Крепостническая экономика 7 страница

Однако полицмейстерским канцеляриям была бы явно не под силу роль «фундаментальной подпоры человеческой безопасности и удобности» во всей огромной стране. Силой, могущей навести порядок в государстве, могла стать только армия, которая расселялась по всем губерниям и уездам. Она и стала впервые в истории выполнять на местах полицейские функции. Это естественно вытекало из той важной социальной роли, которую придал Петр армии в новой системе управления после войны. Конечно, было бы преувеличением утверждать, что армия размещалась в уездах специально для осуществления полицейского надзора, но мы не погрешим против истины, если скажем, что эта цель была не последней в расчетах царя‑реформатора, думавшего в конце Северной войны о том, как наиболее рационально разместить армию. Предпосылкой создания общегосударственной системы полицейского надзора и в то же время необходимым условием ее повсеместного внедрения явилась податная реформа 1719–1724 годов. Государство было заинтересовано в том, чтобы население исправно платило подушную подать. Но еще больше была в этом заинтересована армия, поскольку подушный налог шел непосредственно на ее содержание. В обязанности полковника, зафиксированные «Плакатом» и «Инструкцией полковнику», входило наблюдение за полнотой и быстротой сбора подушных денег земскими комиссарами, он следил также за правильностью распределения и расходования собранных в уезде денег на нужды своего полка. Тем самым командир полка и его подчиненные участвовали во всех этапах работы финансово‑податного аппарата. Создавая этот военно‑фискальный механизм, Петр резонно полагал, что поскольку деньги, собираемые на нужды конкретного полка, будут поступать от сборов с крестьян, живших в местах дислокации полка, то новые «военно‑полевые» сборщики налогов станут особенно усердно наблюдать за сбором денег и помогать в этом земским комиссарам, ибо начинал действовать закон своеобразного «фискального хозрасчета»: сколько военные собирали денег в уезде – столько и получали в виде жалованья. Но, передавая армии функции типично гражданских финансовых органов, Петр этим не ограничился. Фискальные обязанности полковника были лишь одним из аспектов его главной обязанности – «наблюдать земскую полицию», или, проще говоря, исполнять полицейские функции. Именно полицейским функциям военных в уездах уделяют особое внимание «Плакат» и «Инструкция полковнику». Полковник признавался главой земской полиции в уезде. Он был обязан наблюдать за характером взаимоотношений армии и населения, пресекая возможные нарушения и злоупотребления. «Плакат» признавал безусловную незыблемость помещичьей собственности и запрещал военным вмешиваться в дела поместий. Армейским чинам предписывалось «ни в какия, как помещицкия, так и крестьянския, владенья, и в них управления и работы штаб‑, обер‑, унтер‑офицерам, и рядовым не вступать и помешательства отнюдь не чинить». Впрочем, констатацией этого положения, а также указанием, как и где пасти полковых лошадей, заготавливать для войск дрова, содержать скот и птицу, и ограничивалась регламентация взаимоотношений армии и гражданских лиц. Во всех других случаях население предупреждалось: «Ежели от офицеров и от рядовых, и от неслужащих будут чиниться какие кому обиды – и тем бить челом полковнику и офицерам, о чем им указ дан, чтоб надлежащую управу чинили». Таким образом, проблема непростых взаимоотношений армии и населения решалась самими же армейскими командирами, что означало резкое усиление полицейской власти военных в жизни русского общества. Другой важной полицейской функцией армии было искоренение вооруженной рукой всякого «разбоя», включая случаи сопротивления крепостных крестьян помещикам и местным властям. «Плакат» предписывал строгую ответственность полкового командира, наблюдавшего за тем, чтобы в «его» и в соседних дистриктах не было разбойников, а также обязанность населения под страхом «жестокого наказания» и ссылки «на каторгу вечно» доносить полковнику, обязанному, также под страхом жестокого наказания, немедленно вылавливать таких разбойников. Последние положения были внесены в закон по прямому указанию Петра, постановившему при слушании проекта «Плаката»: «В Плакате под пунктом о искореним воров и разбойников ежели кто, уведав таких воров, не донесет или в поимке не будет вспомогать, то конечно тем людем учинено будет по государственным правам, безо всякого милосердия, тако вписать имянно». Постепенно создавалась целостная полицейская система, в основе которой лежали принципы постоянного контроля населения, разнообразные ограничения, применяемые не только к крепостным, но ко всем подданным. О социальных ограничениях речь шла в главе «Произведение подданного всероссийского народа», здесь же рассмотрим ограничения в передвижении по стране. «Плакат», как и особый указ «О должности полковника по наблюдению земской полиции в уездах», предписывал прежде всего бороться с бегством крестьян. В «Плакате», где был отдельный параграф «Об удержании крестьян от побегу», обязанности полковника были сформулированы так «Полковнику ж и офицерам велено смотреть того, чтоб ис крестьян, которые на тот полк написаны, нихто не бегал, а ежели проведают, что к побегу будут збираться, тех от того удерживать. А которые побегут, за теми гнать в погоню и ловить. И как пойманных, так и удержанных велеть помещикам наказывать». Важной особенностью норм «Плаката» и указов было то, что в них уделялось внимание не столько поимке и возвращению беглых, сколько пресечению бегства в зародыше. Этого можно было достигнуть лишь тщательным, неусыпным наблюдением за населением, «профилактикой» с помощью поощрения доносов о замысленных побегах. При обсуждении «Плаката» в Сенате 14 ноября 1723 года была высказана даже такая ясная, недвусмысленная идея повсеместного надзора: «…написать в плакаты, чтоб помещики в деревнях своих смотрели на крестьяны, а крестьяны друг за другом, что ежели кто откуды станет збиратца бежать, а они проведают, то о таких объявлять в городах и их задерживать, а ежели откуды от которого помещика сколько человек збежит, то бы были о том сведомы, что подушных денег за оных беглых с них збавлено не будет».

