Техника и практика психоанализа 9 страница

Необходимо избегать действий, которые этому ме­шают. Аналитику не следует ничего записывать, если это мешает его свободному слушанию. Дословные запи­си являются, безусловно, противопоказанными, посколь­ку этим исказилась бы главная цель аналитика. Анали­тик является тем, кто понимает и передает понимание. Он не есть записывающее устройство или коллектор получаемых данных (Березин, 1957). Для того чтобы слушать эффективно, аналитик должен также обращать

внимание на свои собственные эмоциональные ответы, поскольку они часто дают важные ключи. Кро­ме того, аналитик должен быть готов к своему собст­венному переносу и реакциям сопротивления, так как они могут мешать или помогать его пониманию про­дукции пациента.

Аналитическая ситуация — это, в сущности, тера­певтическая ситуация. Аналитик является тем, кто уп­равляет пониманием и осознанием для терапевтических целей. Он слушает для того, чтобы достичь инсайт, при­чем он слушает с позиции «свободно плывущего внима­ния», со сдержанными эмоциональными ответами, с со­чувствием, с терпением. Все другие научные задачи должны быть отодвинуты в сторону, если он хочет вы­полнить свою задачу эффективно.

2.62. Распознавание сопротивления

Первая задача аналитика заключается в том, чтобы распознавать, что сопротивление присутствует. Это мо­жет быть просто, когда сопротивление очевидно, как в клиническом примере, приведенном в секции 2.2. Это более трудно, когда сопротивление неявно, сложно, не­определенно или Эго-синтонично для пациента. В по­следнем случае пациент может усложнять задачу нашу, пытаясь скрыть, что он бежит от чего-то. Или, может быть, трудно выяснить обстановку потому, что матери­ал пациента содержит смесь какого-то имеющего зна­чение бессознательного содержания Ид и сопротивления. Интеллектуальное наблюдение за пациентом, должно быть дополнено эмпатией аналитика для того, чтобы выявить эти неявные сопротивления. Клинический опыт и психоаналитическая работа под наблюдением опыт­ного аналитика — лучший путь для обучения распо­знаванию этих сложных проблем, связанных с проявле­нием сопротивлений. Тем не менее, я бы хотел проиллю­стрировать проблему выявления сопротивления клини­ческим примером для того, чтобы сделать некоторые технические замечания.

Тридцатидвухлетний мужчина, профессионал, кото­рый проходил анализ в течение полугода, начал свой сеанс в понедельник, сказав мне, что он устал, у него болит голова, он чувствует раздражение, но ни с чем не может связать это. Уик-энд был скучным и даже не­много депрессивным. Его дочь намочила постель впервые за несколько месяцев, у сына был рецидив ушной инфек­ции. Пациент часто мочился в постель, когда был маль­чиком, он пересказал, как мать унижала его за это. Его дочери не приходилось страдать от этого. Его жена была гораздо более тактичной нянькой, чем его мать. Конечно, эти обязанности — обуза, и он не мог пори­цать свою жену за усталость. Тем не менее, она охот­но занималась сексом и даже себе в ущерб делала те вещи, которые ему правились. Она вызывалась сосать пенис и делала это, но не особенно хорошо. Быть мо­жет; то, что он отдает предпочтение сосанию пениса, является признаком гомосексуальности. Это пришло ему в голову на сеансе в пятницу, как он полагает. Да, мы разговаривали о его интересе к сравнению размеров пе­ниса с пенисами других мужчин. Эта мысль изводила его, когда он назначал свидание другим женщинам. Не предпочтут ли они других мужчин, у которых пенис больше, чем у него? У сына пенис, кажется, «хорошо подвешен», может быть, у него не будет тех сексуальных проблем, которые мучают пациента. Кто-то однажды сказал — «анатомия — это судьба». Он никогда не ве­рил аксиомам и презирал религию.

Приведенный выше отрывок занял почти сорок ми­нут сеанса. Слушая, я улавливал депрессивный и серди­тый подтекст, и материал был, казалось, в соответствии с этим настроением. Уик-энд был скучным, дочь — мок­рой, сын — больным, жена только сносно удовлетво­ряла его сексуальное желание, у других мужчин пенис большего размера, и судьба немилостива к нему. Идя с ним дальше в его ассоциациях, я ждал вспышки какой-то нижележащей злобы или депрессивного импульса и не вмешивался. Но этого не произошло. Мне казалось, что пациент борется с какими-то сильными латентными эмоциями, но его материал указывал на слишком боль­шое число значимых возможностей.

