В преддверии языка 10 страница

— Располагайте мной, — сказал он с любезностью. которая представляла любопытный контраст с его загнанным видом. — Какие детали вас интересуют?

— Только общее впечатление о человеке, сэр, — сказал сержант. — Какие-нибудь странности?

— Странности? — мистер Моррис на минуту задумался. Если не считать безропотную готовность год за годом преподавать в самых ужасных классах, мистер Моррис никаких странностей за Уилтом не знал. — Наверное, можно считать немного странной его фанатическую приверженность «Повелителю мух», но я сам никогда..

— Подождите минутку, сэр, — прервал его сержант Ятц, торопливо записывая что-то в блокнот. — Как вы сказали, «фанатическая привязанность»?

— Я имел в виду…

— Мухам, сэр?

— «Повелителю мух». Это книга такая, — сказал мистер Моррис, сознавая, что вряд ли стоило об этом говорить. Полицейские казались не слишком большими ценителями всех тех изысков литературного вкуса, который он привык считать признаком интеллигентности. — Надеюсь, я не сказал ничего лишнего.

— Разумеется нет, сэр. Все эти маленькие детали позволяют нам понять, как работает ум преступника.

Мистер Моррис вздохнул.

— Должен сказать, что когда мистер Уилт пришел к нам из университета, мне и в голову не могло прийти, что такое может случиться.

— Конечно, сэр. А мистер Уилт никогда плохо не отзывался о своей жене?

— Плохо? Бог мой, да нет. Да и нужды не было говорить. Ева говорила сама за себя. — Сквозь окно он посмотрел на работающую бурильную машину.

— Значит, по-вашему, миссис Уилт была не очень симпатичным человеком?

Мистер Моррис покачал головой.

— Ева была ужасной женщиной.

Сержант Ятц облизал кончик своей шариковой ручки.

— Как вы сказали, «ужасной», сэр?

— Боюсь, что так. Она как-то посещала мои вечерние занятия по элементарной драме.

— Элементарной? — переспросил сержант и сделал соответствующую запись.

— Да, хотя в случае с миссис Уилт больше бы подошло определение стихийная. Она так экспансивно играла все роли, что была далека. от убедительности. Ее Дездемона — это было нечто, такое трудно забыть.

— Она была импульсивной женщиной, вы это хотите сказать?

— Давайте лучше скажем так, — заметил мистер Моррис. — Если бы Шекспир написал пьесу так, как ее интерпретировала миссис Уилт, то задушенным бы оказался Отелло.

— Понятно, сэр, — сказал сержант. — Вы имеете в виду, что она не любит черных.

— Не имею представления о ее взглядах на расовую проблему, — сказал мистер Моррис. — Я говорил о физической силе.

— Сильная женщина, сэр?

— Очень, — ответил мистер Моррис с чувством.

На лице сержанта отразилось искреннее недоумение.

— Как-то странно, что такая сильная женщина дала себя убить Уилту и не оказала большого сопротивления, — сказал он задумчиво.

— Я в это тоже не могу поверить, — согласился мистер Моррис. — Более того, это говорит о том, что Генри обладает фанатическим мужеством, чего я никогда в нем не подозревал. Наверное, в тот момент он обезумел.

Сержант Ятц ухватился за эти слова.

— Значит, вы серьезно считаете, что он был не в своем уме, когда убил свою жену?

— В своем уме? Кто же в своем уме убьет жену и бросит ее тело…

— Я хочу сказать, сэр, — перебил сержант, — не считаете ли вы мистера Уилта сумасшедшим?

Мистер Моррис заколебался. У него в штате было немало психически неуравновешенных людей, но ему вовсе не хотелось это афишировать. С другой стороны, не исключено, что таким признанием он поможет бедняге Уилту.

