Девушка, которая красит губы коричневой помадой 3 страница

Крамер быстро оглядывает возможных соперников. Толстопузый секретарь Бруцциелли, конечно, ест ее глазами. Все трое приставов глазеют, забыв обо всем, — встань сейчас Герберт 92-Икс со своего места и уйди, они и не заметят. Но Герберт и сам к ней приглядывается. И Тесковитц. И Салливан, стенографист, за своей стенографической машинкой. И даже Ковитский! Да-да! Крамер о нем кое-что слышал. По виду не скажешь, но ручаться никогда нельзя.

По пути в ложу присяжных она проходит мимо стола обвинения. На ней шерстяная кофточка персикового цвета, пушистая, из ангоры или мохера, спереди открытая, и видна атласная блузка в желто-розовую полоску, а под блузкой Крамер видит — угадывает — пышную выпуклость бюста. А кремовая габардиновая юбка в обтяжку подчеркивает линию бедер.

Одно досадно — что практически любой мужчина по эту сторону Барьера Правосудия имеет тут определенные шансы на успех. Ну, положим, не Герберт, но его жидконогий адвокатишка Тесковитц, бесспорно. И даже толстопузый пристав, эта бочка Каминский. Все приставы, адвокаты, секретари, прокурорские помощники (еще бы!) и даже судьи (их тоже не сбросишь со счетов), которые (знаем, знаем!), случалось, накладывали лапы на хорошеньких присяжных заседательниц… Вот если бы это проникло в прессу… Но пресса в Окружной суд Бронкса не заглядывает.

Людям, впервые попавшим в заседатели на уголовном процессе, поначалу дурманит голову романтика, высокое напряжение жизни в этом мире зла, который им открывается из ложи присяжных. Особенно млеют молодые женщины. В их глазах преступники — не питание для судебной машины, какое там! Это отчаянные злодеи. И суд над ними — не типичная бодяга, а жестокие трагедии из жизни многомиллионного города. А храбрецы, ведущие с ними бой, обуздывающие их, — это настоящие мужчины, все, даже толстый пристав, у которого брюхо нависает над ремнем четырехдюймовым валиком сала. Но разве не самый мужественный из них всех — молодой прокурор, что стоит в пяти шагах от обвиняемого, без всякой перегородки, и бросает ему в лицо обвинение именем народа?

Вот она поравнялась с Крамером. Смотрит прямо на него. Вроде бы без выражения, но взгляд такой открытый, такой прямой! И коричневая помада на губах. Прошла мимо, поднялась в ложу присяжных. Неприлично, конечно, оборачиваться и глазеть, но так и подмывает. Многие ли из здесь присутствующих успели, как и он, узнать у секретаря ее адрес и телефон, домашний и рабочий? Карточки с этими данными, так называемые бюллетени, стоят у Бруцциелли в специальном ящичке прямо на столе, чтобы суд мог в любое время связаться с каждым присяжным, если понадобится сообщить о переменах в расписании или что-нибудь еще. Крамер в качестве обвинителя на суде может на полном законном основании подойти к Бруцциелли и посмотреть карточку этой девушки, равно как и любого другого заседателя. Но то же самое может сделать и защитник Тесковитц. И судья Ковитский — тоже, если уж на то пошло. И конечно, самому Бруцциелли ничего не стоит при желании заглянуть в карточку. Может и судебный пристав, например Каминский, подойти, подмигнуть и попросить у секретаря девушкин номер телефона, хотя это уже будет личная любезность. И кстати сказать, Крамер недавно видел, как Каминский и Бруцциелли о чем-то совещались, низко наклонясь над секретарским столом… о чем бы это? Мысль, что даже такое животное, как жирный Каминский, может тянуть лапы к этому… к этому цветку, вдохнула в Крамера большую решимость: он будет ее защитником!

Мисс Шелли Томас, проживающая в Ривердейле. В самой лучшей части Ривердейла, пригородной и зеленой, которая географически уже относится к Вестчестеру, но политически входит в Бронкс. В Северном Бронксе еще сохранились «чистые» жилые районы. Жители Ривердейла — по большей части люди обеспеченные, у них есть деньги и возможности отвертеться от неприятной обязанности сидеть в жюри присяжных. Пока не испробуют все средства, не задействуют все свои связи, они ни за что не поедут заседать в 44-м полицейском участке Южного Бронкса, в цитадели на Гибралтарской скале. Так что присяжные в Бронксе — это, главным образом, негры и пуэрториканцы с небольшой примесью итальянцев и евреев.

