Если будет достаточное количество желающих (не менее 10 человек), возможен трансфер от Москвы прямо до центра китайской культуры и обратно. 63 страница

Характеризуя творчество Кермани, известный современный иранский литератор Ф. Адамият справедливо пишет, что его произведения «имеют наряду с социальным смыслом литературную и художественную ценность... Выступление Кермани против традиционных персидских стихов (речь идет об эпигонах и о поэтах-панегиристах. — Д. К.) потому и имело смысл, что он сам был силен в этом виде искусства». Кермани выступал в защиту иранской женщины. Он требовал ее равноправия с мужчиной во всех сферах жизни.

Бескомпромиссная и активная позиция Кермани вызвала ярость шаха и его окружения. Угрозы и преследования шахских властей заставили Кермани покинуть Тегеран, и он выехал в Турцию. Но по требованию иранского правительства Кермани был выдан турецкими властями. По пути в Тегеран он был зверски убит в Тебризе.

Пропагандируя науку, знание и светское образование, просветители расшатывали устои религии, хотя и стремились использовать ее в своих целях: борьба против тирании, отсталости и невежества велась часто под религиозной оболочкой. Так, широко была известна в Иране, а потом и за его пределами книжка под названием «Правдивый сон». По косвенным данным, «Правдивый сон» — плод коллективного труда иранских проповедников Сеид Джамал эд-Дина, Насролла Бехешти Малек оль-Мотакаллемина и двух других лиц. После долгих мытарств книжка была впервые опубликована на персидском языке, как ни странно, в Петербурге, и хотя это произошло в январе 1903 г., но написана она была задолго до этого и в рукописном виде переходила из рук в руки. В этой книжке сообщается, что человек, от имени которого ведется повествование, после трудов праведных заснул, и ему представилась долина Страшного суда, где он повстречал очень почтенных людей так хорошо знакомого ему города Исфагана. Первым попал в поле его зрения шейх города, перед которым на земле все падали ниц, а здесь, в потустороннем мире, он держал ответ за все свои деяния и поступки. При этом выясняется, что преподобный шейх, превратившийся теперь в слабого и презренного человека, запрещал просвещать людей, развивать науки, распространять знания, притеснял народ, занимался стяжательством. За свои дурные поступки этот шейх попал в ад. Не пощадили в день Страшного суда и принца Зелль ос-Солтана, наместника шаха в Исфагане, и многих вельмож.

В заключение человек просыпается и в подробностях рассказывает сон своему товарищу, который восклицает: «Друг мой, да ведь все, что ты рассказал, соответствует действительности нашей, здесь нет никакого преувеличения».

На персидком языке была опубликована книга анонимного автора «Беседа иранского путешественника с индийцем». В предисловии отмечено лишь, что свои наблюдения автор начал вести в 1884 г., а уже в 1894 г. стал печатать эту книжку частями в периодической печати. Форма построения этого произведения несколько иная. Разговор, который временами принимает характер спора двух лиц, касается сугубо светских и очень актуальных социальных проблем. Иранец подробно рассказывает индийцу, например, о том, что в Иране существует много различных видов обременительных налогов, о варварских методах суда. О многом еще другом рассказывал иранец, а индиец каждый раз удивлялся существующему произволу в Иране и сообщал своему собеседнику о том, какая система управления государством, какие законы, какое отношение к подданным и тому подобное существует в европейских странах, в частности в Англии.

Нетрудно себе представить, какое воздействие на умы людей того времени оказывали подобные произведения.

Персидская литература 50—90-х годов сделала существенный шаг вперед в своем развитии и подготовила почву для появления более зрелых произведений к началу XX в.

АФГАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

К середине XIX в. Афганистан в результате внутрифеодальных междоусобиц и захватнической политики английских колонизаторов полностью утратил былое могущество Дуранийской державы и распался на ряд самостоятельных уделов. Но тенденции объединения страны в централизованное феодальное государство и сопутствовавшая этому процессу активизация общественно-политической и литературной жизни стали проявляться особенно ощутимо в 60-е годы, когда впервые появились еще очень слабые ростки новых веяний в литературе, из которых впоследствии начинает вызревать раннее афганское просветительство.

