Трайборо

УИЛЛИС АВ.

МАЙОР ДИГАН МОСТ ТРАЙБОРО

— Видишь, Мария? Мост Трайборо. Сворачивай туда.

— Ты что? Нам же нужен мост Джорджа Вашингтона!

— Да нет же! Трайборю! Это прямая дорога на Манхэттен.

Съехали. Опять знак над головой:

— Где это, Уиллис авеню?

— По-моему, в Бронксе.

— Черт!

— Прижимайся влево! Все правильно.

— Вот черт!

Огромный знак поперек шоссе:

— Вот видишь?

— Вижу.

— Теперь держись правее. Тут съезд в правую сторону.

Шерман в подтверждение сжимает баул у себя на коленях и проделывает им правый поворот. Рядом сидит Мария в парижском ярко-синем жакете с вот такими подложенными плечами… испуганная зверушка под широкими синими парижскими плечами… Они едут в «мерседесе» за 48000 долларов, оснащенном шикарными авиационными приборами… Только бы вырваться из Бронкса!

Вот съезд. Шерман вцепился что было силы в несчастный баул, словно сейчас должен налететь смерч, сбить их с верной дороги — и швырнуть обратно в Бронкс!

Съехали. Впереди — длинный пологий спуск, ведущий к мосту Трайборо и дальше — в Манхэтген.

XaaxxxKaaxxxIXaaocxx!

— Шерман!

Он повернулся к ней. Она тяжело дышит, хватает ртом воздух.

— Ну вот и все, дорогая.

— Шерман, он его швырнул прямо в меня!

— Что швырнул?

— Да колесо же!

А ведь правда, покрышка ударила в стекло прямо перед ее лицом. Но в памяти Шермана мелькнуло и еще кое-что… чпок!.. толчок заднего бампера, и нет щуплого парнишки. У Марии вырвалось рыдание.

— Слушай, возьми себя в руки. Теперь совсем недалеко.

Она шмыгнула носом.

— Господи…

Шерман протянул левую руку и стал массировать ей затылок.

— Ты молодчина. Вела себя как герой.

— Ох, Шерман.

Особенно нелепо — он сам чувствует, как это нелепо, — что его подмывает улыбнуться. Я ее спас! Я — ее защитник! Он продолжал массировать ей затылок.

— Это была всего лишь покрышка, — говорит защитник, упиваясь ролью утешителя слабых. — А то бы разбилось лобовое стекло.

— Он бросил… прямо в меня.

— Знаю, знаю. Но теперь все в порядке. Все позади.

Но мысленно он слышал: чпок! — и нет щуплого парнишки.

— Мария, по-моему, ты… то есть мы одного из них сбили.

Ты… Мы… Глубокий патриархальный инстинкт уже назойливо подталкивает взять вину на себя.

Мария молчит.

— Знаешь, когда нас занесло… Был такой вроде бы звук… звучок: чпок!

Мария ничего не говорит. Шерман смотрит вопросительно. Наконец она отозвалась:

— Д-да… Может быть, не знаю. Плевать, Шерман! Главное, мы оттуда выбрались!

— Ну ясно, это главное, но…

— О господи, Шерман! Это был какой-то кошмар!

И она стала давиться рыданиями, не сбавляя скорости и внимательно глядя вперед через лобовое стекло.

— Все позади, дорогая. Теперь все хорошо.

Он еще немного помассировал ей шею. Щуплый мальчишка только что стоял там. Чпок! И его там уже нет.

Движения на автостраде все прибавлялось. Рой красных задних огней впереди увильнул под путепровод, и начался пологий подъем. Скоро мост. Мария сбавила газ. Площадь с турникетами раскинулась в темноте бетонным пространством, мутным и чуть в желтизну от света фонарей. Красные огни разобрались на стайки перед каждой будкой. А впереди уже ощущалась густая чернота Манхэттена.

Весомая… в огнях… и столько народу… Столько людей окружают Шермана на этом желтом бетонном пятаке… и хоть бы один догадался, что он сейчас пережил!

Шерман выждал, пока они не выехали на проспект ФДР и не покатили вдоль берега Ист-Ривер к себе, в белый Манхэттен, и Мария окончательно успокоилась, и только тогда снова завел разговор на эту тему:

— Так как по-твоему, Мария? Может, заявить н полицию?

Она не ответила. Он повернул к ней голову; она хмуро смотрела на дорогу.

— Как ты считаешь?

— Зачем?

— Ну, просто я подумал…

— Шерман, заткнись. — Она проговорила это тихо, даже ласково. — Не мешай мне спокойно вести машину.

