Техника и практика психоанализа 32 страница

Такие ошибки в технике, исходящие из нерас­познанного контрпереноса, приводят к ситуациям, не поддающимся анализу. Аналитик здесь ведет себя как родительская фигура, секретничая и налагая деприва­ций; он не может быть дифференцирован пациентом от аналогичной фигуры прошлого (Г. Бибринг, 1935). Для того чтобы облегчить развитие невроза переноса у па­циента, аналитик должен оценить способность пациента внести специфический стресс инкогнито аналитика и его депривациоиных отношений. Аналитик должен иметь способность осознавать и контролировать свое аналити­ческое поведение с точки зрения фрустрации и тревоги, которую она вызывает у пациента. Напряжение может быть выносимым и невыносимым, это может зависеть от нюансов поведения аналитика (Стоун, 1961).

Давайте теперь вернемся к другому компоненту от­ношения психоаналитика к пациенту. Аналитик должен

не только способствовать развитию невроза переноса, но он должен также вести себя так, чтобы обеспечивалось существование рабочего альянса. Я уже описал вклад аналитика в рабочий альянс в секции 3.543. Здесь я только кратко выделю основные идеи.

1. В своей ежедневной работе с пациентом аналитик должен демонстрировать, что он считает заслуживающим серьезной работы каждое высказывание пациента, каждую манифестацию поведения — в целях получения инсайта и понимания. Нет ничего тривиального, «притянутого за уши» или отвратительного. Высокая частота визитов, длительность лечения, готовность стремиться к отдаленным целям, нежелание пропускать назначенные встречи — все это свидетельствует о том, что аналитик считает для себя очень важным достигнуть понимания пациента.

2. За поисками инсайта и тем, что сопровождает каждый шаг аналитика на этом пути, лежит терапевтическое обязательство аналитика перед пациентом. Те­рапевтическая преданность аналитика пациенту должна проявиться в его тщательной оценке того, сколь сильную боль может вынести пациент, в том такте, который он проявляет, когда необходимо передать причиняющий боль инсайт, и в той заботе, которую аналитик оказывает, стараясь не портить личные взаимоотношения без
необходимости.

3. Аналитик должен также быть гидом, вводящим пациента в новый странный мир психоаналитического лечения. В подходящее время он должен объяснять странные и искусственные приемы и правила, необходимые для проведения психоанализа. Т. е. он должен учить пациента, как ему стать психоаналитическим пациентом. Все это происходит не одновременно, не сразу, но в течение довольно большого периода времени. Необходимость в этом сильно варьирует от пациента к пациенту, она обычно важнее для более регрессировавших пациентов. Следует позволять пациенту переживать вызывающие удивление странности, прежде чем аналитик будет объяснять цель данной специфической меры. Реакции пациента следует сначала тщательно исследовать, обучение должно следовать за спонтанными реакциями пациента и их анализом.

4. Аналитик должен гарантировать самоуважение

пациента и его чувство собственного достоинства. Он должен осознавать неравновесность взаимоотношений в определенных областях, и, хотя он и не может изменить этого, ему следует признать это перед пациентом. Ана­литик не должен напускать на себя видимость превосходства, авторитаризма или мистерии. Метод психоана­лиза основывается на комплексном и уникальном меж­персональном взаимоотношении, которое не является капризом, а подчиняется логичной, имеющей определен­ную цель группе правил. Лечение налагает на пациен­та определенные неудобства, которые должны прини­маться в расчет аналитиком. Пациента следует лечить, соблюдая научный подход, но с уважением и с обычной вежливостью.

5. Аналитические отношения для обеих сторон затруд­нительны, они очень хрупки. Эксперт в данной ситуации не должен позволять своим ответом внедряться в па­циента и, следовательно, затемнять индивидуальные и уникальные реакции пациента. Ответы аналитика долж­ны быть сдержанными, приглушенными, должны слу­жить терапевтическому обязательству, учитывая, что инсайт и понимание являются наиболее действенным инструментом, Каталитическим агентом в этой ситуа­ции, агентом, который делает возможным успех для всех других элементов или же приводит к их провалу, явля­ется аналитическая атмосфера. Она должна быть при­емлемой, толерантной и гуманной.

