Обобщение лингвистического закона

Законы отождествления

всегда методически изящно), что такой диапазон реально существует и что каждый субъект может выбирать свою собственную величину это­го диапазона. Люди, однажды выбрав свой диапазон, имеют тенденцию и в дальнейшем ориентироваться на него. Хотя ширина этого диапазона вариативна, но она более-менее устойчива. Сделанный выбор, утверж­дают исследователи, хотя бы отчасти определяет различные аспекты познавательной деятельности испытуемого: зависимость от поля, точ­ность восприятия, гибкость когнитивного контроля и т. п.

и закона классификации: все знаки - и синонимы, и омонимы одновременно

Снова заимствуем термин у лингвистики и снова в расширитель­ной трактовке: стимул, принадлежащий одному классу, будем называть (психологическим) омонимом, если он принадлежит ещё к какому-ни­будь другому классу. Лингвисты утвердили как закон: «Всякий лингви­стический знак является в потенции омонимом и синонимом одновре­менно» '. Л. С. Выготский писал, по существу, об этом же так: «Одна и та же мысль может быть выражена в различных фразах, как одна и та же фраза может служить выражением для разных мыслей»². Заменим в формулировке закона не очень внятное выражение «в потенции». Тогда обсуждаемый лингвистический закон можно переформулировать так: в базовом содержании сознания любой знак — омоним, т. е. может быть отнесён к разным классам в поверхностном содержании со­знания, но при отнесении к какому-либо классу он становится си­нонимом, так как всегда существуют другие знаки, отнесённые к этому же классу. Эта формулировка обобщает закон классификации, указывающий лишь на то, что у каждого знака есть синонимы.

Обобщённый закон классификации логически обязателен. Один и тот же знак (один и тот же текст) действительно должен иметь разные значения, т. е. быть омонимом. Ведь когда разные высказывания обо­значают одно и то же, они не перестают от этого быть разными выска­зываниями, отличающимися какими-то своими значениями друг от друга. [окончание cтраницы 427]

____________________

¹ Карцевыми С. Об асимметричном дуализме лингвистического знака. // История языкознания XIX—XX вв. в очерках И извлечениях. М., 1965, 2, с. 87.

² Выготский Л. С. Собр. соч., 2, с. 355.

Раздел шестой

В противном случае никакие определения были бы не нужны. Б. Рас­сел поясняет это примером: «Суждение «В. СКОТТ ЕСТЬ АВТОР «ВА-ВЕРЛЕЯ» отлично от суждения «В. СКОТТ ЕСТЬ В. СКОТТ»: первое сообщает историко-литературный факт, а второе выражает не больше, чем обычный трюизм» '.

То, что каждый знак является омонимом, т. е. имеет множество разных значений, написано в огромном количестве книг. А. Р. Лурия го­ворит о скрытой омонимичности каждого слова (его примеры: слово острый может относиться к иголке и к дискуссии, слово разделить может выражать как отделение одной части от другой, так и объединение, согласие: например, в выражении «Я разделяю это мнение» и т. п.) — в противоположность открытой омонимичности (типа слов «коса», «ключ» и т. д.), целиком определяемой контекстом ². А. Уайтхед утверждает: в любых предложениях есть не поддающийся анализу фон, меняющий смысл предложения. И для иллюстрации этого тезиса анализирует са­мое, казалось бы, однозначное высказывание: «один плюс один равняется двум» ³. А вот пишет Г. Гадамер: «Основу языка, похоже, образует спо­собность слов, вопреки определённости своих значений, быть неодно­значными, т. е. способность любого слова располагать гибким веером значений, и в этой именно гибкости проявляется своеобразная дерзость такого предприятия, как речь»⁴.

Лингвисты добавляют: даже фразы типа «А есть А» для носите­ля языка не является тавтологией. За счёт омонимичности такая конст­рукция используется во всех языках мира, причём осознаётся специ­фичным для каждого языка способом ⁵. В русском языке, например, тавтология интерпретируется как примирение с действительностью, как признание присущих данному явлению качеств и осознание необходи­мости действовать в соответствии с этими качествами⁶. Примеры: закон есть закон; жизнь есть жизнь; женщина всегда женщина; жена — это жена; «Таня есть Таня. Обижаться на неё невозможно» (В. Ас­тафьев) и т. д. Ср. также конструкции сходного типа: дружба дружбой, а [окончание cтраницы 428]

_________________

¹ Рассел Б. Дескрипции. // Новое в зарубежной лингвистике, 13, М., 1982, с. 48.

²Лурия А. Р. Язык и сознание. Ростов-на-Дону, 1998, с. 283-284.

³См. Полани М. Личностное знание. М., 1985, с. 129.

⁴ Гадамер Г. Язык и понимание. //В его кн.: Актуальность прекрасного. М., 1991, с. 58.

⁴См. Wierzbicka A. Boys will be boys: «radical semantics» vs. «radical pragmatics».» Language, 1987, 63, p. 95-114.

⁵Cp. Булыгина Т. В., Шмелёв А. Д. Языковая концептуализация мира. М., 1997, с. 506-507.

Законы отождествления

служба службой; «песня песнею, а верёвка верёвкою. Одно другому не мешает» (А. Пушкин); «Геройство геройством, а танки танками» (В. Некрасов)'.