Впереди показалась знакомая ограда Центральной нью-йоркской больницы. Конструктивистская готика. Белый Манхэттен! Мария свернула с проспекта на Семьдесят первую улицу. Припарковалась против перестроенного особняка, где на четвертом этаже помещалась ее «конспиративная квартирка». Шерман вылез и поторопился осмотреть заднее крыло «мерседеса». Слава тебе господи! Ни вмятинки и ни малейшего следа — по крайней мере, сейчас, в темноте. Мужу Мария сообщила, что прилетает завтра, поэтому багаж надо было пока перетаскать из машины наверх. Шерману трижды пришлось карабкаться по скрипучей лестнице в тусклом нищенском свете «экономичных ламп», волоча ее модные чемоданы на четвертый этаж.

Она сняла ярко-синий жакет с парижскими плечами и положила на кровать. Шерман тоже снял пиджак — он действительно разорвался на спине по швам. «Хантсман», Сэвил-Роу, Лондон. И стоил достаточно дорого. Шерман бросил пиджак на кровать. Рубашка на нем была мокрая, хоть выжми. Мария скинула туфли, села на венский стул у одноногого стола, облокотилась и подперла голову ладонью. Старый стол сразу жалобно накренился. Тогда она выпрямилась и взглянула на Шермана.

— Я хочу выпить. А ты?

— Хочешь, чтобы я налил?

— Угу. Мне — много водки, капельку апельсинового сока и лед. Водка в кухонном шкафчике.

Шерман вышел в тесную кухоньку, включил свет. На плите на краю немытой сковороды сидел таракан. Ну и черт с ним. Шерман смешал водку с апельсиновым соком для Марии, себе налил в высокий стакан виски, положил лед и чуть-чуть добавил воды. И тоже сел за стол напротив Марии. Оказалось, что стакан крепкого — как раз то, что ему надо. Каждый ледяной глоток приятно жег под ложечкой. Машину занесло. Чпок. И того, долговязого и щуплого, там больше нет.

Мария уже отпила половину большой рюмки, которую он ей налил. Зажмурилась, запрокинула голову. А потом взглянула на Шермана и устало улыбнулась.

— Знаешь, — сказала она, — а я ведь, ей-богу, думала, что нам… крышка.

— Что будем делать теперь?

— В каком смысле?

— Я думаю… по-моему, надо заявить в полицию.

— Ты уже говорил. Объясни зачем.

— Это же была попытка ограбления… И потом, мне кажется, что ты… не исключено, что ты одного из них сшибла.

Мария молчала.

— Когда, ну, помнишь? Ты газанула и машину занесло.

— Знаешь, что я тебе скажу? Надеюсь, что так оно и было. Но если даже и так, удар был совсем слабый. Я почти ничего не услышала.

— Да. Только чпок, и его нет.

Мария пожала плечами.

— Я просто размышляю вслух, — сказал Шерман. — Мне кажется, надо заявить. Так мы себя обезопасим.

Мария шумно выдохнула, как человек, возмущенный до предела. И отвернулась.

— Понимаешь, а вдруг этот парень пострадал.

Она оглянулась на него и ответила со смехом:

— Честно признаться, меня это не беспокоит ни вот столечко.

— Да, но что, если…

— Слушай, мы выбрались оттуда, а как — не имеет значения.

— Но если…

— Мура все это, Шерман. Куда ты хочешь обратиться со своим заявлением? И что ты им скажешь?

— Не знаю. Расскажу, как было на самом деле.

— Шерман, я тебе сейчас сама расскажу, как было на самом деле. Я — девушка из Южной Каролины, и я изложу тебе все простым английским языком. Два ниггера хотели нас убить, но мы от них удрали. Два ниггера напали на нас в джунглях, чуть нас не убили, но мы выбрались из джунглей и спаслись. Только всего и делов.

— Да, но представь себе, что…

— Нет, это ты представь себе! Представь, что ты обратился в полицию. Что ты им скажешь? Как объяснишь, что мы делали в Бронксе? Ты говоришь, что расскажешь, как все было на самом деле. Так вот. Лучше ты мне расскажи. Расскажи, раскажи! Что там было на самом деле?