Будучи феодально-аристократической по своему характеру и социальной принадлежности авторов, письменная литература Афганистана к этому времени оказалась, по существу, в плену застывшей традиционности. В поэзии преобладали хвалебные касыды правителям удельных княжеств, написанные в манере подражания традиционному панегирику (произведения Фаиз Мухаммада Ахундзада, Мирзы Мухаммад-джана и др.). К поэтическому творчеству обращались и сами представители ханской верхушки, использовавшие в своих стихах канонические размеры и художественные средства. Наиболее характерными в этом отношении были стихи Сардара Ахмад-хана (1827—1897), сына эмира Афганистана Дост Мухаммад-хана.

Исключительно сильными в литературе были клерикальные мотивы, получившие конкретное воплощение в многочисленных богословских трактатах, в различных толкованиях ортодоксальных догм и воззрений, а также в прозаических и поэтических сочинениях, проникнутых религиозным мистицизмом (произведения Дост Мухаммада Хаттака, Бавал-хана, Мурада Али Камави и др.). Дальнейшее развитие в этот период получила традиция создания исторической хроники, непосредственно восходящая к сочинениям подобного рода эпохи дуранийских шахов (вторая половина XVIII в.) и далее — к генеалогическим преданиям афганцев. Историческая литература пополнилась работами Султана Мухаммада Халиса Абдали, Нур Мухаммада Кандагарая Нури, Мирзы Якуба Али Хафи Кабули и др.

Но, по свидетельству афганских авторов, и в эту страну, пребывавшую в оковах замкнутости, раздираемую внутренними неурядицами и испытавшую на себе совсем недавно вражеское нашествие в период первой англо-афганской войны 1838—1842 гг., стали также проникать сведения о промышленной революции в Европе, о существенных изменениях, которые происходили в общественной, экономической и культурной жизни многих государств. Среди афганских правителей того времени одним из первых, по-видимому, глубоко осознал необходимость широких преобразований в рамках феодального государственного устройства эмир Афганистана Шер Али-хан (1863—1879).

Немногое из намеченных Шер Али-ханом реформ оказалось в тех условиях реально осуществленным. Важную роль в укреплении новых веяний сыграло развитие печатного дела и появление первых афганских периодических изданий. В 1867 г. в стране начал издаваться

первый журнал «Кабул», а в 1871 г. — первая в Афганистане газета «Шамс ун-нахар» (выходила два раза в месяц). В это же время было предпринято издание литографских печатных книг.

Среди самых ранних публикаций кабульского литографского производства встречается несколько работ острополемического характера, посвященных критике отступлений от ортодоксального ислама. Хаким Чатин Шах и кази Мухаммад Исхак-хан опубликовали трактат «Слияние двух морей, или Сопоставление нового мышления со старым». В 1875 г. была издана книга самого эмира Шер Али-хана «Небесная стрела против вероотступников». Эти публикации явились, по существу, отголосками происходивших диспутов, имевших не столько абстрактно теологический характер, сколько актуальный для того времени политический смысл.

Дальнейшему развитию книгопечатания помешала вторая англо-афганская война 1878—1880 гг., развязанная колонизаторами и принесшая стране новые лишения, — пришли в упадок торговля, ремесла, погибли многие культурные ценности. Только через двадцать с лишним лет в Афганистане вновь стала выходить газета.

В 1880 г. эмиром стал Абдуррахман-хан, его правление страной продолжалось до 1901 г. В этот период Афганистан превратился в централизованное феодальное государство. Следуя сознательно проводимой политике изоляции соотечественников от внешнего мира, новый эмир всячески стремился превратить Афганистан в «закрытую страну». Укреплению экономических и культурных связей афганцев с соседними странами препятствовали в свою очередь и английские колонизаторы, которым удалось в результате закончившейся войны взять под контроль внешнюю политику государства.