— Да. я думаю, можно так сказать, — в конце концов сказал Моррис, у которого было доброе сердце. — Очень даже сумасшедший. Сержант, между нами, любой человек, согласившийся учить таких кровожадных молодых негодяев, как у нас в училище, не может быть полностью нормальным. Только на прошлой неделе Уилт ввязался в перепалку с наборщиками и получил удар в лицо. Я думаю, это сказалось на его поведении в дальнейшем. Надеюсь, вы сохраните все, что я вам сказал, в строжайшей тайне. Я бы не хотел…

— Разумеется, сэр, — сказал сержант. — Ну, не буду вас больше задерживать.

Он вернулся в полицейский участок и доложил о своих успехах инспектору Флинту.

— Совершенный псих, — провозгласил он. — Так он считает. Он высказался вполне определенно.

— В этом случае он не имел права держать ублюдка на работе, — сказал Флинт. — Он должен был уволить мерзавца.

— Уволить? Из училища? Вы же знаете, учителей нельзя уволить. Надо сделать что-то из ряда вон выходящее, чтобы тебя уволили.

— Например, укокошить троих. Ну, что касается меня, то они могут получить этого мерзавца назад.

— Вы хотите сказать, он еще держится?

— Держится? Да он перешел в контратаку. Сначала он довел меня до нервного истощения, а теперь Болтон умоляет, чтобы его заменили. Больше не может выдержать напряжения.

Сержант Ятц почесал голову.

— Понять не могу, как ему это удается, — сказал он. — Всякий подумает, что он невиновен. Хотел бы я знать, когда он попросит адвоката.

— Никогда, — сказал Флинт. — Зачем ему адвокат? Если бы на допросе присутствовал адвокат и лез с советами, я бы давно вытянул из Уилта правду.

* * *

С наступлением ночи в проливе Ил ветер усилился до восьми баллов. Дождь барабанил по крыше каюты, волны били в правый борт, и катер все больше и больше утопал в иле. В каюте было накурено, а атмосфера накалена. Гаскелл достал бутылку водки и пил. Они играли в слова, чтобы скоротать время.

— Так я себе представляю ад, — заявил Гаскелл, — быть запертым с парой сапфисток.

— Что такое сапфистка? — спросила Ева.

Пораженный Гаскелл вытаращил на нее глаза.

— Вы что, не знаете?

— Ну, я слышала что-то про остров…

— Дремучая вы наша, — сказал Гаскелл. — Надо же быть такой наивной. Сапфистка это…

— Джи, прекрати, — перебила Салли. — Чей ход?

— Мой, — сказала Ева? — И…М…П… получается Имп.

— О…Т…Е…Н…Т… получается Гаскелл, — сказала Салли.

Гаскелл еще разочек приложился к бутылке.

— Черт побери, во что мы играем? В слова или в откровенность?

— Твой ход, — сказала Салли.

Гаскелл поставил Д…И…Л…Д вокруг буквы О. — Попробуй, размер подходит?

Ева посмотрела на него осуждающе.

— Нельзя употреблять собственные имена, — сказала она. — Вы же не дали мне употребить Сквизи.

— Ева, детка, дилдо вовсе не собственное имя. Это такая вещь. Суррогат пениса.

— Что?

— Ладно, проехали, — сказала Салли. — Теперь твой ход. — Ева посмотрела на свои буквы. Ей надоели эти постоянные указания, и, кроме того, ей хотелось знать, что такое сапфистка. И суррогат пениса. Наконец она составила слово Л…Ю…Б…О…В…Ь вокруг буквы О.

— У любви как у пташки крылья, — сказал Гаскелл и поставил Д…И…Д… к уже имеющимся Л.

— У вас два одинаковых слова, — заметила Ева. — Дилдо уже было.

— А этот другой, — сказал Гаскелл, — с усиками.

— Какая разница?

— Спросите Салли. Это у нее пенисомания.

— Ах ты, жопа, — сказала Салли и составила слово «педик» вокруг буквы Д. — Это про тебя.

— Ну, что я говорил? Игра в откровенность, — сказал Гаскелл. — Да здравствует правда!

Ева составила слово «верный», Гаскелл написал «шлюха», а Салли ответила словом «псих».