Вот она о чем! Что ж, действительно, объяснять в полиции, что миссис Артур Раскин с Пятой авеню и мистер Шерман Мак-Кой с Парк авеню встретились для тайного ночного свидания, но пропустили поворот на Манхэттен при съезде с моста Трайборо и угодили в Бронксе в небольшую переделку? Шерман прикинул, как это получится. Можно было бы, например, сказать Джуди, что… Нет! Сказать Джуди, что он ехал в машине с женщиной по имени Мария, — об этом не может быть и речи. Но если они… если Мария сбила того парня, лучше, наверно, все-таки сжать зубы и рассказать все как было. А именно — как? Ну, два парня пытались их ограбить. Загородили дорогу. Подошли и сказали… Тут Шерман ощутил словно легкий удар в солнечное сплетение. «Йо! Помощь не нужна?» Ведь это — все, что сказал тот верзила. И оружия не вытащил. Они не сделали ни одного угрожающего движения, покуда он не швырнул в одного из них покрышку. А что, если… Одну минуту! Что же еще они делали на въезде на автостраду поздно вечером, в темноте, у препятствия, брошенного на проезжую часть?.. Мария поддержит мою версию… версию!.. Игривая молодая кобылка… Он подумал, что совсем ее не знает.

— Н-ну, не знаю, — проговорил он. — Может, ты и права. Надо еще подумать. Я просто размышляю вслух.

— Тут совершенно не о чем думать, Шерман. Есть вещи, которые я понимаю лучше тебя. Немного, но есть. Они знаешь как обрадуются, что мы попали к ним в лапы.

— Кто — они?

— Да полицейские. А проку-то что? Им все равно в жизни не поймать тех парней.

— Что значит «попали к ним в лапы»?

— Забудь о полиции, вот что.

— О чем ты говоришь?

— О тебе в первую очередь. Ты же — лицо известное.

— Вовсе нет! — Властитель Вселенной выше какой-то жалкой известности.

— Ах, нет? А снимки чьей квартиры помещены в «Архитектурном обозрении»? И твой портрет был в «Дабл-ю». И твой отец был… или есть… кто там он у тебя, сам знаешь.

— Это жена поместила в журнале снимки квартиры!

— Вот и объясни это в полиции, Шерман. Уверяю тебя, им будет очень интересно.

Шерман онемел. Какая чудовищная мысль!

— И меня им тоже зацепить лестно. Я, конечно, простая девушка из Южной Каролины, но у моего мужа сто миллионов долларов и квартира на Пятой авеню.

— Ну, хорошо. Я же просто прикидываю, какие могут быть последствия, только и всего. Какие могут возникнуть осложнения. Что, если ты действительно его сбила? Если он пострадал?

— А ты видел, как я его сбила?

— Нет.

— И я не видела. Ничего не знаю, никого не сбивала. На самом-то деле очень даже надеюсь, что ему попало как следует. Но вообще я знать ничего не знаю. И ты тоже. Так что никого я не сбивала. Правильно?

— Н-ну, пожалуй… Наверно. Наверно, ты права. Лично я ничего не видел. Хотя слышал. И почувствовал слабый толчок.

— Шерман, все произошло так быстро, ты просто не успел сообразить, что это было. И я тоже. Парни те в полицию не обратятся. Уж в этом-то ты можешь быть уверен. И даже если ты заявишь, их все равно не найдут. В полиции просто посмеются над тобой — да ты ведь и не знаешь, что было на самом деле, верно?

— Вроде бы верно.

— Конечно верно. Если когда-нибудь возникнет разговор, мы только знаем, что двое парней загородили дорогу и пытались нас ограбить, а мы от них ушли. Точка.

— А почему же мы не заявили?

— Потому что бессмысленно. Мы не пострадали, и ясно было, что тех парней все равно не найдут. И знаешь что, Шерман?

— Что?

— Ведь это истинная правда. Воображать можно что хочешь, но это действительно все, что нам известно, тебе и мне.

— Да. Это верно. Просто я не знаю, все-таки мне было бы спокойней, если бы…

— А тебе-то чего беспокоиться, Шерман? Ведь за рулем была я. Если его, сукина сына, сбили, то сбила его я, а я говорю, что никого не сбивала и заявлять в полицию мне не о чем. И перестань, пожалуйста, страдать.

— Я не страдаю. Просто я…

— Вот и хорошо.

Шерман думал. Ведь это правда, разве нет? Машину вела она. Владелец машины — он, но управление взяла на себя Мария, и если когда-нибудь зайдет об этом разговор, то и отвечать придется ей. Она была за рулем… И решать, случилось ли что-нибудь, о чем надо заявить в полицию, тоже ей. Он, естественно, всегда ее поддержит… Но с плеч уже скатилось тяжелое бремя.

— Ты права, Мария. Это было как в джунглях.

Он несколько раз подряд кивнул головой в знак того, что наконец осознал истину.

— Да. А там нас могли убить за милую душу

— И знаешь что, Мария? Мы сражались.

— Сражались?

