XXVIII. 4 страница. шумя платьями, вошли в гостиную

шумя платьями, вошли в гостиную.

"Chère comtesse, il y a si longtemps... elle a été alitée la pauvre

enfant... au bal des Razoumowsky... et la comtesse Apraksine... j'ai été si

heureuse..."^[118] послышались оживленные женские голоса, перебивая

один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот

разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать,

зашуметь платьями, проговорить: "Je suis bien charmée; la santé de maman...

et la comtesse Apraksine"^[119] и, опять зашумев платьями, пройти в

переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской

новости того времени -- о болезни известного богача и красавца

Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне

Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.

-- Я очень жалею бедного графа, -- проговорила гостья, -- здоровье его

и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!

-- Что такое? -- спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит

гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа

Безухого.

-- Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, -- проговорила гостья, --

этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге,

говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.

-- Скажите! -- сказала графиня.

-- Он дурно выбирал свои знакомства, -- вмешалась княгиня Анна

Михайловна. -- Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает

что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого

выслан в Москву. Анатоля Курагина -- того отец как-то замял. Но выслали-таки

из Петербурга.

-- Да что, бишь, они сделали? -- спросила графиня.

-- Это совершенные разбойники, особенно Долохов, -- говорила гостья. --

Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе

представить: они втроем достали где-то медведя, посадили с собой в карету и

повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и

привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь

плавает, а квартальный на нем.

-- Хороша, ma chère, фигура квартального, -- закричал граф, помирая со

смеху.

-- Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?

Но дамы невольно смеялись и сами.

-- Насилу спасли этого несчастного, -- продолжала гостья. -- И это сын

графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! -- прибавила она.

-- А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот все воспитание

заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на

его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня

дочери.

-- Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? -- спросила

графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают.

-- Ведь у него только незаконные дети. Кажется... и Пьер незаконный.

Гостья махнула рукой.

-- У него их двадцать незаконных, я думаю.

Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать

свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.

-- Вот в чем дело, -- сказала она значительно и тоже полушопотом. --

Репутация графа Кирилла Владимировича известна... Детям своим он и счет

потерял, но этот Пьер любимый был.

-- Как старик был хорош, -- сказала графиня, -- еще прошлого года!

Красивее мужчины я не видывала.

-- Теперь очень переменился, -- сказала Анна Михайловна. -- Так я

хотела сказать, -- продолжала она, -- по жене прямой наследник всего именья

князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал

государю... так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого

ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это

огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я

это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и

Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил

Борю, -- прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству

никакого значения.

-- Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне

говорили, -- сказала гостья.

-- Да, но, entre nous, ^[120] -- сказала княгиня, -- это

предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он

так плох.

-- Однако, ma chère, это славная штука, -- сказал граф и, заметив, что

старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. -- Хороша фигура

была у квартального, я воображаю.

И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным

и басистым смехом, колебавшим все его полное тело, как смеются люди, всегда

хорошо евшие и особенно пившие. -- Так, пожалуйста же, обедать к нам, --

сказал он.

Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь,

впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья

поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на

мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких

мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату

вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что-то короткою кисейною юбкою, и

остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с

нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту

показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер,

пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.

Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей

девочки.

-- А, вот она! -- смеясь закричал он. -- Именинница! Ma chère,

именинница!

-- Ma chère, il y a un temps pour tout,^[121] -- сказала

графиня, притворяясь строгою. -- Ты ее все балуешь, Elie, -- прибавила она

мужу.

-- Bonjour, ma chère, je vous félicite, ^[122] -- сказала

гостья. -- Quelle délicuse enfant! ^[123] -- прибавила она,

обращаясь к матери.

Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими

детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже

от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими

оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых

башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а

ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не

обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое

раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она

смеялась чему-то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из-под юбочки.

-- Видите?... Кукла... Мими... Видите.

И Наташа не могла больше говорить (ей все смешно казалось). Она упала

на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья,

против воли засмеялись.

-- Ну, поди, поди с своим уродом! -- сказала мать, притворно сердито

отталкивая дочь. -- Это моя меньшая, -- обратилась она к гостье.

Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула

на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.

Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в

ней какое-нибудь участие.

-- Скажите, моя милая, -- сказала она, обращаясь к Наташе, -- как же

вам приходится эта Мими? Дочь, верно?

Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым

гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на

гостью.

Между тем все это молодое поколение: Борис -- офицер, сын княгини Анны

Михайловны, Николай -- студент, старший сын графа, Соня -- пятнадцатилетняя

племянница графа, и маленький Петруша -- меньшой сын, все разместились в

гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и

веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в

задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были

разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse

Apraksine. ^[124] Изредка они взглядывали друг на друга и едва

удерживались от смеха.

Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних

лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый

юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был

невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней

губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались

стремительность и восторженность.

Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он

искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и

рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими-куклу он знал еще молодою девицей

с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и

как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на

Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который,

зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться,

прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые

ножки. Борис не рассмеялся.

-- Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? --.сказал он,

с улыбкой обращаясь к матери.

-- Да, поди, поди, вели приготовить, -- сказала она, уливаясь.

Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито

побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его

занятиях.

Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя

годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи-барышни, в

гостиной остались Николай и Соня-племянница. Соня была тоненькая,

миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом,

густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи

на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых

руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и

несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не

сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо,

считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против

воли ее глаза из-под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию

cousin ^[125] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее

не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела

только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как

скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.

-- Да, ma chère, -- сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая

на своего Николая. -- Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из

дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика:

идет в военную службу, ma chère. А уж ему место в архиве было готово, и все.

Вот дружба-то? -- сказал граф вопросительно.

-- Да ведь война, говорят, объявлена, -- сказала гостья.

-- Давно говорят, -- сказал граф. -- Опять поговорят, поговорят, да так

и оставят. Ma chère, вот дружба-то! -- повторил он. -- Он идет в гусары.

Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.

-- Совсем не из дружбы, -- отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь

как будто от постыдного на него наклепа. -- Совсем не дружба, а просто

чувствую призвание к военной службе.

Он оглянулся на кузину и на гостью-барышню: обе смотрели на него с

улыбкой одобрения.

-- Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского

полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? -- сказал

граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему

много горя.

-- Я уж вам говорил, папенька, -- сказал сын, -- что ежели вам не

хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме

как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что

чувствую, -- говорил он, все поглядывая с кокетством красивой молодости на

Соню и гостью-барышню.

Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою

заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.

-- Ну, ну, хорошо! -- сказал старый граф, -- все горячится. Все

Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в

императоры. Что ж, дай Бог, -- прибавил он, не замечая насмешливой улыбки

гостьи.

Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к

молодому Ростову:

-- Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без

вас, -- сказала она, нежно улыбаясь ему.

Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел

к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая

того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и

притворно улыбавшейся Сони. -- В середине разговора он оглянулся на нее.

Соня страстно-озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах

слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Все

оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с

расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.

-- Как секреты-то этой всей молодежи шиты белыми нитками! -- сказала

Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. -- Cousinage dangereux

voisinage, ^[126] -- прибавила она.

-- Да, -- сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в

гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на

вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. --

Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них

радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Все боишься, все

боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и

для мальчиков.

-- Все от воспитания зависит, -- сказала гостья.

-- Да, ваша правда, -- продолжала графиня. -- До сих пор я была, слава

Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, -- говорила

графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их

нет тайн от них. -- Я знаю, что я всегда буду первою confidente

^[127] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру,

ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то все не так, как эти

петербургские господа.

-- Да, славные, славные ребята, -- подтвердил граф, всегда разрешавший

запутанные для него вопросы тем, что все находил славным. -- Вот подите,

захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chère!

-- Какое милое существо ваша меньшая, -- сказала гостья. -- Порох!

-- Да, порох, -- сказал граф. -- В меня пошла! И какой голос: хоть и

моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли

итальянца ее учить.

-- Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.

-- О, нет, какой рано! -- сказал граф. -- Как же наши матери выходили в

двенадцать-тринадцать лет замуж?

-- Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? -- сказала графиня, тихо

улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее

занимавшую, продолжала. -- Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я

ей... Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они

целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и

все мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я

старшую держала строго.

-- Да, меня совсем иначе воспитывали, -- сказала старшая, красивая

графиня Вера, улыбаясь.

Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив,

лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.

Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была

хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было

справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня,

оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и

почувствовали неловкость.

-- Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что-нибудь

необыкновенное, -- сказала гостья.

-- Что греха таить, ma chère! Графинюшка мудрила с Верой, -- сказал

граф. -- Ну, да что ж! все-таки славная вышла, -- прибавил он, одобрительно

подмигивая Вере.

Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.

-- Что за манера! Уж сидели, сидели! -- сказала графиня, проводя

гостей.

Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до

цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в

гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и,

топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда

заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.

Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.

Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с

рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа,

притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он

постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной

двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. "Пускай ищет",

сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла

раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что-то злобно шепчущая. Наташа удержалась

от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под

шапкой-невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое

новое наслаждение. Соня шептала что-то и оглядывалась на дверь гостиной. Из

двери вышел Николай.

-- Соня! Что с тобой? Можно ли это? -- сказал Николай, подбегая к ней.

-- Ничего, ничего, оставьте меня! -- Соня зарыдала.

-- Нет, я знаю что.

-- Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.

-- Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из-за фантазии?

-- говорил Николай, взяв ее за руку.

Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.

Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей

засады. "Что теперь будет"? думала она.

-- Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня все, -- говорил

Николай. -- Я докажу тебе.

-- Я не люблю, когда ты так говоришь.

-- Ну не буду, ну прости, Соня! -- Он притянул ее к себе и поцеловал.

"Ах, как хорошо!" подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из

комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.

