Время всегда хорошее 2 страница

— Все свободны. Шевченко, останься.

Когда все разошлись (в полном молчании, как будто оно к ним прилипло), Васса сказала классной:

— Архипова нужно исключать.

— Из школы? — деловито спросила Танечка.

— Для начала — из пионеров.

— Тамара Васильевна, — вдруг сказала классная, — я бы хотела с вами поговорить.

Только теперь я обратил внимание на классуху. Наташа Алексеевна у нас молодая, всего два года как из института, но нормальная. И «пару» влепить может, и «неуд» за поведение, но всегда дает шанс исправить. И всегда очень спокойная.

Сейчас Наташа спокойной не была — сидела и кусала губы.

— Говорите.

— Если можно, не в присутствии Вити.

— Шевченко, подожди пока в коридоре.

Я с радостью подчинился. Уселся с ногами на подоконник, хотя это в нашей школе строжайше запрещено. Наверное, мне нужно было сделать что-то запрещенное, чтобы хоть немного успокоиться. Сидел, успокаивался и прислушивался к голосам из кабинета. Сначала голоса были спокойные и ровные. Как будто в настольный теннис играют: Васса «Бух» — Наташа «Тук-тук». Но потом что-то случилось, и разговор пошел на повышенных тонах. Это было странно. То есть Васса частенько говорила на повышенных тонах, Танечка вообще любила покричать, но чтобы классная повысила голос… За год с ней этого не случалось ни разу.

Теперь это напоминало перестрелку. Васса бухала редко, но мощно, как пушка, Наташа лупила часто, как пулемет. Танечка иногда вякала что-то, словно гранату кидала. Кинет — и в укрытие.

Я начал различать отдельные слова, а к концу даже целую фразу классной:

— Вы же жизнь мальчику ломаете!

И в ответ:

— Прекратите истерику, Наталия Алексеевна!

После этого громкость разговора сразу упала, и очень скоро меня позвали в класс.

Наташа сидела за своим столом, вся в красных пятнах, и упорно смотрела в окно.

Васса тоже слегка раскраснелась, а Танечка почему-то напомнила мне шакала Табаки из любимого мультика.

— Витя, — как ни в чем не бывало произнесла завуч, — в понедельник проведешь пионерское собрание.

Я кивнул.

— Тема собрания — исключение из пионеров Архипова.

Я кивнул.

— Обеспечь, пожалуйста, полную явку.

Я кивнул.

— Иди.

Я в очередной раз кивнул, забрал портфель и вышел.

Меня опять начало подташнивать.

Синичка, 11 апреля 2018 года, вечер

Вечером я трепалась в чате, ждала маму, чтобы сделать домашнее задание. Мама влетела как метеор, скинула туфли так, что они улетели в комнату, и с размаху плюхнулась на диван:

— Ох, ну и повезло сегодня, даже не верится! Представляешь, с самой площади без пробок доехала! Один раз только на повороте постояла минут пятнадцать, но это ж не считается! Олька, поставь чайник.

Пока чайник закипал, я выслушала целую историю.

— Сегодня приезжали французы, я целый день с ними носилась по всему институту. Прикольный у них английский, сначала многое было непонятно, а потом приспособились. Им так понравились наши разработки! Если мы с ними договоримся, то у нас весь отдел работой на пару лет обеспечен. Только пахать придется как бобикам. Зато зовут летом к себе на пару недель, если все выгорит, обязательно возьму тебя с собой. Поедем? Оль? Что-то ты хмурая такая?

И я рассказала маме про экзамены.

А потом честно пыталась пересказать параграф. Мама устроила мне разнос, плавно переходящий в мою истерику.

— В чем проблема, я не понимаю? — кричала мама. — Читаешь текст, выделяешь главное. Потом пересказываешь простыми словами. Давай вместе.