Был ли он зол на свою мать, судьбу, свою жену или же все это относилось ко мне? Чувствовал ли он себя в большей степени сердитым, чем обиженным или де­прессивным. Я не знал наверняка, что было более важ­ным: нижележащее содержание, ищущее разрядки, или то, выльется оно в своем собственном виде или в виде сопротивления. Я, тем не менее, предоставил ему идти далее почти до самого конца сеанса. В конце я решил вмешаться, потому что, несмотря на наличие не­которых бессознательных дериватов, казалось, что со­противление уже достаточно велико и разумное Эго до­ступно для интерпретации.

Я сказал ему: «Вы чувствуете, что ваша мать, ваша жена, ваши дети, ваша судьба дурно обращаются с ва­ми. Вы испытываете легкую депрессию и злобу, но сдер­живаете эти чувства». Пациент едва дождался, когда я кончу и буквально выпалил: «Да, и даже больше того. Как вы сказали, я испытываю отвращение и бешусь от вашего слащавого тона. Кроме того, я вспомнил, что перед сеансом в пятницу я был вне себя из-за того, что вы заставили меня ждать, отдавая часть своего времени той хорошенькой пациентке. Я полагаю, что не показал этого во время сеанса, но знаю, что думал об этом после, когда ушел. Когда я ехал домой на ма­шине, я сделал неправильно поворот и почти врезался в другую машину. В ту ночь, засыпая, я испытал свое­образное ощущение в руках, казалось, они парали­зованы. Мне пришла в голову мысль, что мне следует убить кого-нибудь, если я хочу улучшения. Может быть, у меня будет вспышка раздражения прямо в вашем присутствии. Иногда у меня бывает такое чувство, что я бы полюбил скручивание шей всем вам, хорошим, доб­рым людям. Вы даже более лицемерны, чем я сам. По меньшей мере, у меня хватает честности иметь симп­томы».

Я полагаю, что ответ пациента показывает, что я был прав в том, что распознал присутствие сопротивле­ния и отметил это. Я мог бы вмешаться раньше и по­пытаться заняться той или другой темой, которую он предоставил. Например, я мог попытаться выяснить у него, как его мать унижала его, или узнать о его страхе гомосексуальности, который проявился уже на сеансе в пятницу, или о его чувстве обиды на судьбу за обман. Но у меня было такое чувство, что он парит над какими-то эмоциями и импульсами, с которыми борется, чтобы они не прорвались. Я, таким образом, решил сосредо­точиться на борьбе, то есть битве между бессознатель­ными импульсами, ищущими разрядки, и сопротивления­ми, противостоящими им. Эта борьба наиболее ясно

прояснилась в его свободных ассоциациях. Наша зада­ча более проста, когда то или другое превалирует в ясно очерченном образе, как это было в клиническом при­мере в секции 2.2 или как это было во время «хороших часов», когда производные становятся все менее и ме­нее извращенными. При выслушивании пациента на­шей первой обязанностью является определить, доми­нируют ли бессознательные дериваты, то есть «содер­жание», над силами сопротивления или же мы находим­ся в тупике.

Это ведет к следующему вопросу: как распознать сопротивление, когда материал не столь очевиден. От­вет основывается на нашем понимании свободной ас­социации и возможности предоставить его пациенту в анализе. Когда мы просим пациента позволить мыслям прийти на ум и затем пересказать их без обычной соци­альной цензуры, мы пытаемся исключить сознательное сопротивление. Результат выявляет борьбу между бо­лее бессознательными сопротивлениями и бессознатель­ными дериватами Ид, пытающимися достичь разрядки. Феничел (1941, с. 34), использует аналогию высвобож­дения иглы компаса и наблюдения за его колебаниями назад и вперед. Существуют два признака возможного нарушения: игла не останавливается, а продолжает вращаться, или она останавливается слишком быстро. В первом случае, случае постоянного вращения иглы, пациент рассказывает о гетерогенном материале, кото­рый не локализован вокруг какого-либо бессознатель­ного импульса или какой-то ведущей к общему знаме­нателю экспрессии. Локализация была бы, если бы не работали определенные сопротивления. Во втором слу­чае, когда компасная игла останавливается слишком резко и быстро, мы можем допустить, что у пациента есть сознательная программа, и он пропускает бессвяз­ные мысли, которые должны возникать, если его ассо­циирование осуществляется относительно свободно.