— Великолепно, — заметил Гаскелл, — почти так же гениально, как у Ай Чинга.

— Вундеркинд, ты меня без ножа режешь, — сказала Салли.

— Переходи на самообслуживание, — сказал Гаскелл и положил руку на Евино бедро.

— Уберите руки, — сказала Ева и оттолкнула его. Ее следующим словом было «грех». Гаскелл изобразил: «Трибадия».

— И не говорите мне, что это собственное имя.

— Во всяком случае, я такого слова не встречала, — сказала Ева.

Гаскелл уставился на нее и покатился со смеху.

— Теперь я слышал все, — сказал он, — к примеру, что минет это лекарство от кашля. У глупости есть границы?

— Посмотри в зеркало, узнаешь, — предложила Салли.

— Ну разумеется. Значит, я женился на проклятой лесбиянке, которая еще к тому же взяла моду красть чужие катера и чужих жен. Ладно, пусть я дурак. Но эти сиськи дадут мне сто очков вперед. Она такая ханжа, что делает вид, будто она вовсе не сапфистка…

— Я не знаю, что это такое, — вмешалась Ева.

— Ну так я тебе скажу, толстуха. Сапфистка означает лесбиянка.

— Вы что, обзываете меня лесбиянкой? — спросила Ева.

— Вот именно, — подтвердил Гаскелл.

Ева закатила ему увесистую пощечину. Очки слетели у него с носа, и он плюхнулся на пол.

— Слушай, Джи… — начала было Салли, но Гаскелл уже поднялся на ноги.

— Вот что, жирная ты сука, — сказал он. — Правды захотела? Получай? Первое, ты ведь считаешь, что Генри, твой муженек, сам вляпался в эту куклу, так вот позволь мне тебе сказать…

— Гаскелл, заткнись немедленно. — закричала Салли.

— Черта с два. Мне уже обрыдли и ты и твои штучки. Я взял тебя из дурдома…

— Неправда, это была клиника, — взвизгнула Салли, — клиника для больных извращенцев вроде тебя.

Но Ева не слушала. Она во все глаза смотрела на Гаскелла. Он обозвал ее лесбиянкой и сказал, что Генри попал в эту куклу не по своей воле.

— Расскажите мне о Генри, — закричала она. — Как он попал в эту куклу?

Гаскелл указал на Салли.

— Ее работа. Он был без сознания…

— Вы его туда засунули? — спросила Ева, обращаясь к Салли. — Это правда?

— Он пытался меня изнасиловать, Ева. Он пытался…

— Не верю, — закричала Ева. — Генри не такой.

— Говорю тебе, он пытался. Он…

— И вы защемили его этой куклой? — Ева завизжала и бросилась через стол на Салли. Раздался треск, и стол рухнул. Гаскелл откатился в сторону, поближе к койке, а Салли пулей вылетела из каюты. Ева встала и направилась к двери. Ее использовали, обманывали и ей врали. И унизили Генри. Она убьет эту сучку Салли. Ева вышла на палубу. В конце ее виднелся смутный силуэт Салли. Ева обошла двигатель и сделала бросок. В следующее мгновение она поскользнулась на разлитом топливе, а Салли рванулась к каюте и захлопнула за собой дверь. Ева поднялась на ноги и долго стояла. Дождь струился по ее лицу, смывая все те иллюзии, которыми она жила целую неделю. И она увидела себя такой, как есть — толстой дурой, бросившей мужа в погоне за блеском, который оказался фальшивым и дрянным, замешанным исключительно на словоблудии и деньгах. И к тому же Гаскелл сказал, что она лесбиянка. В этот момент на нее обрушилась вся тошнотворная правда относительно касательной терапии. Она шатаясь подошла к борту и села на ящик.