Мы взяли текст учебника, подчеркнули главное. Я прочитала. Раз, два… Начинаю говорить, все мысли из головы сразу выветриваются, остается только ужас от осознания того, что я говорю, а на меня смотрят. И, главное, исправить ничего нельзя. Как сказала, так и сказала. Я начинаю тщательно думать над каждым словом, в итоге бекаю, мекаю, мама злится. После очередной неудачной попытки я пошла разговаривать в форум. Там все просто: пост накатался сразу и большой. Без запинок и ошибок. Вот если б нам на экзамене дали сначала написать, а потом уже читать по написанному…

Витя, 11 апреля 1980 года, вечер

Дома меня ждал приятный сюрприз — мама и папа были не на работе. Причем мама готовила что-то вкусненькое, а папа прохаживался по квартире в отличном настроении. Под это настроение его можно было уговорить и сходить в зоопарк, и купить модель крейсера в «Сделай саме». Но, вместо того чтобы обрадоваться, я спросил:

— Чего это вы тут?

— Отгул! — гордо заявил папа. Как будто не отгул получил, а орден.

— В прошлые выходные работал как проклятый, вот меня Первый и отправил сегодня домой пораньше!

Я слушал, тупо кивая. Как начал в школе кивать, так остановиться не могу.

— Маму вон с каторги вызволил!

— Не с каторги! — крикнула мама. — А с любимой работы! Вечно я всех заменяю, пусть они меня хоть раз заменят! А тут Валентин Прокофьевич позвонил…

Мама, веселая и раскрасневшаяся, вышла из кухни, увидела меня и сразу сникла.

— Что-то случилось?

Я помотал головой. От этого опять замутило. Все-таки кивать проще. Теперь и папа забеспокоился:

— Чего такой бледный?

— Так… — сказал я через силу. — Живот болит.

В результате я получил то, о чем и мечтать не мог: полноценное боление в рабочий день. Мама сварила мне куриного бульончику, папа развлекал разговорами и поминутно трогал лоб.

Я немного покапризничал, немного подремал, похлебал любимого бульона с рисом, опять поспал. Проснулся и понял, что хочу почитать чего-нибудь.

Папа как раз зашел проведать и обрадовался, увидев меня с книгой в руках:

— О! Значит, жить будешь!

Я и сам понимал, что хорошенького понемножку. Завтра буду как огурчик…

…А в понедельник — собрание.

Наверное, лицо у меня как-то очень перекривилось, потому что папа опять встревожился:

— Что? Опять живот?! Надо «скорую»…

— Не надо! Это не из-за живота…

И я рассказал папе все как есть.

Рассказывал и надеялся, что сейчас папа рассмеется и скажет: «Нашел из-за чего дергаться! Ерунда на постном масле». Но папа, наоборот, слушал меня очень серьезно.

— Кислое дело, — сказал он, когда я закончил, — пещера Лехтвейса…

Это он что-то цитировал из книг, которые мне пока читать рано.

— Ладно. Болей пока, я Архипову позвоню.

И папа отправился звонить Женькиному папе, с которым они давно дружат.

Синичка, 11 апреля 2018 года, утро

Первым уроком у нас был русский язык. Это всех и добило. Экзамен по русскому, оказывается, заключается в том, что мы опять будем тянуть эти дурацкие билеты, в которых два вопроса и еще задание. Вопросы по литературе, задание по языку. «Роль былин в русской литературе», «Описание природы у Пушкина». Чего говорить-то? Да, былины, сыграли свою роль, да, Пушкин описывал природу. Я честно пыталась сосредоточиться, но смысл того, что говорила русичка, от меня ускользал. Зачем мне запоминать стихи, если на Гугле я найду их в три секунды? Зачем самой придумывать все эти красивые слова, если они уже давно все написаны и выложены, украшенные разными шрифтами? Русица бесилась, я висела на форуме с комика, параллельно скачивая откуда-то ответы на ее вопросы.

— А ну телефоны на парту! Не дети, а роботы! — взвилась учительница.

