Дипломна робота 12 страница

раскрытое окно спальни дыхание отца, который еще не пробудился

ото сна, затем, прокравшись в сад невесты вскарабкавшись на

грушевое дерево, он увидел, как невеста его расчесывает волосы,

стоя в своей маленькой комнатке. И, сравнив все это, увиденное

им воочию, с той картиной, что нарисовала ему его тоска по

родине, он понял, что рожден для поэзии и что в мечтах поэта

есть место для такой красоты и для такого блаженства, каких

вовеки не сыскать в действительности. И, спустившись с дерева,

он бросился прочь из этого сада, из родного города, миновал

реку и вновь возвратился в затерянную среди гор долину. И

вновь, как тогда, старый Мастер сидел на циновке перед своей

хижиной и перебирал пальцами струны лютни, и вместо приветствия

он лишь произнес два стиха о счастье, даруемом человеку

искусством, глубина и благозвучие которых полнили глаза юноши

слезами.

И вновь остался Хань Фук у Мастера Божественного Слова,

который теперь учил его, овладевшего секретами лютневой музыки,

искусству игры на цитре, и время таяло, словно снег под

дыханием западного ветра. С тех пор он еще дважды побывал в

плену у тоски по родине.

В первый раз он убежал тайком, под покровом ночи, но не

успел он скрыться за последним изгибом долины, как ночной ветер

коснулся струн висевшей у порога цитры, и звуки, рожденные этим

прикосновением, настигли его7, и он, не в силах противиться их

зову, вернулся обратно. В другой раз ему привиделось во сне,

будто он посадил в своем саду молоденькое деревце и жена его

стоит рядом и вместе с ним любуется, как дети его поливают

дерево вином и молоком. Он проснулся: хижина была залита лунным

светом. С тяжелым сердцем поднялся он со своего ложа и увидел

рядом с собой Мастера, объятого безмятежным сном, седая борода

подрагивала, колеблемая дыханием; и тут юношу охватила глухая

ненависть к этому человеку, который, как казалось ему, разрушил

его жизнь, обманом лишил его будущего. Он уже готов был

броситься на старца и убить его, как тот вдруг раскрыл глаза, и

на губах его засияла тонкая, полная кроткой печали улыбка, в

мгновение ока остудившая гнев юноши.

-- Вспомни, Хань Фук, -- тихо молвил старик, -- ты волен

поступать так, как тебе заблагорассудится. Ты можешь

отправиться на родину и сажать деревья, ты можешь ненавидеть

меня, можешь убить меня -- от этого мало что изменится.

-- О, как я могу ненавидеть тебя! -- воскликнул поэт,

охваченный глубоким раскаянием. -- Ненавидеть тебя -- все равно

что ненавидеть само небо!

И он остался и продолжил занятия музыкой, научился играть

на цитре, затем на флейте и наконец, наставляемый Мастером,

начал слагать стихи и постепенно, шаг за шагом, овладел

сокровенным искусством сквозь кажущуюся простоту и

бесхитростность мысли проникать в души слушателей и сотрясать

их, как ветер сотрясает кровли домов. Он воспевал приход

солнца, описывал, как оно медлит, повиснув над горными кручами;

он описывал бесшумную суету рыб, мечущихся, словно тени, в

толщах вод, или шелест молодой ивы, раскачиваемой весенним

ветром, и для тех, кто внимал ему, это было не просто солнце,

не просто разыгравшиеся рыбы или шепот ветвей, -- каждый раз им

казалось, будто земля и небо слились на мгновение в

божественной музыке, и каждый думал с отрадой и болью о том,

что ему дорого или ненавистно: ребенок -- о забавах, юноша -- о

возлюбленной, старец -- о смерти.

Хань Фук давно потерял счет времени и забыл, сколько лет

он прожил с учителем у истоков большой реки. Иногда ему

казалось, будто он лишь вчера вечером пришел в эту долину и

старик приветствовал его своей музыкой, а иногда

представлялось, что за спиной у него, далеко позади, остались,

давно утратив свою суть, все времена и поколения.