Я нахожу полезным спросить себя, когда слушаю пациента: движется ли он к какому-то бессознательно­му знанию или прочь от него. Является ли материал углубленным или лежащим в одной плоскости? Добавля­ет ли пациент что-то значимое или он пустословием за­полняет сеанс? Если кажется, что он движется к чему-то, я жду, пока это прояснится, затем распознаю это как сопротивление и приступаю к работе над ним. Иногда я остаюсь в неуверенности. Обычно в конце такого сеанса я говорю пациенту, что мне неясно, как двигаться дальше.

2.63. Конфронтация, демонстрация сопротивления

Первый шаг основной процедуры при анализирова­нии сопротивления посвящен описанию того, что анали­тик должен представлять себя до того, как он сможет работать с пациентом над сопротивлением. Последую­щие пункты представляют собой шаги, с помощью ко­торых аналитик пытается достичь совместных действий с пациентом. Коротко говоря, наша задача состоит в том, чтобы дать понять пациенту, что он сопротивляется, чему он сопротивляется и как он сопротивляется.

Демонстрирование сопротивления может быть отно­сительно простым или даже необязательным, если па­циент осознает сопротивление. В другом случае, если сопротивление неочевидно для пациента, необходимо поставить пациента перед лицом того факта, что сопро­тивление есть до того, как мы попытаемся предприни­мать что-нибудь дальше. Способность пациента распо­знавать сопротивление будет зависеть от двух вещей: состояния его разумного Эго и ясности сопротивления. Слишком разумное Эго будет обращать внимание на малейшее сопротивление, а недостаточно разумное Эго будет требовать несметного числа признаков сопротив­ления. Наша задача состоит в оценивании, путем на­блюдения и эмпатии, статуса разумного Эго пациента, чтобы определить, насколько ясным должно быть сопротивление для того, чтобы пациент распо­знал его как таковое. Конфронтацию следует принимать только тогда, когда ясно, что она будет значима для пациента, и когда он не достигает успеха в своих попыт­ках отрицать или преуменьшать ее значение. Прежде­временная демонстрация материала — это не только потеря времени, но и материала, который мог бы быть более эффективно использован в более поздний момент. Вне зависимости от того, насколько ясно сопротивление пациенту, решающим фактором является — будет ли эта конфронтация значима для пациента. Позвольте мне проиллюстрировать это простым примером.

Пациентка, в начале анализа, пришла на несколько минут позже и, задыхаясь, объяснила, что с трудом нашла место для того, чтобы припарковать машину. Показывать прямо пациентке, что это сопротивление, было бы ошибкой. Прежде всего, вы можете ошибать­ся, а ваше вмешательство отвлечет пациентку от истин­ного содержания, которое она готова передать. Но, более того, вы потеряете потенциально полную возможность задать вопрос, который пациентка с успехом может от­рицать. Если же вы молча подождете, и если ваша мысль правильна, за этим небольшим сопротивлением после­дуют другие. Пациентка, которую я описываю, замол­кала несколько раз во время сеанса. Она сказала, что забыла свой сон, приснившийся в предыдущую ночь. Сно­ва молчание. Мое молчание давало возможность ее сопротивлению расти, что увеличивало ясность, что она будет не в состоянии отрицать мою позднейшую кон­фронтацию.

Для того чтобы увеличить демонстративность со­противления, следует позволить сопротивлению развить­ся. Для этого ваше молчание является лучшим методом. Но время от времени можно использовать другую тех­нику для увеличения сопротивления и его демонстра­тивности. И снова я смогу лучше проиллюстрировать это с помощью клинического примера:

Молодой человек, мистер С., в начале анализа, при­шел на сеанс и начал его, сказав: «Хорошо, я имел довольно успешный брачный опыт прошлой ночью со своей женой. Это принесло большое удовлетворение обеим сторонам». Затем он очень сдержанно расска­зал о том, как он «занимался любовью» со своей же­ной, а потом продолжал рассказывать о довольно без­обидных вещах. В этот момент я прервал его и ска­зал: «Вы заметили ранее, что вы наслаждались «брач­ным опытом» прошлой ночью. Объясните, пожалуйста, что вы понимаете под «брачным опытом». Пациент ко­лебался, краснел и затем, запинаясь, начал объяснять, остановился, произнес: «Я думаю, что вы хотите, чтобы я был более подробен...» и снова пауза. Тогда я сказал: «Вы кажетесь робким, когда речь заходит о сексуальных вопросах». Остаток сеанса пациент провел, описывая свои затруднения при разговоре о сексе. Теперь он на­чал работать над своим сопротивлением.