И постепенно ее отвращение к самой себе перешло в гнев и холодную ненависть к Прингшеймам. Она на них отыграется. Они еще пожалеют, что встретили ее. Ева встала, открыла ящик, вытащила спасательные жилеты и перебросила их за борт. Затем она надула матрац, опустила его в воду и сама перебралась через борт. Спустившись в воду, она улеглась на матрац. Он угрожающе раскачивался, но Ева не боялась. Она мстила Прингшеймам, и ей было наплевать, что произойдет с ней самой. Она осторожно гребла, подталкивая спасательные жилеты впереди себя. Ветер дул в спину, и матрац двигался легко. Через пять минут она уже обогнула камыши, и теперь ее нельзя было увидеть с катера. Где-то впереди была открытая вода, баржи, а значит, и земля.

Тут она поняла, что ветром ее матрац прибивает к камышам. Дождь прекратился. Тяжело дыша, Ева лежала на матраце. Если избавиться от спасательных жилетов, то будет легче. С катера все равно до них не добраться. Она стала заталкивать их в камыши, но вдруг остановилась. Может, один стоит оставить? Она отцепила один жилет от общей связки и умудрилась надеть его на себя. После этого она снова легла лицом вниз на матрац и начала грести по течению в ту сторону, где протока расширялась.

* * *

Салли прислонилась к двери и с отвращением посмотрела на Гаскелла.

— Ну и дурак же ты, — сказала она. — И зачем тебе надо было все выбалтывать? Что ты теперь собираешься делать?

— Разведусь с тобой для начала, — сказал Гаскелл.

— Я отсужу у тебя по алиментам все, что у тебя есть.

— Ничего подобного. Ты не получишь ни цента, — заявил Гаскелл и выпил еще водки.

— Да раньше ты сдохнешь, — сказала Салли.

— Я сдохну? — Гаскелл усмехнулся. — Уж если кто и сдохнет, так это ты. Крошка с сиськами тебя прикончит.

— Она остынет.

— Думаешь? Попробуй открыть дверь и убедись. Давай, отпирай дверь.

Салли отошла от двери и села.

— На этот раз ты действительно влипла, — сказал Гаскелл. — Надо же тебе было подобрать чемпионку по борьбе.

— Пойди и успокой ее.

— Ни за что. Я скорее выйду с завязанными глазами против носорога. — Он улегся на койку со счастливым выражением лица. — Знаешь, во всем этом есть нечто смешное. Тебе стоит взяться за эмансипацию неандертальца. Женская эмансипация в эпоху палеолита. Она — Тарзан, ты — Джейн. Завела себе зверинец.

— Очень смешно, — сказала Салли. — А твоя какая роль?

— Я — Ной. Скажи спасибо, что у нее нет пистолета. — Он положил голову на подушку и уснул.

Салли сидела, глядя на него с ненавистью. Она была напугана. Евина реакция оказалась такой бурной, что Салли потеряла уверенность в себе. Гаскелл прав. В поведении Евы есть что-то доисторическое. Она вздрогнула, вспомнив темную фигуру, надвигающуюся на нее на палубе. Салли встала, пошла на камбуз и отыскала длинный острый нож. Потом вернулась в каюту, проверила, хорошо ли закрыта дверь, легла на койку и попыталась заснуть. Но заснуть не удавалось. Снаружи доносились какие-то звуки. Волны бились о борт катера. Завывал ветер. Господи, как же все запуталось. Салли покрепче сжала нож и принялась думать о Гаскелле и о том, что он сказал насчет развода.

* * *

Питер Брейнтри сидел в кабинете стряпчего мистера Госдайка и обсуждал с ним проблемы, связанные с Уилтом.

— Они держат его с понедельника, а сегодня четверг. Насколько я знаю. они не имеют права держать его так долго, не пригласив к нему адвоката.

— Если он не просит адвоката, а полиция хочет его допросить, и он согласен отвечать на вопросы и отказывается пользоваться своими юридическими правами, то, честное слово, я не знаю, что я могу здесь сделать, — говорил мистер Госдайк.

— Вы уверены, что ситуация именно такова? — спросил Брейнтри.

