Лев Николаевич Толстой Собрание сочинений в двадцати двух томах Том 5. Война и мир 17 страница

неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч

взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в

первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не

уверили, что это так необходимо надо.

Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от

политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая

поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от

присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее

указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на

глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижной стан, и она зашевелилась так

близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в

голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье

и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.

После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы,

подошел и тот танцор-адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа,

передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не

переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из

того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как

государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво

говорил с такой-то дамой, как принц такой-то и такой-то сделали и сказали

то-то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания

такого-то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только

потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых

котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил

ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла

заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при

этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что -то стыдное в

том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.

Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете

то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с

ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он

особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее,

разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей

любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным

речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с

улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности

на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело

дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала

и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла

руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.

"Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите,

как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с

вами все это понимаем", и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда

кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для

фигур.

"Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то

она будет моей женой", сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей,

глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.

"Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно

только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует

здесь месяца и выйдет замуж... Это здесь редкость", думал он, когда Наташа,

поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.

В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим.

Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не

ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: "как

можно было спрашивать об этом?"

-- Так весело, как никогда в жизни! -- сказала она, и князь Андрей

заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас

же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была

на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не

верит в возможность зла, несчастия и горя.

-- -- -

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем

положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и

рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел

через очки, никого не видя.

Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.

Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против

него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.

-- Как весело, граф, -- сказала она, -- не правда ли?

Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.

-- Да, я очень рад, -- сказал он.

"Как могут они быть недовольны чем-то, думала Наташа. Особенно такой

хороший, как этот Безухов?" На глаза Наташи все бывшие на бале были

одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог

обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.

На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго

остановился на нем мыслями. "Да, очень блестящий был бал. И еще... да,

Ростова очень мила. Что-то в ней есть свежее, особенное, не петербургское,

отличающее ее". Вот все, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел

за работу.

Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь

Андрей ничего не мог делать) он все критиковал сам свою работу, как это

часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто-то приехал.

Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во

всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и

озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают

направление как платье -- по моде, но которые по этому-то кажутся самыми

горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу,

вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал

подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого

государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна.

Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными

монархами. "Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные

сословия; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а

твердые начала. Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и

отчеты быть публичны", рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и

значительно раскрывая глаза.

-- Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, --

заключил он.

Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета,

которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность,

и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не

трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой

слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в

голову: "Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю

угодно было сказать в совете! Разве все это может сделать меня счастливее и

лучше?"

И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь

прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей

должен был обедать у Сперанского "en petit comité", ^[33] как ему

сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу

человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея,

тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но

теперь ему не хотелось ехать.

В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный,

небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой

небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей

монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять

часов собравшееся все общество этого petit comité, интимных знакомых

Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с

длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве,

Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и

звонкий, отчетливый хохот -- хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене.

Кто-то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха... ха...

ха... Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий,

тонкий смех государственного человека странно поразил его.

Князь Андрей вошел в столовую. Все общество стояло между двух окон у

небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в

том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом

заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости

окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал

анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то

время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились

смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом

шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.

Сперанский, все еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.

-- Очень рад вас видеть, князь, -- сказал он. -- Минутку... обратился

он к Магницкому, прерывая его рассказ. -- У нас нынче уговор: обед

удовольствия, и ни слова про дела. -- И он опять обратился к рассказчику, и

опять засмеялся.

Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и

смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек,

казалось князю Андрею. Все, что прежде таинственно и привлекательно

представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и

непривлекательно.

За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из

собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего

рассказа, как уж кто-то другой заявил свою готовность рассказать что-то, что

было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого

служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так

окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к

ним могло быть только добродушно-комическое. Сперанский рассказал, как на

совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении,

сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о

ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин

заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о

злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный

характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил

шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.

Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в

приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались

веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым

и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и

неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему-то оскорблял чувство князя

Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого

общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению.

Всем было, казалось, очень весело.

Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово

выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.

Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, все

было остроумно и могло бы быть смешно; но чего-то, того самого, что

составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно

бывает.

После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский

приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался

неестественным князю Андрею.

Мужчины, по-английски, остались за столом и за портвейном. В середине

начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все

были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский

улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления,

рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений

все замолкли.

Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав:

"нынче хорошее винцо в сапожках ходит", отдал слуге и встал. Все встали и

также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта,

привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел,

общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться

друг с другом.

-- Ну, теперь декламация! -- сказал Сперанский, выходя из кабинета. --

Удивительный талант! -- обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же

стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на

некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем

аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому,

прощаясь с ним.

-- Куда вы так рано? -- сказал Сперанский.

-- Я обещал на вечер...

Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные,

непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего-нибудь

от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он

приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый

смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он

уехал от Сперанского.

Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь

за эти четыре месяца, как будто что-то новое. Он вспоминал свои хлопоты,

искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к

сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая

работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о

заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих

заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось все касающееся формы и

процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось все что

касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том,

как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского

свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе

Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков,

Дрона-старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по

параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой

праздной работой.