Важнейшим явлением во внутриполитической и идеологической жизни Афганистана этих лет вплоть до конца XIX в. оказалась широкая проповедь идей феодально-монархического национализма, своего рода теоретического обоснования неограниченной светской и духовной власти монарха, олицетворявшего собой важнейшие принципы феодально-абсолютистского государства.

При эмире Абдуррахмане вышло в общей сложности свыше сорока книг различного содержания. Среди них первое место, естественно, занимали публикации эмира по вопросам природы и существа абсолютистской власти: «Книга наставлений, светских и религиозных» (1885). «Слова правителя государств, касающиеся провозглашения священной войны» (1887), «Укрепление веры» (1888), «Зерцало разума» (1893) и др.

Важнейшие отличительные черты литографированных изданий на втором этапе афганского книгопечатания — обращение к светским сюжетам и публикация произведений художественной литературы. Выпуск этих книг осуществлялся по личному указанию эмира, выступавшего цензором и редактором всех предназначавшихся к печати сочинений. С обширными примечаниями и комментариями Абдуррахмана вышла в 1900 г. «Биография Наполеона первого», что свидетельствовало о повышенном интересе эмира к личности французского императора. Столь же неслучайным был выбор книги «Калила и Димна», в которой излагались дидактические советы и наставления правителями. В избранных отрывках это произведение было напечатано под названием «Зерцало мира». Личными вкусами кабульского правителя были обусловлены издания в 1887 г. «Дивана» кандагарской поэтессы Айши Дурани (конец XVIII — первая половина XIX в.), а в 1897 г. — поэмы Джами «Юсуф и Зулейха» в переводе на язык пушту. Из поэтов — своих современников эмир Абдуррахман выделил лишь Рахмата Бадахши (род. 1863), автора традиционных по стилю и содержанию стихов (его Диван» изд. в 1894 г.). Афганская письменная литература в конце XIX в. еще не обрела широкого общественного звучания и не отличалась высокими эстетическими достоинствами. Но художественная словесность афганцев продолжала развиваться в устном творчестве народа, в произведениях местных сказителей. Живой отклик получали в стихах и песнях события политической жизни страны. Освободительная борьба с английскими оккупантами определила содержание афганской народной поэзии в это время. Наряду с патриотической темой в народнопоэтических жанрах были широко представлены излюбленные мотивы любовной лирики.

ВВЕДЕНИЕ

Во второй половине XIX в. вступает в заключительную стадию колониальный раздел Южной и Юго-Восточной Азии — региона, культурная память которого — где в большей, где в меньшей степени — сохраняла еще верность «индийской античности» — одному из краеугольных камней местной средневековой культуры. Подавив в 1857—1859 гг. сипайское восстание, англичане вступили в 1885 г. в столицу государства Ава — «золотой город» Мандалай и покончили тем самым с независимостью еще недавно внушавшей трепет всем своим соседям Бирмы; к концу 80-х годов они подчинили себе также большинство малайских княжеств с их вассальными территориями на Малаккском полуострове и на Северном Калимантане. Правительство Третьей республики, верное завоевательной политике Наполеона III, объявляет в 1887 г. о создании Индокитайского Союза, включающего в себя наряду с расчлененным Вьетнамом королевство Камбоджа, а с 1893 г. и французский Лаос. В это же время Нидерланды овладевают значительной частью прибрежных княжеств Западного и Юго-Восточного Калимантана, равно как и других островов Индонезии, образовавших так называемые Внешние владения Нидерландской Ост-Индии, и сосредоточивают усилия на покорении последнего сильного государства Малайского архипелага — султаната Ачех.