— Ну как же. Мы оказались в этих страшных джунглях… На нас напали… и мы вырвались с боем. — Картина рисовалась ему все яснее и яснее. — Черт, я уж и не помню, когда последний раз по-настоящему дрался. Лет в двенадцать, наверно. Или в тринадцать. И знаешь, что я тебе скажу, крошка? Ты вела себя молодцом. Просто потрясающим молодцом. Нет, правда. Я когда увидел тебя за рулем… Я ведь даже не знал, умеешь ли ты водить! — Мрак отступил. Машину же действительно вела она. — Но ты вырвалась из этой западни. Вынеслась на волю! Молодчина!

Мрак окончательно развеялся. Мир сиял и лучился.

— Я совершенно не помню, что делала, — сказала Мария. — Все как-то… получилось одновременно. Самое трудное было перелезть на водительское сиденье. Зачем это они выдумали ставить рычаг скоростей посередине? У меня подол зацепился…

— Я как увидел тебя за баранкой, глазам не поверил! Если бы ты не пересела, — он потряс головой, — нам бы несдобровать.

Теперь, предаваясь героическим воспоминаниям, он напрашивался на ответную похвалу.

Но Мария сказала:

— Я действовала… сама не знаю как… инстинктивно.

Характерно для нее: она не уловила намека.

— Понимаю, — кивает Шерман. — Инстинктивно, но угадала в самую точку. Мне малость не до того было в тот момент.

Еще один намек, и такой толстый, уж толще некуда.

На этот раз даже она поняла.

— Ну конечно, Шерман! Еще бы! Когда ты запустил к него колесом… ну, то есть покрышкой… Бог мой! Я думала, я… Честное слово! Ты справился с обоими. Шерман! Один побил двоих!

Я побил один двоих! Никогда еще музыка слаще этой не ласкала слух Властителя Вселенной. Играй же дальше! Не прерывай напева!

— Я и сам не понимал, что происходит, — упоенно подхватывает Шерман. Он улыбается во весь рот и даже не старается сдержать улыбку. — Швырнул покрышку, и вдруг она летит обратно прямо мне в лицо!

— Это он руки поднял, подставил блок, вот она и отскочила…

Они уже пьют будоражащую брагу подробностей. Голоса набирают звучность. Весело на душе! Шерман и Мария смеются — как будто бы над забавными подробностями недавней битвы, а на самом деле просто от радости, от восторга перед испытанным чудом. Вдвоем, бок о бок, они столкнулись с самым ужасным кошмаром Нью-Йорка — и победили.

Вот Мария выпрямила спину, смотрит на Шермана широко открытыми глазами, губы дрогнули, готовые разомкнуться в улыбке. О, сладкое предчувствие! Без единого слова она встала со стула и сняла блузу. Под блузой на ней ничего не было. Он видит ее роскошные груди — белая нежная плоть пересыщена вожделением, увлажнена потом. Она подходит и становится у него между колен. Развязывает ему галстук. Он обнял ее за талию и с такой силой притянул к себе, что она не устояла на ногах. Оба валятся на ковер — и то-то смеху, то-то упоения, пока разденешься в такой позиции!

Они лежат на полу, на ковре, а ковер такой грязный, в хлопьях пыли, но грязь и пыль — это совершенно не важно. Оба разгоряченные, потные, но и это тоже не важно. Так даже лучше. Они прошли вдвоем сквозь стену огня. Бились не на жизнь, а на смерть во мраке джунглей. И теперь лежат рядом, еще не остывшие от этой битвы. Шерман целует ее в губы. Они просто лежат и целуются и крепко прижимаются друг к дружке. Но вот он проводит пальцем по ее спине, по совершенному выгибу ее бедра, по безупречной линии ляжки. Какое возбуждение! Огонь от кончиков пальцев бежит в пах, оттуда — по всей нервной системе, через бессчетные взрывные устройства крохотных синапсов! Он хочет владеть этой женщиной в буквальном смысле, вобрать в себя ее горячее белое тело в расцвете пышущего, грубого, молодого животного здоровья и никогда не отпускать. Совершенная любовь! Чистейший восторг! Приап, хозяин и владыка! Властитель Вселенной и Владыка джунглей!

* * *

Обе свои машины, «мерседес» и большой универсал «Меркурий», Шерман держал в подземном гараже в двух кварталах от дома. Съехав по пандусу, он, как обычно, остановился у деревянной будки. Оттуда вышел маленький румяный толстячок в трикотажной футболке с короткими рукавчиками и широких, мешковатых саржевых штанах. Сегодня дежурит как раз тот, кого Шерман недолюбливает, — рыжий Дэн. Шерман вылез из машины, пиджак нараспашку, полы завернуты, руки в брюки — авось этот рыжий не заметит разодранной спины.