В переработанном виде эта мысль попала в «Плакат», причем в новой редакции подчеркивалось, что помещики должны присматривать не только за своими крестьянами, но и за соседскими: «Также помещикам и прочим владельцам объявляется, чтоб они для удержания крестьян от побегов имели такое смотрение, ежели кто не токмо о своих, но хотя и о посторонних крестьянах о намерении их к побегу уведают, те б о том немедленно сказывали владельцам их, будет же до того время не допустит, то, собравшись, ловить и посторонним». Одновременно строжайшим образом запрещалось принимать беглых крестьян в тех уездах, где они не были учтены к платежам. Полицейские функции государства в социальной сфере особенно отчетливо проявились при решении вопроса о так называемых «вольных и гулящих». Как известно, законодательство XVII века признавало существование «вольных и гулящих», которыми, согласно Уложению 1649 года, считались те, кто находился вне трех, отчасти дублирующих друг друга, общественных состояний (служилого, крепостного и тяглого). В Уложении говорится, что они – «вольные люди» – «не служилых отцов дети, в государевой службе и в тягле нигде, и в холопех, во крестьянех, и в бобылях ни у кого не бывали». Наличие «вольных и гулящих» людей, из числа которых вербовались служилые, холопы, работные, составляло ту характерную особенность русского средневекового общества, которая стала немыслима при строительстве петровского «регулярного» государства.

Примечательно, что при обсуждении в Палате по составлению Уложения 1700 года статьи о приеме «вольных» людей в крестьяне и бобыли было решено: «Сию статью отставить… для того, что после первого Уложения (1649 года. – Е. А.) вольных опричь церковников, никого нет». После церковной и податной реформы даже о церковниках этого сказать было нельзя, ибо, проводя преобразования, Петр тщательно смотрел, чтобы никто не «избыл» службы, тягла, не оказался без дела. Все усилия законодательства и практики были нацелены на то, чтобы раз и навсегда покончить с сословной, социальной неопределенностью, бестяглостью и неслужением. Если уж согласно петровскому указу 1722 года каждая монашка должна была выучиться прядению или рукоделию «от времени получения о сем указа в два или три месяца без отлагательства», а согласно другому указу все сельские и городские дураки, а «также слепые, и весьма увечные, и дряхлые» должны были платить подушную подать (хотя, как отмечалось в указе, «конечно, действия и пропитания не имеют»), то понятно, что участь «вольных и гулящих» была предрешена.