На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он

еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на

последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у

Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную

девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.

Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье,

в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и все

семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и

радушно. Все семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь

показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей.

Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в

Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. "Да,

это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на

волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые

составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта

особенно-поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!"

Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для

него, особенного мира, преисполненного каких-то неизвестных ему радостей,

того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в

лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не

был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя

наслаждение.

После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и

стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В

середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его

горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он

посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что-то новое и

счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно

не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О

маленькой княгине? О своих разочарованиях?... О своих надеждах на

будущее?... Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг

живо-сознанная им страшная противуположность между чем-то бесконечно-великим

и неопределимым, бывшим в нем, и чем-то узким и телесным, чем он был сам и

даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее

пения.

Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как

ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она

это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя

на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и все, что она

делает.

Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке

ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел

в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей:

так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел

на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в

Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого

вся жизнь его представлялась ему в новом свете. "Из чего я бьюсь, из чего я

хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее

радостями открыта мне?" говорил он себе. И он в первый раз после долгого

времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему

надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему;

потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию,

Италию. "Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе

чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что

надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в

него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть

счастливым", думал он.

В одно утро полковник Адольф Берг, которого Пьер знал, как знал всех в

Москве и Петербурге, в чистеньком с иголочки мундире, с припомаженными

наперед височками, как носил государь Александр Павлович, приехал к нему.

-- Я сейчас был у графини, вашей супруги, и был так несчастлив, что моя

просьба не могла быть исполнена; надеюсь, что у вас, граф, я буду

счастливее, -- сказал он, улыбаясь.

-- Что вам угодно, полковник? Я к вашим услугам.

-- Я теперь, граф, уж совершенно устроился на новой квартире, --

сообщил Берг, очевидно зная, что это слышать не могло не быть приятно; -- и

потому желал сделать так, маленький вечерок для моих и моей супруги

знакомых. (Он еще приятнее улыбнулся.) Я хотел просить графиню и вас сделать

мне честь пожаловать к нам на чашку чая и... на ужин.

-- Только графиня Елена Васильевна, сочтя для себя унизительным

общество каких-то Бергов, могла иметь жестокость отказаться от такого

приглашения. -- Берг так ясно объяснил, почему он желает собрать у себя

небольшое и хорошее общество, и почему это ему будет приятно, и почему он

для карт и для чего-нибудь дурного жалеет деньги, но для хорошего общества

готов и понести расходы, что Пьер не мог отказаться и обещался быть.

-- Только не поздно, граф, ежели смею просить, так без 10-ти минут в

восемь, смею просить. Партию составим, генерал наш будет. Он очень добр ко

мне. Поужинаем, граф. Так сделайте одолжение.

Противно своей привычке опаздывать, Пьер в этот день вместо восьми без

10-ти минут, приехал к Бергам в восемь часов без четверти.

Берги, припася, что нужно было для вечера, уже готовы были к приему

гостей.

В новом, чистом, светлом, убранном бюстиками и картинками и новой

мебелью, кабинете сидел Берг с женою. Берг, в новеньком, застегнутом мундире

сидел возле жены, объясняя ей, что всегда можно и должно иметь знакомства

людей, которые выше себя, потому что тогда только есть приятность от

знакомств. -- "Переймешь что-нибудь, можешь попросить о чем-нибудь. Вот

посмотри, как я жил с первых чинов (Берг жизнь свою считал не годами, а

высочайшими наградами). Мои товарищи теперь еще ничто, а я на ваканции

полкового командира, я имею счастье быть вашим мужем (он встал и поцеловал

руку Веры, но по пути к ней отогнул угол заворотившегося ковра). И чем я

приобрел все это? Главное умением выбирать свои знакомства. Само собой

разумеется, что надо быть добродетельным и аккуратным".

Берг улыбнулся с сознанием своего превосходства над слабой женщиной и

замолчал, подумав, что все-таки эта милая жена его есть слабая женщина,

которая не может постигнуть всего того, что составляет достоинство мужчины,

-- ein Mann zu sein. ^[34] Вера в то же время также улыбнулась с

сознанием своего превосходства над добродетельным, хорошим мужем, но который

все-таки ошибочно, как и все мужчины, по понятию Веры, понимал жизнь. Берг,

судя по своей жене, считал всех женщин слабыми и глупыми. Вера, судя по

одному своему мужу и распространяя это замечание, полагала, что все мужчины

приписывают только себе разум, а вместе с тем ничего не понимают, горды и

эгоисты.

Берг встал и, обняв свою жену осторожно, чтобы не измять кружевную

пелеринку, за которую он дорого заплатил, поцеловал ее в середину губ.

-- Одно только, чтобы у нас не было так скоро детей, -- сказал он по

бессознательной для себя филиации идей.

-- Да, -- отвечала Вера, -- я совсем этого не желаю. Надо жить для

общества.

-- Точно такая была на княгине Юсуповой, -- сказал Берг, с счастливой и

доброй улыбкой, указывая на пелеринку.