И вот однажды утром юноша проснулся один в старой хижине,

и сколько ни искал он и ни звал своего учителя -- Мастер

Божественного Слова исчез без следа. Ночью незаметно подкралась

осень, холодный ветер сотрясал стены хижины, а по небу тянулись

за горный хребет унылые стаи перелетных птиц, хотя пора их еще

не настала.

И Хань Фук, захватив с собой маленькую лютню, спустился с

гор и отправился в родные места, и люди, где бы они ни

повстречались ему, приветствовали, его так, как приветствуют

вельмож и старцев. Когда он добрался до родного города, ни отца

его, ни невесты, ни других родственников уже не было в живых и

в домах их давно поселились чужие люди. Вечером все собрались у

реки на праздник фонарей; поэт Хань Фук стоял в темноте на

другом берегу, прислонившись к старому дереву, и, когда он

заиграл на маленькой лютне, взоры женщин, устремленные в ночь,

затуманились сладкой печалью, а река огласилась криками мужчин,

напрасно искавших и звавших невидимого музыканта: никто из них

не ведал доселе, что лютня способна так дивно звучать. Хань Фук

улыбался. Он молча смотрел, как зыблется золото отраженных в

воде бесчисленных фонарей, и так же, как невозможно было

отличить настоящие огни от их отражений, он не находил в душе

своей никакой разницы между нынешним праздником и тем, первым,

когда он юношей стоял здесь и внимал речам неизвестного

Мастера.

Примечания

1 Впервые напечатана в 1914 году и называлась "Путь к

искусству". Посвящена Матильде Шварценбах.

2 Хань Фук -- в переводе с южно-китайского диалекта

означает "счастье жизни". Называя так своих детей, люди из

низших сословий надеялись, что это имя принесет ребенку

счастье.

3...день, благоприятствующий бракосочетанию... -- т. е.

день, имеющий, согласно древнекитайским воззрениям,

благоприятные астрологические приметы.

4 Праздник фонарей -- очевидно, "Праздник середины осени",

или праздник луны, который в Китае справляется на пятнадцатый

день восьмого месяца по китайскому лунному календарю. В

праздничную ночь дети зажигают свечи в бумажных фонариках.

5...вытеснил их из своей памяти... -- обычный мотив

древнекитайской литературы, связанный с очищением от внешнего

мира и духовным обновлением.

6 Мастер почти не размыкал уст... -- мотив молчания,

типичный для древнекитайской литературы: беззвучное

взаимодействие неба и земли невозможно объяснить словами и ему

должно соответствовать поэтическое безмолвие.

7...звуки... настигли его... -- эпизод заимствован из

рассказа Ле-цзы о жизни Сюй-Таня, который, не доучившись, ушел

от своего учителя Цзы-цзы. Но когда тот заиграл, Сюй-Тань

вернулся и остался у него навсегда.

Герман Гессе. Странная весть о другой звезде

Перевод В. Фадеева

Одну из южных провинций нашей прекрасной звезды постигло

страшное несчастье. Землетрясение, породившее грозовые бури и

наводнения, опустошило три больших деревни со всеми садами,

пашнями, лесными угодьями и плантациями. Погибло множество

людей и животных, но самое прискорбное заключалось в оскудении

запаса цветов, необходимых для убранства покойных и достойного

украшения их могил.

Обо всем прочем, разумеется, позаботились без промедления.