Я полагаю, что эти наброски показывают, как ана­литик может решать конфликт между депривационными отношениями, отношениями инкогнито, требующимися для развития переноса, и гуманностью лекаря, врачу­ющего больного, необходимой для рабочего альянса. Позвольте мне теперь обратиться к тем мыслям по дан­ному вопросу, которые высказывают другие исследова­тели.

Лео Стоун (1961) наиболее определенно описывает то, что он называет разумными удовлетворениями паци­ента, и по сути дела я согласен с ним. Однако придержи­ваюсь того мнения, что то, что мы делаем большую часть времени, является защитой прав пациента, потому что я чувствую, что мы имеем дело с существенными нужда­ми, а не с желаниями, которым есть альтернатива. Те­рапевтические обязательства аналитика по отношению к

пациенту, по моему мнению, являются обязательным, а не факультативным требованием. То же верно и в от­ношении озабоченности затруднениями пациента. Уча­стие, интерес, теплота, все в определенных пределах, жизненно важны для рабочего альянса.

Я полагаю, что многие, кто писал о психоаналити­ческой технике, осознавали эти два противоположных отношения между аналитиком и пациентом, но не смогли концептуализировать рабочий альянс как дополнение к неврозу переноса. Например, Фрейд говорил о дружес­ких аспектах переноса, которые являются «проводником успеха в психоанализе...» (1912а, с. 105). В своей ра­боте «Начало лечения» он утверждает: «Можно попла­титься первым успехом, если с момента начала аналитиком была принята какая-то другая отправная точка, а не полное сочувствие и понимание» (19136, с. 140). Ференци обсуждает вопрос о такте, т. е. то, что анали­тик высказывает свою «добрую волю» пациенту (19286, с. 90). В своей работе «Принципы релаксации и неока­тарсиса» Ференци (1930) описывает «принцип терпимо­сти», на который необходимо опираться при работе с фрустрацией (с. 115). Опрос, проведенный Гловером (1955, с. 308) среди британских психоаналитиков, пока­зал, что одна треть полагает, что высказывание пози­тивного, дружеского отношения к пациентам находится вне «профессионального интереса». Сходные идеи мож­но найти в работах других авторов, посвященных во­просам техники (Шарп, 1930; Феничел, 1941; Лоранд, 1946; А. Фрейд, 1954а, см. список литературы).

4.22. Черты личности и характера психоаналитика

То умение, которого требует от аналитика психоана­литическая ситуация, приобретается не только из курса подготовки и опыта, но оно во многом зависит и от его личности и характера, от его темперамента, чувстви­тельности, отношений, привычек, ценностей и интеллек­та. Никто не рождается психоаналитиком, и никто вдруг не становится психоаналитиком, как бы счастливо ни складывались обстоятельства. Личный опыт, получен­ный при прохождении терапевтического психоанализа (даже если он имеет и дидактические цели), является абсолютно необходимой предпосылкой. Природные ка-

чества и богатство личного опыта могут соединяться с особым талантом к профессии психоаналитика. Но как бы ценен он ни был, таланта самого по себе недоста­точно. Аналитическая ситуация предъявляет такие серьезные эмоциональные требования к аналитику, что, если талант не будет поддерживаться анализирующей структурой характера, он может не выдержать испыта­ния временем. Яркость и виртуозность не могут успешно светить на длинном пути психоаналитической терапии.

Взаимоотношения между аналитическими навыками и личностными чертами комплексны, а происхождение навыков и черт варьирует от индивидуума к индивиду­уму. В следующей секции я остановлюсь на мотиваци­ях психоаналитика, которые сложным образом пере­плетаются с его навыками и чертами. Здесь я могу только лишь попытаться перечислить то, что я считаю основными способностями, и кратко отмечу наиболее ти­пичные особенности прошлой жизни. Один и тот же ис­точник может быть родоначальником многих черт и на­выков, и, хотя они имеют одно и то же происхождение, эти черты и навыки могут быть неравны по силе. С дру­гой стороны, отдельная черта или умение могут иметь множество дериватов. Читателю рекомендуется про­честь в качестве модели таких исследований часть ра­бот Эрнста Джонса по «Характеру и личности» Фрейда (1955, с. 403—434).