Усилившееся европейское присутствие не повлекло за собой немедленной перестройки всей местной культуры по западным образцам, как не привело оно и к полному преобразованию местных социальных структур и хозяйственных укладов. Практически незатронутым западным влиянием (если не считать христианизированных Филиппин) остается здесь фольклор. Покоясь на нем, как на живой основе, питаемые им и в то же время оказывающие на него воздействие сохраняются здесь и традиционные литературы, существующие при дворах благоденствующих еще раджей и султанов, воспроизводящиеся в среде местного духовенства. Процессы, протекающие в этих литературах, неравнозначны — так, в лаосской литературе второй половины XIX в. царил как будто упадок, связанный с тем, что лаосские княжества переживали в ту пору смутное время. Однако в ряде случаев придворные литературы продолжают свое развитие, ориентируясь по преимуществу на иноязычные классические образцы. Это можно сказать, например, о кашмирской или непальской литературах, где появляются в это время крупные по местным масштабам стихотворцы. Иногда эволюция придворных литератур идет главным образом за счет мобилизации местных художественных ресурсов — в связи с этим заслуживают внимания и многочисленные анонимные авторы почти изолированного в ту пору от внешнего мира острова Бали и такие значительные урдоязычные поэты, как Наваб Мирза-хан Даг и Амир Ахмад Минаи.

Более того, европейская экспансия, казалось, подхлестнула развитие некоторых из местных литератур, стремящихся по-своему, порой в сугубо традиционном духе, ответить на тот вызов, который они ощущают для себя в западной культуре, устремившейся в Южную и Юго-Восточную Азию вслед за пришельцами. Своеобразный подъем наблюдается в это время в литературах Сиама, Шри-Ланки, Центральной Явы, а также малайского султаната Риау. Яркие формы принимает «буддийский ренессанс» в государстве Ава при короле Миндоуне (1853—1878). При этом в бирманской литературе того времени усматривается не только стремление вернуться к религиозным, а частично и к фольклорным истокам (усиление песенной стихии в придворной поэзии), но и обусловленные отчасти этой тенденцией развитие житийной, проповеднической, комментаторской прозы, усиление разговорности в поэтическом языке, демократизация, актуализация, тематическое обновление местной драмы (творчество У Поун Нья). Сходные явления в ряде местных литератур позволяют говорить о том, что во второй половине XIX в. некоторые из них, испытав лишь минимальное косвенное влияние западной культуры, начали нащупывать выход в Новое время, до известной степени совпадающий с тем, который давно уже был найден европейскими литературами.

Стержневым путем местной модернизации оказывается, однако, сложный и во многих отношениях мучительный процесс «вестернизации» или «европеизации», заметно ускоряющийся к

Иллюстрация:

Будда Шакья-Муни

Бронза. XIX в. Ленинград.
Музей антропологии и этнографии АН СССР

концу XIX в., когда начинается вовлечение региона в мировую капиталистическую систему. Художественный потенциал, накопленный местными литературами, становится важной субстанциональной предпосылкой этого характерного для всего незападного мира типа модернизации. Его социальной предпосылкой следует считать формирование той среды, в которой (в последовательности, сформулированной советским этнографом С. А. Арутюновым) может происходить отбор, воспроизведение, модификация и в конечном счете структурная интеграция явлений западной культуры и литературы. Среда эта создается, естественно, там, где наиболее интенсивно и долговременно контактируют европейские и местные культуры. В преимущественном положении здесь оказывается Индия (где в качестве лидера выступает Бенгалия, попавшая в сферу английского влияния еще в XVIII в.) вкупе со Шри-Ланкой, почти целиком окрещенные испанцами в XVI—XVII вв. Филиппины и Нидерландская Ост-Индия. Культурное взаимодействие сосредоточивается во всех этих трех сферах по преимуществу в крупных городских анклавах, таких, как Калькутта, Манила и Батавия, форпостах торгово-промышленной и административной деятельности, охватывающей и пришлое, и местное, и смешанное, метизированное городское население.