Глашатаи великой заповеди любви тотчас же поспешили в соседние

земли, и со всех башен провинции грянул торжественный распев

щемящих и просветляющих душу стихов, которые издревле были

известны как дифирамб богине сострадания. И еще не было случая,

чтобы кто-нибудь остался глух к ним. Из всех городов и общин

потянулись на помощь люди, движимые состраданием, и вскоре те,

кого несчастье лишило крова, стали даже теряться от избытка

душевного внимания и приглашений воспользоваться

гостеприимством родственника, друга или вовсе незнакомого

человека. Откуда ни возьмись появились пища и одежда, телеги и

лошади, хозяйственные орудия, камни и бревна и прочие полезные

вещи. И пока старики, женщины и дети, бережно поддерживаемые

под руки, входили в радушно распахнутые двери чужих домов, а

раненым оказывалась первая помощь, пока среди руин продолжался

поиск тел погибших, работа продвинулась столь стремительно, что

рухнувшие крыши были уже разобраны, шаткие стены снесены и

ничто не мешало начать новое строительство. И хотя запах беды и

ужаса еще висел в воздухе, а близость мертвых призывала к

скорбному молчанию, все лица и все голоса выдавали душевный

подъем и некую деликатную торжественность, ибо упоение общим

делом и радостной убежденностью в том, что оно крайне

необходимо и достойно всяческого одобрения, проникли в каждое

сердце. Поначалу это выражалось робко и безмолвно, но вскоре то

тут, то там стали раздаваться воодушевленные голоса,

мало-помалу сливаясь в песню, столь естественную при общей

работе. И неудивительно, что сильнее всего были подхвачены

слова двух древних поэтических изречений: "Блажен подающий

помощь тем, кто бедой повержен. Да насытится благим поступком

сердце его, как засыхающий сад -- первым дождем, и да будет он

вознагражден цветами и благодарностью". И второе: "Божественная

радость черпается в общих деяньях".

Вот тут-то и напомнила о себе горестная нужда в цветах.

Покойников, найденных в первые часы, еще удалось убрать цветами

и ветвями, взятыми из разоренных стихией садов. Потом пошли в

дело все цветы, какие только можно было раздобыть в близлежащих

селениях. Но, к довершению всех несчастий, именно три

пострадавшие общины славились самыми большими и красивыми

садами, дававшими цветы в это время года. Каждый год сюда

издалека приезжали люди только затем, чтобы полюбоваться

нарциссами и крокусами, которые лишь здесь выращивались в таком

изобилии и с таким искусством, что отличались изумительным

богатством оттенков. И все это было сметено и утрачено. Люди

пребывали в крайнем замешательстве и не могли понять, как

поступить с усопшими, не нарушая обычая который повелевал

украсить торжественным цветочным нарядом каждого покойника и

каждое умершее животное, а место погребения сделать тем богаче

и пышнее, чем внезапнее и мучительнее была смерть.

Самый старший из старейшин провинции, чья коляска одной из

первых появилась перед развалинами, был встречен таким

множеством вопросов, прошений и жалоб, что ему стоило немалых

усилий сохранить самообладание и приветливость. Однако он

прекрасно владел своими чувствами, его глаза были светлы и

ласковы, голос звучал ясно и учтиво, а губы, полуприкрытые

белой бородой и усами, не забывали о спокойной и понимающей

улыбке, какая подобает мудрецу и наставнику.

-- Друзья мои, -- сказал он, -- на нашу долю выпало

несчастье, которым боги желают испытать нас. Все разрушенное мы

вскоре отстроим заново и вернем нашим братьям. И я благодарен

богам за то, что в мои преклонные годы мне еще раз дано

увидеть, как все вы, бросив свои дела, поспешили сюда, чтобы

помочь нашим братьям. Но где же нам взять цветов, чтобы

торжественно и с честью проводить покойных? Ведь никто среди

нас не помнит случая, чтобы хоть один из опочивших был

похоронен без жертвенных цветов. Полагаю, вы согласны со мной?

-- Да! -- закричали все. -- Мы согласны с тобой.

-- Знаю, друзья мои, -- по-отечески улыбнулся старец. -- Я

хочу лишь сказать, что нам надобно делать. Всех, кого мы не

сумели нынче похоронить, нужно перенести в большой храм Солнца,

высоко в горы, где еще лежит снег. Там они будут в целости и

сохранности, а тем временем мы добудем для них цветов. Есть

лишь один человек, который может дать нам так много цветов в

это время года, -- наш король. Придется кого-то послать к нему

с просьбой о помощи.

И вновь все закивали и загомонили:

-- Да, да, к королю!