Аналогично и фразы типа «А есть не-А» не обязательно выража­ют противоречие. Например, вполне осмысленными текстами русского языка будут фразы: «Полная свобода — это всегда несвобода»; «Ложь — не всегда ложь»; «Геройство обернулось трусостью»; «Есть правда и правда, есть много правд, но каждая из них — ложь» и т. д. Как извест­но, Дж. Оруэлл, опираясь на это свойство языка, создал в своём романе «1984» гениальную серию антонимичных тождеств: «война — это мир»; «свобода — это рабство» и т. п. Поскольку любому тексту может быть приписано любое значение, то и противоречивому тексту может быть приписано непротиворечивое значение. Это, к сожалению, обычно не признаётся.

Так, Дж. Миллер и Ф. Джонсон-Лэрд характеризуют антонимы как такие термины, когда один или другой могут использоваться в одной и той же ситуации, но никогда вместе. И приводят пример: живой и мёртвый². Они ошибаются: всегда существуют ситуации, в которых любые слова могут осмысленно применяться вместе через союз и, в том числе слова «живой и мёртвый», кстати, соединённые союзом и прямо в их тексте. Вот пример более естественного соединения из текста известной русской песни: «А она, потупив очи, ни жива и ни мертва, молча слушает хмельные атама-новы слова». Ну, а разве не существует понимаемого контекста у фразы: «Он был уже мёртвый и всё-таки ещё жил»? (Ср. у А. Платонова описание переживания самоубийцы: «Отчаяние его было столь велико, что он умер раньше своего выстрела»). Великий американский поэт Y Уитмен вообще продемонстрировал способ универсального преодоления любых противо­речий: «Вам кажется, я противоречу себе? Что же! Я достаточно велик, чтобы вместить в себя это противоречие».

Рассмотрим пример. Все мы знаем, что Наполеон — тиран и импе­ратор. Но ведь он одновременно и проповедник республиканских идеалов Французской революции. Известно также, что Наполеон — полководец, це­нивший жизнь своих солдат и знавший многих из них по именам. Но он же бестрепетно бросал их на убой и цинично относился к ним как к пушеч­ному мясу. (Стендаль в «Жизни Наполеона» приводит красочные при­меры отношения Наполеона к жизни тех, кто ему подчинялся). Можно ли всё это столь разное соединить в одно непротиворечивое целое? Как [окончание cтраницы 429]

__________________

¹Примеры заимствованы в: Булыгина Т. В., Шмелёв А. Д. Языковая концептуали­зация мира. М, 1997, с. 313-314.

² Miller J., Johnson-Laird Р. Language and Perception. Cambridge (Mass.), 1976, p. 262.

Раздел шестой

показывают многочисленные толстые книжки историков о Наполеоне — можно. Да ведь и я только что соединил все эти конструкции воедино.

Но если любой текст всегда воспринимается как имеющий океан значений, то как же всё-таки можно надеяться понять автора этого текста? Конечно, важную роль играет расширение текста, позволяющее отвергать те значения, которые ему не соответствуют. К сожалению, даже расшире­ние текста не может окончательно решить проблему. Так, услышав слово «Наполеон», человек может думать о разных вещах — об императоре, коньяке, пирожном, пасьянсе и т. д. Но как только текст будет продолжен, некоторые из значений станут маловероятными. Пусть продолжение будет таким: «Наполеон предал республиканские идеалы». Это высказывание, как и любой текст, многозначно. Например, возможно, что оно выражает неудовольствие появлением пирожных типа «Наполеон», поскольку они при­вели к крушению демократических идеалов в кулинарии. И всё же гораздо проще понять это высказывание как текст о Наполеоне — императоре и тиране, чем как текст о торте или коньяке. Если этот текст будет продол­жен дальше (например, «Наполеон предал республиканские идеалы. Он относился к солдатам как к пушечному мясу»), вероятность понять его как текст про пирожное или про коньяк станет ещё меньше. Хотя всё равно остаётся много возможностей понимания, например, такое: «Коньяк Напо­леон заставил солдат забыть об их былом стремлении к народовластию и так отнёсся к ним, что превратил их всех на поле боя в пушечное мясо»; или: «После того как дети, считавшие до этого, что все пирожные одинако­вы, увидели пирожное «Наполеон»—этого императора среди пирожных— они стали относиться к шоколадным солдатикам так же, как к пушкам, сделанным из ветчины, — они перестали их есть».

Даже большой по объёму сложный текст может иметь разное толкование. Чтобы в этом убедиться, достаточно почитать работы ис­ториков и искусствоведов, посвященные одному и тому же событию или произведению искусства. Вспомните соответствующие примеры из вступления. Здесь приведу лишь ещё один. И. М. Фейгенберг приводит разные переводы концовки одного и того же (66-го) сонета Шекспира •

Вот перевод Б. Пастернака:

Измучась всем, не стал бы жить и дня,

Да другу будет трудно без меня.

А вот перевод С. Маршака:

Всё мерзостно, что вижу я вокруг,

Но как тебя покинуть, милый друг! [окончание cтраницы 430]

______________

¹ См. Фейгенберг И. М. Видеть — предвидеть — действовать. М, 1986, С. 39-40.

Дата добавления: 2015-06-04