А на форуме почти сразу появилось новое сообщение от Ястреба:

«Почему роботы? Ну почему? Просто наша реальность шире вашей, просто мы живем в двух измерениях — и в реале, и в виртуале. Зачем вам обязательно нужно выдрать нас из привычного мира и вписать в свои рамки? У нас в виртуале нет границ, мы все равны. У нас нет комплексов, каждый то, чем он хочет быть. Нам здесь хорошо, оставьте нас в покое!»

Какой же он все-таки умный! Несмотря на рев русички, я первая успела поставить под его сообщением свое ППКС!

Витя, 11 апреля 1980 года, утро

Не знаю, о чем там говорили мой папа с Женькиным, но только сам Архипыч со мной общаться не хотел. Он даже попросил его пересадить за другую парту. Классуха, которая обычно отвечала в таких случаях: «Что за блажь?!», на сей раз без лишних слов отсадила его на пустое место возле Сережки Павлюковича. Я остался один.

На перемене пытался объяснить Женьке, что я не виноват. И вообще — я его даже предупредил, хотя мне запретили. Но Архипыч в ответ обозвал меня предателем.

Даже Ирка Воронько, которая меня считала зубрилой, возмутилась:

— Ты чего пристал?! Ему сказали, он и повторил!

Женька презрительно хмыкнул и ушел на другой конец коридора, где и стоял у окна в гордом одиночестве. Ко мне тоже никто не подходил, а мне и самому не очень хотелось с кем-то болтать.

На уроках я только и думал, что об этой дурацкой ситуации. Англичанка меня три раза назвала по имени, пока я сообразил, что это она мне.

Я встал. Она еще раз повторила вопрос, но я и по-русски ничего в тот момент не понимал, а тут по-английски…

— Ай эм илл! — применил я свои языковые познания.

— Ар ю сик? — то ли переспросила, то ли поправила англичанка.

Я решил больше не рисковать с иностранными языками.

— Плохо мне, Елена Ивановна. Можно, я домой пойду?

Англичанка от такой просьбы чуть на пол не села. В глазах у нее читалось: «Ничего себе заявочки».

— Меня сейчас стошнит! — почти не соврал я. — Можно выйти?

— Ладно… — англичанка вопреки своим принципам тоже перешла на русский. — Иди…

Я схватил портфель и выбежал из класса.

Домой сразу не пошел. Меня и правда мутило, не хотелось в душную комнату. И вообще, надо было походить, подумать. Чем больше думал, тем больше на себя злился. Ну зачем я все Архипычу заранее рассказал?! Если бы Васса его ошарашила, он бы растерялся и… И не знаю, что бы там было, но я бы точно виноват не был! А теперь получается, что виноват.

С другой стороны, я же не мог не предупредить друга? Нет, если бы не предупредил, еще хуже было бы!

Мне вдруг захотелось сесть и расплакаться, как маленькому. С большим трудом я доплелся до дома, ввалился в квартиру и залег на диван.

Потом навалился какой-то липкий туман, от которого остались только обрывки воспоминаний. Мама вроде беспокоилась… Что-то я ей отвечал… А потом какой-то врач… Молодой, недовольный мной… Я один в комнате…

Очнулся как-то сразу. За окном темно. А в большой комнате кто-то разговаривает. Не очень понимая зачем, я встал и поплелся слушать.

Говорили мой и Женин папа.

— Может, они его попугать хотят? — Женин папа говорил тихо, но как-то неестественно жизнерадостно. — Попугают и отстанут.

— Нет. Не отстанут. Я заходил в школу, — голос у папы был очень усталый, как после какой-нибудь обкомовской конференции. — Завуч там… старой закалки. И старшая пионервожатая явно под ее влиянием.

— Значит, акция устрашения? — теперь Архипов-старший старался изображать веселье.

— Ты, Петь, не веселись… Мало тут веселого. Тебя в Минск собирались перевести, замом в какую-нибудь республиканскую газету. А теперь…

Они помолчали. Я почувствовал, что коленки у меня подкашиваются. Не от страха, а просто от слабости. Я присел у двери на корточки.