— Насколько мне удалось выяснить, именно такова. Мистер Уилт не просил свидания со мной. Я разговаривал с инспектором, который ведет это дело, я уже говорил вам об этом, так вот, совершенно очевидно, что по какой-то необъяснимой причине, мистер Уилт готов оказывать полиции помощь в расследовании, пока они считают это необходимым. Если же человек отказывается воспользоваться своими юридическими правами, то он сам несет ответственность за возможные последствия.

— Вы абсолютно уверены, что Генри отказался встретиться с вами? Может, полиция вас обманула?

Мистер Госдайк покачал головой.

— Я много лет знаю инспектора Флинта, — сказал он, — и он не тот человек, чтобы не дать подозреваемому воспользоваться своими правами. Простите, мистер Брейнтри, я хотел бы помочь, но в данных обстоятельствах боюсь, честно говоря, что я ничего не смогу сделать. Склонность мистера Уилта к обществу полицейских мне совершенно непонятна, но у меня нет никаких оснований вмешиваться.

— Вы уверены, что они не применяют к нему каких-нибудь суровых мер или чего-нибудь в этом роде?

— Дорогой мой, какие суровые меры? Вы насмотрелись слишком много фильмов по телевизору. У нас в стране полиция не прибегает к насилию.

— Они были очень грубы, когда разгоняли демонстрацию наших студентов, — заметил Брейнтри.

— Ну, студенты — совсем другое дело, а студенты, принимающие участие в демонстрациях, получают по заслугам. Политические провокации это одно, а такие убийства на семейной почве, в одном из которых ваш приятель мистер Уилт, по-видимому, замешан, совсем Другое. Честно могу признаться, что за мою долгую практику мне не приходилось сталкиваться с делом, в котором полиция бы не цацкалась с домашним убийцей и не относилась бы к нему, я бы даже сказал, с симпатией. В конце концов, они все тоже женатые люди, а потом у мистера Уилта ученая степень, и это немаловажно. Если вы профессионал, — а несмотря на всякие разговоры, преподаватели техучилища в какой-то степени все же профессионалы — можете быть уверены, что полиция ничего неподобающего себе не позволит. Мистер Уилт в полной безопасности.

* * *

Уилт действительно чувствовал себя в безопасности. Он сидел в комнате для допросов и с интересом разглядывал инспектора Флинта.

— Мотив? Что ж, интересный вопрос, — сказал он. — Если бы вы меня спросили, почему я вообще женился на Еве, мне бы было затруднительно объяснить вам это. Я был молод и…

— Уилт, — сказал инспектор Флинт, — я не спрашиваю тебя, почему ты женился на своей жене. Я спрашиваю, почему ты решил ее убить.

— Ничего такого я не решал, — возразил Уилт.

— Значит, это было непредумышленное действие? Мгновенный импульс, с которым ты не смог справиться? Безумие, о котором ты теперь сожалеешь?

— Ни то ни другое и ни третье. Прежде всего, это не было действие. Это была просто фантазия.

— Но ты признаешь, что такая мысль приходила тебе в голову?

— Инспектор, — сказал Уилт, — если бы я следовал каждой мысли, приходящей мне в голову, то меня бы уже осудили за растление малолетних; мужеложство, разбой, грабеж, нападение с целью нанесения тяжких телесных повреждений и массовое убийство.

— Все эти мысли приходили тебе в голову?

— В разное время, пожалуй, — ответил Уилт.

— Чертовски странный у тебя умишко.

— Как и у подавляющего большинства. Рискну предположить, что бывают такие странные мгновения, когда и вы…

— Уилт, — сказал инспектор, — не бывает у меня таких странных мгновений. Во всяком случае, не было, пока я с тобой не познакомился. Значит, так, ты признаешь, что думал об убийстве своей жены…

— Я сказал, что такая мысль приходила мне в голову, в основном, когда я гулял с собакой. Это было вроде игры с самим собой. Не больше.

— Игры? Ты ведешь собаку на прогулку и думаешь о том, как бы прикончить миссис Уилт? Не назвал бы это игрой. Скорее, отработкой замысла.