Категории «вольных» не было места в сословной структуре петровского государства. Их стали попросту приравнивать к беглым, уголовным элементам и в соответствии с этим преследовать. Особенно последовательно принцип такой политики реализовывался в ходе податной реформы. Все подданные должны были быть включены либо в службу, либо в тягло, а кто был негоден к службе и тяглу – определялся в богадельню, «только чтоб… без дела и в гуляках не были». Так писалось в указе об освидетельствовании мелких служилых людей. Принцип этот действовал и применительно к другим сословиям. Так, в указе о пересмотре штатов подьячих по всей стране отмечалось, что не попавшие в штаты канцелярий служащие должны быть причислены в оклад и выбрать себе любое занятие, «токмо б безокладны и втуне в гуляках не осталось». Негодным к службе и отставным солдатам также было предписано, «чтоб никто из них в гуляках не был, а определяли в другие службы или к кому в дворовое услужение». Подобным же образом решалась и судьба «нештатных» церковников, бывших холопов.

Меры по борьбе с «вольными» были распространены и на нищих. 6 апреля 1722 года Петр «изволил разсуждать, дабы учинить нищих во всех местах ловить, а кто их будет держать или оные х кому пристанут, с таких имать штраф». В опубликованном после этого «разсуждения» указе говорилось: «Смотреть накрепко, дабы по прежним указам бродящих нищих не было. А ежели где таковые явятся, и таких ловить и приводить в Полицмейстерскую канцелярию, а из оной молодых на урочные годы употреблять к казенным работам, а старых – отсылать для определения в гошпиталь, в Синод, а к кому оные пристают, и с таковых имать штраф». По этому и другим указам производились массовые облавы на «юродивых», «дураков», «сирых и убогих», нищих и им подобных, как бы сейчас сказали «бомжей» – стыдливый эвфемизм старинного термина «бродяга». Например, в январе 1724 года проводивший ревизию душ в Нижнем Новгороде поручик Тимофеев докладывал начальству, что им с нижегородского кружечного двора (то есть из кабака) взяты «голые, которые допросами показали, что они в поголовных скасках нигде не написаны», и их разослали «на прежние жилища» для определения в оклад или в богадельню. Речь идет о пьяницах‑забулдыгах, пропивших все до нитки и живших до теплой погоды в кабаках, благо они практически не закрывались.

Поручик Тимофеев действовал согласно правительственным решениям о ликвидации нищенства и бродяжничества. 3 июня 1724 года был подготовлен указ о грандиозной полицейской акции по учету и переписи нищих всей страны. Акцию предполагалось провести в один день – 1 октября – во всех местах, «где есть старые, больные и увечные нищие и сироты, как мужеска, так и женска полу, которые были в богадельнях и в гошпиталях, и сверх тех, которые явятся такие ж больные и увечные, которые работами пропитать себя не могут, а ни к кому не приписаны, и в подушной оклад не положены». А чтобы эта акция не стала заранее известна в народе, до 1 октября вскрывать конверт с указом губернаторам и воеводам категорически запрещалось, а по вскрытии «переписывать бы начали все вдруг того ж дня, как распечатают». Государство, как видим, успешно исполняло предписание регламента Главного магистрата: «полиция… призирает нищих, бедных, больных, увечных и прочих неимущих, защищает вдовиц, сирых и чужестранных по заповедям Божиим».

В целом «вольные и гулящие» рассматривались как инородное тело в общественном организме, представляющее социальную опасность. При освидетельствовании церковников от ревизоров требовалось «всемерно смотреть, чтоб из них гулящих и подлогом отнюдь нигде не было… Понеже от таковых, которые шатаются без служеб государственной пользы надеятися немочно, но токмо умножается воровство». Здесь и заключено то главное, ради чего был устроен «перебор людишек» при Петре, – приложить к каждому человеку критерий государственной пользы и в соответствии с ним оценивать человека, меняя при необходимости его статус.

