Часть вторая 4 страница. Мэри согласилась выйти за него замуж, но выдвинула свои условия: прежде всего, оставить работу на озерах

Мэри согласилась выйти за него замуж, но выдвинула свои условия: прежде всего, оставить работу на озерах. Ей не нужен муж, которого подолгу не бывает дома и который трудится как простой работяга. Они должны уехать из Буффало, где все знали, что она внебрачный ребенок и воспитанница сиротского приюта, кроме того, она постоянно сталкивалась с людьми, которые посещали ресторан Мюллера и знали, что она работает простой официанткой. И последнее – бракосочетание должно состояться в церкви.

Аксель согласился со всеми условиями. Ах, какой он дьявол! Какой хитрый дьявол! Он накопил немного денег и с помощью мистера Мюллера договорился о покупке пекарни с человеком из Порт-Филипа. Она заставила его купить соломенную шляпу, когда он поехал в Порт-Филип для заключения сделки. Он должен выглядеть как респектабельный американский бизнесмен. И она не позволит ему носить свою обычную матерчатую кепку – эту отрыжку старых европейских пристрастий.

Через две недели после бракосочетания он привез ее осмотреть лавку, в которой ей предстояло провести всю свою жизнь, квартирку над ней, в которой ей будет суждено зачать троих детей. Был солнечный майский день, лавку только что побелили. Над стеклянной витриной с разложенными за ней пирожными и пирожками красовался большой, из зеленой ткани навес, защищавший сладости от лучей жаркого солнца. Торговая улица со множеством маленьких магазинчиков – скобяная лавка, галантерейная, аптека на углу, шляпная мастерская с выставленными в витрине дамскими шляпками с искусственными цветами – в тихом жилом квартале, расположенном на берегу реки. За зелеными лужайками – большие комфортабельные дома. Они с Акселем сидели на скамье под деревом и смотрели, как по реке мелькают парусные лодки, пыхтит, взбираясь вверх против течения, небольшой пароходик из Нью-Йорка. До них долетали веселые звуки вальса, на палубе играл оркестр. Мэри никогда не танцевала с мужем – какие танцы с хромым?

Ах, о чем она только не мечтала в тот майский день под звуки вальса на берегу реки! Как только они устроятся, она купит новые столы, переделает интерьер лавки, повесит на окнах шторы, поставит несколько подсвечников, будет подавать посетителям чай и горячий шоколад. Со временем они купят магазинчик рядом с пекарней (он в то время пустовал) и откроют ресторанчик, только не такой, как у Мюллеров, для работяг, а для состоятельных людей. Она представляла, как ее муж в черном костюме и в галстуке провожает посетителей к столикам, видела официанток в хрустящих муслиновых фартуках, выносящих из кухни подносы с едой, представляла, как сама она сидит за кассой, с мелодичным звоном пробивая чеки, улыбается и обращается к посетителю: «Надеюсь, вам у нас понравилось?» Она представляла, как сидит за столиком со своими друзьями и пьет кофе с пирожными вечером после хлопотливого рабочего дня.

Откуда ей тогда было знать, что их квартал придет в запустение, что люди, с которыми она хотела подружиться, будут избегать ее общества, а тех, кто хотел с ней подружиться, она считала недостойными дружбы с ней, что магазинчик, в котором она намеревалась открыть ресторан, будет снесен, а на его месте появится большой гараж, что шляпная мастерская тоже закроется, а дома вдоль реки превратятся в грязные трущобы с мастерскими по обработке металла либо будут вообще снесены и на их месте будет свалка.

Нет у нее ни столиков для кофе и пирожных, ни штор, ни тяжелых подсвечников, нет у нее никаких официанток, ей самой приходится стоять на ногах по двенадцать часов в день, в любую погоду, и летом, и зимой, и продавать черствые буханки хлеба механикам в замасленных комбинезонах, неряшливым домохозяйкам и замызганным детишкам, родители которых, напившись, по вечерам в субботу устраивали драки прямо на улице.