4.221. Черты, связанные с пониманием бессознательного

Постоянно продолжающиеся поиски инсайта и пони­мания, которые являются центральными в психоаналити­ческой терапии, являются дериватами нескольких раз­личных граней личности аналитика. Прежде всего, он должен обладать жизненным интересом к людям, как способу жизни, эмоциям, фантазиям и мыслям. Ему следует иметь испытующий ум, ищущий знаний, причин и происхождений (Джонс, 1955, с. 426, 433). Энергия, побуждающая человека в этом направлении, исходит из его любопытства, которое должно быть богатым коли­чественно и благожелательным качественно. Слишком маленькое любопытство у аналитика делает его жерт­вой скуки, слишком сильное любопытство заставит па­циента испытывать излишнюю боль. Аналитик занимается поисками инсайта для того, чтобы дать понима­ние своим пациентам, а не для собственного скоптофи­лического и садистического удовольствия (Шарп, 1930, 1947). Это отношение возможно только тогда, когда лю­бопытство не находится более под властью инстинктов.

Для того чтобы выслушивать то, как кто-то провел день, и не скучать при этом, слушание должно включать в себя и удовольствие от слушания (Шарп, 1948, с. 120). Особая чувствительность, которая помогает аналитику различать неявные комбинации эффектов в модуляции тона и ритма речи пациента, связана с его пониманием музыки. Как мне кажется, люди без слуха не могут быть хорошими терапевтами. Аналитик должен встре­чать незнакомое в пациенте, странное и эксцентричное, с открытым умом, а не с тревогой или отвращением.

Очень полезно быть свободным от ограничений, ко­торые накладывает конвенциальное общество, и быть от­носительно индифферентным к поверхностным событи­ям повседневной жизни. Личная жизнь Фрейда демон­стрирует эти качества в высшей степени четко (Джонс, 1955, 1957). Аналитик должен быть достаточно знаком со своими собственными бессознательными процессами для того, чтобы смиренно принять то замечание, что он также, возможно, обладает теми же самыми странно­стями, что и пациент, эти странности часто оказыва­ются тем, что было когда-то близко, а потом — репрес­сировано.

Первоначальной реакцией аналитика на продукцию пациента должна быть восприимчивость, даже если это требует легковерности. Только таким путем можно пол­ностью получить материал пациента. Лучше обмануться, углубившись в продукцию пациента, чем поспешно от­вергнуть ее как фальшивую. Способность откладывать приговор, даже если это будет выглядеть как легковерие, делает возможным эмпатировать пациенту, что, в конце концов, может привести к пониманию нижележащих мотивов. В этой связи интересно отметить, что Фрейд был известен как бедный «Меншенкеннер»1 (Джонс, 1955, с. 412, 420). Подозрительное, похожее на поведение детектива, отношение приводит к отчуждению от паци­ента, мешает эмпатии и рабочему альянсу (в этом правиле, однако, есть и исключения. При работе с пре­ступниками может быть полезно быстро показать, что аналитик осознает их поведение; см. Айчхори, 1925; Эсслер, 1950а; Редл и Винеман, 1951; Гелеорд, 1957). У аналитика должна быть и некоторая доля скептициз­ма, но он должен быть и дружеским. Он должен уметь проводить границу между вероятной и правдоподобной реальностью, между возможной, но фантастической ре­альностью, заблуждением и сознательным обманом, не упуская из виду бессознательных значений искажений.

Способность и желание заниматься поисками инсай­та, даже когда это причиняет боль, любовь к правде берут начало в ранних оральных интроективных, а так­же фаллических устремлениях. Люди, которые обладают этим качеством, проявляют независимость ума и интел­лектуальное мужество перед лицом нового, неконвен­ционального и неизвестного. У таких личностей желание понять стало уравновешенной, автономной функцией (Хартманн, 1951, 1955). Если у психоаналитика нет такой способности, у него будут наблюдаться тенденции либо в сторону ограничения инсайта, либо в сторону непра­вильного использования инсайта, в результате чего по­явятся ошибки при выборе подходящего времени, такта и дозировки интерпретаций, что вызовет излишнюю боль и унижение пациента.

Способность понимать бессознательное другой лично­сти исходит из различных умений. Намного важнее, как я уже показывал, является способность к эмпатии, ко­торая, в сущности, является предсознательным явле­нием. Некоторые из клинических, динамических и струк­туральных черт были описаны в секции 4.211 как часть искусства аналитика. Здесь я хотел бы порассуждать на тему личностных черт, которые вызывают эмпатию.