-- Истинно так, -- продолжал старейшина, и каждый был

награжден чудесной улыбкой, просиявшей на белобородом лице. --

Но кто же будет нашим посланцем? Он должен быть юн и крепок,

ведь перед ним долгий путь, и ему надо дать лучшего коня. Наш

посланец должен быть также хорош собой и светел сердцем, и

чтобы этот свет был виден в глазах его, тогда и король поймет

его сердцем. Ему не придется тратить много слов, глаза могут

сказать больше. Лучше послать человека совсем еще юного, самого

пригожего отрока общины. Хватит ли, однако, у него сил на такое

путешествие? Вот теперь вы помогите мне, друзья мои. И если

кто-то из вас возьмется за это поручение или если вы найдете

такого, дайте мне знать.

Старец замолчал и обвел своим ясным взором столпившихся

вокруг людей, но никто не шелохнулся, никто не подал голоса.

Когда же он повторил свой вопрос еще и еще раз, из толпы

навстречу ему шагнул юноша лет шестнадцати, совсем еще мальчик.

Опустив глаза в землю и покраснев от смущения, он приветствовал

старейшину.

Тот взглянул на него и тотчас же понял, что лучшего

посланца найти невозможно. Но все-таки с улыбкой спросил:

-- Прекрасно, что ты вызвался стать нашим гонцом. Но как

же так вышло, что из множества людей решился ты один?

Юноша поднял глаза на старца и сказал:

-- Если никто не хочет, позвольте идти мне.

В толпе кто-то выкрикнул:

-- Отправьте его, отче! Мы его знаем! Он из нашей деревни,

у него смело весь сад, это был лучший цветник во всей округе!

-- Ты так печалишься о своих цветах?

-- Да, печалюсь, -- совсем тихо проговорил мальчик. -- Но

не из-за этого я вызвался ехать к королю. У меня был очень

хороший друг и молодой красивый конь, мой любимец. Оба они

погибли от землетрясения и лежат в нашем святилище. Нужны

цветы, чтобы совершить погребение.

Вытянув руки, старец благословил его. Быстро был сыскан

лучший конь, и, вскочив ему на спину, мальчик легонько хлопнул

его по загривку и кивнул на прощание провожавшим. Выехав из

деревни, он помчался прямо по затопленным и опустошенным полям.

Целый день был он в седле. Чтобы скорее попасть в далекую

столицу и повидать короля, он выбрал более короткий путь, через

горы, и вечером, когда уже стало смеркаться, повел коня в

поводу по крутой тропе среди скал и деревьев.

Большая темная птица -- он никогда не встречал таких --

летела чуть впереди, и он следовал за ней, покуда птица не

опустилась на крышу какого-то храма с открытым входом. Оставив

коня пастись у леса, мальчик прошел меж деревянных колонн и

оказался в довольно немудреном святилище. Алтарем служил

простой обломок скалы, это был кусок какой-то неизвестной в

этих краях черной породы, и на нем был виден загадочный знак

неведомого мальчику божества: сердце, терзаемое когтями хищной

птицы.

Он выказал божеству свое глубокое почтение и принес ему в

дар голубой колокольчик, который сорвал и воткнул в петлицу еще

у подножия скалы. Потом прилег в углу храма, так как очень

устал и давно хотел спать.

Но сон, незваным гостем посещавший его каждый вечер, на

сей раз не шел к нему. Колокольчик ли на обломке скалы, а может

быть, сам этот черный камень или какой-то иной источник издавал

незнакомый и до боли глубокий запах; жуткий символ божества

призрачно мерцал в темноте святилища, а на крыше сидела

диковинная птица и время от времени мощно била огромными

крыльями, и можно было подумать, что это ветер, шумящий в

кронах деревьев.

Случилось так, что среди ночи мальчик поднялся и, выйдя из

храма, начал разглядывать птицу. Она взмахнула крыльями и

посмотрела на него.

-- Почему ты не спишь? -- спросила птица.

-- Не знаю, -- ответил мальчик. -- Может быть, потому, что

я познал страдание.

-- Что же за страдание ты познал?

-- Мой друг и мой любимый конь погибли.

-- Разве это самое страшное? -- насмешливо спросила птица.

-- Ах нет, большая птица, это просто прощание, но не тем я

опечален. Плохо то, что мы не можем похоронить моего друга и

моего прекрасного коня, ведь у нас нет больше цветов.