Для меня было очевидно, что пациент имел большое нежелание говорить о своем «брачном опыте», и, более того, он пытался незаметно обойти это, говоря о три­виальном. Я придал большое значение его нежеланию тщательно проработать именно эту часть его материала, таким образом, признание существования стало неиз­бежным, и мы приступили к работе над его сопротивле­нием разговором о сексе, что было жизненно важно на том сеансе.

Эти два примера служат иллюстрацией облегчения демонстрации сопротивления путем увеличения сопро­тивления: молчание аналитика и его просьба тщатель­ной проработки момента сопротивления. Эти методы оживят сопротивление и сделают его узнаваемым для нежелающего этого разумного Эго пациента. Когда ана­литик просит пациента заметить, что он, кажется, не­охотно говорит о сексуальных вопросах, он тем самым сдвигает конфликтную ситуацию для пациента, как бы говоря: «Не рассказывайте о сексе, лучше скажите о ваших затруднениях при разговоре о сексе». Во-первых, мы должны анализировать его сопротивление разговору о сексе до того, как мы сможем эффективно анализи­ровать его сексуальные проблемы. Более того, мы бу­дем не в состоянии дать ясную картину его сексуальных проблем до того, как он сможет эффективно общаться на эту тему.

Другой техникой для помощи пациенту в распознава­нии присутствия сопротивления является рассмотрение всех клинических данных. В случае леди, которая при­шла на несколько минут позже на сеанс, потому что не могла найти место для паркования машины, я ждал до появления, по меньшей мере, еще двух признаков со­противления. Затем я вмешался; сказав: «Кажется, вы избегаете чего-то. Вы немного опоздали, затем вы за­молкали, и теперь вы говорите, что забыли свое снови­дение». Теперь сама пациентка поняла, что она бежит от чего-то. Если бы я вмешался при первом небольшом признаке, она бы отделалась рационализацией. Следует отметить, что я просто показал, что привело меня к заключению, что она сопротивляется. Я не настаивал на том, что она сопротивляется. Я только намекнул на то, что это возможно. Если бы она стала отрицать это, я бы не стал убеждать ее на основании клинических дан­ных. Я бы молчал и наблюдал за тем, не пытается ли она

теперь скрывать сопротивление, даже если оно будет вторгаться все более явно. Аналитик может только по­казывать что-то разумному Эго — он будет ждать до того момента, как проявится разумное Эго, или до того как данные станут настолько явными, что даже слабое разумное Эго пациента будет вынуждено признать его.

2.64. Прояснение сопротивления

Давайте продолжим рассмотрение процедур при ана­лизировании сопротивления. Мы заставили пациента осознать, что у него есть сопротивление. Что мы делаем дальше? Существуют три возможности, которые мы теперь рассмотрим: 1) Почему пациент избегает? 2) Че­го пациент избегает? 3) Как пациент избегает? Первые два вопроса: почему и чего пациент избегает, — могут рассматриваться вместе как мотив сопротивления. Во­прос о том, как пациент избегает, относится, скорее, к форме или способу сопротивления. Все равно, с чего мы начнем, с мотива или формы сопротивления. В любом случае анализ будет продолжен путем прояснения во­проса при внимательном исследовании. Нам следует по­пытаться заострить внимание на тех психических про­цессах, которые мы пытаемся анализировать. Нам сле­дует тщательно выделить и изолировать специфический мотив или форму сопротивления, которое мы пытаемся исследовать. Значимые детали следует найти и тща­тельно отделить от посторонних.

Я начну с проявления мотива сопротивления, пото­му что, хотя это и все равно, но такой подход более продуктивен. Только когда мы чувствуем, что способ сопротивления поразителен или необычен, нам следует приступить к этому вопросу в первую очередь. Или, ес­ли мы уже знаем из материала, почему и от чего бежит пациент, мы исследуем метод, который используется па­циентом.