Ее муки начались в первую брачную ночь. Во второразрядном отеле на Ниагарском водопаде. Все хрупкие радужные надежды юной девушки на свадебной фотографии, такой улыбчивой красавицы в белоснежной фате, со стоящим рядом со своим неулыбчивым, мрачным, красивым женихом, рухнули всего через восемь часов после брачной церемонии. Она лежала на скрипучей гостиничной кровати, грубо распростертая громадным, ненасытным мужским телом, она лежала и плакала, поняв, что ей вынесен приговор о пожизненном заключении.

Днем они ничем не отличались от других новобрачных. Аксель водил ее в кафе-мороженое, заказывал громадные порции взбитого пломбира с сиропом и со снисходительной улыбкой заботливого дядюшки глядел, как она уничтожала все эти горы мороженого. Он прокатил ее по реке до Ниагарского водопада и, как настоящий влюбленный, нежно держал ее за руку, когда они бродили около водопада. На людях Аксель всегда был вежлив с ней: поддерживал за локоток, когда они переходили через улицу, покупал недорогие безделушки и даже сводил в театр (это была последняя неделя их медового месяца и последний день, когда он проявил такую щедрость к ней. Очень скоро она убедилась, что вышла замуж за фантастического скупердяя.) Они никогда не обсуждали то, что происходило по ночам. Когда Аксель закрывал за собой двери номера и они оставались вдвоем, то казалось, что в его тело вселялся дьявол и в комнате оказывались другие люди, чужие по духу. Нет слов, чтобы обсудить эти чудовищные половые бои, которые шли на скрипучей, готовой вот-вот развалиться кровати. Суровое воспитание сестер в приюте, полное неведение в вопросах секса, стыдливость и робость привели к дисгармонии их сексуальных отношений. Аксель получил свое половое воспитание от проституток и, наверное, искренне считал, что все замужние женщины должны лежать в супружеской постели безропотно, испытывая непреодолимый ужас. А может быть, так ведут себя вообще все американские женщины.

Спустя несколько месяцев Аксель осознал, что ей никогда не преодолеть ее отвращение к сексу, ее безжизненную инертность в кровати, и это приводило его в ярость и появлялось желание еще активнее заниматься сексом, поэтому его атаки на нее становились все яростнее и жестче. Женившись, он больше никогда не ходил к другим женщинам. Он на них даже не смотрел. Его безудержное сексуальное неистовство проявлялось только в ее кровати. Мэри ужасно не повезло, что этот человек постоянно, страстно желал обладать только одним женским телом – ее телом, и оно всегда было рядом, в полном его распоряжении вот уже в течение двадцати лет. Он непрерывно ведет осаду, безнадежно и с ненавистью, как полководец большой армии, который оказался перед оградой маленького хлипкого коттеджа и с ходу не смог взять его приступом.

Как она рыдала, когда обнаружила, что забеременела.

Они ссорились не только из-за секса. И из-за денег тоже. Она и не подозревала, что она очень изобретательна и у нее острый язычок. На какие только хитрости ей не приходилось идти, что только она не придумывала, чтобы выманить у мужа хотя бы несколько центов. Для того чтобы получить от него десять долларов на покупку новых ботинок или, позже, приличного платья для Гретхен, чтобы она в школе не позорилась в старом, ей приходилось месяцами вести постоянные баталии. Он постоянно попрекал ее куском хлеба. Аксель экономил на всем, на любой мелочи, был похож на чокнувшегося мамонта, почувствовавшего наступление нового ледникового периода. Он жил в Германии, где было уничтожено почти все ее население, и он был уверен, что такое вполне возможно и здесь, в Америке. Его характер и взгляды сформировало поражение в войне его страны, и теперь он хорошо понимал, что от подобной участи не избавлен ни один континент на земном шаре.