-- Бывает кое-что и похуже, -- сказала птица, недовольно

зашумев крыльями.

-- Нет, птица, худшего не бывает. Захороненный без

жертвенных цветов не может родиться вновь по желанию своего

сердца. А кто хоронит близких и не совершает торжественного

обряда, тому во сне являются их тени. Ты же видишь, я больше не

могу спать, ведь оба умерших остались без цветов.

Изогнутый клюв приоткрылся, и послышался резкий, шершавый

голос:

-- Вот и все, что ты познал, дитя малое. А слышал ли ты

когда-нибудь о великом зле? О ненависти, смертоубийстве, о

ревности?

Мальчику показалось, что эти слова он слышит во сне. И,

сделав усилие одолеть дремоту, он скромно ответил:

-- Знаешь, птица, я что-то припоминаю. Об этом говорится в

древних преданиях и сказках. Но в жизни такого не бывает, или,

может быть, подобное и случалось разок-другой в те давние

времена, когда мир еще не знал ни цветов, ни божеств. Стоит ли

думать об этом?

Птица тихо и отрывисто рассмеялась. Затем гордо

подобралась и сказала:

-- И вот ты отправился к королю. Не показать ли тебе

дорогу?

-- О, это в твоих силах! -- радостно крикнул он. -- Да,

если ты и впрямь не против, я прошу тебя об этом.

Тут большая птица неслышно опустилась на землю, развела

свои крылья и велела мальчику оставить коня у храма, а самому

лететь к королю. Посланец сел на нее верхом.

-- Закрой глаза! -- приказала птица. И он послушался, и

по-совиному бесшумно и мягко они начали полет сквозь черноту

неба, и только свист холодного воздуха касался слуха мальчика.

А они все летели и летели, и так целую ночь.

Лишь с наступлением раннего утра закончился их полет. И

тогда птица крикнула: "Открой глаза!" И тут он увидел, что

стоит на краю леса, а под ним -- залитая утренним светом

равнина, и этот свет едва не ослепил его.

-- Здесь, на краю леса, ты снова найдешь меня! -- крикнула

птица. Стрелой взмыла она в высокое небо и исчезла в его

синеве.

Странная картина предстала взору мальчика, едва он ступил

на широкую равнину. Все вокруг было как-то сдвинуто и

неправдоподобно, и он не мог понять, во сне или наяву видит эту

равнину. Луга и деревья были такими же, как и в его родных

местах, и так же играл сочной травой ветер, но во всем этом

была какая-то безжизненность, угадывалось отсутствие человека и

всякой живой твари, садов и строений, как будто и здесь еще

недавно земля содрогалась в муках. Всюду в беспорядке валялись

и громоздились обломки домов, сломанные сучья и поваленные

деревья, порушенные изгороди и орудия труда. И вдруг он увидел

лежащего среди поля мертвеца. Он был не погребен и уже

обезображен страшным налетом тления. От ужаса и отвращения у

мальчика перехватило дыхание: он никогда не видел ничего

подобного. Лицо мертвого человека было не прикрыто и наполовину

исклевано птицами. Отведя глаза в сторону, мальчик нарвал

зеленых листьев, отыскал несколько полевых цветов и прикрыл ими

лицо покойника.

Невыразимо тяжелый и леденящий душу запах тягуче стелился

по всей равнине. И еще один мертвец, распластавшийся на траве,

и ворон, кружащий над ним, и лошадиный труп без головы, и кости

людей или животных. И все это было открыто палящему солнцу, и

некому было подумать о жертвенных цветах и погребении. Какая-то

немыслимая беда сгубила всех людей в этой стране, с ужасом

подумал мальчик, боясь даже взглянуть на иных мертвецов, не то

чтобы прикрыть их лица цветами. Объятый страхом, с

полузакрытыми глазами он брея наугад, и со всех сторон обступал

его смрад разложения и запах несказанного горя и страданий. Он

решил, что находится во власти зловещего сна, и увидел в этом

предуказание свыше, напоминающее о том, что и тела близких ему

созданий остались без цветов и погребения. Снова пришли ему на

ум слова темной птицы на крыше храма, и снова он услышал ее

резкий, шершавый голос: "Бывает кое-что и похуже".