Эмпатия является формой понимания другого чело­веческого существа путем временной и частичной иден­тификации. Для того чтобы достичь этого, аналитик должен на время отказаться от какой-то части своей идентичности, а для этого он должен иметь свободный или гибкий образ «Я». Это не следует смешивать с игранием ролей, которое является более сознательным явлением. Это больше похоже на процесс «серьезного воображения», которое переживается, когда человека трогает картина, спектакль или художественное произведение (Херес, 1960; Розен, 1960). Это интимная, не­вербальная форма установления контакта (Гринсон, 1960). Эмпатия является регрессивным явлением и про­является в связи с более или менее контролируемыми регрессиями, наблюдающимися у творческих личностей (Крис, 1952). Для того чтобы проявлять эмпатию, ана­литик должен быть способен с легкостью использовать эти регрессивные механизмы в целях приобретения вновь чувства эмоциональной близости к пациенту.

Для того чтобы эмпатия вознаграждалась, аналити­ку следует иметь богатый запас своих собственных личных переживаний, которые он смог бы использовать для того, чтобы облегчить себе понимание пациента. Это должно включать в себя знакомство с литерату­рой, поэзией, театром, сказками, фольклором, играми (Шарп, 1947). Все эти составные части способствуют живости воображения и фантазийной жизни, которые бесценны при аналитической работе. Мир воображения человека, будь это театр, музыка, живопись, сказки или сны наяву, дает ощущение причастности к вселенским переживаниям и связывает человечество воедино. Мы ближе друг к другу в этом, чем в наших сознательных действиях или социальных институтах.

Этот вид эмоциональной близости, которой требует эмпатия и которую эмпатия дает, развивается у людей в первые месяцы жизни. Она вызывается невербальны­ми действиями матери, ее интонациями, прикосновения­ми, любовью и заботой (Олден, 1953, 1958; Шафер, 1959). Поскольку эмпатия берет свое начало в самых ранних взаимоотношениях матери и ребенка, она, по-видимому, имеет феминный оттенок (Катан, цит. в Грин­сон, 1960; Лоевальд, 1960). Для того чтобы у аналити­ка не было сложностей с эмпатией, он должен прийти к миру со своими материнскими компонентами. Джонс (1955) называет это ментальной бисексуальностью ана­литика,

В этом смысле эмпатия является способом установ­ления контакта с утраченным объектом любви с (не­понятным) непонятым пациентом. Частично это может быть попыткой восстановления утраченного контакта. Как мне кажется по собственному опыту, более все­го способны к эмпатии те аналитики, которые преодо­лели тенденции к депрессиям (в поисках других точек зрения см. Шарпе, 1930, с. 17—18). Эмпатия предъ­являет определенные эмоциональные требования к ана­литику, а также требует постоянного самонаблюдения. Аналитик должен быть способен регрессировать, чтобы эмпатировать и затем возвращаться в обычное состояние для того, чтобы анализировать данные, полу­ченные таким образом, и удостовериться в их валидно­сти. Это изменение от интимности эмпатии к дистанции, к отдалению, требующемуся для оценки, характерно для большей части работы психоаналитика. Ригидные обсес­сивные характеры не позволяют себе эмпатировать, а характеры с подавленными побуждениями будут иметь тенденцию переходить от эмпатии к идентификации, что приведет к отыгрыванию в отношениях с пациентом. Как правило, такие люди не являются подходящими кандидатами для психоаналитического тренинга (Эйзен­дорфер, 1959; Гринакре, 1961; Лангер, 1962; Ван дер Дееув, 1962).

4.222. Черты, имеющие отношение к общению с пациентом

Когда аналитик добивается успеха в понимании па­циента, он встает перед проблемой, как эффективно со­общить инсайт пациенту. Способность выбрать подхо­дящее для интерпретации время, проявлять такт, оце­нивать дозу зависит от разнообразных навыков, некото­рые из которых уже обсуждались. Эмпатия с пациен­том, клинические данные, а также жизненный опыт вносят свой вклад, облегчая передачу понимания паци­енту. В данный момент, однако, я бы хотел ограничить дискуссию теми особыми чертами, которые важны при общении и которые не были затронуты ранее.