Несколько лет их лавка приходила в упадок. Только после того как стены здания облупились, штукатурка осыпалась, Аксель купил пять банок белой краски и покрасил стены. Однажды из Огайо приехал его брат, владелец гаража. У него дело процветало. Он предложил Акселю долю в новом агентстве по продаже автомобилей, которое только что купил за несколько тысяч долларов. Аксель мог взять ссуду под его поручительство в банке и стать партнером, но Аксель выгнал брата из дома, обругал и назвал его вором и обманщиком, пекущимся только о собственной выгоде. Его брат, веселый, круглолицый, пышущий здоровьем мужчина, каждое лето приезжал на две недели в Саратогу, несколько раз в год водил в театр жену, полную, словоохотливую даму. Он всегда был одет в отличный шерстяной костюм, и от него приятно пахло лавровишневой водой. Если бы Аксель тогда взял ссуду, как советовал ему брат, то они сейчас были бы обеспечены, навсегда сбросили бы это невыносимое ярмо пекарни, уехали бы из района трущоб, в которые все больше и больше превращался их квартал. Но Аксель ни за что не захотел последовать совету брата и не взял ссуду, он никогда не подписывал ни одной официальной бумаги.

Германия разорилась. Нищие его страны с пачками обесцененных денег с благоговением и жадным блеском в глазах взирали на каждый доллар, проходивший через их руки.

Когда Гретхен закончила школу, где она, как и ее брат Рудольф, была лучшей ученицей в классе, не было и речи о продолжении учебы в колледже. Она сразу же пошла работать и каждую пятницу половину своего жалованья отдавала отцу. «Колледжи только развращают женщин, превращают их в проституток», – сказал Аксель. А Мэри была уверена, что Гретхен выскочит замуж за первого встречного и уедет из дома, только чтобы больше не видеть отца. Еще одна разбитая жизнь в длинной печальной цепи неудачников.

Аксель бывал щедрым, только когда дело касалось Рудольфа. Рудольф был надеждой семьи. Обаятельный, ласковый, с хорошими манерами, – им восхищались все учителя.

Он единственный целовал мать, уходя рано утром и возвращаясь поздно вечером домой. В своем старшем сыне и Мэри и Аксель видели компенсацию за свои жизненные неудачи. У Рудольфа был музыкальный талант, он играл на трубе в школьном джазе. В конце последнего учебного года Аксель купил ему сверкающую, точно золотую, трубу. Единственный сделанный Акселем подарок членам своей семьи. Все остальные получали деньги только после серии скандалов. Странно было слышать возвышенные, красивые мелодии, доносившиеся из мрачной, покрытой густым слоем пыли квартиры, когда Рудольф играл на своей трубе. Рудольф играл на собраниях в клубе, на танцах. Аксель дал ему на смокинг тридцать пять долларов – неслыханная по своей щедрости сумма! И Рудольф мог распоряжаться по своему усмотрению заработанными на вечерах деньгами. «Не трать понапрасну, – поучал его отец, – они пригодятся, когда будешь учиться в колледже». С самого начала всем в семье было ясно, что Рудольф продолжит свою учебу в колледже.

Мэри чувствует свою вину перед другими детьми. Она виновата. Она отдает всю свою любовь старшему сыну. Она так измучена, что не хватает сил любить Томаса и Гретхен. При любой возможности она старается прикоснуться к Рудольфу, она заходит к нему в комнату, когда он спит, нежно целует его в лоб, стирает и гладит его белье, даже когда не чувствует ног от усталости, чтобы опрятность и аккуратность сына всегда бросалась в глаза окружающим. Она вырезает из школьной газеты статьи о его достижениях в спорте и старательно вклеивает табели его успеваемости в альбом, который лежит у нее на комоде рядом с книгой «Унесенные ветром».

Ее младший сын Томас и ее дочь Гретхен просто живут в одном доме с ней. А Рудольф – ее плоть и кровь. Когда она смотрит на него, перед глазами возникает расплывчатый образ никогда не виденного ею отца.