— Неплохо сказано, — похвалил Уилт с улыбкой, — особенно насчет преднамеренности. Ева скрючивается в позе «лотоса» на ковре в гостиной и думает только о прекрасном. Я же веду эту чертову собаку на прогулку и думаю об ужасном, пока Клем гадит на газоне в Гренвильском парке. Но в том и другом случае конечный результат один и тот же. Ева поднимается и идет готовить ужин и мыть посуду, а я прихожу домой, смотрю телевизор или читаю и ложусь спать. Ничего не меняется. Все остается, как прежде.

— Теперь изменилось, — сказал инспектор. — Твоя жена исчезла с лица земли в компании с блестящим ученым и его женой, а ты сидишь здесь и ждешь, когда тебе предъявят обвинение в убийстве.

— Которого я не совершал, — добавил Уилт. — Что ж, и такое случается. — Наши пальчики устали, мы писали…

— К чертовой бабушке пальчики. Где они? Куда ты их дел? Скажи мне.

Уилт вздохнул.

— Я бы рад, да не могу. Честно, — сказал он. — Но теперь, когда вы отрыли пластиковую куклу…

— Не отрыли. И не скоро отроем. Мы до сих пор пробиваемся через скальный грунт. Не раньше чем завтра докопаемся, в лучшем случае.

— Хоть есть чего ждать, — заметил Уилт. — Полагаю, тогда вы меня отпустите?

— Черта с два. В понедельник я возьму тебя под стражу.

— Без всяких улик? Без трупа? Не имеете права. Инспектор улыбнулся.

— Уилт, — сказал он, — у меня для тебя есть новости. Нам и не нужен труп. Мы можем задержать тебя по подозрению в убийстве, судить и признать виновным без всякого трупа. Может, ты и умный, но наших законов ты не знаешь.

— Тогда я должен заметить, что у вас, ребята, непыльная работенка. Значит, вы можете выйти на улицу, схватить любого ни в чем неповинного прохожего, засадить его и обвинить в убийстве, не имея на то никаких оснований?

— Оснований? У нас их навалом. Пятна крови и выбитая дверь. Пустой дом в жутком беспорядке, затем эта чертова штука на дне ямы. А ты говоришь, у нас нет улик. Заблуждаешься.

— Значит, нас двое, заблуждающихся, — сказал Уилт.

— Я тебе еще кое-что скажу, Уилт. Вся беда с такими негодяями как ты в том, что вы считаете себя слишком умными. Вы перебарщиваете и в конце концов выдаете себя с головой. Если бы я был на твоем месте, я бы сделал две вещи. Знаешь какие?

— Нет, — сказал Уилт, — не знаю.

— Первое, я бы вымыл ванную комнату, и, второе, я бы держался подальше от этой ямы. Я не стал бы пытаться сбить нас со следа всякими заметками. делать так, чтобы тебя обязательно увидел сторож и являться в дом мистера Брейнтри в полночь по уши в грязи. Я бы затаился и не высовывался.

— Но я же не знал про пятна крови в ванной, и, если бы не было этой мерзопакостной куклы, я бы не бросал ее в яму. Я бы пошел спать. Вместо этого я надрался и вел себя как последний идиот.

— Дай-ка я тебе еще кое-что скажу, Уилт, — сказал инспектор. — Ты и есть идиот, бля, хитрый идиот, но все равно идиот. Надо бы тебе проверить голову.

— Все какое-то разнообразие, — сказал Уилт.

— Ты о чем?

— Проверить голову, вместо того чтобы сидеть здесь и слушать оскорбления.

Инспектор долго и внимательно его изучал.

— Ты это серьезно?

— В смысле?

— Насчет проверить голову? Ты готов подвергнуться обследованию квалифицированного психиатра?

— Почему нет? — сказал Уилт. — Все быстрей время пройдет.