— Привет, Шерм! Как делишки?

Это Шермана особенно бесит. Мало того что рыжий служитель с ним панибратствует и зовет его по имени. Но еще и в сокращенной форме, как его в жизни никто не звал, — это уже нахальство, переходящее в издевательство. Кажется, Шерман никогда, ни словом, ни жестом не давал ему повода для фамильярности. Конечно, в наше время такая самочинная фамильярность считается в порядке вещей, но Шерман ее не выносит. Она — вид агрессии. Думаешь, ты лучше меня, ты, уолл-стритовский господин с йейльским подбородком? Ну, так я тебе покажу! Сколько раз Шерман пытался придумать какой-нибудь вежливо-ледяной ответ, чтобы пресечь его фальшиво-компанейские приветствия! Но ничего подходящего не приходило в голову.

— Шерм, как жизнь? — Дэн был уже рядом. Он и не подумал отвязываться.

— Отлично, — ответил Шерман холодно, но неловко.

Одно из неписаных правил поведения в стратифицированном обществе гласит, что на вопрос нижестоящего «как вы поживаете», следует воздержаться от ответа. Шерман повернулся и пошел к выходу.

— Шерм!

Он остановился. Дэн стоит возле «мерседеса», уперев руки в толстые бабьи бока.

— У тебя пиджак разорван, знаешь?

Шерман, ледяной монолит, вздернул йейльский подбородок и промолчал.

— Прямо через всю спину! — В голосе Дэна слышно злорадство. — Аж подкладка наружу. Надо же. Где это ты так?

Шерман отчетливо представил себе чпок! — задние колеса занесло, и нет долговязого, щуплого парнишки. Об этом ни слова! Но так и подмывает поделиться с этим неприятным толстяком. Когда пройдешь живой сквозь стену пламени, испытываешь одну из острейших и наименее изученных потребностей человека: информационное недержание. Так и тянет поведать миру о своих подвигах.

Но осторожность победила. Осторожность, помноженная на высокомерие. По-видимому, не надо вообще никому рассказывать, что с ним было. А уж этому субъекту — подавно.

— Понятия не имею, — отвечает он.

— Неужто сам не заметил?

Снежный человек Шерман Мак-Кой указывает своим йейльским подбородком на «мерседес» и говорит:

— Он теперь мне не понадобится до конца недели.

И, сделав поворот налево кругом, торжественно удаляется.

На улице его прохватило ветерком, и он сразу почувствовал, как промокла на нем рубашка. Влажны и брюки на сгибе под коленом. Полы разодранного пиджака перекинуты через локти. Волосы взлохмачены. Выглядит черт знает как. И сердце все еще частит. У меня есть тайна. Но чего ему беспокоиться? Ведь машину вел не он, когда это случилось — если случилось. Вот именно если. Он же не видел своими глазами, как был сбит тот парень, и она тоже не видела, и потом, это произошло в разгаре сражения, которое они вели не на жизнь, а на смерть, — и вообще за рулем была она, и раз она не хочет заявлять, ее дело.

Шерман остановился, вздохнул полной грудью и огляделся. Да, вот он, белый Манхэттен, заказник Восточных семидесятых улиц. На той стороне в подъезде кооперативного дома стоит швейцар и курит сигарету. По тротуару навстречу Шерману идут молодой человек в костюме служащего и симпатичная девушка в белом. Он что-то толкует ей взахлеб. Совсем юнец, а одет в деловой, можно сказать, стариковский костюм от «Братьев Брукс», или от «Чиппа», или от «Дж. Пресса», так и Шерман одевался в свое время, когда только поступил на работу в «Пирс-и-Пирс».

Внезапно на сердце у Шермана становится легко-легко. Чего это он переполошился? Он стоит посредине тротуара и улыбается во весь рот. Молодой человек и девушка, наверно, приняли его за сумасшедшего. А он просто настоящий мужчина, который сегодня сразился со своим природным врагом, плотоядным хищником, и голыми руками, силой духа победил. Он пробился с боем из темной дикой чащи, где на него была устроена засада, он одержал верх. И спас женщину.

Когда потребовалось выказать себя мужчиной, он повел себя как мужчина. И одержал победу. Мало того что он — Властитель Вселенной, он еще — мужчина, воплощенное мужество. Улыбаясь и напевая: «Покажите мне хотя бы дюжину бесстрашных храбрецов!» — бесстрашный храбрец, еще в поту после битвы, прошагал два квартала и поднялся на лифте в свою двухэтажную квартиру окнами на улицу Всеобщей Мечты.

Дата добавления: 2015-06-04