С Томасом она не связывает никаких надежд. Он – законченный хулиган, этот блондин с хитроватым, насмешливым лицом: вечно затевает драки, на него всегда жалуются в школе, со всеми ссорится, нагл, над всеми издевается, у него нет никаких моральных принципов, идет напролом своей дорогой, незаметно появляется в доме, ничего не сказав, уходит, приходит, когда ему заблагорассудится, ему наплевать на все, он не боится никаких наказаний. Где-то на невидимом календаре судеб кровавыми письменами выведен его удел, его позор, словно кроваво-красное число дьявольского праздника. И ничего тут не поделаешь. Она его не любит. И она никогда не протянет ему руку помощи.

Итак, мать стоит на распухших ногах у окна в уснувшем доме, окруженная своей семьей. Страдающая бессонницей, больная, уставшая, неряшливая, давно избегающая смотреться в зеркало женщина, много раз писавшая и рвавшая предсмертные записочки, решая покончить жизнь самоубийством, седая женщина сорока двух лет, в своем засаленном халате, усыпанном пеплом от выкуренных сигарет.

Издалека доносится паровозный гудок – по рельсам постукивают вагоны, в которых везут в далекие порты солдат. На поле боя, туда, где гремят пушки. Слава богу: Рудольфу еще нет семнадцати. Если его заберут на войну, она умрет.

Мэри закуривает последнюю сигарету, сбрасывает халат, ложится в кровать. Прилипшая к нижней губе сигарета свисает с подбородка. Лежит и курит. Несколько часов тяжелого сна. Она знает, что проснется, как только заслышит на лестнице топот тяжелых башмаков мужа, провонявшего потом и виски.

ГЛАВА ВТОРАЯ

На часах в офисе – без пяти двенадцать, но Гретхен продолжала печатать на машинке. Суббота, остальные девушки уже закончили рабочий день и прихорашивались, собираясь идти домой. Ее подружки Луэлла Девлин и Пат Хаузер звали ее пройтись по улице, съесть по пицце, но сегодня у нее не было настроения слушать их глупый треп. Когда она училась в школе, у нее были другие близкие подружки: Берта Сорель, Сью Джексон и Фелисити Тернер. Это были самые яркие девушки во всей школе, и они трое были школьной элитой. Как ей хотелось, чтобы вся троица, или хотя бы одна из них, очутилась сегодня в городе. Но девушки были из состоятельных семей и продолжили учебу в колледже, а Гретхен до сих пор не нашла никого, достойного ее дружбы.

Ей сейчас так недостает работы, чтобы был предлог подольше посидеть за рабочим столом, задержаться, побыть одной. К сожалению, она уже допечатывала последний листок работы, которую принес ее начальник мистер Хатченс, придется идти домой.

Последние два вечера Гретхен не ходила на дежурства в госпиталь. Позвонила, сказалась больной. Теперь сразу после работы шла домой и сидела у себя в комнате. Она не находила себе места, чтение не лезло ей в голову, поэтому занялась своим гардеробом: стирала и без того чистые блузки, мыла голову, укладывала в различные прически волосы, маникюрила ногти, предлагала Руди сделать ему маникюр, хотя только неделю назад привела его руки в порядок.

В пятницу поздно ночью она никак не могла уснуть. Гретхен спустилась в подвал, где, как обычно, работал у печи отец. Он с удивлением посмотрел на нее, но ничего не сказал, даже тогда, когда она, сев на стул, позвала кошку: «Иди ко мне, кис-кис». Но кошка только шарахнулась от нее. Она знала, что люди – ее враги.

– Па, – сказала она. – Я давно хотела поговорить с тобой.

Джордах молчал.

– Я ничего не добьюсь на этой работе. Жалованья мне не прибавят, меня не повысят и другой работы нет. А как только закончится война, не будет армейских заказов, начнутся сокращения, и я останусь без работы.

– Война еще не закончилась, – сказал Джордах. – Еще осталось столько идиотов, желающих сложить свои головы.