— Неужели ты думаешь, — продолжил мой папа, — что тебя утвердят после такого… инцидента? Это же номенклатура ЦК…

— Да… за такое меня и из партии могут попереть, — теперь дядя Петя не хорохорился, и голос у него стал точь-в-точь, как у моего папы.

— Не попрут! Сошлем на пару лет в какую-нибудь многотиражку…

Архипов перебил:

— Это все ерунда. Как-нибудь переживу, не маленький. Женьку жалко. Поломают парню жизнь… Слушай, а эти… педагоги… они совсем невменяемые?

— Совсем. Единственный шанс твоему Женьке уцелеть — публично покаяться и признать ошибки.

— Нет!

Я вздрогнул всем телом. «Нет» получилось тихим, но таким… хлестким, что ли? Мы как-то ходили в цирк, там у дрессировщика был кнут. Вот он точно так же им щелкал, как дядя Петя сейчас сказал «Нет».

Он продолжил немного спокойнее:

— Помнишь, как ты тогда, с Комаровым? Не стал ведь каяться и признавать ошибок, влепил ему на общем собрании!

— Комаров был сволочь и бюрократ. Его из партийных органов давно надо было гнать. И вообще, время было другое.

— Другое. Тебя могли не только без партбилета оставить, но и в волюнтаризме обвинить.

— Ладно, не важно, — по голосу папы стало понятно, что он морщится. — Вот видишь, теперь время не такое жесткое…

— Время всегда одинаковое. А если Женьку сейчас сломают… нет уж! Пусть стоит до конца…

Тут на кухне завозилась мама.

— Мужчины! — крикнула она. — Еще чаю принести?

— Неси! — отозвался папа.

Я торопливо встал и спрятался в своей комнате. Лег на ледяную подушку и чуть не заплакал. Теперь и Женькин папа пострадает.

Я должен что-то сделать!

Как-то спасти друга! Как в «Трех мушкетерах» или «Двух капитанах»!

Тут я вспомнил, что за весь разговор взрослые ни разу не упомянули меня. Наверное, понимали, что я никак не могу помочь. Ну никак!

А я очень хочу! Очень сильно!

Мама гладила меня по голове и терпеливо повторяла: «Все хорошо! Конечно, ты его спасешь! Успокойся, Витя, обязательно спасешь!»

Но я никак не мог спасти Женьку. Он совсем рядом, привязан к мачте, гвардейцы кардинала тыкают в него шпагами. Архипыч не плачет, хотя вся рубаха у него в крови. Он просто смотрит на меня в упор. Мне надо перепрыгнуть со своей кровати на корабль, но нельзя — на борту сидят Васса и Танечка в рыцарских доспехах и строго грозят указательным пальцем.

Я знаю, что завуч будет очень недовольна, если я помешаю гвардейцам кардинала.

Я пытаюсь хотя бы понять — почему? Я ведь должен помочь! Это же мой друг!

Стреляет пушка. Большое каменное ядро из нашего городского музея летит мне прямо в голову, а я не могу даже пошевелиться.

Ядро врезается мне в лоб и взрывается…

Синичка, 12 апреля 2018 года, вечер

Сегодня мама задерживалась. Я от нечего делать решила разгрести свой комик. Немного перенастроила инет, чтоб удобнее было, фильмы старые удалила, музыки новой залила. Почту размусорила, а то спама больше гига накопилось. Вообще, конечно, мой комик уже менять пора. Ему уже два года, старенький совсем. Кучи нужных функций нет. Телевизором, например, управлять невозможно. И в трубочку не сворачивается! Стыдно с таким старьем ходить!

Мама пришла только в восемь вечера, уставшая и несчастная.