Но время от времени в ложу присяжных здесь все-таки попадают экзотические цветки вроде мисс Шелли Томас, прож. в Ривердейле. Интересно, что это за фамилия — Томас? Вроде бы протестантская англосаксонская. Хотя есть же, например, Дэнни Томас, а он — араб, ливанец, что ли. Белые протестанты англосаксонского происхождения в Бронксе — редкие птицы. Разве что какая-нибудь знаменитость прикатит из Манхэттена в лимузине с шофером — по благотворительному делу, помочь молодежи негритянского гетто. Приезжают из таких организаций, как «Старший брат», «Поддержка англиканскому юношеству», «Фонд Дедалуса», присутствуют на заседаниях Семейного суда, перед которым предстают правонарушители моложе 17 лет. У них всегда и фамилии особенные: Фарнсворт, Фиск, Фипс, Симпсон, Торнтон, Фрост… И самые благие намерения.

Нет, что мисс Шелли Томас протестантского вероисповедания и англосаксонского корня, это маловероятно. Тогда кто же? Когда шел отбор присяжных, Крамер выяснил у нее, что она работает художественным редактором в рекламном агентстве «Пришкер и Болка», в Манхэттене. На слух Крамера это означает нечто невыразимо шикарное — просторное помещение, белоснежные стены, полупрозрачные перегородки, очаровательные девушки, которые пробегают туда-сюда под записи новой волны… ну как в телестудии Эм-ти-ви… Роскошные обеды и ужины в дорогих ресторанах, светлое дерево, медь, матовые стекла с гербами, скрытое освещение. Печеная куропатка под соусом из лисичек на сладком картофеле с бордюром из листьев одуванчика… Как ясно он все это себе представляет! И она принадлежит к этой сказочной жизни и бывает в этих сказочных заведениях, куда ходят девушки, красящие губы коричневой помадой!.. У него есть оба ее телефона, у «Пришкера и Болки» и домашний. Естественно, пока длится суд, руки у него связаны. Но когда суд кончится… Мисс Томас? Это говорит Лоренс Крамер. Я был… Ах, вы меня помните? Чудесно! Мисс Томас, я позвонил потому, что часто после окончания большого процесса я задаюсь вопросом: что именно убедило присяжных? Но тут на Крамера нападают опасения. Что, если у нее на глазах он это дело бесславно проиграет? В Бронксе присяжные вообще не подарок для прокурора. Их набирают из той среды, где люди знают, что полицейские вовсе не обязательно говорят правду.

Присяжные в Бронксе часто испытывают сомнения, и обоснованные, и необоснованные, и не раз бывало, что подсудимые негры и пуэрториканцы, заведомо, стопроцентно виновные, уходили из зала суда свободными, как пташки. К счастью, Герберт 92-Икс застрелил хорошего человека, бедняка, многодетного отца, обитателя гетто. Слава богу, что так. Ни один житель Южного Бронкса не посочувствует такому крикливому психу, как Герберт. Единственно, кто может проникнуться к нему сочувствием, — это как раз сказочная мисс Шелли Томас из Ривердейла. Образованная белая девушка, живущая в достатке, художественная натура, возможно, еврейка… Тот самый тип, что склонен к идеализму. Глядишь, еще подложит Крамеру свинью — заступится за Герберта 92-Икс на том основании, что он и без того чернокожий, необыкновенный и вообще пасынок судьбы. Что ж, Крамер будет сражаться. Такую девушку нельзя упустить. Эта девушка ему нужна. Он должен одержать победу.

Он сидит в центре зала, в середине арены. И девушка не спускает с него глаз. Он это знает, чувствует кожей. Между ними уже возникла некая связь. Между ним, Ларри Крамером, и девушкой, которая красит губы коричневой помадой.

В тот день завсегдатаев судебных заседаний поразил воинственный раж прокурорского помощника Крамера — и это в каком-то копеечном деле о непредумышленном убийстве!

Начал он с того, что изничтожил свидетелей защиты:

— Правда ли, мистер Вильямс, что ваши, если можно так выразиться, «показания» — результат денежной сделки между вами и обвиняемым?

Да что такое творится с Крамером? Тесковитц мало-помалу вознегодовал. Сукин сын выставляет его в невыгодном свете! Крушит всех направо и налево, можно подумать, что этот суд — не бодяга, а Процесс Века.