Вопрос: «Почему пациент сопротивляется?» — может быть редуцирован, до какого болезненного аффекта он старается избежать. Ответ на этот вопрос обычно ближе к сознанию, чем ответ на вопрос: «Какие инстинктив­ные импульсы или травматические воспоминания спо­собствуют болезненному аффекту?». Как было сказано ранее; непосредственным мотивом для защиты и сопротивления является избегание боли, то есть болезненно­го аффекта. Сопротивлением пациент пытается отвра­тить такие болезненные эмоции, как тревога, вина, стыд, депрессия или какие-то комбинации их. Иногда, несмот­ря на сопротивление, болезненный аффект очевиден, потому что пациент ведет себя так, как это характерно для данного специфического аффекта. Например, то, что пациент рассказывает, колеблясь или пользуясь клише, или бессвязно и тривиально, может выдавать его чув­ство стыда, так же как и краска смущения или то, что он закрывает лицо ладонями или отворачивает голову, так что аналитик не может видеть его лица, или же он прикрывает руками генитальную область или внезап­но тесно перекрещивает лодыжки и т. д. Скрытное по­ведение также выдает стыд, дрожание, потение, сухость языка и рта, мускульное напряжение, вздрагивания или ригидность могут быть признаками страха. Пациент, который говорит медленным, мрачным тоном, со стис­нутыми челюстями, вздыхая, иногда замолкая, болез­ненно глотает, сжимает кулаки, может бороться против слез и депрессии.

Во всех этих случаях я пытаюсь определить все не­вербальные реакции тела, которые имеют место. Они могут дать нам ключ к пониманию того, с каким бо­лезненным аффектом борется пациент. Если я думаю, что я определил специфический аффект, я конфронтирую пациента с ним: «Кажется, вы смущены или боитесь, или печальны, или боитесь заплакать». Я говорю: «ка­жется», а не «вы есть». Почему? Потому что, во-пер­вых, я могу быть неправ и, во-вторых, так я даю ему шанс убежать, если ему необходимо это. Позже я могу стать более напористым, если буду более уверен в своей правоте или если убегание от работы с сопро­тивлением должно будет стать предметом обсуждения. Если я не могу определить специфический болезненный аффект, то я просто спрашиваю: «Какие чувства вы пытаетесь устранить?» или: «Как вы чувствуете себя, когда пытаетесь рассказывать мне о своем сексуальном опыте прошлой ночи?» — или: «Что вы чувствовали, когда молчали?».

Здесь следует отметить некоторые важные техничес­кие моменты. Мой язык прост, ясен, конкретен, прям. Я использую те слова, которые не могут быть неправильно поняты, которые не являются смутными или ук­лончивыми. Когда я пытаюсь связать специфический аффект, с которым, возможно, борется пациент, я ста­раюсь быть насколько возможно более конкретным и точным. Я выбираю те слова, которые отражают ситу­ацию пациента в данный момент. Если кажется, что пациент знаком с аффектом, хотя бы и в детстве, на­пример: если пациент кажется встревоженным, как ре­бенок, я бы сказал: «Вы, кажется, испуганы», потому что это слово из детства. Я бы никогда не сказал: «Вы, кажется, полны тревоги» — эти слова не подходят, так как эти слова взрослых. Более того, «испуганный» — такое слово, которое восстанавливает в памяти картины и ассоциации, тогда как «полны тревоги» — скучны. Я буду использовать такие слова, как «робкий», «за­стенчивый» или «пристыженный», если кажется, что па­циент борется с чувством стыда, пришедшим из прошло­го, но я бы не использовал таких слов, как «унижение» и «кротость».

Кроме того, я также стараюсь оценивать интенсив­ность аффекта настолько аккуратно, насколько воз­можно, Если пациент очень рассержен, я не говорю ему: «Вы, кажется, раздражены», но говорю: «Вы, кажет­ся, взбешены». Я использую обычное и живое слово для того, чтобы выразить силу и оттенок аффекта, который, как я думаю, продолжается. Я скажу что-нибудь вроде: «Вы кажетесь раздражительным, или раздраженным, или надутым, или мрачным, или сварливым, или взбе­шенным», — для того, чтобы описать различные виды враждебности. Обратите внимание, насколько различа­ются ассоциации к слову «ворчание» по сравнению со сло­вом «враждебный». При попытках раскрыть и прояснить болезненный аффект слово, которое использует анали­тик, должно быть настолько своевременным, насколько верным по смыслу, силе воздействия и тону. Больше об этом будет сказано при обсуждении проблемы прерыва­ния переноса и также в секции 3.943 и во втором томе.

Точно так же, как мы пытаемся прояснить аффект, вызывающий сопротивление, нам следует попы­таться прояснить побуждение, вызывающее аффект, если оно представлено в анализе.