Искусство беседы с пациентом значительно отлича­ется от социальной беседы, перекрестного опроса или чтения лекций. Ораторское искусство, эрудиция и логи­ка не имеют первостепенной важности. Наиболее су­щественным элементом является нижележащее отноше­ние терапевтического намерения. Это обязательство по­могать пациенту может проявиться, а может и остаться в латенте, но оно присутствует во всех взаимодействи­ях с пациентом от первого интервью до последнего. Я осознаю, что это спорный момент, но хочу, чтобы

меня совершенно точно поняли, поняли мою позицию: я полагаю, что только большие люди, пациенты, кото­рые испытывают невротические страдания, могут быть успешно излечены путем психоанализа. Кандидаты, исследователи, научные сотрудники не могут пройти через глубокое аналитическое переживание, несмотря на то, что они способны стать и охотно стали бы паци­ентами.

Параллельно этому утверждению, касающемуся пациентов, я полагаю, что глубокий психоанализ явля­ется первым и самым главным методом лечения и, сле­довательно, может выполняться только терапевтами, людьми, подготовленными и обученными облегчению или лечению невротического заболевания. Я не счи­таю, что медицинская степень автоматически делает человека терапевтом или отсутствие ее говорит о нете­рапевтическом отношении. По моему убеждению, жела­ние аналитика помочь пациенту, присутствующее или на­ходящееся под контролем, является наиболее сущест­венным элементом, который помогает аналитику раз­вить эти неявные сложные навыки общения, необходи­мые для психоаналитической работы. Я отсылаю чита­теля к обсуждению этой проблемы Лео Стоуном (1951), а также к работе Гилла Неймана и Редлиха (1954), их мнения сходны с моим. В поисках других мнений мож­но обратиться к описанию Джоан Ривиера способа ра­боты Фрейда, цитируемого Джонсом (1955), и к работе Эллы Шарпе (1930). Этот вопрос будет обсуждаться также в секции 4.23, посвященной мотивации аналитика. Искусство передачи инсайта пациенту основывается на способности аналитика переводить в слова те мысли, фантазии и чувства, которые пациент не полностью осо­знает, и представлять их в таком виде, чтобы пациент мог принять их как свои собственные. Аналитик также должен одновременно с этим осуществлять перевод своего собственного словаря на живой язык пациента. Или, более точно, аналитик должен использовать не­который сегмент языка пациента, если он хочет, чтобы пациент эмоционально переживал момент интерпрета­ции.

Например, я уже ранее ссылался на случай профес­сора X., который страдал некоторой формой страха. Обычно его ежедневный словарь был высокообразованным и культурным. На одном из сеансов его ассоциации, связанные со сновидениями, показали мне, что он бо­рется с чувствами унижения, которые мучили его, когда он был маленьким мальчиком, в возрасте 4—7 лет. На аналитическом сеансе его чувства сконцентрировались, главным образом, вокруг его ощущения стыда и заме­шательства, когда он был приглашен на состоявшийся не­давно вечер, где произнес короткую речь, и когда его жена взглянула на него так, будто он стоит голый в ванной. Я хотел, чтобы он осознал специфическое ка­чество стыда, который владел им во всех ситуациях. Я сказал ему: «Когда вы были введены на вечер, когда вы говорили речь и когда вы стояли обнаженным перед вашей женой в ванной, вы более не были профессором X., или даже Джоном X., вместо этого вы стали «пиа­чар»*. Я использовал это слово потому, что его мать имела привычку так называть его, чтобы выразить свое презрение, когда его штанишки оказывались мокрыми.

Этот инсайт попал в цель, пациент сначала был за­хвачен врасплох, но затем живо вспомнил несколько инцидентов, когда он чувствовал себя как «пишер». Это не было ни интеллектуальным упражнением, ни поверх­ностной уступчивостью. Пациент пережил вновь тот ужасный стыд быть «пишер», а также свою злобу на мать, которая так унижала его. На этом сеансе он не чувствовал никакой враждебности ко мне, топ моего голоса, когда я давал интерпретацию, был особенно мягким. Это было так потому, что я чувствовал, что слово «пишер» было чрезвычайно болезненным для не­го. На следующих сеансах, когда он вспоминал мою ин­терпретацию, он вычеркивал из памяти мой осторожный топ и действительно злился на меня.