-- Борис, подите сюда, -- сказала она с значительным и хитрым видом. --

Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, -- сказала она и привела его в

цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь,

шел за нею.

-- Какая же это одна вещь? -- спросил он.

Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою

куклу, взяла ее в руки.

-- Поцелуйте куклу, -- сказала она.

Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и

ничего не отвечал.

-- Не хотите? Ну, так подите сюда, -- сказала она и глубже ушла в цветы

и бросила куклу. -- Ближе, ближе! -- шептала она. Она поймала руками офицера

за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.

-- А меня хотите поцеловать? -- прошептала она чуть слышно, исподлобья

глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.

Борис покраснел.

-- Какая вы смешная! -- проговорил он, нагибаясь к ней, еще более

краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.

Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими

руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув

движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.

Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив

голову, остановилась.

-- Наташа, -- сказал он, -- вы знаете, что я люблю вас, но...

-- Вы влюблены в меня? -- перебила его Наташа.

-- Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас... Еще

четыре года... Тогда я буду просить вашей руки.

Наташа подумала.

-- Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать... -- сказала она,

считая по тоненьким пальчикам. -- Хорошо! Так кончено?

И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.

-- Кончено! -- сказал Борис.

-- Навсегда? -- сказала девочка. -- До самой смерти?

И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в

диванную.

Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и

швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще

приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с-глазу-на-глаз поговорить с

другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала

хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным

и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.

-- С тобой я буду совершенно откровенна, -- сказала Анна Михайловна. --

Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.

Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку

своему другу.

-- Вера, -- сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно,

нелюбимой. -- Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что

ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или...

Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего

оскорбления.

-- Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, --

сказала она, и пошла в свою комнату.

Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек

симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась.

Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз

сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда

вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на

Веру.

Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид

их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.

-- Сколько раз я вас просила, -- сказала она, -- не брать моих вещей, у

вас есть своя комната.

Она взяла от Николая чернильницу.

-- Сейчас, сейчас, -- сказал он, мокая перо.

-- Вы все умеете делать не во-время, -- сказала Вера. -- То прибежали в

гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.

Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно

справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между

собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.

-- И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и

между вами, -- все одни глупости!

-- Ну, что тебе за дело, Вера? -- тихеньким голоском, заступнически

проговорила Наташа.

Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и

ласкова.

-- Очень глупо, -- сказала Вера, -- мне совестно за вас. Что за

секреты?...

-- У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, -- сказала

Наташа разгорячаясь.

-- Я думаю, не трогаете, -- сказала Вера, -- потому что в моих

поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как

ты с Борисом обходишься.

-- Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, -- сказал Борис.

-- Я не могу жаловаться, -- сказал он.

-- Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом

ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже

скучно, -- сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. -- За что она ко

мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, -- сказала она, обращаясь к Вере,

-- потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только

madame de Genlis ^[128] (это прозвище, считавшееся очень обидным,

было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие -- делать неприятности

другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, -- проговорила она скоро.

-- Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком...

-- Ну, добилась своего, -- вмешался Николай, -- наговорила всем

неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.

Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.

-- Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, -- сказала Вера.

-- Madame de Genlis! Madame de Genlis! -- проговорили смеющиеся голоса

из-за двери.

Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное

действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано,

подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо,

она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

-- -- -

В гостиной продолжался разговор.

-- Ah!chère, -- говорила графиня, -- и в моей жизни tout n'est pas

rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons,^[129] нашего

состояния нам не надолго! И все это клуб, и его доброта. В деревне мы живем,

разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить!

Ну, как же ты это все устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это

ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем

министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же

это устроилось? Вот я ничего этого не умею.

-- Ах, душа моя! -- отвечала княгиня Анна Михайловна. -- Не дай Бог

тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого

любишь до обожания. Всему научишься, -- продолжала она с некоторою

гордостью. -- Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого-нибудь из

этих тузов, я пишу записку: "princesse une telle ^[130] желает

видеть такого-то" и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть

четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне все равно, что

бы обо мне ни думали.

-- Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? -- спросила графиня. -- Ведь

вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать.

Ты кого просила?

-- Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на все согласился, доложил

государю, -- говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв

все унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.

-- Что он постарел, князь Василий? -- спросила графиня. -- Я его не

видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait

la cour, ^[131] -- вспомнила графиня с улыбкой.

-- Все такой же, -- отвечала Анна Михайловна, -- любезен, рассыпается.

Les grandeurs ne lui ont pas touriené la tête du tout. ^[132] "Я

жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, -- он мне говорит,

-- приказывайте". Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь,

Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его

счастья. А обстоятельства мои до того дурны, -- продолжала Анна Михайловна с

грустью и понижая голос, -- до того дурны, что я теперь в самом ужасном

положении. Мой несчастный процесс съедает все, что я имею, и не подвигается.

У меня нет, можешь себе представить, à la lettre ^[133] нет

гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. -- Она вынула

Дата добавления: 2015-06-04