— Вполне добровольно, ты понимаешь. Никто тебя не заставляет, но если ты сам хочешь…

— Послушайте, инспектор, если свидание с психиатром поможет мне убедить вас, что я не убивал свою жену, я буду только счастлив. Можете воспользоваться детектором лжи. Можете напичкать меня лекарствами, заставляющими человека говорить правду. Вы можете…

— Во всем этом нет необходимости, — сказал Флинт и поднялся. — Достаточно будет и психиатра. И если ты рассчитываешь, что тебя признают виноватым, но сумасшедшим, забудь об этом. Эти парни разбираются, кто сумасшедший на самом деле, а кто симулирует сумасшествие. — Он направился к двери, но остановился. Вернулся и, перегнувшись через стол, сказал:

— Скажи мне только одну вещь, Уилт. Почему ты сидишь здесь так спокойно? Твоя жена неизвестно где, у нас есть улики, говорящие об убийстве, есть ее двойник, если верить тебе, под десятиметровой глыбой бетона, а ты и усом не ведешь. Как это тебе удается?

— Инспектор, — сказал Уилт, — если бы вы в течение десяти лет читали лекции газовщикам и вам бы задали за это время столько же дурацких вопросов, как мне, вы бы поняли. Кроме того, вы не знаете Еву. Когда вы с ней познакомитесь, вы поймете, почему я не волнуюсь. Ева вполне способна позаботиться о себе. Может, она и не семи пядей во лбу, но у нее врожденный инстинкт выживания.

— Господи, Уилт, без этого ей бы с тобой двенадцать лет не прожить.

— Есть у нее это. Вам она понравится, когда вы с ней встретитесь. Вас потом водой не разольешь. Вы оба все понимаете буквально и питаете пристрастие к ерунде. Из мухи слона делаете.

— Из мухи? Уилт, меня от тебя тошнит, — сказал инспектор и вышел из комнаты.

Уилт тоже встал и начал ходить взад и вперед. Он устал сидеть. С другой стороны, он был собой доволен. Он превзошел себя и гордился тем, что так вел себя в ситуации, которую многие бы сочли ужасной. Но для Уилта это было нечто другое, первый за многие годы вызов. Когда-то газовщики и штукатуры тоже бросали ему вызов, но он научился с ними управляться. Следует на все реагировать шуткой. Пусть болтают, задают вопросы, а ты отвлеки их, пусть ставят тебе ловушки, а ты расставляй свои, но самое главное, что от тебя требуется, — это решительно отвергать их утверждения. Что бы они ни утверждали с абсолютной уверенностью, например, что все стоящие парни из Кале, все, что от тебя требуется, это сначала согласиться, а затем напомнить, что половина великих людей в истории Англии были иностранцами, например Маркони и Лорд Бивербрук, и что даже мама Черчилля была янки, или расскажи, что англичане произошли от уэльсцев, как и викинги и датчане, и оттуда перейди через индийских врачевателей к национальной службе здравоохранения и контролю за рождаемостью или к любой другой теме, которая заставит их сидеть тихо, в недоумении, тщетно стараясь изобрести какой-нибудь сногсшибательный довод, чтобы доказать, что ты не прав.

Инспектор Флинт был точно такой же. Он был более одержимым, но тактика у него была такая же, как и у студентов техучилища. Кроме того, он взялся за дело не с того конца и слишком энергично, и Уилта забавляло, как полицейский пытается навесить на него убийство, которое он не совершал. Он даже почти ощущал себя важной персоной и настоящим мужчиной, чего с ним давно не случалось. Он был невиновен, сомнений в этом не было. В этом мире, где все остальное было сомнительным и ненадежным, достойным скептического отношения, факт его невиновности был очевиден. Впервые в своей взрослой жизни Уилт был уверен в собственной правоте, и эта уверенность давала ему силы, которых он в себе не подозревал. Более того, он ни на минуту не сомневался, что Ева рано или поздно появится, жива и невредима, и попритихнет, когда узнает, к чему привела ее импульсивность. Так ей и надо. Подумать только, взять да и прислать ему эту мерзкую куклу. Ей еще придется сожалеть об этом до конца своих дней. Да-да, если кто и пострадает от всей этой заварухи, то это старушка Ева с ее вечной занятостью и командирскими замашками. Ей придется немало потрудиться, чтобы объяснить все Мэвис Моттрам и соседям. Эта мысль приятно позабавила Уилта. Даже в техучилище к нему теперь станут относиться иначе, уважать его. Уилт слишком хорошо знал особенности либерального сознания. Нет сомнений, что, когда он вернется, на него наденут венец мученика. И героя. Они будут из кожи лезть вон, чтобы убедить самих себя, что никогда не верили в его виновность. И повышение он получит, и не только потому, что он хороший преподаватель, но чтобы они могли снять с себя чувство вины перед ним. Вот тебе и заклание жирного тельца.