– Я бы хотела поехать в Нью-Йорк и поискать там настоящую работу. У меня есть опыт, в нью-йоркских газетах часто дают объявления с предложениями о разнообразной работе, и зарплата вдвое выше, чем у меня сейчас.

– Ты говорила о своих планах с матерью? – Джордах продолжал легкими взмахами рук, как маг-волшебник, раскатывать тесто на маленькие кругляши для булочек.

– Нет, не говорила. Она плохо себя чувствует, я не хочу ее понапрасну волновать.

– Поразительно, насколько чертовски предупредительны и заботливы в этой семье, – сказал с негодованием Джордах. – Сердце радуется!

– Пап, не говори так. Я ведь серьезно.

– Нет, – отрезал он.

– Почему?

– Потому, что «нет». Осторожнее, не испачкай мукой платье.

– Па, но я смогу присылать домой больше денег.

– Нет, – повторил Джордах. – Когда тебе исполнится двадцать один, уезжай куда хочешь, на все четыре стороны. Тебе всего девятнадцать. Придется потерпеть отцовское гостеприимство еще пару годиков. Так что терпи и улыбайся.

Он вытащил пробку из бутылки и сделал большой глоток виски. Намеренно грубо вытер тыльной стороной руки губы, оставив длинный мучной след на лице.

– Мне нужно уехать из этого города, – настаивала Гретхен.

– Есть города и похуже, – заметил Джордах. – Приходи через два года.

На часах – пять минут первого. Гретхен аккуратно сложила напечатанные листочки в ящик стола. Все служащие уже ушли. Закрыв чехлом пишущую машинку, она пошла в туалет. Долго разглядывала себя в зеркало. Лицо горело, словно у нее температура. Она плеснула холодную воду на лоб, потом вытащила из сумочки флакончик с духами и пальчиком мазнула ароматной жидкостью за ушами.

Выйдя из здания, Гретхен прошла под аркой ворот, над которой висела большая вывеска: «Завод по производству кирпича Бойлана». Завод и вывеска в завитушках с большими буквами находились вот на этом месте с 1890 года.

Она на всякий случай оглянулась по сторонам, не ожидает ли ее случайно Руди. Иногда он приходил к фабрике, встречая ее, а потом они вместе шли домой. Если Руди сейчас здесь, то они могли бы пойти на ланч в ресторан или в кинотеатр… Но тут же она вспомнила, что Руди уехал с командой легкоатлетов на спортивные соревнования в соседний город.

Гретхен пошла к конечной остановке автобуса. Шла медленно, часто останавливаясь, рассматривала товары в витринах. Разумеется, она не собирается никуда ехать, сейчас день, все ночные фантазии давно от нее отступили и больше не терзали ее. Хотя, конечно, почему бы немного не прогуляться, не прокатиться в автобусе по берегу реки, выйти где-нибудь за городом, подышать свежим воздухом. Погода весенняя. Яркое солнце. На улице тепло, на голубом небе – редкие облака.

Уходя из дома, Гретхен предупредила мать, что сегодня будет дежурить в госпитале. Она не могла объяснить, почему придумала всю эту историю. Она очень редко лгала родителям. Для чего? Не было никакой нужды. Но, сказав, что вечером будет дежурить в госпитале, она освобождала себя от необходимости поработать в субботу в лавке – обычно она помогала матери справиться с наплывом покупателей в выходные дни. Такой приятный солнечный день! Она не может торчать целый день в душной лавке!

За квартал до конечной остановки около аптеки она увидела Томаса. Он, окруженный толпой парней хулиганского вида, бросал монетки. Играл на деньги. Одна девушка, с которой они работали вместе, вечером в среду была в кинотеатре «Казино» и видела драку ее брата с солдатом. Она рассказала обо всем Гретхен.

«Твой брат, – сказала она, пожимая плечами, – ужасный! Маленький мальчик. А такой злой! Ну прямо-таки маленький змееныш! Не хотелось бы мне иметь такого братца!»

Гретхен сказала Тому, что знает про драку.