Позвольте мне проиллюстрировать это. Пациент, ко­торый был в анализе более трех лет и который обычно имел небольшие трудности при разговоре о сексуальных вопросах, внезапно неуловимо «опустился на дно», когда описывал сексуальный акт со своей женой, бывший тем утром. Он, очевидно, был смущен из-за того, что случилось. Я решил дать ему шанс прояснить это само­му. В конце концов, он сказал: «Я считаю, что неприятно говорить вам, что мы занимались в то утро анальной игрой». Пауза, молчание. Поскольку у нас с ним был в общем хороший рабочий альянс, я решил просто следовать непосредственно за ним. Я просто повторил: «Анальной игрой?» — но добавил знак вопроса. Пациент сглотнул, вздохнул и ответил: «Да, мне как-то захотелось засунуть палец в ее анус, в ее ослиную дыру,
как я думал, будь я проклят, если я понимал, что с этого момента ей, кажется, все перестало нравиться, но я на­стаивал. Я хотел вдвинуть что-нибудь в нее против ее воли, я хотел взорваться в ней, разорвать ее каким-нибудь способом. Возможно, я сердился на нее за то, что она неведома мне, или, возможно, это была вовсе и не моя жена. Я даже знаю, что хотел причинить ей боль, там внизу».

Это пример частично проясненного инстинктивного побуждения, специфической, проясняемой инстинктивной цели. В этом случае целью было причинить назойливую, разрывающую боль женщине «там, внизу». Во время остальной части сеанса и на следующем сеансе мы смог­ли больше прояснить это. Женщиной, которой он хотел причинить боль в своей фантазии, была его мать, и он хотел ворваться в ее «клоаку», откуда, как он представ­лял себе в три года, родился его маленький брат. Ос­тальные значения этой деятельности, в частности, те, которые относились ко мне, его «санал-ист»-у, уведут нас слишком далеко в сторону.

По мере того, как мы проясняем болезненный эф­фект или запрещенное побуждение, которое мотивиру­ет сопротивление, становится возможным прояснить и форму сопротивления, то есть то, как пациент сопротив­ляется. До того, как мы сможем исследовать бессозна­тельную историю тех способов, которые пациент ис­пользует для сопротивления, нам сначала следует убе­диться в том, что обсуждаемый вопрос четко определен для пациента и отброшен не относящийся к делу и не­определенный материал.

Например, у одного из моих пациентов, профессора X., чрезвычайно интеллигентного биолога, был стран­ный способ пересказывать сновидения. Он начинал се­анс с утверждения, что видел интересный сон прошлой ночью и «вы были там, и нечто сексуальное происходило». Затем он минутку молчал и начинал говорить: «Я не совсем уверен, что это было ночью, быть может, это было уже утро. Я вошел в большой школьный кабинет, и там не было места для меня. Я почувствовал смущение из-за того, что опоздал, как это сейчас часто бывает, когда я опаздываю на встречи. Когда это слу­чилось последний раз, я должен был пойти в небольшой офис неподалеку и притащить небольшой стул, и я чувствовал себя ужасно глупо. Точно так же я, бывало, чувствовал себя, когда приходил в классы своего отца, когда он преподавал в летней школе. У него были боль­шие классы, и студенты были гораздо старше меня. Он был блестящим учителем, но я думаю, что студенты испытывали благоговейный страх перед ним, или, быть может, это моя проекция. Сейчас мне пришла мысль, что, может быть, у него были гомосексуальные тенден­ции, которые заставляли его испытывать неловкость — или это тоже одна из моих проекций? Как бы там ни было, я уже в классе, который превратился в киноте­атр. Что-то случилось с фильмом, я взбешен из-за опе­ратора. Когда я пришел бранить его, я увидел, что он весь в слезах. У него были большие мягкие глаза, как у грека, который стоит при входе. По крайней мере, это то, что я помнил, когда проснулся сегодня утром. Эти большие опущенные веки, глаза, переполненные слеза­ми, напомнили мне вас, а если я думаю о плачущем мужчине, я чувствую мягкость и любовь, я полагаю, что это связано с гомосексуальностью и с моим отцом, хо­тя я и не могу вспомнить отца плачущим. Он всегда был так поглощен своей работой или своими хобби, что те эмоции, которые он проявлял, относились к моей сестре и моему старшему брату. Моя сестра была во сне, в той его части, когда я нахожусь в кинотеатре. Когда оператор погасил свет, и ничего не было видно на экра­не, она сказала мне, что нам не следовало бы прихо­дить. Это было, когда я рассердился на вас. Одно вре­мя моя сестра хотела стать актрисой; и, действительно, мы часто играли в пьесах вместе, она, бывало, играла

роль мальчика, а я — девочки. Теперь, когда я думаю об этом, мне кажется, что в классной комнате были только мальчики, а в кино — в основном девочки и т. д. и т. п.