Очевидны общие черты, присущие всем трем основным очагам модернизации в Южной и Юго-Восточной Азии. Так, во всех трех, подобно тому как это было и в других неевропейских странах, важную, если не решающую роль в формировании местной интеллигенции, т. е. читателей и писателей нового типа, играли миссионерские, а затем и светские европеизированные школы, равно как и местная периодическая печать. С развитием печати меняется и тип чтения (экстенсивное вместо интенсивного, чтение про себя вместо чтения вслух). Во многих отношениях сходна и местная рецепция европейской культуры и литературы, опять-таки напоминающая соответствующий тип рецепции в других странах Азии. Так, не подлежит сомнению пиетет, с которым местная интеллигенция, как правило, относится к европейской культуре. По словам советского культуролога Г. С. Померанца, «основные ценности европейского просвещения — это ценности именно Просвещения: прогресс, развитие, права человека и гражданина. Как бы ни жила Европа после XVIII в., Восток она больше всего поражала этим просветительским наследством...». Неудивительно поэтому, что местные авторы критически рассматривают как местные общественные пороки (включая сюда и религиозный обскурантизм), так и несправедливости колониального строя, находящиеся в противоречии с усвоенными ими идеалами Просвещения.

По-своему истолкованный просвещенческий рационализм причудливо, на европейский вкус, сочетается у местных писателей с чертами сентиментализма и особенно популярного здесь романтизма — «неминуемых» этапов литературной эволюции Нового времени. В то же время здесь создается собственная шкала ценностей, подсказанная динамикой местного литературного развития, причем на этой шкале высшие места наряду с Д. Дефо, В. Скоттом, А. Дюма-отцом и Ж. Верном занимают, например, Г. Рейнолдс, П. А. Понсон дю Террайль или П. Ш. де Кок. Говоря об общих процессах, протекающих в модернизирующихся литературах региона (как и других частей Азии), следует отметить расширение информативных функций литературы, существенное обновление тематики, равно как и проблематики местных литературных произведений

(а тем самым и изменение их дидактической направленности), разработку нового литературного языка, адекватного задаче отображения действительности, встающей перед литературой, и в связи со всем этим — заходящие все глубже структурные перемены в присущей каждой из местных литератур системе литературных родов и видов.

Не менее существенны, разумеется, и отличия, выявляющиеся в ходе образования конкретных модернизированных социумов, в процессе освоения ими явлений западной культуры и литературы и в конечном счете в ходе литературной революции, разворачивающейся в указанных странах. Никоим образом не сводясь к «продвинутости» той или иной литературы в ее перестройке по некоему усредненному западному образцу, локальные особенности литературного развития определяются и спецификой преобразуемой литературной системы (груз традиций), и типами культурных и литературных контактов, преобладающих в той или иной из рассматриваемых сфер, и своеобразием исторических процессов, характерных для каждого отдельно взятого общества и так или иначе влияющих на местных литераторов.

Так, яркая и многоплановая картина, которую являют нам модернизирующиеся бенгальская, маратхская, гуджаратская литературы, а за ними литературы на хинди и урду, объясняется и многообразными традициями, стоявшими за этими литературами, и особой мобильностью индийского типа культуры, и влиятельностью тех местных социальных слоев, которые оказываются застрельщиками модернизации, и своего рода равнением на передовых, характерным для индийских литератур, и, наконец, тем, что литераторы полной мерой черпали из культурного и литературного опыта одной из наиболее развитых европейских наций того времени. Результатом всего этого явилось радикальное обновление местного театра и возникновение разноплановой новой драматургии, с самого начала берущейся за наиболее острые и насущные проблемы индийского общества («Зеркало индиго» Динобондху Митро), становление романа, который в немалой степени ориентируется на английский просветительский и исторический роман, вплоть до создания оригинальных индийских версий конкретных произведений английской романистики, первые опыты модернизации — в романтическом духе — местной поэзии.

Голландцы, более склонные к культурной сегрегации, не торопились открыть окно в Европу колонизируемым ими народам. Этим в немалой степени объясняется то, что литературы Нидерландской Ост-Индии продолжали вариться в собственном соку, и лишь в последней четверти XIX в. здесь складывается «второсортная» прослойка метизированного городского населения, тяготеющая к европейской культуре и получившая, как правило, посредственное светское образование на единственно доступном ей «низком малайском» языке — городском койне Малайского архипелага. Письменная (на латинской основе) форма «низкого малайского», лишь в незначительной степени связанная с языком классической малайской литературы, оказывается единственно возможным и в то же время по-своему идеальным языком местной печати, равно как и местной переводной литературы, которую составляют как европейские (по большей части переведенные с голландского), так и китайские приключенческие повести и романы. Лишь к концу 80-х годов относятся первые попытки отобразить на «низком малайском» в квазитрадиционной поэтической форме актуальные события современности. Тогда же впервые заявляет о себе коммерческая музыкальная комедия на «низком малайском».