Но Крамеру нет дела до оскорбленных чувств Тесковитца, до Герберта 92-Икс и до всех остальных. Потому что в этом мрачном зале, в этих стенах, одетых панелями красного дерева, их сейчас только двое — Ларри Крамер и девушка с губами, накрашенными коричневой помадой.

В перерыве Крамер пошел к себе в отдел. Рэй Андриу-ти и Джимми Коуфи явились тоже. В Бронксе прокурорскому помощнику и его свидетелям в те дни, когда они участвуют в судебном разбирательстве, полагается бесплатный ланч за счет штата Нью-Йорк. На практике это означает, что все служащие отдела могут поесть на дармовщину. И Андриутти с Коуфи дважды приглашать не приходится. В отделе к этому пиршеству отношение самое серьезное. Секретарша Берни Фицгиббона Глория Доусон заказывает сандвичи из соседней кулинарии. В том числе и на себя. Крамер взял ростбиф на луковой булке и к нему горчицу. Горчица в прозрачном пластиковом пакетике, который приходится разрывать зубами. У Рэя Андриутти — длинный, в полбатона, бутерброд с копченой колбасой и со всеми мыслимыми добавками, которые только удалось туда засунуть, да еще две половинки здоровенного маринованного огурца, лежащие отдельно на вощеной бумажке. Густой аромат укропного маринада наполнил комнату. Крамер с брезгливым интересом смотрит, как Андриутти кусает свой батон, далеко вытянув шею над столом, чтобы крошки и брызги, низвергаясь, не попали на галстук. Вытянет шею и ам! — а из пасти течет обратно. Точно кит или тунец. А на столе стоит картонный стакан с кофе из их собственной кофеварки. Стакан до того полон, что кофе вспучился от поверхностного натяжения и вдруг перелился через край. Желтая струйка-ниточка протянулась снаружи по стакану. Но Андриутти даже не замечает. Достигнув столешницы, желтая жидкость скапливается круглой лужицей размерами с сувенирный полудоллар памяти Кеннеди, потом разливается как большая желтая оладья. Промокли две обертки от кусочков сахара. Андриутти всегда наваливает в кофе столько сахара и молочного порошка, что получается какой-то тошнотворный желчный сироп. Выпячивая подбородок над столом и стаканом, Андриутти набивает рот. Радостное событие дня! Дармовая кормежка!

И так всюду, думает Крамер. Сейчас не только молодые прокурорские помощники вроде него или Андриутти и Коуфи, но и все представители власти в Гибралтарской цитадели Бронкса, сверху донизу, заперлись в своих кабинетах и, сгорбившись, пожирают доставленные из кулинарии сандвичи. В кабинете Эйба Вейсса он сам и с ним все присутствующие, кого там он счел сегодня человеком нужным и сумел к себе заманить в своей вечной погоне за гласностью, сидят у круглого стола для совещаний и едят сандвичи из кулинарии. И в кабинете у главного судьи всего Уголовного сектора Луиса Мастрояни едят сандвичи из кулинарии. И даже если этот достойный законовед принимает у себя сейчас какое-нибудь светило, пусть хоть сенатора Соединенных Штатов, все равно они в эту минуту сидят и едят сандвичи из кулинарии, и светило в том числе. Можно подняться на самую вершину системы уголовного судопроизводства в Бронксе и, пока ты не пенсионер или покойник, кормиться сандвичами из кулинарии.