Этот образец специфической формы сопротивления, которую этот пациент демонстрировал при пересказе содержания сновидения или при рассказе случаев из его настоящей или прошлой жизни. Он никогда не рас­сказывал случай так, как он был, но часто начинал с середины, перепрыгивал к началу, затем к концу, пересыпал свой рассказ ассоциациями и какими-то ин­терпретациями, а затем разрабатывал некоторые детали из начала, середины или конца, которые он пропустил. Мне не хотелось прерывать его, потому что я не хотел нарушать течения этих ассоциаций. Однако я никогда не знал, что в данном содержании он пересказывал, а что было его ассоциациями. Более того, когда я расспрашивал его о сновидении, то его ответы также со­стояли из смеси фактов и ассоциаций.

В конце концов я спросил его, осознает ли он тот факт, что он не может просто рассказать сновидение или случай из своей жизни от начала и до конца, но начинает с середины, и я описал детально, как он ду­мал, что обязан говорить то. что приходит в голову, но тут он улыбнулся и, вздохнув, сказал, что знает за собой такую склонность «валить в кучу» свои задания и обязанности. Затем он спонтанно рассказал, что ни­когда не читает книгу с начала, а читает кусками к концу, а затем к началу. В школе и в долгие годы по­следующей учебы, где он выделялся, он никогда не начинал домашнего задания с начала, но чаще с сере­дины или с конца. Он делал то же самое и в других сферах жизни, например, когда он учился в начальной школе, он начал писать книгу по высшей математике, а когда начал работать по специальности, начал учить людей, много старше его.

Я опишу некоторые из бессознательных детерминант и значений этой формы сопротивления в секции 2.652 по интерпретации формы сопротивления. Здесь же по­звольте сказать, что затруднение в данном случае свя­зано с тем, что его отец был известным педагогом и ака­демиком и вся его семья прославилась своими занятия­ми наукой. В данный момент я хочу сделать ударение

на том, что прояснение формы сопротивления было стар­товым моментом для многих важных инсайтов в бес­сознательные факторы.

2.65. ИНТЕРПРЕТАЦИЯ СОПРОТИВЛЕНИЯ

2.651. Интерпретация мотива сопротивления

Здесь я должен вставить, что иногда для аналитика нет необходимости демонстрировать и прояснять сопро­тивление, потому что пациент делает это сам спонтан­но. Эти шаги не нужно предпринимать в описанной последовательности, поскольку оба события могут про­исходить более или менее спонтанно. Когда сопротив­ление становится демонстрируемым и ясным, мы готовы попытаться интерпретировать бессознательные детер­минанты. Это означает, что мы стараемся раскрыть скрытые инстинктивные побуждения, фантазии или вос­поминания, благодаря которым возникло сопротивле­ние. (Обычно в психоаналитических дискуссиях обозна­чаются как «содержание» репрессированные или отвра­щаемые бессознательные побуждения, фантазии или вос­поминания, которые определяют данное психическое событие.) При анализе мотива сопротивления нам сле­дует пытаться исследовать содержание, которое вызы­вает болезненный аффект, определяющий сопротивле­ние.

Давайте вернемся к пациенту, мистеру С., см. сек­цию 2.63, который стал застенчивым, когда попытался рассказать о своем «брачном опыте». Для того чтобы понять его смущение, нам следует теперь попытаться раскрыть, какие побуждения, фантазии или историчес­кие события были ассоциированы с его разговором о сексуальных вопросах. Исследование содержания, ве­роятно, приведет нас к чувствам, побуждениям или фантазиям, которые были когда он рассказывал «свою историю» во время сеанса, к реакциям переноса или к его прошлой истории, или от одного — к другому. Обыч­но мы предоставляем пациенту решать, по какой линии следовать, и открыто задаем вопрос типа: «Что проис­ходит с вами, когда вы представляете себе разговор о сексе?»

Дата добавления: 2015-06-04