нибудь балбес привяжется к тебе: так что, стрелять? В общем, обстановка изменилась и не в нашу сторону. Едем в Калькутту. Там будет время no-Думать. Сен уже должен быть в монастыре. О себе пора волноваться.

Дина и не думала как-то противиться, уговаривать обождать. Главное для нее, что Рус не требовал ее отъезда в Америку. Она довольно кивнула и побежала собираться. Теперь у нее было кое-что из скарба, чего она уже не хотела никак оставлять.

Рус еще долго что-то обсуждал с индийцами. Они его слушались. Дина снова удивилась тому обилию машин, которые поджидали их. И снова начался хитрый разъезд машин. Сначала отъехали две с затемненными окнами. Через пять минут еще три. Потом они сели в автомобиль и помчались по улицам шумного Бомбея. Сзади и спереди шли машины сопровождения, и Дина знала, что в каждой по четыре человека с автоматами. И еще у дома оставалось несколько легковушек.

Рус оставался молчалив и задумчив. Девушка не тревожила вопросами: знала, что это только ухудшит настроение монаха.

Глава восьмая

Дата добавления: 2015-06-04