Особая ситуация складывается в это время на Филиппинах. Народы Филиппин до колонизации в массе своей были бесписьменными, и лишь после обращения их в христианство у них формируются литературы, возникшие путем трансплантации на местную почву средневековой испанской словесности. Однако образующаяся во второй половине XIX в. частично креолизованная филиппинская интеллигенция, вместо того чтобы тратить силы на реформирование этих популярных и черепашьими темпами эволюционизирующих литератур, обращается к литературной деятельности на испанском языке, изучение которого поощрялось колониальной администрацией. В результате первые и наиболее значительные произведения новой филиппинской поэзии и прозы пишутся по-испански, что не лишает их примет, свойственных многим другим модернизирующимся литературам Востока, таких, например, как антиклерикализм или отголоски произведений А. Дюма-отца и Э. Сю в шедевре испаноязычной филиппинской романистики «Noli me tangere» Х. Рисаля.

В целом же для литературной истории Южной и Юго-Восточной Азии во второй половине XIX в. характерно неустойчивое равновесие между традиционными и модернизирующимися литературными системами, где количественный перевес (за исключением сравнительно немногочисленных городских анклавов) оказывается еще на стороне первых, обреченных, однако, на распад в первой половине XX столетия.

ВВЕДЕНИЕ

Период второй половины XIX в. характеризуется дальнейшим усложнением общественно-политической и культурной жизни Индии. Все прочнее укореняются капиталистические формы хозяйствования, в этот процесс втягиваются окраинные районы Индии, феодальные княжества. Открытие колледжей, университетов (в Калькутте, Бомбее, Мадрасе, Лахоре) сопровождается увеличением числа европейски образованных индийцев. В огромной мере возрастает количество печатных органов — общественно-политических, литературных, религиозно-философских; расширяется сеть культурно-просветительских и литературных обществ. Все это способствует установлению более тесных связей и контактов между культурными центрами, общественными организациями, деятелями культуры различных районов Индии.

Общественно-политическая жизнь Индии отмечена заметным усилением напряжения между колониальными властями и местным населением, которое принимает порой резкие формы. Так, после Великого национального восстания 1857—1859 гг. одно за другим вспыхивают в различных местах Индии восстания («Восстания индиго», крестьянские восстания под предводительством Пхадке, движение намдхари, выступление аборигенных племен и т. д.). Возрастают социальные претензии и буржуазной интеллигенции, хотя они не выливаются в столь резкие формы. Все настойчивее становится ее требование допуска к экономическому и политическому управлению страной. К данному периоду относится создание общественных организаций — Индийская ассоциация (Бенгалия), Сарваджаник Сабха (Западная Индия). Центральная мусульманская ассоциация и др., на основе которых в 1885 г. был организован Индийский национальный конгресс — общеиндийская партия национальной буржуазии.

Культурно-просветительская и литературная, общественно-политическая и религиозно-реформаторская виды деятельности, переплетаясь и взаимодополняясь, создавали сложную, порой противоречивую духовную атмосферу.

Во второй половине XIX в. усиливаются реставраторские, традиционалистские тенденции; былой пиетет перед западной культурой заметно ослабевает, уступая место более углубленному осмыслению и творческому ее освоению. Именно к этому времени относится распространение романтической идеи «Индия — духовная родина человечества», которая, не являясь отнюдь изобретением самих индийцев, тем не менее весьма успешно использовалась идеологами индийского буржуазного национализма.