А почему? Да потому, что они, носители власти в Бронксе, боятся. Боятся среди бела дня выйти в центр Бронкса и пойти поесть в ресторан. Боятся! А ведь они управляют Бронксом, районом с населением в один миллион сто тысяч человек! Центр Бронкса представляет собой теперь такую трущобу, что там не найдется ничего и отдаленно похожего на ресторан для служащего человека. А если бы, допустим, и нашлось, какой судья, прокурор, прокурорский помощник или даже судебный пристав с револьвером на боку решится покинуть цитадель и туда отправиться? Обыкновенная боязнь, это в первую голову. Ходят, конечно, если нужда заставит, из здания Верховного суда Бронкса через Большую Магистраль и дальше под гору по Сто шестьдесят первой улице в здание Уголовного суда, это полтора квартала. Но благоразумный носитель власти остается всегда начеку. Нападения на прохожих случались прямо при переходе через Большую Магистраль, этого бывшего украшения Бронкса, в одиннадцать часов ясного солнечного утра. А почему бы нет? В одиннадцать часов ясного солнечного утра на улицах больше бумажников и дамских сумок. Дальше же здания Уголовного суда вообще никто не ходит. Есть помощники прокурора, которые десять лет проработали в Гибралтаре, а на пари не ответят, что находится на Сто шестьдесят второй или Сто шестьдесят третьей улице, то есть в одном квартале от Большой Магистрали. Которые ни разу не были в Бронксе в Музее искусств, что на Сто шестьдесят четвертой улице. Но даже, допустим, вы человек в этом смысле безбоязненный. Существует еще другой, более сложный страх. На улицах 44-го полицейского участка вы — чужак, и это ощущаешь сразу, как только, по воле рока, попадаешь на их территорию. Как на вас тут смотрят! Как смотрят! С каким убийственным недоверием! Вас сюда не звали. Вам тут делать нечего. Гибралтар и власть в Бронксе принадлежат Демократической партии, в основном — евреям и итальянцам. А вот улицы Бронкса — это владения Локвудов, и Артуров Риверов, и Джимми Доллардов, и Гербертов 92-Икс.

Мысль эта Крамера угнетает. Вот они с Андриутти, один еврей, другой итальянец, сидят за стенами крепости, внутри каменной скалы, и поедают сандвичи, заказанные по телефону. А во имя чего? Что им светит в будущем? Разве может сохраниться такой порядок вещей, пока они не докарабкаются до самого верха, даже если место на самом верху стоит того, чтобы к нему карабкаться? Рано или поздно негры и пуэрториканцы соберутся с силами — политически — и завладеют тут всем, в том числе и Гибралтаром, включая его содержимое. А до той поры он, Крамер, будет тут шуровать отбросы… шуровать отбросы… покуда у него не отнимут палку.

В это время зазвонил телефон.

— Алло?

— Берни?

— Другой добавочный, — отвечает Крамер. — Но его, кажется, все равно нет на месте.

— А кто у телефона?

— Крамер.

— А-а, я вас помню. Говорит следователь Мартин.

Никакого Мартина Крамер не помнит, но имя и голос ассоциируются с чем-то неприятным.

— Чем могу быть полезен?

— Понимаете, мы с моим напарником Гольдбергом находимся в клинике Линкольна, у нас тут такой случай, наполовину вроде как убийство, и я подумал, надо доложить Берни.

— Вы уже звонили сюда часа два назад? Говорили с Рэем Андриутти?

— Точно.

Крамер вздохнул.

— Ну, не знаю. Берни еще не вернулся. Где он, мне неизвестно.

Пауза.

— Дьявольщина. Может, передадите ему?

Еще вздох.

— Ладно.

— Тут парнишка один, Генри Лэмб, эль, э, эм, бэ, восемнадцать лет, лежит в блоке интенсивной терапии. Вчера вечером обратился в клинику по поводу перелома запястья. Все ясно? Вчера, когда он здесь был, так, во всяком случае, тут записано, о том, что его сбила машина, разговору не было. Значится просто — упал. Пока все ясно? Ему наложили гипс в отделении неотложной помощи и отпустили домой. А утром мать привозит его снова, и у него оказывается сотрясение мозга, он впадает в кому, и врачи считают, что вряд ли выживет. Ясно?

— Да.

— Когда нас вызвали, он уже был в коме, но тут одна медсестра говорит, он сказал матери, что его сбила машина, «мерседес», и не остановилась, и он запомнил часть номера.

— Свидетели?

— Свидетелей нет. Сведения получены от этой медсестры. Даже мамашу неизвестно, где искать.

— Так что там было, два происшествия или одно? Вы сказали, перелом запястья и сотрясение мозга?

— Одно происшествие, по словам медсестры. Она подняла шухер, что, мол, был наезд и виновник скрылся с места, голову мне проела. Все бред, но я решил поставить Берни в известность, может, он захочет предпринять шаги какие-нибудь.

— Хорошо, я передам, но, по-моему, к нам это не относится. Никто не видел, водитель скрылся, пострадавший в коме — но я все передам.

— Да, ладно. Скажите Берни, если мы отыщем мать и узнаем от нее еще что-нибудь, я позвоню.

— Ладно.

Крамер повесил трубку и написал записку Берни Фицгиббону. Пострадавший умолчал о том, что его сбила машина. Характерный для Бронкса случай. Опять типичная бодяга.

Дата добавления: 2015-06-04