Тут он догадался, что птица перенесла его на какую-то

другую звезду и все увиденное им -- сущая правда. Вспомнилось

то полузабытое детское чувство, с каким он слушал страшные

сказки, сложенные в незапамятные времена. И чувство это вновь

охватило его -- это был озноб страха, вытесняемый из сердца

счастливым успокоением, стоило лишь подумать, что времена

ужасов миновали давно и бесследно. Да, перед ним было подобие

жуткой сказки. Этот непостижимый мир страха, трупов и

стервятников, не знающий ни разума, ни смысла, подчинялся

каким-то загадочным законам, дающим волю только дурному,

нелепому, безобразному, а не прекрасному и доброму.

Между тем он вдруг увидел живого человека, шагающего через

поле, -- это был крестьянин или батрак, -- и мальчик, не

разбирая дороги, побежал навстречу и окликнул его. Но,

приблизившись, в испуге замер, и его сердце наполнилось

состраданием: этот крестьянин был так безобразен, что едва ли

мог относиться к детям солнца. Так, должно быть, выглядят люди,

которых неотвязно преследуют страшные сны. В глазах, в лице и

во всем существе его не было ни малейшего проблеска радости или

приязни; казалось, ему просто недоступно выражение

благодарности или доверия и никогда прежде он не испытывал

самых обыкновенных добрых чувств.

Но мальчик взял себя в руки и, исполнившись дружелюбия,

приблизился к этому человеку. Он приветствовал его как брата по

несчастью и с улыбкой вступил в разговор с ним. Безобразный

крестьянин остолбенело смотрел на мальчика своими большими и

мутными глазами. Его голос был груб и совершенно лишен музыки

человеческой речи, напоминая рев низших существ. Но и этот

бедняга не мог устоять перед ясным и дружеским взглядом и

смиренным призывом к доверию. И, еще мгновенье тупо поглядев на

чужака, он чуть изменился в лице, и морщинистая грубая кожа

поддалась какому-то подобию улыбки или ухмылки, довольно-таки

уродливой, но в то же время удивленной, как смутная гримаса

новорожденной души, вырвавшейся из темных недр земли.

-- Что тебе от меня надо? -- спросил человек незнакомого

мальчика.

Тот ответил по обычаю своей родины:

-- Благодарю тебя, друг, и прошу лишь сказать: чем могу

быть тебе полезен?

И покуда крестьянин молча дивился и смущенно склабился,

мальчик задал еще вопрос:

-- Скажи мне, друг, что это? Почему здесь так дико и

жутко? -- и он очертил рукой вокруг.

Крестьянин силился понять его и, когда еще раз услышал тот

же вопрос, ответил:

-- Ты разве не видишь? Это война. Поле боя. Он указал на

черные груды руин и крикнул:

-- Это был мой дом!

И когда пришелец с такой сердечной тревогой взглянул в его

нечистые глаза, он опустил их вниз и уставился в землю.

-- У вас тоже есть король? -- допытывался мальчик и,

услышав подтверждение, спросил: -- Где же он?

Человек махнул рукой в неясную даль, где едва виднелись

крошечные шатры бивака. Посланец простился, коснувшись рукой

лба незнакомца, и двинулся дальше. Крестьянин же ощупал лоб

обеими руками, озадаченно покачал тяжелой головой и еще долго

смотрел вслед мальчику.

А тот все бежал и бежал, среди разрухи и ужаса, покуда не

достиг военного стана. Всюду стояли и суетились люди, никто не

обращал на него никакого внимания, и он свободно проходил

сквозь ряды людей и шатров и оказался наконец у самого большого

и красивого -- шатра самого короля. Мальчик вошел внутрь.

На простом низком ложе сидел король, рядом лежал плащ, а

сзади, в полумраке шатра, притулился слуга, сморенный сном. В

глубокой задумчивости король низко склонил голову. Его лицо

было красивым и печальным, на загорелый лоб спадала прядь седых

волос, у ног лежал меч.