В это время доложили о приезде графа Безухого. Оба супруга

переглянулись самодовольной улыбкой, каждый себе приписывая честь этого

посещения.

"Вот что значит уметь делать знакомства, подумал Берг, вот что значит

уметь держать себя!"

-- Только пожалуйста, когда я занимаю гостей, -- сказала Вера, -- ты не

перебивай меня, потому что я знаю чем занять каждого, и в каком обществе что

надо говорить.

Берг тоже улыбнулся.

-- Нельзя же: иногда с мужчинами мужской разговор должен быть, --

сказал он.

Пьер был принят в новенькой гостиной, в которой нигде сесть нельзя

было, не нарушив симметрии, чистоты и порядка, и потому весьма понятно было

и не странно, что Берг великодушно предлагал разрушить симметрию кресла, или

дивана для дорогого гостя, и видимо находясь сам в этом отношении в

болезненной нерешительности, предложил решение этого вопроса выбору гостя.

Пьер расстроил симметрию, подвинув себе стул, и тотчас же Берг и Вера начали

вечер, перебивая один другого и занимая гостя.

Вера, решив в своем уме, что Пьера надо занимать разговором о

французском посольстве, тотчас же начала этот разговор. Берг, решив, что

надобен и мужской разговор, перебил речь жены, затрогивая вопрос о войне с

Австриею и невольно с общего разговора соскочил на личные соображения о тех

предложениях, которые ему были деланы для участия в австрийском походе, и о

тех причинах, почему он не принял их. Несмотря на то, что разговор был очень

нескладный, и что Вера сердилась за вмешательство мужского элемента, оба

супруга с удовольствием чувствовали, что, несмотря на то, что был только

один гость, вечер был начат очень хорошо, и что вечер был, как две капли

воды похож на всякий другой вечер с разговорами, чаем и зажженными свечами.

Вскоре приехал Борис, старый товарищ Берга. Он с некоторым оттенком

превосходства и покровительства обращался с Бергом и Верой. За Борисом

приехала дама с полковником, потом сам генерал, потом Ростовы, и вечер уже

совершенно, несомненно стал похож на все вечера. Берг с Верой не могли

удерживать радостной улыбки при виде этого движения по гостиной, при звуке

этого бессвязного говора, шуршанья платьев и поклонов. Все было, как и у

всех, особенно похож был генерал, похваливший квартиру, потрепавший по плечу

Берга, и с отеческим самоуправством распорядившийся постановкой бостонного

стола. Генерал подсел к графу Илье Андреичу, как к самому знатному из гостей

после себя. Старички с старичками, молодые с молодыми, хозяйка у чайного

стола, на котором были точно такие же печенья в серебряной корзинке, какие

были у Паниных на вечере, все было совершенно так же, как у других.

Пьер, как один из почетнейших гостей, должен был сесть в бостон с Ильей

Андреичем, генералом и полковником. Пьеру за бостонным столом пришлось

сидеть против Наташи и странная перемена, происшедшая в ней со дня бала,

поразила его. Наташа была молчалива, и не только не была так хороша, как она

была на бале, но она была бы дурна, ежели бы она не имела такого кроткого и

равнодушного ко всему вида.

"Что с ней?" подумал Пьер, взглянув на нее. Она сидела подле сестры у

чайного стола и неохотно, не глядя на него, отвечала что-то подсевшему к ней

Борису. Отходив целую масть и забрав к удовольствию своего партнера пять

взяток, Пьер, слышавший говор приветствий и звук чьих-то шагов, вошедших в

комнату во время сбора взяток, опять взглянул на нее.

"Что с ней сделалось?" еще удивленнее сказал он сам себе.

Князь Андрей с бережливо-нежным выражением стоял перед нею и говорил ей

что-то. Она, подняв голову, разрумянившись и видимо стараясь удержать

порывистое дыхание, смотрела на него. И яркий свет какого-то внутреннего,

прежде потушенного огня, опять горел в ней. Она вся преобразилась. Из дурной

опять сделалась такою же, какою она была на бале.

Князь Андрей подошел к Пьеру и Пьер заметил новое, молодое выражение и

в лице своего друга.

Пьер несколько раз пересаживался во время игры, то спиной, то лицом к

Наташе, и во все продолжение 6-ти роберов делал наблюдения над ней и своим

другом.

"Что-то очень важное происходит между ними", думал Пьер, и радостное и

вместе горькое чувство заставляло его волноваться и забывать об игре.

После 6-ти роберов генерал встал, сказав, что эдак невозможно играть, и

Пьер получил свободу. Наташа в одной стороне говорила с Соней и Борисом,

Вера о чем-то с тонкой улыбкой говорила с князем Андреем. Пьер подошел к

своему другу и спросив не тайна ли то, что говорится, сел подле них. Вера,

заметив внимание князя Андрея к Наташе, нашла, что на вечере, на настоящем

вечере, необходимо нужно, чтобы были тонкие намеки на чувства, и улучив

время, когда князь Андрей был один, начала с ним разговор о чувствах вообще

Дата добавления: 2015-06-04