Если мы посмотрим события этого сеанса, то увидим, что у меня было несколько возможных путей для интер­претации. Я выбрал слово «пишер», потому что оно было в тот момент для него наиболее заряжено фан­тазиями, было наиболее ярким и он, казалось, был го­тов встать лицом к лицу с ним. Это было его слово, унаследованное от его матери, теперь оно стало частью его личного языка; оно было живое и реальное (см. Ференци, 1911; Стоун, 1954а). Мой мягкий тон был попыткой смягчить ту боль, которую я мог причинить. Я был уверен, что это будет ударом, но я не хотел, что­бы он был чересчур болезненным.

Что может облегчить выбор правильного слова или языка? То же, что облегчает работу рассказчика, юмо­риста или сатирика. Я бы подчеркнул, что при этом важнее вербальные хорошие способности, а не литера­турные данные. Однако такая искусность должна слу­жить намерению помочь, а не использоваться в анали­тической ситуации для эксгибиционистского развлечения или замаскированного садизма. Мой собственный опыт говорит о том, что среди психоаналитиков лучшими тера­певтами являются те, что обладают чувством юмора, готовы сострить и наслаждаться искусством рассказы­вания историй. Способность использовать разговорный язык живо и экономично является весьма ценным ка­чеством, его можно сравнить с хорошо разработанными руками хирурга. Это не может заменить клинических данных и знания анатомии и патологии, но сделает возможным для умелого клинициста выполнить опера­цию искусно, а не топорно. Глубокий психоанализ всег­да болезнен, но неумение вызывает излишнюю и дли­тельную боль. Иногда это может означать различие между удачей и неудачей.

Искусность в вербальном общении психоаналитика также зависит от его компетенции при использовании молчания. Следовательно, необходимо, чтобы аналитик был способен быть терпеливым. Требуется время для того, чтобы попять материал пациента; довольно часто важный смысл раскрывается только после того, как ана­литик позволит пациенту нарисовать свою собственную словесную картину в течение довольно большого перио­да времени. То, что кажется реально значимым в первые пятнадцать минут, может оказаться отвлекающим ма­невром или вторичным элементом через тридцать минут.

Позвольте мне проиллюстрировать это. Профессора Х., которого я описывал выше, временами также мучила идея о вовлечении его в гомосексуальный акт. Частич­но это оказалось выражением его эксгибиционистских и скоптофилических побуждений. Кроме того, гомосексу­альные стремления были следствием его чрезвычайно сильного страха перед женщинами и враждебности к ним. Во время одного из сеансов он снова заговорил о

своей фантазии, что он делает нечто гомосексуальное с мальчиком допубертатного возраста. В течение первых тридцати минут сеанса мне казалось ясным, что ему хо­телось, чтобы с ним делал его отец (когда он сам был в этом возрасте). Казалось, это было связано с пассив­ными и активными анальными импульсами. Это возник­ло незадолго до обсуждения момента, но не было пол­ностью тщательно проработано.

Я размышлял над этим материалом, обдумывая, как бы подойти к нему, когда заметил небольшое перемеще­ние материала. Пациент теперь говорил об ужасном чувстве стыда, возникшего когда его приятели достиг­ли пубертатного возраста, когда появились волосы на лобке, пенисы стали большими, а голоса низкими, а он, единственный, оставался безволосым, с небольшим пе­нисом и высоким звонким голосом. Тогда он стыдился раздеваться в одной комнате с ними, они высмеяли бы его как уродца. Теперь я понял, что одной из важней­ших функций его гомосексуальных фантазий было унич­тожить боль, вызванную тем, что он — маленький, взять реванш за прошлые унижения, а также доказать, что он не уродец. Именно над этими моментами пациент и работал весьма продуктивно на сеансах следующей не­дели. Вместе с тем это осознание появилось у меня только к концу того сеанса.

И снова следует подчеркнуть, что то, что может ка­заться хорошим качеством у аналитика, на деле может оказаться чем-то совершенно иным. Может обнару­житься, что терпение является скрытым пассивно-сади­стическим отношением к пациенту или ширмой для обсессивной нерешительности. Оно может также закрыть собою скуку и психическую инертность аналитика. Необ­ходимо быть терпеливым, когда ожидание может внести ясность в материал или когда аналитик преследует не­которую отдаленную цель. Но следует помнить, что на­ше молчание обычно является стрессирующим элемен­том для пациента. Ведь это один из видов деятельности аналитика и поэтому имеет много различных значений для пациента, зависящих от аналитической ситуации и ситуации перенос — контрперенос (Левин, 1954, 55; Лое­венштейн, 1956; Стоун, 1961, с. 45, 95—105).