– Ты отвратительный парень!

А он лишь ухмыльнулся, по-видимому, очень довольный собой. Если бы он ее заметил, она пошла бы домой. Она не села бы в автобус. Но он ее не заметил. Он был слишком увлечен игрой.

Гретхен не спеша подошла к остановке автобуса. Двенадцать тридцать пять. Автобус в верховье реки должен был отъехать пять минут назад, и она, конечно, ни за что не будет здесь слоняться еще двадцать пять минут в ожидании следующего рейса. Но оказалось, отправление почему-то задерживалось, и автобус стоял на остановке. Она подошла к кассе.

– Один билет до Королевской пристани.

Гретхен вошла в автобус, села на переднее сиденье, сразу за водителем. В салоне сидело много солдат, но был день, они еще не успели напиться и вели себя пристойно, не приставая к ней.

Автобус тронулся. Покачивало. Она дремала, посматривая в окно. Мелькали деревья с набухшими почками на ветвях, дома, голубая лента реки, мелькали стертые лица прохожих. Все казалось чистым. Прекрасным и нереальным. В салоне за спиной распевали солдаты, их звонкие молодые жизнерадостные голоса сливались в унисон: «Тело и душа». Среди хора голосов выбивался виргинский голосок, неторопливый, с южным акцентом, и он подслащивал горький плач спиричуэла. Что могло случиться с ней? Да ничего! Никто не знал, где она и что будет делать. Сейчас Гретхен стояла на пороге новых волнующих событий, у нее не было выбора, но она и не выбирала, ей казалось, что она и сама куда-то плывет вместе с этой трепетной воздушной мелодией, под хор тоскующих мужских голосов.

Автобус остановился.

– Королевская пристань, мисс, – сказал шофер.

– Благодарю вас.

Гретхен осторожно ступила на тротуар. Автобус поехал дальше. Солдаты стучали в стекло окон и посылали ей воздушные поцелуи. Улыбаясь, она помахала им в ответ рукой. Они никогда больше не встретятся. Она никогда их снова не увидит. Они не знали ее, она – их, и они ни за что не могли догадаться, куда она идет. Хор поющих голосов становился все тише и тише, и вот уже автобус скрылся из виду.

Гретхен осталась одна. Она стояла на обочине дороги. Ни души. В стороне от дороги – бензозаправочная станция и магазин. Она зашла в магазин и купила бутылку кока-колы у седовласого старика продавца в чистой, выцветшей голубой рубашке. Ей понравился цвет рубашки. Нужно купить себе платье, подумала она, такое же бледно-голубое, чистенькое, красивое, из белесой хлопчатобумажной ткани, и носить его теплыми летними вечерами.

Выйдя из магазина, Гретхен села на лавку перед ним, открыла кока-колу. Охлажденный, сладкий пузырящийся напиток приятно пощипывал язык. Она смотрела на покрытую гравием дорогу, ведущую в сторону от магистрали, к реке. На ее зеркальной глади мелькнула тень проносившегося над ее головой облака, похожего на бегущего диковинного зверя. Казалось, все вымерло – царила мертвая тишина, от одного побережья до другого. Никаких машин – ни легковых, ни грузовых Она чувствовала приятное тепло нагретых под весенними лучами солнца досок скамьи. Выпив колу, она поставила пустую бутылку под скамью. Она слышала, как на запястье тикают часы. Откинувшись на спинку, она попыталась поймать теплый солнечный луч так, чтобы он падал ей на лоб. Конечно же Гретхен не пойдет в этот дом на берегу. Пусть стынет обед, пусть стоит не разлитым по бокалам вино, пусть ее ухажеры бродят в ожидании ее по берегу реки. Они ведь не знают, что девушка их мечты рядом и что она затеяла эту азартную, рискованную игру, чтобы подразнить их. Ей захотелось рассмеяться, но не хотелось нарушить царившую здесь тишину.