Героическое прошлое и народные восстания второй половины XIX в. способствовали возбуждению патриотических настроений в индийской среде и одновременно обостряли интерес к национальной культуре и истории. В условиях колониального господства это часто приводило к идеализации наследия прошлого. Этим интересом были вызваны к жизни кроме созданного еще в начале века «Брахмо самадж» многочисленные религиозно-реформаторские общества, среди которых огромную популярность приобрело основанное в 1876 г. «Арья самадж».

Что бы ни брали за исходное в своей деятельности религиозные реформаторы (учение вед, средневековый вишнуизм, веданту Шанкары или Рамануджи), суть сводилась к одному — очистить религиозные идеи от искажений позднейших времен. На деле «восстановление в чистоте» оборачивалось реформацией, модернизацией религиозных учений прошлого под влиянием западноевропейских идей и требований реальной действительности.

Религиозные реформаторы пересматривали главным образом социально-этическую сторону индуизма и ислама. Они выступали против неравенства каст, женского бесправия, ранних браков; давали идеологическое обоснование трудовой, социальной, гражданской активности человека и т. д. Социальные реформаторы, просветители (Наороджи, Бонкимчондро Чоттопадхай, Даянад Сарасвати, М. Г. Ранаде, В. Чиплункар, Г. Агаркар, Локманья Тилак и др.) определили идеологический и культурный климат страны на долгие годы.

Существенной чертой данного периода является резкая активизация мусульманской общины. Мусульманская интеллигенция выдвинула из своих рядов целую плеяду реформаторов во главе с Саидом Ахмад-ханом, А. Х. Хали, которые выступили с радикальной программой пересмотра социально-этических и культурных традиций.

Говоря об идеологической обстановке в колониальной Индии, необходимо учитывать тот факт, что в деятельности как индусских, так и мусульманских просветителей к этому времени уже наметилась тенденция взаимного общинного

недоверия и претензий, поощряемая колониальными властями и имевшая в дальнейшем роковые последствия. Это было закономерно вследствие того, что идеологические настроения и тех и других все явственнее облекались в конфессиональные формы.

Формированию идеологических построений индийцев в значительной мере способствовали позитивистские теории О. Конта, Г. Спенсера, Д. Милля, учение Т. Карлейля, идеи европейского Просвещения.

Наряду с позитивизмом огромное воздействие на умы индийцев оказывали идейно-эстетические декларации и художественная практика английских романтиков. Индийцы с энтузиазмом восприняли романтический пафос индивидуализма, сильных страстей, культ сильной личности. Но у индийских просветителей индивидуализм был наполнен патриотическим и гражданским содержанием, мерой личности выступала способность личного самопожертвования во имя служения родине и социальному прогрессу.

Сложная идейно-политическая обстановка в Индии непосредственно отозвалась и на литературе, оказавшейся к тому же под одновременным воздействием разновременных, разностадиальных художественных методов и направлений (Ренессанс, классицизм, сентиментализм, просветительский реализм, романтизм). Стяжение, совмещение и синтезирование разных художественных направлений и образование в результате этого сложной художественно-эстетической системы — характерная черта всей индийской литературы не только XIX, но, в известной мере, и XX в.

Индия решала совокупность духовных проблем, связанных с существенными изменениями в традиционном сознании, что сказалось расширением эстетического горизонта, ориентацией литературы на меняющуюся действительность, обогащением ее жанровой системы. К литературе предъявляется требование правдивого и нелицеприятного отражения социальной действительности, критики пороков общества и воспитания у читателей высокой нравственности, социальной и гражданской активности. В произведениях писателей иногда проявляется тенденция критического отношения к буржуазной реальности, но это скорее периферийное явление; ценностный центр литературы — критика феодальной действительности с позиций просветительского гуманизма. Просветительский морализм литературы проявляется и тогда, когда произведение искусства посвящено конфликту с колониальным режимом; даже в самых антиколониальных произведениях данного периода авторский замысел нередко ограничивается взыванием к разуму и совести властей, к вере в возможность сотрудничества с ними. Смягчение форм колониального угнетения, широкое, равноправное участие индийцев в управлении страной — вот главное требование идеологов буржуазного индийского национализма.

Дата добавления: 2015-06-25