Мальчик застыл в почтительнейшем молчании, как если бы он

приветствовал своего короля, и, скрестив на груди руки,

терпеливо ждал, когда король заметит его.

-- Кто ты? -- сурово спросил тот, и брови его нахмурились,

но взгляд удивленно приник к чистым и мягким чертам юного лица.

А глаза пришельца светились такой доверчивостью и добротой, что

голос короля невольно потеплел:

-- Где-то я уже встречал тебя, -- сказал он, -- а может

быть, подобное лицо я видел в детстве.

-- Я никогда не был в этих краях, -- ответил посланец.

-- Тогда мне почудилось, -- сказал король. -- Ты чем-то

похож на мою мать. Говори. Я слушаю.

-- Я прилетел сюда на птице, -- начал мальчик. -- На моей

родине случилось землетрясение. Мы хотели похоронить погибших,

но у нас не хватило цветов.

-- Цветов? -- переспросил король.

-- Да, не хватило цветов. А ведь это так худо, когда надо

хоронить людей и нельзя устроить праздник цветоприношения, ведь

им подобает уходить в красоте.

Тут он с болью вспомнил, как много людей осталось лежать

там, на страшных полянах, и голос его пресекся, а король

понимающе кивнул ему и тяжко вздохнул.

-- Я держал путь к нашему королю, чтобы просить у него

цветов, -- продолжал посланец, -- но, когда я ночевал в храме

среди гор, большая птица взялась перенести меня по воздуху к

тебе. О милый король, это был храм неведомого божества, на его

крыше сидела та птица, а на камне был знак божества, и такой

странный: сердце и тоже птица, пожирающая его. Но с большой

птицей, которая сидела на крыше, был у меня ночью разговор. И

только сейчас мне стал понятен смысл ее слов: она говорила, что

в мире гораздо больше страданий и зла, чем я думал. И вот я

здесь, и мой путь пролег через большое поле, и я увидел на нем,

увы, куда больше страданий и зла, чем могут поведать наши самые

страшные сказки. И я пришел к тебе и хотел бы спросить тебя, о

король, чем могу быть тебе полезен?

Король, внимательно слушавший его, попытался улыбнуться,

но горестные складки на лице были так глубоки, что улыбки не

получилось.

-- Благодарю тебя, -- сказал он, -- ничего мне от тебя не

надо. Ты напомнил мне мать и уже за это прими мою

благодарность.

Мальчика огорчило то, что король не сумел улыбнуться.

-- Ты так печален, -- сказал посланец. -- Это из-за войны?

-- Он не мог побороть искушения и перешел черту учтивости в

беседе, но продолжал допытываться: -- Все же скажи, прошу тебя,

почему вы, живущие на этой звезде, ведете такие войны? Кто в

этом виноват? Нет ли твоей вины?

Король вперился в него долгим взглядом; казалось, дерзкий

вопрос пришелся ему не по нраву. Но, отразившись в светлых и

невинных глазах собеседника, тяжелый взгляд внезапно потупился.

-- Ты еще дитя, -- сказал король, -- и есть вещи, которых

тебе не понять. Война происходит не по чьей-то вине, она

возникает сама собой, как буря и молния, и все мы, кто обречен

вести ее, -- не виновники, а только жертвы.

-- Значит, вам так легко умирать? -- спросил мальчик. -- У

нас на родине смерть никого не страшит, и чуть ли не все

готовы, а многие даже рады принять это преображение, но ни один

человек никогда даже не помыслит убивать другого. На нашей

звезде это невозможно.

Король покачал головой.

-- У нас убийства не редкость, -- сказал он. -- Но мы

смотрим на них как на тяжкое преступление. Лишь на войне

позволено убивать, ведь на войне убивают не из ненависти или

зависти и не ради выгоды, а потому, что так решила община. Но

ты заблуждаешься, полагая, что смерть дается нам легко. Если бы

ты видел лица наших покойников, то сам убедился бы в этом. Они

умирают тяжело, они мучительно расстаются с жизнью.

Мальчик слушал его, немея от ужаса: жизнь на этой звезде

Дата добавления: 2015-06-25