— Достали эти пробки… Сил нет никаких. К косметичке я не успела, на тренировку тоже. Ну совершенно нет времени собой заняться! Когда уже придумают, как сделать так, чтоб в пробке делом заниматься, а не тупо телек смотреть или по телефону трындеть. У меня за рабочий день уже от телефона голова пухнет! Три остановки телепались полтора часа! Я б за это время два маникюра сделать успела!

Папа тут же начал подтрунивать.

— Зачем тебя два маникюра, мы и одного не оценим…

А мама немедленно разозлилась:

— Слушай, мне всего тридцать восемь лет! У меня еще вся жизнь впереди, если сейчас не следить за собой, потом поздно будет!

— Ладно, ладно, — вздохнул папа, — иди поешь. А то ты сильно злая, когда голодная.

Пока мама ужинала, я честно пыталась в очередной раз пересказать ей параграф из учебника истории, а потом еще и билет по русскому языку. Мне стало плохо. Сначала просто разболелась голова. Мама, как обычно, завелась на тему «это все твой комп», а потом вспомнила, что последние пару часов я к компу-то и не подходила. Сидела с ней на кухне и к экзаменам готовилась. Мама дала мне таблетку. Не помогло. Я честно пыталась лечь поспать, но как только закрывала глаза, видела перед собой класс, который на меня смотрит. От ужаса просыпалась. Вроде бы мама ко мне в комнату заходила, я помню ее холодные руки на моем лбу, помню, она говорила что-то успокаивающее. Потом мне начало сниться, что ко мне летит историк с огромными крыльями и тяжелым клювом долбит меня в висок. А за ним прилетает ястреб, отгоняет историка, и мне становится почти хорошо. Голова болит, но так, как будто это не моя голова. В этот момент я, наверное, очнулась, потому что смутно помню людей в белых халатах, и капельницу, и мамино заплаканное лицо. А потом опять всякая ерунда. Помню белую комнату, помню мальчика, помню, что я точно знаю, что это и есть Ястреб, а он как будто меня не понимает. Но мне так хорошо оттого, что я его увидела, что я засыпаю. Просто засыпаю. И голова уже не болит.

Витя, неизвестное число, неизвестного года

Совсем ничего не болит. Даже странно — я ведь хорошо помню, как мне в голову летело ядро. И взрыв помню.

Может, я умер, и это рай?

Думаю — и пугаюсь, что эту мысль подслушает Васса. Оглядываюсь. Ни Вассы, ни Танечки рядом нет. И Женьки нет. Я сижу в очень белом кресле в углу очень белой комнаты. В противоположном углу — еще одно такое же белое кресло. На нем сидит сердитая девочка, прижав колени к подбородку.

— Ты кто? — говорю я, но звука не слышу.

Тем не менее девочка меня понимает и отвечает:

— А ты кто?

Это очень странно. Ничего не слышно, но совершенно точно знаю, что она ответила.

— Я Витя. Шевченко. Я заболел… Мы в больнице?

Девочка, кажется, обиделась еще больше.

— Ты точно больной!

Я внимательно смотрю по сторонам. Очень чисто. И никаких теней. И даже намека нет на дверь.

— Это, наверное, обкомовская больница! — догадываюсь я. — Или даже цековская!

Девочка перестала обижаться. Теперь она очень удивлена.

— А что это?

Похоже, у нее с головой не все в порядке, что ж она таких простых вещей не знает!

— Это просто сон, — говорит девочка. — Я сплю, и ты мне снишься.

— Нет, — мне обидно, что она первая про сон сообразила. — Это мой сон! А тебя я вообще не знаю!

— Ты — Ястреб? — вдруг спрашивает девочка.

— Я кто? — у меня от удивления челюсть до пола чуть не упала.

— Я знала, что ты мне приснишься, я тебе в личку написала, а ты не ответил…

— Куда написала?

Но девочка меня не слушает, она встает с кресла и начинает рассматривать комнату. Я тоже встаю. Просто по привычке. Вроде как из вежливости.