Но пока что в техучилище речь о заклании жирного тельца не шла, во всяком случае, применительно к Генри Уилту. Неотвратимость приезда в пятницу комиссии из Национального аттестационного комитета, который неминуемо должен был совпасть с извлечением покойной миссис Уилт из-под бетона, вызывало настроение близкое к панике. Правление заседало почти беспрерывно, а памятные записки распространялись с такой скоростью, что практически никто не успевал их прочитывать.

— Нельзя ли перенести визит? — поинтересовался доктор Кокс. — Как можно будет что-либо обсуждать в моем кабинете, если в это время прямо под окном из земли будут по частям извлекать миссис Уилт?

— Я попросил полицию вести себя как можно незаметнее, — сказал доктор Мейфилд.

— Пока что незаметно, чтобы ваша просьба возымела какие-нибудь результаты. — сказал доктор Боард. — Да и их самих невозможно не заметить. Сейчас, например, не менее десятка полицейских глазеет в эту яму.

Заместитель директора решил внести в обсуждение нотку оптимизма.

— Счастлив сообщить, — обратился он к собранию, — что мы восстановили подачу энергии к столовой. Вы сможете хорошо пообедать.

— Если только я смогу есть, — сказал доктор Кокс. — Потрясения последних дней отнюдь не улучшили мой аппетит. А когда я вспоминаю о несчастной миссис Уилт…

— Старайтесь о ней не думать, — посоветовал заместитель директора, но доктор Кокс безнадежно покачал головой.

— Попробуй не думать о ней, когда эта проклятая бурильная машина целый день грохочет под окнами.

— Кстати, о потрясениях, — вставил доктор Боард. — Я до сих пор не могу понять, как вышло, что водителя этого механического штопора не убило током, когда он перерезал электрический кабель.

— У нас в данный момент столько своих проблем, что вряд ли стоит заниматься этой, — заметил доктор Мейфилд. — Мы должны донести до сознания членов комитета, что наше училище заслуживает повышения разряда, поскольку предлагает слушателям обобщенный курс, имеющий фундаментальную подструктуру, основанную на единении культурных и социологических факторов, ни в коей мере не являющихся взаимозаменяемыми, и содержит солидное количество академических сведений, способных дать студентам интеллектуальное и церебральное…

— Кровоизлияние? — предположил доктор Боард.

Доктор Мейфилд взглянул на него с негодованием.

— Сейчас не время для шуток, — возразил он сердито. — Или мы добиваемся повышения ранга училища, или даже не начинаем эту затею. И если да, то у нас только один день для выработки структуры и тактики подхода к комиссии. Итак, какие будут предложения?

— В каком смысле? — спросил доктор Боард. — Какое отношение наше упорство, неважно есть оно или нет, имеет к структуре нашего, так называемого тактического подхода к комиссии, которая едет к нам из Лондона? Если на то пошло, то скорее уж комиссия подходит к нам, а не наоборот. И вообще, здесь я бы поискал какие-то иные слова.

— Уважаемый заместитель директора, — возмутился доктор Мейфилд. — Я вынужден выразить протест. Поведение доктора Боарда абсолютно непонятно. Если бы доктор Боард…

Дата добавления: 2015-06-25