Борьба с «вольными и гулящими» стала частью целой системы борьбы с бегством. Естественно, что эта борьба имела давние традиции еще в допетровский период. Но мы опять не можем не отметить многих количественных и качественных перемен, происшедших в ходе реформ и в связи с ними. Суть перемен состояла не только в усилении практических мер по борьбе с побегами, но в изменении подхода законодателя к оценке этого распространенного социального явления. Как писала Е. И. Заозерская, «под бегством стали подразумевать вообще уход без разрешения всех тех, кто находился в тягле или крепостной зависимости, а в таком положении была вся масса крестьянства и посадского населения, особенно со времени введения подушного обложения. Так как подобный уход, по мере его роста, задевал фискальные интересы феодального государства и интересы господствующего класса, он все более инкриминировался, что и выражалось самим названием „бегство“, „беглый“, то есть нарушитель порядка. Сами же виновные лица обычно называли акт ухода словами „сшол“, „сошел“, „ушел“». Как отмечает исследователь, эти термины как бы подчеркивали момент передвижения крестьянина без того одиозного характера, которое придавалось термину «беглый», «бежал» и т. д.

Столь расширительное толкование бегства отражало новое направление политики, ставшее преобладающим во времена оформления «регулярного» государства Петра, точнее – с начала податной реформы, подушной переписи и ревизии, использованных, как мы видели, для наведения нового социального порядка в стране, в том числе и для борьбы с бегством.

Здесь выделим самый важный момент. В XVII – начале XVIII века борьба с бегством велась с помощью отправки в места расселения беглых специальных экспедиций так называемых «сыщиков» (вспомним, с чего началось восстание Булавина), которые, прибыв в определенный район, вылавливали беглых, преимущественно владельческих, крестьян и отправляли их на прежнее место жительства. Подчас сами владельцы беглых крестьян были вынуждены заниматься сыском и, найдя, подавать властям челобитные с требованием содействовать возвращению беглых. В годы Северной войны правительство не имело возможности уделять этому много внимания. Кроме того, потребность в рабочих руках на заводах, стройках, в армии и на флоте приводила к тому, что власти смотрели на бегство сквозь пальцы. Тем выразительнее кажутся перемены в политике правительства Петра начиная с 1721 года, когда был издан ряд законов, ужесточивших борьбу с бегством по сравнению с предшествующим периодом. Особенно важен закон от 1 февраля 1721 года, разработанный при активном участии самого царя. Им устанавливался четкий срок для вывоза всех беглых: полтора года с момента опубликования указа. Был резко расширен контингент тех, кого считали беглыми, – к их числу были отнесены зятья беглых, даже если сами по себе они ниоткуда не бежали и жили отдельно от тестя. Этой нормы, кстати, не знало право XVII века. Указ вдвое увеличивал штраф за невывоз беглых в срок и вводил телесные наказания и ссылку на галеры старост и приказчиков, виновных в утайке беглых.

Еще более суровые наказания ожидали помещиков, рискнувших принять беглых уже после публикации указа. Стремясь жестокими мерами создать невыносимые условия для держания беглых, закон поощрял приказчиков и старост доносить на своих помещиков, если они вынуждали своих людей принять беглых в деревни. Донос приводил к тому, что все деревни такого помещика следовало отписывать «безповоротно, а доносителям за правое их доношение чинить награждение, а именно свободу и из тех описных деревень давать четвертую часть». Так, донеся «куда следует» на своего господина, можно было получить не только свободу, но и стать помещиком. Указ от 1 февраля 1721 года и дополнивший его указ от 6 апреля 1722 года стали юридическим основанием для начала беспрецедентной кампании по ловле и вывозу беглых. Этим занялись военные ревизоры, осуществлявшие тогда ревизию душ мужского пола для «положения» их в оклад подушной подати. Все беглые были обязаны отправиться на прежнее место жительства, где их записывали в налоговые кадастры. Примечательной особенностью нового тотального по своим масштабам действа в рамках всей страны с использованием армии было то, что вывоз беглых осуществлялся силами держателей беглых, обязанных привезти расписку владельца беглого о его точной доставке по адресу; а также то, что перед этим все беглые допрашивались, нередко под пыткой, в военных канцеляриях свидетельства душ. Тщательность проводимого ревизорами в каждом имении, уезде свидетельства, допросы, очные ставки и пытки при первом подозрении в даче ложных показаний, угроза выплаты огромных штрафов за держание беглых, опасения доноса, конфискации имущества – все это накаляло обстановку на местах, делало ее нетерпимой как для самих беглых, так и для их держателей. Поэтому в 1722–1725 годах канцелярии свидетельства душ были буквально завалены делами о беглых, которых тысячами приводили туда их держатели. Получила распространение добровольная «явка собой» беглых в канцелярии. Причиной этого было то, что держатели беглых, напуганные указами, волокитой оформления дел о беглых и не желавшие заниматься отвозом живших у них беглых, попросту говоря, «выбивали» беглецов из имения, предоставляя их самим себе.