Как соблазнительно продолжить эту игру и зайти еще дальше. Пройти половину пути по усыпанной гравием дорожке, пролегшей между рядами наполовину распустившихся березок, похожих на белые карандаши на фоне темной лесной чащи, а потом, внутренне потешаясь над своими ухажерами, вернуться обратно. Или, еще лучше, прокрасться через чащу, то прячась в ее тень, то выходя из нее. Как девушка из индейского племени ирокезов, прокрасться, неслышно ступая в своих чулках по прошлогодней листве, добраться до самой реки и там, из-за деревьев, понаблюдать за этими самцами, нетерпеливо ожидающими выполнения разработанного ими похотливого плана, понаблюдать за этими двумя сластолюбцами, сидящими в ожидании ее на крыльце дома, а потом, крадучись, вернуться назад, в своем платье, теперь запачканном древесной корой и липкой смолой набухших почек. И теперь в полной безопасности, постояв недолго на краю опасной бездны, почувствовать собственную силу, собственную силу воли.

Гретхен встала, перешла дорогу и уже направлялась к дорожке, засыпанной еще и слоем прошлогодних листьев, когда услыхала шум приближающегося с южной стороны автомобиля. Она, повернувшись, остановилась, словно в ожидании автобуса в сторону Порт-Филипа. Неприятно, если кто-то увидит, как она входит в лес, и, кроме того, тайна должна остаться тайной!

Автомобиль сбавил скорость и вдруг, резко затормозив, остановился. Она даже не посмотрела в его сторону, старательно делая вид, что высматривает вдалеке автобус, хотя отлично знала, что он еще не скоро появится на горизонте.

– Хелло, мисс Джордах! – раздался мужской голос.

Повернувшись, она почувствовала, что покраснела. Какая же я глупая! – укорила она себя. Она имеет полное право приехать сюда, и никому не должно быть дела зачем. Ведь никто на свете не знает про двух солдат, о приготовленном обеде, выпивке и восьмистах долларах. Она не сразу узнала обратившегося к ней сидевшего за рулем «бьюика» и мило улыбавшегося ей мужчину. Правой рукой в перчатке он потянулся к ручке дверцы и открыл ее. Мистер Бойлан – владелец завода по производству кирпича и черепицы. Гретхен видела его пару раз на заводе. Белокурый, стройный, загорелый, чисто выбритый моложавый человек с пушистыми белесыми бровями и в начищенных до зеркального блеска ботинках.

– Добрый день, мистер Бойлан, – сказала она, застыв на месте. Нельзя к нему подходить, он сразу заметит, как она покраснела.

– Что, черт подери, вы здесь делаете?

По тону его голоса она поняла, что он приятно удивлен встречей с красивой девушкой в туфлях на высоких каблуках, стоящей у кромки густого леса. Но было видно, что встреча его также и позабавила.

– Такой прекрасный денек, – заикаясь, пролепетала Гретхен. – Я иногда уезжаю из города и совершаю вот такие прогулки, когда выдается свободный от работы день.

– Всегда в одиночестве? – улыбаясь спросил он.

– Я люблю природу, – неуклюже оправдывалась Гретхен. – Какая же я дура! – Она увидела, как он с улыбкой посмотрел на ее туфли на высоких каблуках, но продолжала сочинять: – Знаете, под влиянием настроения я села в автобус. А теперь вот жду его, пора возвращаться в город.

Вдруг за спиной она услышала шум и оторопела, едва не вскрикнув в панике. Наверное, это Арнольд и Вилли. Устав ждать ее на берегу, они пришли к остановке встретить ее. Но это была всего лишь белка, вихрем промчавшаяся по тропинке в лес.

– Что с вами? – удивленно спросил Бойлан, озадаченный ее резким движением.

– Я подумала, что ползет змея, – оправдывалась она. – Но теперь все в порядке.

– Вы слишком пугливы для любительницы природы, – с серьезным видом сказал Бойлан.

– Я боюсь только змей, – сказала Гретхен, понимая, что говорит очередную глупость.