Пациент нуждается в нашем молчании для того, что­бы детализировать свои собственные мысли, фантазии

и чувства. Ему нужно время для того, чтобы забыть о нашем присутствии или, более точно, отодвинуть наше реальное присутствие на задний план, так, чтобы он мог позволить себе заняться фантазиями и чувствами переноса. Пациент может чувствовать наше молчание как враждебное или комфортное, требовательное или успокаивающее в зависимости от его реакций переноса. Более того, пациент также может замечать у нас следы чувств и отношений, которые мы не осо­знаем. Аналитик должен быть способен выносить молча­ние своих пациентов без враждебности и скуки. Я был чрезвычайно удивлен, когда пациент совершенно точно «угадывал», хотя я молчал и был невидим для него, что я нетерпелив. Я полагаю, что некоторые пациенты интуитивно определяют наше отношение по минутному изменению скорости дыхания, его интенсивности, по небольшим движениям тела.

Искусство вербального общения с пациентом требу­ет также чувства подходящего времени для интерпрета­ции. Это будет обсуждаться более детально во втором томе. Здесь я хотел бы лишь указать на то, что это связано с несколькими различными моментами. Преж­де всего, встает вопрос, когда следует вмешаться. Ре­шение зависит от нескольких вещей. Аналитик ждет, пока данное психотическое событие станет демонстриру­емым для разумного Эго пациента. Или же аналитик ждет, пока аффект или импульс достигнут интенсивности, которая, по мнению аналитика, будет оптимальной в это время. Или же аналитик ждет, пока станет ясно, что происходит на сеансе, даже если то, чего ждал аналитик ранее, утрачено.

Выбор подходящего времени также относится к то­му, когда и как аналитик вмешивается в различных фазах анализа. На ранних стадиях анализа, или в пер­вое время, когда появляется болезненный материал, аналитик может вмешаться раньше, когда интенсив­ность аффекта невелика. На более поздних стадиях мо­жет быть лучше молчаливо разрешить чувствам пациен­та стать более интенсивными, так, чтобы он смог пе­режить реальную примитивную силу своих эмоций и по­буждений. Выбор подходящего времени также предпо­лагает, что аналитик имеет в виду различия в дозировке перед уик-эндами, каникулами, праздниками и т. д.

4.223. Черты, имеющие отношение

к облегчению развития невроза переноса и рабочего альянса

Как я отмечал ранее, склад ума и черты характера, которые содействуют развитию невроза переноса, в ос­нове своей являются противоположными тем чертам, которые содействуют рабочему альянсу (Стоун, 1961; с. 33, 106; Гринсон, 1965а). Для того чтобы облегчить развитие невроза переноса, аналитик должен постоянно фрустрировать стремление пациента к невротическому удовлетворению и утешению, а также он должен оста­ваться относительно анонимным. Обоснования для это­го описаны в секции 4.213. Для того чтобы выполнять эти требования довольно постоянно, аналитик должен разрешить свои основные конфликты, связанные с при­чинением боли и сохранением дистанции в отношении страдающего пациента. Это означает, что аналитик дол­жен обладать способностью сдерживать свои терапевти­ческие намерения, должен контролировать свое стрем­ление к близости, должен «заглушить» свою личность (Стоун, 1962, с. 20).

Фрейд пошел весьма далеко, предложив аналитику взять за образец хирурга, отбросив свою человеческую симпатию, приняв отношение эмоциональной холодно­сти (19126, с. 115). В той же самой работе Фрейд вы­сказывает мнение, что аналитику следует воздержаться от внедрения своей личности в лечение, он вводит срав­нение с «зеркалом» (с. 118). Несколькими годами поз­же он высказывает предложение, что лечение должно выполняться при соблюдении абстиненции, и говорит далее: «Под этим я понимаю не только физическую абстиненцию...» (1915а, с. 165).

Дата добавления: 2015-06-04