Обобщая подобные многочисленные случаи, ревизор Смоленской губернии А. Н. Вельяминов писал в Сенат: «Из дворцовых и монастырских вотчин управители и вотчинники беглых людей и крестьян на прежние жилища не отвозят, но высылают их ис тех вотчин вон, обобрав всякие их пожитки и хлеб, и те высланные в прежние свои жилища не идут, а идут в украинные города». Ревизор Алатырской провинции писал, что «выбитые» крестьяне, «бродя по разным местам, являются в канцелярии у нас».

Среди пришедших в канцелярии было немало сирот, детей, не знавших ни своих родителей, ни мест, откуда их привели. Вот типичный допрос такого беглого: «Роспрос явившегося собою человека Михайла, а чей сын, того сказать не ведает, то ради, что де отца своего и матери не помнит, и где воспитан, того де помятует же, а в памяти де своей, как стал памятовать, ни у кого жительства не имел, ходил в мире… отроду ему 8 лет».

Но среди сдававшихся властям было немало взрослых, семейных крестьян. Почему они сами шли в канцелярии? Не следует упрощать проблему бегства. Не каждый крестьянин, зачастую обремененный семьей, мог бежать на Дон или за границу. Не каждый туда и хотел, хотя именно в это время резко возрос поток беглых в Польшу. Как известно, огромное число беглых оседало во внутренних районах страны на дворцовых, церковных, помещичьих и государственных землях. Здесь беглые обзаводились семьями, родней, обстраивались, тянули тягло «в равенстве» с местными крестьянами – одним словом, «прирастали» к новым местам. Новые законы наиболее болезненно ударили не по бродягам, скитавшимся с места на место, а именно по таким крестьянам, реализовавшим, вопреки закону, свое человеческое право на выбор места жительства на земле, стремившимся жить «без всяких государственных поборов и помещичьих оброков, вольно». Для тысяч, десятков тысяч таких крестьян своз к прежнему владельцу был настоящим бедствием.

Было это бедствием и для страны. Даже ревизоры видели это. Один из них, Ф. Чекин, сообщал, что совершенно бессмысленно вывозить с черносошных земель черносошных же беглых крестьян в прежние места жительства, ибо там, «в прежних местах, откуда они вышли, дворов и пристанища никакого нет и завесть им как дворовым строением и пашнею вскорости будет невозможно». В 1723 году было решено государственных, дворцовых крестьян, перешедших на другие государственные и дворцовые земли, не высылать. Никакого послабления не делалось помещичьим крестьянам. Власти особенно строго следили за их вывозом прежним владельцам согласно букве закона. Правда, в 1723 году было сделано одно «послабление»: Петр предписал не выселять живших на дворцовых землях крепостных крестьян, если ими были заселены целые села или они составляли не менее трети их населения. В этом случае крестьяне не освобождались от помещика, а, наоборот, помещик получал во владение такое село вместе с освоенными беглыми крестьянами землями. Несомненно, решение царя, стоявшего на страже существующего социального порядка, могло только приветствоваться помещиками, получавшими таким образом новые владения.

Конечно, не все крестьяне покорно шли в канцелярию. В докладах ревизоров часто встречается фраза: крестьяне, «убоясь, день или два спустя, бежали неведомо куда», деревни оказывались «за безвесным крестьян побегам… пусты», «беглые у них бежали с дороги незнаемо куда».