– Знаете, автобуса еще долго не будет, – заметил Бойлан, посмотрев на часы.

– Вы правы, – поспешно согласилась она, одарив его широкой, очаровательной улыбкой, словно она привыкла подолгу ждать автобуса за городом или что это ее любимое времяпрепровождение по субботам. – Здесь так мило, так тихо.

– Можно задать вам один серьезный вопрос?

Ну, началось, подумала она. Сейчас спросит, кого я жду. Она лихорадочно придумывала варианты ответов. Кого она ждет? Брата? Подругу? Медсестру из госпиталя? Она так растерялась, что не расслышала его следующий вопрос.

– Прошу меня простить, я не расслышала, вы что-то спросили?

– Да. Вы сегодня обедали, мисс Джордах?

– Знаете, я не голодна. В общем, я…

– Садитесь в машину! – рукой в перчатке он указал ей на сиденье рядом. – Я приглашаю вас на обед. Ненавижу обедать в одиночестве.

Она, чувствуя себя маленькой девочкой, которая вынуждена повиноваться приказам взрослых, послушно перешла через дорогу и села в машину.

Еще только один человек употреблял в разговоре это слово «ненавижу» – ее мать. Она сразу вспомнила рассказы матери о сестре Кэтрин с ее строгим подходом к английскому языку. Казалось, что сейчас где-то рядом витает тень старой наставницы.

– Вы очень любезны, мистер Бойлан, – вежливо ответила Гретхен.

– Мне обычно везет по субботам, – сказал он, заводя мотор.

Гретхен не поняла, что он имеет в виду. Если бы он не был ее боссом и не такой бы старый – ему, наверное, лет сорок – сорок пять, – то она сумела бы отказаться от поездки с ним. Теперь она жалела о несостоявшейся поездке в домик на берегу реки. Уже никогда не повторится эта так взволновавшая ее мысли рискованная игра, потерянная возможность продолжить эту игру: возможно, Арнольд и Билли, заметив ее, последовали бы за ней, а там… Вот было бы интересно посмотреть на прихрамывающих дикарей, вышедших на охоту. Восемьсот долларов.

– Вы знаете, здесь есть приличный ресторанчик, называется «Гостиница старого фермера», – сказал Бойлан, включая зажигание.

– Что-то слышала, – ответила она. Бойлан имел в виду небольшой фешенебельный отель на берегу реки, в пятнадцати милях отсюда, и дорогой ресторан при нем.

– Там всегда можно выпить отличного вина, – заметил Бойлан.

Он гнал машину на бешеной скорости, и сильный ветер со свистом бил по стеклам машины. Они не разговаривали. Разве можно в такой обстановке вести разговор? Во время войны ради экономии бензина был введен запрет на превышение скорости – тридцать пять миль в час. Но разве для таких людей, как мистер Бойлан, существуют запреты?

Чуть заметно улыбаясь, Бойлан иногда поглядывал на свою спутницу. В его улыбке сквозила скрытая ирония. Конечно, он догадался, что она ему солгала. И не поверил ни одному ее слову, как и почему она оказалась одна на дороге, за городом, и ждала автобус, который должен прийти не раньше чем через час. Наклонившись, он открыл коробку, достал военные авиационные очки и протянул ей.

– Вот – наденьте. Нельзя, чтобы в эти прекрасные голубые глазки попала соринка, – прокричал он, стараясь перекрыть свист ветра.

Надев очки, она вдруг почувствовала себя неотразимой, как актриса в кино.

«Гостиница старого фермера» в колониальную эпоху была почтовой станцией в те далекие времена, когда из Нью-Йорка по всему штату разъезжали на дилижансах. Ресторан – дом красного цвета с белой полосой. Посреди лужайки – большое колесо от фургона, видимо, в память о далеких временах. Подобные заведения и атрибуты умершей эпохи можно встретить повсюду в Америке и за сотни миль от Порт-Филипа.

Дата добавления: 2015-06-04