— Напиши мне, ладно? — говорит девочка, усаживается в кресло и поджимает под себя ноги.

— Это мое место, — бурчу я.

— А, — машет она рукой, — они одинаковые.

Мы молчим. Я просто не знаю, что сказать. Сажусь в свободное кресло, и через минуту глаза начинают слипаться. Никогда не думал, что можно спать во сне…

Синичка, 13 апреля неизвестного пока года

Я открыла глаза и удивилась. В комнате был странный полумрак. Вроде б и солнце где-то светит, но в комнату не попадает. Присмотрелась и поняла — на окне висят толстенные шторы, у нас сроду таких не было.

— Маааам! — позвала я.

Получилось тихо, но мама оказалась рядом мгновенно, я даже не успела понять, откуда она взялась.

— Как же ты нас напугала, господи… — мама тихо плакала и обнимала меня.

А потом отстранилась, и я увидела ее опухшие глаза и непричесанные волосы.

— Мамочка, да что ты, ну подумаешь, голова заболела…

Мама дернулась, и видно было, что слезы она сдерживает с трудом.

— Мы еле в «скорую» дозвонились, автомат во дворе сломался, папа аж к магазину бегал…

Честно говоря, я ничего не поняла, но решила не переспрашивать. Ну видно же, переволновался человек, вот и несет ерунду всякую.

— Мам, открой окно, чего так темно? И зачем нам эти шторы?

— Шторы? — мама удивилась. — Что значит зачем? Висят и висят…

Но шторы все-таки раздернула.

И вот тут мне стало плохо по-настоящему. Компа на столе не было! Там, на его законном месте, валялась груда книг, тетрадки какие-то, бумажки…

— Мама, где комп?!

Я рывком села на кровати.

— Где что? — спросила мама.

— Вот не надо дурочкой прикидываться! — вскрикнула я. — Ты ж знаешь, у меня не от него вчера голова болела, а от экзамена.

— Какого экзамена? — мамины глаза стали размером с блюдце. — Ты о чем? И вообще, как ты со мной разговариваешь?

— Где комп?

Я вскочила и ринулась под стол, мама вскрикнула и пыталась меня удержать.

— Оля, Оленька, тебя нельзя вставать! И волноваться нельзя, ты ляг…

— Я все равно найду его!

Я кинулась в соседнюю комнату, уверенная, что родители просто переставили мой комп куда-нибудь в другое место, но по дороге остановилась. Квартира была не та. Вернее та, но какая-то странная. Такую мебель я видела дома у бабушки. Вот и ковер у нее висел на стенке, и рюмки так же стояли за стеклом.

— Мам, зачем вы мебель переставили?

— Что?

У мамы задрожали губы, и она приложила руку к моему лбу. Я скинула ее в раздражении.

— Я не больна! Куда ж вы его засунули?

Я кинулась в кухню и вот там уже всерьез испугалась. Наша красивая, яркая, желтая кухня куда-то делась. А вместо этого там стояло белое убожество. На плите красовался железный чайник, а вместо микроволновки на шкафчике торчал горшок с цветком.

— Мама, что это? На какой помойке вы его откопали?

Мама стояла в дверях, зажав рот рукой, и смотрела на меня полными слез глазами. Только сейчас я рассмотрела ее повнимательнее. То ли я так долго болела, то ли… Мама была в странном халате сине-зеленого цвета, протертых клетчатых тапках. В этом балахоне она казалась совершенно бесформенной или внезапно располневшей. И на голове у нее было что-то непонятное…

— Мама, — испугалась я, — откуда эти вещи? Что с тобой случилось?

Мама заплакала навзрыд. И оттого как она плакала, мне стало страшно. Я огляделась по сторонам, и у меня снова начал тукать висок, как будто в него кто-то бьется.

— Мама, что со мной? — спросила я тихо. — Я долго болела? Где я, мама?

Мама кинулась ко мне и принялась гладить по головке.