Многие уходили на Дон. Ревизор Азовской губернии А. Мякинин, обнаружив пустые села, предполагал, что крестьяне ушли на Дон, ибо, «кроме Дона… уйти некуда, ибо вольности такой во Всероссийском государстве, кроме оных мест, нигде нет». Любопытное признание! Сведения Мякинина подтверждаются многими другими источниками. В 1723 году помещики жаловались, что в верховьях Хопра поселилось «много набродного народа, с 5 тысяч человек, и живут в горах, и в земляных избах, и в лачугах». Объединившись «великим собранием» до 200 человек, они ходят по уездам «и дома многих помещиков разбивают, и села и деревни разоряют, и пожигаюти самих помещиков, и жен их, и детей мучительски пытают, и огнем жгут, и ругательским смертям предают». Следствием массового полицейского мероприятия стал рост побегов за границу – преимущественно в Польшу. В 1724 году Сенат получил известие, что пограничная стража не может удержать беглецов и на заставы «приходят беглецы, собравшиеся многолюдством, с ружьем и с рогатины и с драгунами держат бой, яко бы неприятели». Сенат предписывал Военной коллегии усилить заградительные кордоны армейскими частями и, «буде которые беглецы учнут проходить насильно, и по таким злодеев стрелять из ружья». Одно время в Сенате обсуждалась проблема размещения всей армии вдоль границы, с тем чтобы создать мощный заслон на пути крестьян, уходивших в Польшу.

Грандиозный всероссийский сыск беглых не являлся прихотью Петра. Это была продуманная, выверенная акция, рассчитанная, наряду со многими, уже упомянутыми, на то, чтобы заложить основы того социального порядка, который соответствовал бы общей концепции полицейского государства. Законы о беглых, реализованные в ходе проверки наличного населения, положенного в подушный оклад, не были временными. Они создавали юридическое основание для борьбы со всеми видами несанкционированного передвижения по стране. Законы о преследовании беглых, иначе говоря о запрещении покидать место жительства, ставшее и местом платежа подушного налога, распространялись не только на помещичьих крестьян, но и на все население, включенное в подушный оклад. То, что законы о бегстве усиливали в стране полицейский контроль населения, сомнений не вызывает. В упомянутом указе о бегстве от 6 апреля 1722 года предписывалось возвращать всех беглых с уплатой штрафа за прожитые в бегах годы – так называемое «пожилое», кроме тех крестьян, которых «отпускали в пастухи или в прочия работы из найма, а не побегом». Дальше отмечалось: «А впредь с сего указа, таковым как вотчинникам, так священникам и прикащикам, и старостам давать письма за своими руками, для какой работы оной отпущен или просто для работ, от чего б мог кормиться, тут же именно написать, чтоб по миру нищим не ходить, понеже о нищих, увеченных указ есть, а здоровых, когда поимают, велено в каторжную работу с наказанием отсылать, ибо в таковых много воров бывает, и чють не все, а без таких писем отнюдь по прежним указам не принимать». Указ со слов «для какой работы…» и до конца написан самим Петром и прекрасно характеризует присущий ему строй мыслей.

Идея Петра о паспортах – пропускных документах, без которых не мог двинуться с места человек, была последовательно проведена в уже упомянутом «Плакате» 1724 года, определявшем характер отношений армии с населением. Приходится повторяться, но, как и во многих других случаях, паспорта не были изобретением Петра. Еще в XVII веке существовала практика выдачи крестьянам, выходившим на заработки, специальных «кормежных памятей». Однако ни в XVII веке, ни даже в течение Северной войны не существовало строгого паспортного порядка, появившегося после введения законов о бегстве и с началом размещения армии. Введение подушного обложения, построенного на учете всего мужского населения страны, стало его основой, а усиление общих начал полицейского порядка в стране сделало строгий паспортный режим реальностью.

Накануне введения паспортов царю был подан проект, автор которого нам неизвестен. Он приветствовал податную реформу и считал, что введением подушной подати следует воспользоваться для усиления контроля населения с помощью системы пропусков‑паспортов. По мнению автора проекта, вообще нельзя разрешать разъезды по стране всем желающим. Паспорта, которые прожектер называет «ерлыками за гербом», нужно выдавать не более четверти учтенного переписью населения. Доверенные люди помещика должны были получать у ландрата положенное на данную вотчину количество «ерлыков»‑паспортов и с большой осмотрительностью раздавать желающим выйти на заработки. «Ерлык» был бы действителен лишь в течение пяти лет, и без него крестьянин считался бы беглым.

Автор проекта видел систему «ерлыков»‑паспортов всеобщей, охватывающей все категории населения. Так, купцы должны были иметь «ерлыки» с указанием маршрута их движения и перечнем товаров, которые они везли с собой. «Також, – пишет автор, – и всяких чинов людем давать подорожные за таковыми гербами, в чем больши вси в верности сим могут утвержиться и за сроки в отпусках своих жить нигде не станут, по коим всяк везде тем изобличен будет». От введения паспортов «воровство многих пресечется и удержание крепкое… потому, что нихто пристанища без ерлыка сыскать себе не может». Власти должны поощрять деньгами тех, кто задерживал бы идущих без «ерлыков» людей. Система «ерлыков» предусматривала установление порядка постоянной проверки паспортов у всех проезжающих, и благодаря этому «управители» могли сразу задерживать всех подозрительных. Полицейский энтузиазм неизвестного нам автора поистине не знал пределов. Он изобрел сложную, изощренную систему надзора за подданными. Каждый вернувшийся из поездки должен был в обязательном порядке представить письмо, данное в канцелярии того города, где он находился согласно паспорту. В этом письме должно было быть подтверждение, «что был он тама, а не в других местах, от чего верно о себе всяк будет знатен». Введение таких своеобразных командировочных удостоверений, хорошо знакомых читателю, должно было укрепить порядок, способствовать «прибытку государственному».

Вряд ли стоило так подробно останавливаться на проекте неизвестного фанатика полицейского режима, если бы его идеи не были во многом воплощены в жизнь в «Плакате» 1724 года и в других постановлениях тех времен. В частности, «Плакат» предписывал: «Каждому крестьянину в своем уезде работою кормиться позволяется, с письменными отпусками за руками помещиков своих, в небытность помещика за руками прикащиков их и приходскаго священника; токмо с такими отпусками в другие уезды и больше тридцати верст от двора не ходить и никому их в работу не принимать; а кто примет, и держать будет больше тридцати верст, тот равно как за беглаго штрафован будет».

Тому, кто хотел отправиться в другой уезд, помещик и священник прихода должны были дать пропуск к земскому комиссару, который был обязан внести данные о таком крестьянине в особую книгу и выдать ему «пропускное письмо от себя за рукою своею, и за рукою ж, и за печатью полковника, котораго полк в том уезде имеет вечную квартиру», тщательно следя, чтобы пропуск («отпуск») помещика и приходского попа был подлинным.

За получение паспорта установленной формы крестьянин платил две копейки. Зная «гуманные» обычаи местных и иных властей, авторы предупреждали: «больше того отнюдь ничего не требовать и больше ж двух дней, под жестоким наказаньем, крестьян не задерживать». В пропускных письмах строго оговаривался срок (не свыше трех лет), на который выходил крестьянин и свыше которого его запрещалось держать в местах работы. Категорически запрещалось выдавать «письма»‑пропуска на крестьянские семьи, и власти предупреждались: «хотя б которой крестьянин такое письмо и явил, тем не верить, и как на заставах, так и на ночлегах их ловить, и отсылать в прежние места к помещикам за провожатыми». Было немало и других мелких бюрократических крючков и крючочков, которыми можно было пользоваться, чтобы затруднить свободу выхода на заработки. Кроме того, во время работы на стороне отходнику запрещалось жениться.

Введение паспортов в 1724–1725 годах привело к тому, что теперь власти могли контролировать передвижение населения, ограничивая его во временных и пространственных рамках, что почти тотчас сказалось на экономике, – уже упоминалось, что многие мануфактуристы в начале 20‑х годов стали испытывать трудности с вольнонаемной силой, что было в немалой степени связано и с введением паспортного режима. Летом 1725 года строитель Ладожского канала Б. Х. Миних сообщал, что на возведение канала не хватает рабочих рук и подчиненные ему офицеры «видели во многих местах задержанных вольных работных людей», не имеющих при себе «действительных пашпортов», которых местные власти, «бив батожьем, отсылали в прежние их жилища».

Дата добавления: 2015-06-04