— Ничего, ничего, доченька, доктор сказал, это может быть. Но пройдет. Слышишь? Все восстановится, ты все вспомнишь… Просто температура была слишком высокая… Ты поспи, пойдем я тебя уложу.

Я позволила маме уложить меня в постель и укрыть одеялом. Ничего, я просто сплю. Я потом проснусь, и этот кошмар закончится.

Витя, 13 апреля…но какого года?!

Я долго не мог понять — я уже проснулся или все еще сплю? Или у меня этот… горячечный бред?

Голова вроде ясная, только слабость по всему телу.

Но комната… Нет, никакой особой белизны и стерильности! И никаких незнакомых девочек! Но комната явно не моя. Первое, что поразило — телевизор в углу. Маленький и очень тонкий.

Да и мебель… не было у меня никогда такой мебели! Все какое-то яркое, легкое… И совсем нет книг! Я даже сел в кровати, повертел головой, но так и не обнаружил любимого книжного шкафа — большого, коричневого, в котором на нижней полке не хватало одного стекла — мы с Женькой однажды очень активно играли в солдатики.

Книги обнаружились только на небольшой полочке над телевизором — только учебники, хотя и непривычного вида.

— Сынок! Ты уже проснулся?

Я обернулся на мамин голос… и замер с открытым ртом. В двери стояла женщина, очень похожая на маму. Глаза и улыбка были мамины, но в остальном она была… Какая-то очень молодая. Худая, загорелая, а главное — красиво накрашенная и в каком-то супермодном брючном костюме. Мама так красиво одевалась всего несколько раз, когда мы ездили на свадьбы к моим двоюродным сестрам.

— Что такое? — женщина испугалась очень по-маминому. — Тебе плохо? Голова болит?

Я не успел ответить, потому что из-за ее плеча ловко проскользнул в комнату мужчина в белом халате. Наверное, врач, хотя на того недовольного дядьку из «скорой» он не был похож. Того все раздражало, а этот прямо светился от радости.

— Ну-ка, молодой человек, позвольте ваш пульс!

Если бы я пытался не позволить, все равно не успел бы — улыбающийся врач схватил меня за руку, что-то там пощупал, выхватил из кармана какой-то приборчик и присобачил мне на лоб и сгиб локтя две присоски. Понажимал на приборчике кнопки, остался доволен и объявил маме:

— Остаточные явления есть, но кризис позади!

Похожая на маму женщина, которая все это время простояла рядом с кроватью с напряженным лицом, как-то сразу обмякла и присела на кровать.

— Слава богу, — сказала она и погладила меня по голове.

Я зажмурился.

Все-таки это была мама! Просто помолодевшая и празднично одетая. Но ни у кого на свете нет таких рук и такого голоса.

Я немного полежал с закрытыми глазами, приходя в себя. Хорошо, что мама на месте, но вот где все остальное?

— Мам! А где мой книжный шкаф?

— Книжный шкаф?! — изумилась мама.

На секунду мне показалось, что шкаф на месте, просто я не рассмотрел его. Я открыл глаза. Шкафа не было, зато мама смотрела на меня растерянно.

— Ну да. И все мои книги.

Мама беспомощно глянула на врача. Тот тоже перестал улыбаться.

— Хм… любопытно… А какое сегодня число, молодой человек?

Я задумался. Я читал в книгах, как больные проводят в бреду много дней, а потом не помнят ничего. На всякий случай ответил:

— Ну… заболел я двенадцатого апреля… Сегодня тринадцатое?

Врач остался доволен.

— Правильно. А как тебя зовут?

Он задал еще несколько простых вопросов, и с каждым моим правильным ответом становился все радостнее.

— А вот насчет шкафа… — сказал он немного вкрадчиво, — какие там были книги?

Я добросовестно перечислил:

— Майн Рид. «Волшебник Изумрудного города». «Что такое? Кто такой?»…

Я перечислял свои любимые книги, а брови на мамином лице поднимались все выше. Когда я дошел до сборника «Пионеры-герои в годы войны», брови дошли до верхней точки, да так в ней и застряли.

Я запнулся. Очень не хотелось расстраивать маму, но ведь врач попросил… И вообще, почему список моих книг должен ее так расстраивать? Может, я забыл какую-то важную книгу? Я покопался в памяти и, кажется, обнаружил искомое.

— «Настольная книга пионера Советского Союза», — выпалил я.

Теперь на меня изумленно таращился еще и врач.

Я совсем смутился и решил пока помолчать. Мама требовательно посмотрела на врача.

— Ну… — дядька потер переносицу в задумчивости. — В целом все в норме, но некоторые аберрации наблюдаются. Скажите, ваш сын много сидит за компьютером?

Мама тяжело вздохнула:

— Вы понимаете… Муж все время на работе, он управляющий в крупном холдинге, у меня тоже свой бизнес…

Тут я вообще перестал что-то понимать и дальнейший диалог мамы и доктора прошел мимо моих ушей. Какой еще «управляющий»? Какой еще «бизнес»? И что такое «холдинг»?! Этот холдинг почему-то меня сильнее всего обидел.

— Не в холдинге папа работает, а в обкоме партии! — заявил я прямо посреди какой-то маминой фразы, хотя взрослых перебивать и невежливо.

Мама и врач разом обернулись ко мне. По-моему, они испугались.

— Ага, — первым пришел в себя доктор. — Понятно. Я вам пропишу успокоительное, ладно?

Мама кивнула и принялась меня гладить по голове. Лицо у нее было такое жалостливое и перепуганное, что я на всякий случай закрыл глаза и уткнулся ей в бок. От мамы пахло непривычно, но все равно это был мамин бок, теплый и уютный.

Взрослые перешли на шепот.

Тут я понял, что очень устал от всех этих загадок.

Я прижался к маме поближе и заснул.

Синичка, 13 апреля неизвестного пока года

Я проснулась. Вспомнила вчерашний день. Долго не решалась открыть глаза. Открыла. Отвернулась к стенке и заплакала. Прибежала мама. Я посмотрела на ее жуткий халат и заплакала еще громче. Кажется, потом приходил врач и мне даже что-то кололи. Не знаю…

Витя, кажется, вечер… или утро?

Никогда в жизни не был так спокоен. Да, я лежу в чужой комнате. Да, мама выглядит непривычно…

Ну и что? Все нормально. Все даже отлично.

За окном сумерки, но я не знаю, утро это или вечер. И знать не хочу. И так все хорошо.

Приходит мама и дает выпить каких-то таблеток. Мне становится еще лучше. Я улыбаюсь.

Мама говорит:

— Спи, сынок. Доктор сказал, что тебе надо много спать.

Я много сплю.

Синичка, неизвестное число ужас какого года

Я проснулась. Видимо, все слезы выплакались вчера, потому что сегодня сил плакать уже не было. Я тупо смотрела на письменный стол, заваленный никому не нужными книгами, и мучительно соображала, что же мне теперь делать.

— Маааам, — позвала я.

Мама, как и в прошлый раз, материализовалась мгновенно.

— Мам, что со мной? — спросила я.

— Не знаю, Оленька. Врач сказал, что ты поправишься, просто нужно время.

— Мам, почему все так изменилось, пока я болела?

— Олюшка, ничего не изменилось. Просто… Просто ты забыла многое. Это ничего… Врач сказал, все восстановится.

Мама опять заплакала, а я решила, что лимит слез исчерпан. Нужно что-то делать.

— Ладно, мам, я встаю. И дай пожрать чего-нибудь…

Слезы у мамы высохли мгновенно.

— Ольга, не груби! — сказала она грозно, но быстро спохватилась. — Конечно! Конечно, солнышко. Сейчас!

Мама метнулась на кухню и через пару минут туда же притопала я.

— Что есть будем?

Дата добавления: 2015-06-25